Текст книги "Смерть по ходу пьесы"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– А почему эти страницы голубые?

– Потому что они новые. Они напечатаны на другой бумаге, чтобы отличаться от исходного варианта. Пока будут сделаны все исправления, сюда могут добавиться голубые, желтые, розовые, зеленые, да какие угодно страницы, хоть фиолетовые в крапинку.

– Но их трудно читать, эти долбаные голубые страницы.

– Совершенно верно.

Олли продолжал разглядывать сценарий. Наконец он неохотно полез в карман куртки и извлек оттуда очешник. Из очешника появились очки наподобие тех, которые носил Бен Франклин. Олли неожиданно стал похож на толстого школьника.

– Это для чтения, – извиняющимся тоном произнес он.

– Я сам ношу контактные линзы, – примирительно сказал Риганти.

Водрузив очки на нос, Олли откашлялся, словно собираясь читать вслух, но все же делать этого не стал. Он молча прочел страницу. Перевернул ее. Прочел еще одну.

– Вы правы, – заявил он, покачав головой, – это действительно на редкость дурацкая пьеса.

– Я же вам говорил. Но... просто для примера... как бы вы провели этот допрос?

– Тот, который здесь описан?

– Да. Там, где он хочет узнать, неужели она никогда не думала...

– Понятно, – сказал Олли. – Ну, что бы я сделал... Я бы сказал: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво». Это ведь я с девушкой разговариваю, да?

– Да.

– Тогда тут надо быть поаккуратнее. Я имею в виду – вы ведь не можете разговаривать с девушкой точно так же, как с каким-нибудь долбаным вором, понимаете? Здесь надо говорить повежливее. Так что я сказал бы... А как ее зовут?

– У нее нет имени.

– То есть как – нет имени?

– Нету. Ее называют просто Дублерша.

– Тогда как же вы ее зовете, если у нее нет имени?

– А никак.

– Тогда это труднее.

– Почему?

– Потому что, если ее зовут Джейн, вы можете обратиться к ней: «Послушай, Дженни, давай мыслить здраво». Вы используете уменьшительное имя, понимаете? Не Джейн, а Дженни. Вы сразу же как бы устанавливаете с ней более близкие отношения. А если у нее даже нет имени, это здорово затрудняет дело.

– Ценное замечание.

– У всех людей есть имена.

– Кроме тех, которые действуют в этой пьесе.

– Ну-ну, – произнес Олли, покачав головой, и снова заглянул в сценарий. Потом он сказал: – Ну ладно, пусть даже без имени. Я бы начал так: «Послушайте, мисс, давайте будем мыслить здраво. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: „Эй, а почему бы мне не занять ее место?“ Разве вы не смотрите все эти долбаные фильмы, мисс? Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место? И как у подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? А у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, и старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, – вы хотите сказать, что никогда не смотрели таких фильмов? Мисс, ну давайте мыслить здраво». Вот что бы я ей сказал.

– Великолепно, – прошептал Риганти. – Благодарю вас.

– А вам когда-нибудь приходилось целовать девушку в какой-нибудь пьесе, где вы играли? – поинтересовался Олли.

– Конечно.

– Интересно, а что делает «голубой», если ему в пьесе нужно поцеловать девушку?

– Понятия не имею.

– Да вы поймите, я же вовсе не говорю, что вы «голубой». Мне просто интересно, что они чувствуют в таких случаях. Вам не кажется, что потом они приходят домой и моют рот с мылом?

– Нет, не кажется.

– Мне просто любопытно. Значит, вы участвовали в таких сценах? В смысле – целовали девушку по ходу пьесы?

– Само собой.

– Но ведь кому-то да надо этим заниматься, я думаю. А? – спросил Олли и осклабился.

– Знаете, это не так легко, как вам кажется.

– Ну да. Должно быть, это вправду очень трудно – как следует поцеловаться с незнакомой девушкой на глазах у десяти тысяч зрителей.

– Совершенно верно.

– Могу поспорить. А вы когда-нибудь играли в постельных сценах?

– Конечно.

– А что они говорят девушкам, когда хотят, чтобы те разделись?

– Кого вы имеете в виду?

– Того, кто говорит, что нужно раздеться.

