Текст книги "Способ убийства"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Глава 14

Вот он – город. Открытый для поздних развлечений, одетый в блестящий черный атлас ночи с ярко-красной оторочкой огней, с гирляндой алмазов в волосах. Квадраты витрин заведений, открытых круглые сутки, мерцающий в темноте назло звездам светлый туман в воздухе у невероятно далекого горизонта. Город словно красотка с ослепительным ожерельем на стройной шее – красный и зеленый свет транспортных магистралей, янтарь уличных фонарей, ослепительное сияние люминесцентных ламп на Дитовернер Авеню. Круглые мясистые плечи красотки колышутся в такт ночной музыке, эта музыка заставляет взволнованно вздыматься ее полные груди: мрачная и таинственная музыка, просачивающаяся из стриптизных подвальчиков Изолы, пробивающая себе путь с математической точностью из прохладных бистро, рассыпающаяся причудливыми ритмами из ночных клубов. Шоссейные дороги сияют, как реки, отражением разноцветных огней, сжимаются на перекрестках, словно тонкая талия, потом расходятся, как широкие бедра, на юг и на север. Они распрямляются, будто стройные ноги, чьи лодыжки закованы в браслеты неоновых огней, и становятся все уже, как узкие следы модных туфель на высоких каблуках, идущих по мокрому асфальту.

Вот он – город.

Это красотка, возбужденная ночными звуками, впитывающая ветер раскрытыми губами; она мчится в пространстве, и глаза ее горят лихорадочным возбуждением. Она прижимает к груди вечер, словно боится навеки упустить его. Город – это женщина, прекрасная женщина, хранящая жизнь в своем лоне и предательство в сердце, женщина-искусительница, держащая за спиной кинжал в длинных белых пальцах, женщина-утешительница, поющая давно забытые мелодии в обдуваемых ветром бетонных каньонах. Женщина, которая любит и ненавидит, женщина, которую познало восемь миллионов, насладившихся ее телом со страстью, смешанной с отвращением.

* * *

Восемь миллионов!

Джеффри Темблин был издателем.

Он издавал учебники. Этим рэкетом он занимался тридцать два года и теперь, когда ему исполнилось пятьдесят семь лет, считал себя опытным парнем, которому известны все ходы и выходы в издательском рэкете.

Джеффри Темблин никогда не употреблял выражение “издательское дело”, для него существовало только слово “рэкет”, и он страстно ненавидел свою работу. Самым противным делом для него было издавать книги по математике. Он их терпеть не мог. Его нелюбовь ко всем математическим дисциплинам зародилась, очевидно, еще в средней школе, когда старый зануда по фамилии Фенензел преподавал ему геометрию. В семнадцать лет Джеффри не мог решить, что он ненавидит сильнее – геометрию или физиономию доктора Фенензела. Теперь, сорок лет спустя, его ненависть достигла чудовищных размеров и распространялась на всю математику вообще, а также на всех, кто преподавал или изучал математику. Стереометрия, аналитическая геометрия, алгебра, дифференциальное исчисление и даже простые и десятичные дроби входили в сферу этого чувства.

Но самое ужасное заключалось в том, что его фирма издавала множество учебников по математике. Именно поэтому у Джеффри Темблина была не одна, а три язвы желудка.

“В один прекрасный день, – думал Темблин, – я перестану издавать учебники вообще, и особенно учебники математики. Я буду выпускать в свет тонкие книжки стихов и критику. Фирма “Темблин букс” будет издавать только высокохудожественные книги. Больше никаких: “Если предположить, что Х равен 10, У равен 12, чему будет равно А?” Больше никаких: “Логарифм с равен логарифму а, следовательно...” Больше никаких язв. Стихи. Красивые тоненькие томики стихов. Ах, это было бы чудесно. Я перееду в пригород и оттуда буду руководить фирмой. Больше не будет спешки и суеты. Не будет самоуверенных редакторов, выпускников Гарварда со значком Фи Бета Каппа на лацкане пиджака. Не будет вечно недовольных художников, которые чертят треугольники, мечтая изображать обнаженную натуру. Не будет маразматических профессоров, которые приносят в дрожащих руках свои проклятые нудные сочинения. Только красивые тоненькие томики стихов, написанных тоненькими золотоволосыми девушками. Ах!”

Джеффри жил на Силвермайн Роу, на самом краю района, который обслуживался 87-м полицейским участком. Каждый вечер он возвращался домой из своего издательства, расположенного на Холл Авеню в центральной части Изолы, и шел пешком целый квартал к северу, к станции метро. Он доезжал до шестнадцатой улицы, выходил из метро и снова шел пешком домой по улицам, которые были когда-то красивыми и достаточно элитарными. Теперь все прежние обитатели куда-то ушли, все хорошее постепенно уходит, и в этом виновата математика. Современный мир все сводит к простейшим формулам, больше не осталось никакой реальности, кроме математической. Бесконечность в степени икс равняется взрыву водородной бомбы. Мир погибнет не от огня, он рассыплется в математические символы.

Сейчас даже улицы воняют. Загаженные пустыри, кучи мусора, который выбрасывают прямо из окон, уличные банды в ярких шелковых куртках, совершающие убийства, пока спит полиция, все гангстеры, которых больше интересует примитивная математика кроссвордов, чем человеческая порядочность. Поэзия! Куда девалась в этом мире поэзия? “Сегодня я буду идти парком”, – решил он и почувствовал приятное возбуждение.

Он шел быстро, размышляя о поэзии и замечая математическую точность зеленых окружностей – ламп, горевших над дверью полицейского участка, расположенного через улицу, – 87. Цифры. Всегда только цифры.

Перед ним шло четверо подростков. Малолетние преступники, гангстеры? Нет, они похожи больше на учеников колледжа, будущие ядерные физики и математики. Что они делают здесь, в этой части города? Подумай, они еще поют.

Я пел когда-нибудь? Погодите, встретитесь лицом к лицу с непреклонной реальностью плюсов и минусов! Пускай поют, а мы послушаем...

Джеффри Темблин внезапно остановился.

Подошва его ботинка прилипла к тротуару. Сделав гримасу, он отодрал подошву, поднял ногу и осмотрел низ ботинка: жевательная резинка! Черт возьми, когда это люди научатся быть аккуратными и не бросать жевательную резинку на тротуар, где на нее можно наступить?

Ругаясь сквозь зубы, Джеффри осмотрелся в поисках кусочка бумаги, от всего сердца желая, чтобы у него под руками оказалось одно из упражнений, составленных доктором Фенензелом.

Он заметил лист голубой бумаги, лежавший у самой обочины, и, прыгая на одной ноге, подобрал его. Он даже не посмотрел на этот лист. По всей вероятности, это какой-нибудь старый счет одного из здешних супермаркетов, где обозначены товары, цены, цены, цифры и еще раз цифры, – куда только девалась в этом мире поэзия?

Скомкав голубой лист, он со злостью оттирал подошву от жевательной резинки. Потом, чувствуя себя снова чистым и аккуратным, он сжал бумагу в математически правильный шар и бросил в кювет.

Больше она ничего не заслуживала.

Послание Мейера Мейера составило бы необычно тонкий томик стихов.

* * *

– Солнце сияет и шлет нам привет, – пел Сэмми. Радостным хором встречаем рассвет.

– Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, – подхватил Баки.

– А как дальше?

– Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, – повторил Баки.

– Давайте споем гимн нашего колледжа, – предложил Джим.

– К матери гимны всех колледжей, – сказал Сэмми. – Давайте споем “Русалка Минни”.

– Я не знаю слов.

– Кому нужны слова? Важны не слова, а эмоция.

– Слушайте, слушайте, – сказал Баки.

– Слова – это не более чем слова, – философски заметил Сэмми. – Если они не исходят отсюда. Прямо отсюда. – И он приложил руку к сердцу.

– Где эта Мезон Авеню? – поинтересовался Джим. – Где все эти испанские курочки?

– Дальше по улице. К северу отсюда. Не говори так громко. Вон там полицейский участок.

– Я ненавижу легавых, – сказал Джим.

– Я тоже, – поддержал его Баки.

– Я ни разу не встречал легавого, который не был бы насквозь сукиным сыном и сволочью, – заметил Джим.

– И я тоже, – поддержал его Баки.

– Я ненавижу летчиков, – сказал Сэмми.

– Я тоже ненавижу летчиков, – согласился Бакки. – Но я ненавижу и легавых.

– Особенно я ненавижу летчиков реактивных самолетов, – добавил Сэмми.