– Вы имеете в виду режиссера?

– Да, так что он им говорит?

– Ну, если сцена того требует...

– Давайте считать, что требует.

– Режиссер просто говорит: «Народ, а сейчас мы будем делать эту сцену». Что-нибудь в этом духе.

– И девушка просто берет и раздевается?

– Если сцена того требует.

– А в этой пьесе есть сцены с раздеванием?

– Нету.

– То есть Мишель Кассиди не раздевалась ни разу за всю пьесу, да?

– Ни разу.

– Так что у ее приятеля не было причин раздражаться из-за этого?

– Не было.

– Тогда из-за чего же он так взбесился, что нанес ей двадцать две раны?

– Если это действительно сделал он, – продолжал упорствовать Риганти.

– Да, конечно, он, кто ж еще, – сказал Олли.

– Возможно, это Энди.

– А кто он такой?

– Она. Андреа Пакер. Она играет Дублершу. Помните сцену, которую вы только что прочли...

– Да, верно.

Олли на некоторое время задумался, потом изрек:

– Нет, это не она. И не другая девушка.

– А почему нет?

– Потому, что они актрисы, – сказал Олли.

– Ну и что?

– Они обе смотрят кино.

Глава 10

Как только Карелла встал с кровати, он сразу же позвонил Риганти, надеясь договориться с ним о встрече на сегодня. Риганти сообщил, что вчера вечером с ним уже беседовал один детектив.

– Какой детектив? – удивился Карелла.

– Олли Уикс, – пояснил Риганти. – Это был очень ценный визит.

Карелла с недоумением подумал, что бы это могло означать.

– Если у вас есть сегодня немного свободного времени, – сказал он, – мы могли бы...

– Да, конечно, но я буду репетировать с девяти и до...

– Это ничего, мне все равно нужно поговорить еще кое с кем в театре.

– Ну конечно, приходите, – сказал Риганти. – Я буду рад поговорить с вами.

Карелла еще раз подумал, что такого ценного могло быть в визите Толстого Олли, и заспешил в душ.

Пробка на автостраде Фарлея задержала его на добрых сорок минут, и в театр он попал только в десять минут десятого. Карелла быстро огляделся по сторонам и с облегчением убедился, что на этот раз Олли его не опередил.

Риганти, одетый в джинсы, мягкие итальянские туфли и свободный свитер из хлопчатобумажной пряжи, уже находился на сцене вместе с Андреа Пакер. Этим утром на ней была зеленая мини-юбка, апельсинового цвета тапочки и такая же апельсиновая футболка, под которой не было лифчика.

Риганти пытался что-то объяснить режиссеру и автору пьесы, которые сидели в шестом ряду. Как понял Карелла, это было их обычное место. Карелла остановился у входа в зал, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и попытался разглядеть, есть ли в зале кто-нибудь еще.

– ...более жизненный подход, – говорил Риганти. – Более жизненное прочтение сцены.

– Погодите, дайте разобраться, – сказал Кендалл. – Вы говорите, что вы с Энди пришли сегодня в театр пораньше...

– В восемь утра, – сообщила Андреа.

Карелла звонил Риганти в половине восьмого.

– ...чтобы прочесть сцену, которую мы сейчас репетируем? – завершил свой вопрос Кендалл.

– Чтобы опробовать ее, – уточнил Риганти.

– Точнее, чтобы ее улучшить, – сказала Андреа.

– Улучшить? – насторожился Корбин.

– Ну, да. Чтобы улучшить, – признал Риганти.

– Новую сцену? – спросил Корбин.

– Просто чтобы посмотреть, сможем ли мы найти ключ к ней, – пояснил Риганти.

– Найти способ вжиться в нее, – сказала Андреа.

– Найти более жизненное прочтение, – добавил Риганти.

– Мою новую сцену? – словно не веря своим ушам, переспросил Корбин.

– Ну... да. Вашу... гм... новую сцену.

– Которая, между прочим, совершенно ужасна, – заявила Андреа.

– И правда ужасна, – поддержал ее Риганти. – Мы просто попытались найти ключ к ней, вот и все.

– Улучшить ее? – еще раз переспросил Корбин.

– Попытаться...

– Импровизировать? В моей новой сцене?

– Просто попытаться добавить немного реализма, – сказал Риганти и повернулся к Андреа в поисках поддержки.

– Привнести некоторые реалистичные черты, – сказала Андреа и ободряюще улыбнулась.

– Нет, спасибо, я считаю, что эта сцена достаточно реалистична, – холодно проронил Корбин. – И между прочим, импровизация существует для занятий в актерских классах, а здесь у нас репетиция пьесы. Так что давайте, если вы не против, пройдем новую сцену. Так, как я ее написал, пожалуйста. И будьте добры, с моими словами.

– А мне любопытно, к чему там они пришли, – вдруг вмешался Кендалл. – Сколько времени это займет? – обратился он к актерам, стоящим на сцене.

– Десять минут, – отозвался Риганти.

– Почему бы нам не посмотреть, Фредди? – спросил Кендалл. – Что тут плохого?

– А что тут хорошего? – возмутился Корбин. – Нам нужно пройти восемь страниц нового текста...

– Это просто упражнение, – сказал Кендалл. – Чтобы актеры держались более раскованно.

– Эшли...

– Если это пойдет на пользу им, это может пойти на пользу всей сцене. Давайте, Марк! – крикнул режиссер.

– Эшли...

– Мы попытались сделать... – начал было Риганти.

– Да вы не рассказывайте, вы показывайте, – прервал дискуссию Кендалл.

– Спасибо, – отозвался Риганти и кивнул Андреа. Девушка тут же уселась на деревянный стул с жесткой спинкой, сложила руки на коленях и опустила голову. На сцене и в зале воцарилась тишина. Во всем театре было только двое актеров, которые приготовились импровизировать для режиссера, драматурга и детектива, сидевших в замершем темном зале. Риганти начал кружить вокруг стула. Карелла внимательно наблюдал. Риганти не произносил ни слова, он только ходил вокруг девушки.

– Послушайте, мисс, – наконец произнес он, – давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил...

– Я этого не писал! – так громко прошептал Корбин, что это было слышно даже Карелле, стоявшему в задних рядах.

– Это импровизация, – таким же громким шепотом ответил ему Кендалл.

– Я не желаю, чтобы они меняли...

– Да ради Бога, дайте же послушать!

В зале снова стало тихо.

Актеры на сцене замерли, глядя в зал и ожидая дальнейших указаний.

– Продолжайте, пожалуйста, – негромко произнес Кендалл.

На мгновение Риганти заколебался. Потом он кивнул Андреа, и та приняла первоначальную позу – руки сложены на коленях, голова опущена. Риганти снова начал расхаживать вокруг стула. Карелла подумал, что это у него неплохо получается – ходить кругами.

– Мисс, – грубовато-фамильярным тоном начал Риганти, – давайте будем мыслить здраво, хорошо? Вы хотите, чтобы я поверил, что вы дублировали главную роль в пьесе, девушку убили, а вы ни разу даже не подумали: «Эй, а почему бы мне не занять ее место?»

– Нет, я никогда не думала ничего подобного, – сказала Андреа.

– Вы что, не смотрите кино, мисс?

– Конечно, я смотрю...

– Вы никогда не видели в кино, как звезда ломает ногу, а дублерша занимает ее место?..

– Я такого не писал! – прошептал Корбин.

– Тсс! – шикнул на него Кендалл.

– ...и как у всех этих долбаных подсобных рабочих, которые сидят под потолком, рядом с прожекторами, захватывает дух, когда она начинает петь? И как у старика, который задергивает занавес, от удивления отвисает челюсть, – продолжал Риганти, кружа вокруг стула, словно акула, приближающаяся к намеченной жертве, – а старушка костюмерша, которая только что подгоняла костюм по девушке, стоит, словно ее громом поразило, и вообще весь этот долбаный театр приходит в изумление от того, как здорово дублерша выступает, – произнес Риганти, остановился прямо перед Андреа, ткнул в нее пальцем и воскликнул: – Вы хотите сказать, что никогда не видели подобных сцен, мисс?!

– Да, я видела...

– ...вы что, не смотрите кино?

– Я смотрю кино, но...