– О, и я тоже особенно, – сказал Баки, – но легавых я тоже ненавижу.

– Вы еще под мухой? – спросил Джим. – А я под мухой, и это замечательно. Где эти испанские девочки?

– Дальше по улице, дальше, имей терпение.

– Что это такое? – спросил Баки.

– Что?

– Вот этот голубой лист бумаги. Вон там.

– Что? – Сэмми повернулся в ту сторону. – Это лист голубой бумаги. А что ты думаешь?

– Не знаю, – ответил Баки. – А ты что думаешь?

Они пошли дальше, мимо второго экземпляра послания Мейера.

– Я думаю, это письмо от глубоко несчастной незамужней старой перечницы. Она пишет своему воображаемому любовнику на голубой бумаге.

– Прекрасно, – сказал Баки. Они пошли дальше.

– А что это, по-твоему?

– Это извещение о рождении ребенка у парня, который хотел мальчика, но случайно родилась девочка. По ошибке ему прислали извещение не на розовой, а на голубой бумаге.

– Еще лучше, – заметил Сэмми, – а ты что скажешь, Джим?

– Я под мухой, – ответил Джим.

– Понятно, но что ты думаешь об этой голубой бумажке? Они продолжали идти и прошли уже почти полквартала.

– Я думаю, это кусок голубой туалетной бумаги, – вдруг сказал Джим.

Баки остановился:

– Давай проверим.

– А?

– Подойдем посмотрим.

– Бросьте, бросьте, – сказал Джим, – не будем зря тратить время. Нас ждут испанские девочки.

– Это займет не больше минуты, – возразил Баки и повернул назад за куском бумаги.

Джим схватил его за руку.

– Слушай, не будь психом, пошли дальше.

– Он прав, – согласился Сэмми. – Кому интересно, что это за дрянь?

– Мне, – ответил Баки, вырвал руку, быстро повернулся и побежал назад. Его товарищи видели, как он поднял бумагу.

– Ненормальный псих, – сказал Джим, – задерживает нас.

– Да, – согласился Сэмми.

Стоя на том месте, где лежала бумага, Баки читал ее. Внезапно он бросился бежать по направлению к мальчикам. Тедди Карелла посмотрела на часы.

Было 6.45.

Она подошла к краю тротуара, подозвала такси и села в машину сразу же, как только та остановилась.

– Куда, мадам? – спросил шофер.

Тедди вынула из сумочки карандаш, полоску бумаги, быстро написала: “87-й полицейский участок, Гровер Авеню”, и отдала бумагу водителю.

Глава 15

Анжелика Гомес села и потрясла головой.

Она туже натянула юбку, поставила локти на поднятые колени и снова потрясла головой, потом осмотрелась с недоумевающим видом, как человек, проснувшийся в незнакомой гостинице.

Она вспомнила.

Анжелика провела пальцами по затылку. Там, где Вирджиния ударила ее рукоятью револьвера, вздулась огромная шишка. Она тронула ее и поморщилась от боли, которая щупальцами ползла во все стороны, горячо пульсируя, усиливая чувство разочарования и бессильного гнева. Анжелика поднялась с пола, стряхнула пыль с черной юбки и бросила на Вирджинию Додж взгляд, которым можно было бы убить целую армию.

И в этот момент она задумалась, была ли жидкость в этой бутылке действительно нитроглицерином.

Коттон Хейз потрогал щеку, где острая сталь сорвала кожу. Рана была довольно болезненной. Он приложил к щеке холодный влажный платок.

И он в десятый раз подумал: правда ли, что эта бесцветная жидкость в бутылке – нитроглицерин?

* * *

Стив Карелла, думала она.

Я убью Стива Кареллу. Я застрелю эту проклятую сволочь и буду спокойно смотреть, как он умирает, а они не посмеют тронуть меня, потому что боятся моей бутылки.

Я поступаю правильно.

Это единственное, что я могу сделать.

Простое уравнение, думала она, жизнь равна жизни.

Жизнь Кареллы за жизнь Фрэнка. Вот что такое справедливость.