– Тогда давайте мыслить здраво! – крикнул Риганти и внезапно вышел из образа, перестал быть тем разъяренным детективом, который только что кружил по сцене, и в мгновение ока превратился обратно в нерешительного актера Марка Риганти, одетого в джинсы, мешковатый свитер и итальянские туфли. Он слабо улыбнулся и повернулся туда, где в шестом ряду сидели Кендалл и Корбин, ожидая, что они скажут.

– Браво! – прошептал Кендалл.

– Браво, вашу мать! – крикнул Корбин и пулей вылетел из зала.

* * *

– Если в этом мире существует что-либо, что я презираю целиком и полностью, так это писатели, – сказал Кендалл. – Я, пожалуй, стал бы счастливейшим из смертных, если бы у меня появилась возможность поставить телефонную книгу. Дайте мне несколько опытных актеров, и, клянусь, я сделаю из постановки телефонной книги гвоздь сезона.

Они сидели в гастрономе, располагавшемся в том самом переулке за театром, где произошло первое нападение на Мишель Кассиди. Успокоив актеров и пообещав им, что драматург вернется обратно, как только немного спустит пар, Кендалл объявил получасовой перерыв.

– Я, между прочим, не уверен, что он на самом деле вернется – разве что он лучший актер, чем любой в моей труппе.

– Что вы имеете в виду? – спросил Карелла.

Они сидели и пили кофе. Кареллу на самом деле совершенно не интересовала вся эта болтовня насчет писателей и телефонных книг, хотя он вполне допускал, что телефонные книги тоже кто-то пишет. Но он не мешал Кендаллу говорить. Когда человек говорит, вы можете узнать что-нибудь о нем. А иногда, случайно, и об убитом.

– Ну, это был такой грандиозный взрыв, такая невиданная доселе буря гнева! – воскликнул Кендалл, закатив глаза. – Как они посмели то, как они посмели это, я пойду прямо в ГАД, я им головы поотрываю...

– Куда пойдет?

– Что? А, да. В ГАД. В Гильдию драматургов. Американских, разумеется. Не польских же. Фредди грозился, что пойдет туда и добьется, чтобы всех актеров уволили, и меня уволили – за то, что я им потакал и позволял разрушать его пьесу... между прочим, именно это слово он и употребил – «разрушать»... и, охваченный благородным негодованием, он удалился из театра. Либо это был спектакль века, рассчитанный на то, чтобы дать всем и каждому понять, кто тут главный, и чтоб ему больше не компостировали мозги, либо он просто впал в истерику и не использовал преднамеренно никаких театральных эффектов.

– И что, по-вашему, это было?

– Истерика, – ответил Кендалл. – Беда с этими писателями – особенно с теми, которые пишут для театра. Им дали просто возмутительную возможность все контролировать, а они ошибочно полагают, что вносят ценнейший вклад в творческий процесс. Что, конечно же, является полной чушью.

– Мистер Кендалл, – заговорил Карелла, – как, я полагаю, вам известно, мы продолжаем расследовать убийство...

– Да, я предполагал, что именно это вас сюда и привело, – сухо произнес Кендалл.

– Да. Я действительно здесь именно по этой причине. Мы могли бы сэкономить немало времени...

– Тот вечер, когда была убита Мишель, – сказал Кендалл, – я провел вместе с Купером Хайнесом.

– Кто такой Купер Хайнес?

– Это тот самый джентльмен, который играет Режиссера в «Любовной истории». Я намеренно употребил это слово. Он действительно джентльмен. Большинство актеров таковыми не являются. Но Купер – достойный и учтивый джентльмен. Возблагодарим Бога за его маленькие милости. Купер подумал, что может оказаться полезным получше познакомиться с настоящим режиссером. К вашему сведению – все это произошло уже после окончания репетиции. Купер вдруг решил, что ему нужно как можно больше узнать о настоящем режиссере, чтобы достоверно сыграть режиссера на сцене. На самом деле, все они – сущие дети, даже лучшие из них. Потому я провел несколько часов в обществе Купера, держал его за руку, пытался передать ему суть... Между прочим, когда я говорю, что держал его за руку, это не следует понимать буквально. Купер – порядочный человек, он женат, имеет троих детей и счастлив в браке.

– А вы?

– Это вопрос? И если да – то какое это имеет отношение к смерти Мишель?

– Вы сами подняли эту тему, – сказал Карелла.

– Ну что ж. Да, мистер Карелла, я действительно гомосексуалист. В настоящий момент я живу вместе с Хосе Делакрусом, художником-декоратором. Он также является геем, и он на пятнадцать лет младше меня. Мне в октябре исполнится сорок семь. И, между прочим, в тот вечер он был с нами.

– Вы имеете в виду – с вами и с Купером Хайнесом?

– Да. Ну, не в той же самой комнате. Мы работали в гостиной, а Хосе находился у себя в студии. Он сейчас делает декорации для новой постановки «Луны для незаконнорожденного». Вы не видели эту пьесу?

– Нет.

– Жаль. Ну да, так или иначе, вот где я был, и вот кто был со мной. Как говаривал Кэсси Штенгель, можете проверить.

– Когда вы сказали, что вот где вы были...

– У себя дома. Гровер-парк Северная, дом 827.

– Вы проживаете там совместно с мистером Делакрусом?

– На настоящий момент да. Я не верю в длительные связи. Жизнь коротка, а время летит быстро.

– Когда, вы сказали...

– Он пришел в семь часов.

– Купер Хайнес?

– Ровно в семь.

– А ушел?

– Около десяти. Он задержался бы еще, но Хосе начал ныть по поводу того, что уже поздно. Они все как дети.

– Вы имеете в виду актеров?

– Актеров, писателей, художников-декораторов, костюмеров – всех, кто работает в театре.

Карелла про себя отметил, что режиссеры в эту категорию включены не были.

– Покидал ли мистер Хайнес вашу квартиру в промежутке с семи до десяти вечера?

– Нет, мы провели все это время вместе.

– Он не выходил за сандвичем или еще чем-нибудь?

– У нас было достаточно еды и выпивки дома.

– Может, он выходил покурить?

– Он не курит. Я тоже.

– Приходилось ли вам где-нибудь читать, или видеть по телевизору, или, может, слышать по радио о том, в какое именно время была убита Мишель Кассиди?

– Кажется, где-то между семью и восемью часами.

– То есть вам это известно?

– Да, известно.

– Вы где-то прочли это, или увидели, или услышали.

– Да. Это время мне известно не из личного опыта, если вы на это намекаете. Я не присутствовал в квартире Мишель в момент совершения убийства.

– Вам известно, где она жила?

– Нет.

– Вы никогда там не бывали?

– Никогда.

– Значит, во вторник, седьмого апреля, вы провели время с семи до десяти вечера в обществе мистера Хайнеса?

– Совершенно верно.

– И никто из вас не покидал квартиру в данный промежуток времени.

– С семи до десяти мы неотлучно находились в квартире.

– А покидал ли квартиру мистер Делакрус?

На мгновение Кендалл заколебался, потом сказал:

– Понятия не имею.

– Но вы сказали, что около десяти вечера он начал ныть...

– Да, но...

– Так как, находился ли он в квартире все это время? С семи до десяти?

– Вам придется спросить об этом у него самого.

– То есть вы не знаете, выходил ли он в это время? Например, за сандвичем или покурить?

– Хосе не курит. Кроме того, он вообще не был знаком с Мишель. Так что, если вы предполагаете, что он поперся в верхний город, для того чтобы убить даму...

– Ни в коем случае! – запротестовал Карелла.

Но про себя он подумал, что Делакрус был единственным человеком, способным подтвердить, где в момент смерти Мишель находились Кендалл и Хайнес. А они оба были знакомы с покойной.

– А что тогда? – спросил Кендалл. – А, понимаю. Мы с Купером работали в паре, да? Настоящий режиссер и режиссер из пьесы потащились в верхний город, в Даймондбек, чтобы по Бог весть каким причинам убить звезду из их же труппы. Между прочим, мистер Карелла, чтобы вам не пришлось об этом спрашивать, я сообщаю, что мне известно, что Мишель жила в Даймондбеке, поскольку, как уже было сказано выше, я действительно читаю газеты, смотрю телевизор и слушаю радио. Я не знаю, где именно в Даймондбеке она жила, но вы что, всерьез предполагаете, что в этом городе есть хоть один человек, который не знал бы, что Мишель жила в Даймондбеке вместе с мужчиной, которого арестовали за нападение на нее? И, насколько мне известно, он же ее и убил. Но вы приходите сюда и принимаетесь разыгрывать полицейского из дешевого детективчика...