Раньше Вирджиния Додж никогда не задумывалась о справедливости. Ее девичья фамилия была Мак Колей, мать ее была ирландкой, а отец шотландцем. Семья жила в Калмз Пойнт у подножия знаменитого моста, соединяющего эту часть города с Изолой. Даже сейчас она вспоминала этот мост с приятным чувством. Девочкой она играла в его тени, и мост был чудесным сооружением, открывавшим доступ к самым дальним краям земли. Однажды ей приснилось, что она перешла мост и попала в земли, сверкающие алмазами и рубинами.

Когда-нибудь она пройдет по этому мосту до самого неба, и там будут люди в тюрбанах, караваны верблюдов и храмы с блестящими золочеными кровлями.

Она перешла мост и попала прямо в объятия Фрэнка Доджа.

В глазах полицейских Фрэнк Додж был подонком. В четырнадцать лет его арестовали за нападение на старика в Гровер Парк. По закону он был несовершеннолетним и отделался тем, что его пожурили и завели на него карточку. Между четырнадцатью и семнадцатью годами его ловили на мелких шалостях, и каждый раз возраст, адвокат и младенчески невинные голубые глаза спасали от тюрьмы. В девятнадцать он совершил первый налет. На этот раз он уже был совершеннолетним, и его голубые глаза, потеряв младенческую невинность, приобрели вполне взрослую жестокость. Его сунули в каталажку в Бейли Айленд. Вирджиния встретила его сразу после освобождения.

Для Вирджинии Франк Додж не был подонком.

Он был человеком в тюрбане из сказок “1001 ночи”, который вел караван верхом на длинноногом верблюде, он был вратами заколдованных стран, с кончиков его пальцев струились алмазы и рубины, он предназначался для нее судьбой.

Список его преступлений был такой же длинный, как правая рука Вирджинии, но Фрэнк Додж был ее первой и единственной любовью, а с любовью не спорят.

В сентябре 1953 года Фрэнк Додж совершил налет на заправочную станцию. Служащий станции позвал на помощь, и случилось так, что детектив по имени Стив Карелла, который был в тот день свободен и ехал к себе домой в Риверхед, услышал крик и подъехал к станции, но Фрэнк успел выстрелить в служащего и лишить его зрения. Карелла применил захват, и Фрэнк Додж угодил в тюрьму, на этот раз в Кестлвью, где с преступниками не шутят. Уже в первые дни обнаружилось, что Фрэнк Додж далеко не идеальный заключенный. Он постоянно скандалил и с надзирателями, и с заключенными, “качал права” и нарушал правила, по правде говоря, порядком устаревшие.

Он пытался добиться освобождения под залог, но всякий раз неудачно. И его письма жене, тщательно прочитывавшиеся тюремным начальством, становились все более отчаянными. Когда Фрэнк Додж отбывал второй год своего срока, обнаружилось, что он болен туберкулезом. Его перевели в тюремную больницу. Вчера Вирджиния узнала, что Фрэнк умер. Сегодня Вирджиния сидела в 87-м полицейском участке с револьвером и бутылью и ждала человека, который убил Фрэнка. Она нисколько не сомневалась в том, что в гибели ее мужа виновен Стив Карелла. Если бы она не верила в это совершенно искренне, то никогда бы не решилась на подобное. Интересно, что ее план оказался удачным. Они все боялись, действительно боялись. Это доставляло ей величайшее удовлетворение. Она не могла выразить свои чувства, не могла объяснить, почему избрала именно Стива Кареллу, чтобы отомстить обществу, почему решила бросить вызов закону и его защитникам в форме. По правде говоря, она могла бы просто подождать Кареллу внизу и выстрелить ему в спину, когда он пройдет мимо.

Да, это было проще.

Она могла бы сделать это. Не было никакой необходимости в мелодраматических заявлениях, не стоило устраивать суд над защитниками закона и решать, жить или умереть этим людям, которые отняли у нее все, что ей было дорого.

Вирджиния сидела за столом, думая о своем покойном муже.

Пальцы ее крепко сжимали рукоять револьвера. Бутылка, стоявшая перед ней на столе, отражала свет ярких ламп, свисавших с потолка.

Вирджиния мрачно улыбнулась.

Они гадают, действительно ли эта жидкость в бутылке – нитроглицерин, подумала она.

* * *

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил Баки.

– Я думаю, что это куча дерьма, – ответил Джим. – Пошли за испанскими девочками.

– Нет, подожди минуту, – возразил Баки, – не спеши, подожди одну минуту.