– Нет, сэр, я никого не разыгрываю...

– ...и делать вид, что мы с Купером...

– ...и это не детектив...

– ...зарезали Мишель...

– ...не дешевый, и никакой иной.

– Нет? Тогда что означают ваши предположения?

– Я ничего не предполагаю.

– Что означают ваши попытки выяснить... это не слишком громко сказано? Когда вы пытаетесь выяснить, не могло ли получиться так, что это мы с Купером поймали такси, приехали в верхний город, выломали дверь в квартире Мишель и зверски...

– Убили ее, – договорил за него Карелла.

Кендалл посмотрел на него.

– Это отнюдь не дешевый детективчик, сэр, – сказал Карелла. – Это убийство, убийство женщины.

– Не улавливаю, в чем тут разница.

– Разница в том, что она на самом деле умерла.

– Ага, ясно.

– И кто-то приложил руку к этому.

– Тогда хорошо, что у нас с Купером есть такое непробиваемое алиби, не так ли?

– Если его подтвердит мистер Делакрус.

– Он подтвердит его хоть под присягой – это я могу вам обещать.

– Тогда вам не о чем беспокоиться.

– Абсолютно не о чем, – сказал Кендалл.

* * *

Карелла знал, что поговорить и с Купером Хайнесом, и с Хосе Делакрусом придется, поскольку от них зависело алиби Кендалла, а любое алиби положено проверять. Кроме того, пока все не выйдет на чистую воду, убийца всегда выглядит приятным, хорошо воспитанным, порядочным человеком, у которого всегда находится доброе слово для соседей и который не обидит даже мухи. Так что, чем черт не шутит?

Но вне зависимости от любви Кареллы к беседам с более или менее приятными театральными деятелями, в четыре часа ему нужно было везти своего сына Марка на матч по софтболу. Он уже объяснял лейтенанту Бернсу, что ему придется уйти с работы на час раньше, потому что их экономка сейчас в отпуске, а сегодня у его дочери Эйприл первый день занятий в балетной школе, и Тедди повезет ее туда, а из этого следует, что везти Марка на товарищескую встречу с начальной школой Джулиана Пэйса, находящейся в трех милях от их собственной школы, придется ему, Карелле.

Вот так и получилось, что в шесть вечера Карелла сидел на школьной спортплощадке и терпеливо ожидал окончания матча; Клинг разгуливал у дома номер 827 по Гровер-парк Северной и ожидал, пока Хосе Делакрус вернется домой, а Тедди поднималась по лестнице балетной школы Присциллы Хокинз, держа в руке ладошку Эйприл. И тут она увидела, как большой красный «Бьюик» подался назад и врезался в бампер ее маленькой красной «Гео».

* * *

Как только швейцар подал Клингу знак, что это тот самый человек, которого он ожидал, Клинг последовал за Делакрусом в подъезд и перехватил его у лифта.

– Мистер Делакрус? – спросил он.

Делакрус обернулся и удивленно посмотрел на него. В нем было примерно пять футов четыре дюйма росту. Это был худощавый, стройный мужчина, одетый в шелковую рубашку с длинными рукавами, черные узкие брюки-дудочки и белые кроссовки «Найк». У него были густые черные брови и такие же черные прямые волосы, зачесанные назад, знойные карие глаза, губы андрогина, как у Мика Джеггера, и тонкий, слегка заостренный нос, форма которого наводила на мысль о пластической операции. Если не считать кроссовок, Делакрус походил скорее на матадора, чем на художника-декоратора. Хотя, с другой стороны, Клингу никогда прежде не попадались представители ни одной из этих экзотических профессий.

– Мистер Делакрус? – повторил он.

– Да?

Даже в этом одном-единственном слове был заметен легкий испанский акцент.

– Детектив Клинг, восемьдесят седьмой участок, – представился Клинг и предъявил свой жетон.

* * *

– Вы что, коп?! – пронзительно завопила женщина.

Тедди было трудно читать по ее губам. Десятилетняя Эйприл, которая могла бы расслышать эти вопли за квартал, настолько много децибел они содержали, повернулась к матери и знаками показала: «Она хочет знать – ты не коп?»

Они подбежали к «Гео» в тот самый момент, когда женщина выбралась из «Бьюика» и принялась осматривать свой багажник. Тедди не поняла, с чего это вдруг женщина смотрит, не повреждена ли ее машина, когда она только что наехала на машину Тедди.

«Нет, я не коп», – просигналила она.

– Нет, она не коп, – сказала Эйприл.

– Тогда что это такое? – закричала женщина, бешено размахивая руками и указывая на красовавшуюся на лобовом стекле наклейку «АВД». В данном случае это означало не «Агентство по взысканию долгов», а «Ассоциация взаимопомощи детективов». Если бы Карелла был ирландцем, на лобовом стекле с таким же успехом могла находиться наклейка «Общества Изумруда». А если бы он не считал, что любой человек, родившийся в Америке, является просто американцем, а не итало-американцем или еще-каким-нибудь-там-американцем, там могла бы находиться наклейка «Общества Колумбия». Но в данном случае наклейка «АВД» на лобовом стекле должна была сообщать любому полицейскому офицеру, что машина принадлежит копу или членам его семьи.

Эйприл начала показывать знаками: «Она хочет знать...» – но Тедди уже уловила суть вопроса. Она показала дочери, чтобы та сказала женщине, что действительно, ее папа – коп, а если точнее – детектив, но какое это имеет отношение к тому факту, что эта женщина только что врезалась в бампер ее машины, разбила фару...

– Ma, помедленнее, – сказала Эйприл.

– ...и решетку и помяла капот?

– Мой отец – детектив, – спокойно сказала Эйприл. – Вы разбили нашу фару и решетку и помяли капот – при чем тут кем работает мой отец?

Тедди следила за губами дочери. Она одобрительно кивнула и полезла в сумочку, чтобы достать из бумажника водительскую лицензию. Потом она вспомнила, что ее регистрационная и страховая карточка осталась в машине, в «бардачке». Тедди открыла машину со стороны пассажирского сиденья. Тут женщина завопила:

– Эй, куда это ты полезла?

Тедди ее не услышала.

Женщина схватила ее за плечо и развернула к себе, едва не сбив с ног.

– Ты меня слышишь?

На этот раз Тедди прочла ее слова по губам. Она также почувствовала, что слюна, которой брызгалась разъяренная дама, явственно пахла чесноком.

– Ты что, думаешь, что тебе сойдет с рук даже убийство, раз твой муж – коп?

Женщина схватила Тедди за оба плеча и принялась яростно ее трясти.

– Это так ты думаешь, да? Ну так тебе придется передумать...

Тедди пнула ее в левую голень.

Эйприл побежала к телефонной будке.

* * *

Клинг подумал, что квартира напоминает декорации для пьесы о каком-нибудь французском короле. Но Хосе Делакрус услужливо сообщил, что он сам разработал дизайн квартиры «в эклектичном стиле, сочетающем элементы стилей королевы Анны, Регентства, Виндзоров и Вильяма и Мэри». Ни одно из этих имен, по мнению Клинга, и близко не напоминало французские. Делакрус тем временем продолжал говорить, что он надеется, что его творение – Клинг так понял, что речь идет о квартире, – переживет его взаимоотношения с Кендаллом, которые иногда кажутся ему не слишком устойчивыми. Карелла не сообщил Клингу, что Делакрус был геем. Ну и Кендалл, соответственно. Возможно, он счел это неважным. Впрочем, Клинг тоже не думал, что это Бог весть какая важность, если только один из них – или они оба – не причастны к убийству Мишель Кассиди.

– Расскажите мне о вечере седьмого апреля, – попросил Клинг.

– О, пожалуйста, но вам не кажется, что мы разговариваем, словно киношные копы?

Клингу не казалось, что он разговаривает, как киношный коп. Он обнаружил, что это сравнение его раздражает.