– Слушай, – сказал Джим. – Тебе хочется поиграть в сыщиков и разбойников, хорошо, играй. Я хочу пойти за испанскими девочками. Я хочу найти эту Мезон Авеню. Я хочу прикорнуть на чьей-нибудь большой и мягкой груди. Господи, я хочу с кем-нибудь переспать, понятно?

– Ладно, это может подождать. Предположим, что это настоящее?

– Да нет, – раздраженно ответил Сэмми.

– Совершенно верно, – подтвердил Джим.

– Откуда ты знаешь? – спросил Баки.

Глаза Сэмми сверкнули за стеклами солидных очков.

– Прежде всего каждый, кто посмотрит на эту штуку, сразу же увидит, что все это чушь, – сказал он. – “Рапорт отдела детективов” – что это за дерьмо?

– А? – спросил Баки.

– О господи. Баки, я тебя очень прошу, пошевели мозгами. “Рапорт отдела детективов”. Ха! Тебе известно, что это такое?

– Что?

– Это штука, которую отправляют знакомым, и они посылают подарки, что-нибудь вроде игрушечного пистолета или свистка, чтобы ночью будить всех соседей.

– Мне кажется, тут все в законе, – сказал Баки.

– Кажется, да? Здесь где-нибудь напечатано название города? А? Скажи мне.

– Нет, но...

– И когда ты только вырастешь, Баки? – поинтересовался Джим. – Это такая же штука, какую ты получил от Роджерса, только там было написано: “Рапорт космического отдела” и к писульке был приложен игрушечный дезинтегратор и декодер.

– Ну, а сам текст?

– А что текст? – возразил Сэмми.

– Посмотри на него – женщина с револьвером и бутылкой нитроглицерина! Ну и ну!

– А что тут такого?

– Совершенно невероятно, – заявил Сэмми. – Скажи мне, если эта ненормальная дамочка сидит у них с револьвером и бутылкой нитроглицерина, как смог этот детектив, как его там, напечатать рапорт и выбросить его на улицу, а? Невероятно, Баки. Совершенно невероятно.

– А мне кажется, что все тут законно, – упрямо сказал Баки.

– Послушай... – начал Джим, но Сэмми прервал его:

– Давай я, Джимбо!

– А мне кажется, что тут все законно, – упрямо повторил Баки.

– Эта штука подписана? – спросил Сэмми. – Ты видишь где-нибудь подпись?

– Конечно, – ответил Баки. – Детектив второй степени Мейер Мейер.

– Это напечатано. А подписано?

– Нет.

– Ну и...

– Ну и что?

– Послушай, ты будешь корпеть над этим всю ночь?

– Нет, но...

– Для чего мы сюда пришли?

– Ну...

– Чтобы играть в космический патруль с игрушечным дезинтегратором Роджерса?

– Нет, но...

– Чтобы тратить время, размышляя над посланием, которое какой-нибудь парнишка отпечатал на пишущей машинке своего старшего брата, когда играл в сыщиков и разбойников?

– Нет, но...

– Я задам тебе один простой вопрос, парень, – сказал Сэмми. – Самый простой. И я хочу от тебя самого простого ответа. Идет?

– Конечно, но мне кажется, тут все законно...

– Ты пришел сюда для чего? Чтобы переспать с девочкой, да или нет?

– Да.

– Ну..?

– Ну...

– Давай выбрось это. Пошли. Ночь только началась. – Сэмми ухмыльнулся. – Ну, пошли, парень. Что скажешь? Как насчет того, чтобы бросить бумагу и идти с нами? Идет?

Баки размышлял некоторое время.

Потом он сказал:

– Вы идите без меня. Я вас догоню. Я хочу позвонить по этому номеру.

– О, ради святого Будды! – сказал Сэмми.

* * *

В 6.55 в дежурной комнате раздался телефонный звонок. Хэл Уиллис посмотрел на Вирджинию и, когда она кивнула ему, взял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он. – Говорит детектив Уиллис.

– Одну секунду, – сказал голос на другом конце провода. Было слышно, как тот же голос говорит кому-то, очевидно, находящемуся в той же комнате: – Откуда мне знать? Отдай это ребятам Банко. Господи, да к чему нам дело о карманных кражах? Рилей, ты самый большой дурак изо всех, с которыми мне приходилось работать. Я говорю по телефону, ты что, не можешь подождать одну паршивую минуту? – Затем голос вернулся: – Алло?