– Где вы были тем вечером, например? – спросил он.

– Здесь, – ответил Делакрус. – Прошу прощения, но не могу ли я узнать, что все это значит?

– Вы не разговаривали в последнее время с Эшли Кендаллом?

– Последний раз мы разговаривали утром. Он поцеловал меня на прощание и пошел на работу.

Клинг подумал, не упомянул ли Делакрус это нарочно, чтобы подразнить его. В смысле, о мужчине, целующем другого мужчину перед уходом на работу. Клинг пару секунд подумал над этим и решил, что это его раздражает меньше, чем сравнение его самого с киношным копом.

Прилагая все усилия к тому, чтобы не напоминать какого-нибудь персонажа из «Блюза Хилл-стрит», он сказал:

– Не помните ли вы, где вы находились тем вечером, когда произошло убийство Мишель Кассили?

– Предполагается, что я знаю эту женщину?

– Ваш друг сказал, что нет.

– Эшли?

– Да, мистер Кендалл.

– Вас не смущает, что мы с ним – геи?

– Мистер Делакрус, меня не волнует, кто вы такой и чем вы занимаетесь, до тех пор, пока вы не занимаетесь этим на улице и не распугиваете лошадей.

– Браво! Да здравствует королева Виктория!

– Но предполагается, что об этой женщине вы все-таки знаете.

– О королеве Виктории?

– Да, о королеве Виктории.

– Я никогда не встречался с Мишель Кассиди, но я действительно знаю о том, что с ней произошло. Мне бы нужно было быть слепым и глухим, чтобы этого не знать.

– Хорошо. Итак, где вы находились в тот вечер, когда произошло убийство?

– Здесь.

– Здесь присутствовал кто-нибудь еще?

– Вы ищете подтверждение тому, что сказал вам Эшли?

– Вы сказали, что не разговаривали с ним с того момента...

– Совершенно верно.

– Тогда почему вы думаете, что я пытаюсь проверить какие-либо его утверждения?

– О, обычная интуиция, детектив Клинг. Обычная интуиция.

– Где вы были весь день?

– Сегодня?

– Да. Я ждал вас у подъезда с...

– А почему вы просто не спросили у Эшли, где я был? Он сказал бы вам...

– С ним разговаривал не я.

– Ну, кто-то же с ним разговаривал...

– Да. Мой напарник.

– Почему бы ему было не задать этот вопрос? Или вы хотите убедиться, что Эшли не звонил сюда, чтобы предупредить меня?

– Предупредить вас о чем?

– О том, что именно следует говорить. На тот случай, если вы будете спрашивать, где я находился в тот вечер, когда была убита Мишель Кассиди.

– Вы уже сказали мне, где вы были. И вы уже сказали, что не разговаривали с Кендалл ом с самого раннего утра.

– Откуда вы знаете, что это было рано утром?

– Репетиция началась в девять.

– Элементарно, мой дорогой Ватсон.

– Ну так что вы думаете, мистер Делакрус?

– Эшли сказал вашему напарнику, что тем вечером, когда была убита Мишель, он был со мной?

– Почему бы вам просто не сказать, где он был?

– Он был здесь.

– Весь вечер?

– Весь вечер.

– Может ли кто-нибудь это подтвердить?

– О Господи! – не выдержал Делакрус.

Клинг ждал.

– Вам не кажется, что я уже знаю, что вы это знаете, мистер Клинг?

– Что вы знаете?

– Что у Эшли была здесь встреча с человеком, который играет режиссера в той дурацкой пьесе, которую он сейчас ставит.

– С какого и по какое время это происходило?

– Купер Хайнес пришел сюда в семь и ушел в десять, – сказал Делакрус. – Я это помню, поскольку привык ложиться в постель раньше.

– Выходил ли кто-нибудь из них за это время?

– До десяти – нет. Мистер Хайнес ушел в десять. Эшли остался. Как вам известно, он здесь живет.

– А вы сами не выходили из квартиры?

– Я оставался дома все время, пока здесь находился Купер Хайнес, – сказал Делакрус и улыбнулся. – Видите ли, я слишком хорошо знаю Эшли.