– Алло? – переспросил Уиллис.

Вирджиния за своим столом на другом конце комнаты смотрела на него и слушала разговор.

– С кем я говорю? – спросил голос.

– Говорит Хэл Уиллис.

– Вы детектив?

– Да.

– Это 87-й участок?

– Да.

– Так. Значит, тут какой-то розыгрыш.

– А?

– Это Майк Салливан из Главного, полицейского управления. Нам позвонили несколько минут назад... секунду... – На другом конце провода послышалось шуршание бумаги. – Нам звонили в 6.49. Звонил студент колледжа. Сказал, что подобрал на улице бланк донесения, на котором была напечатана просьба о помощи. Что-то относительно девицы с бутылкой нитро. Знаете что-нибудь об этом?

Вирджиния Додж неестественно выпрямилась на стуле. Револьвер почти коснулся горлышка бутылки. Со своего места Уиллис видел, как дрожат ее руки.

– Нитро? – спросил Уиллис, не отрывая глаз от рук Вирджинии. Он был почти уверен, что дуло револьвера вот-вот коснется стекла.

– Да. Нитроглицерин. Как насчет этого?

– Нет, – ответил Уиллис, – у нас... у нас ничего такого нет.

– Да, так я и думал. Но тот парень назвал свое имя и все прочие данные, так что казалось правдоподобным. Ну ладно, бывает. Я подумал, что, во всяком случае, стоит проверить. Никогда не мешает проверить. – Салливан добродушно засмеялся.

– Верно, – сказал Уиллис, лихорадочно пытаясь как-то намекнуть Салливану, что послание соответствует действительности, кто бы ни составил его. – Конечно, никогда не мешает проверить. – Говоря это, он не переставал смотреть на револьвер в трясущейся руке Вирджинии.

Салливан снова рассмеялся:

– Никогда не знаешь, где встретишь какого-нибудь психа с бомбой, а, Уиллис? – И он рассмеялся еще громче.

– Да, никогда... никогда не знаешь.

– Конечно, – внезапно смех в трубке замер, – между прочим, у вас есть полицейский по имени Мейер?

Уиллис молчал. Неужели это послание составил Мейер? Интересно, есть ли там его подпись? Если он скажет “да”, сможет ли Салливан понять, в чем дело? Если же он скажет “нет”, станет ли Салливан проверять по списку работников 87-го участка? А Мейер...

– Вы еще на проводе? – спросил Салливан.

– Что? Ах, да.

– У нас иногда шалит телефон, – пояснил Салливан, – я подумал, что нарушилась связь.

– Нет, я слушаю, – ответил Уиллис.

– Так. Ну, как там насчет Мейера?

– Да. У нас есть Мейер.

– Детектив второй степени?

– Да.

– Интересно, – сказал Салливан. – Этот парень сказал, что послание подписано детективом второй степени Мейером. Очень интересно.

– Да.

– И этот Мейер сейчас у вас?

– Да.

– Это действительно интересно, – сказал Салливан. – Ну ладно, никогда не мешает проверить. Что? Ради бога, Рилей, разве ты не видишь, что я на телефоне? Мне надо идти. Уиллис. Не волнуйтесь, ладно? Приятно было поговорить с вами. И он повесил трубку. Уиллис сделал то же самое. Вирджиния медленно положила трубку на рычаг, взяла со стола бутылку с нитроглицерином и подошла к столу у окна, за которым сидел Мейер.

Она не сказала ни слова, поставила бутылку на стол перед Мейером, занесла руку с револьвером и ударила его по лицу, разбив губы. Мейер прикрыл лицо руками, но вынужден был опустить их под ударами револьвера, парализовавшими его кисти, а Вирджиния все била его по глазам, по лысой голове, разбив нос и раскровенив рот.

Ее остановившиеся глаза неестественно блестели. Она наносила удары револьвером, словно рукоятью плетки, злобно, жестоко, метя в самые уязвимые места, пока Мейер, потеряв сознание и истекая кровью, не упал головой на стол, едва не столкнув на пол бутыль с нитроглицерином.

Вирджиния подхватила бутыль и холодно посмотрела на Мейера.

Потом она вернулась к своему столу.