Текст книги "Вечерня (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Глава 4

Казалось, Клинг был полностью поглощен процессом уничтожения того, что лежало в его тарелке, и рассказом Кареллы. Об их с Мейером достижениях в расследовании двойного убийства «Холдинг-Флинн». Но на самом деле до него доходили только обрывки этого рассказа. Клинг внимательно следил за беседой Эйлин и Тедди.

Он никогда не видел Эйлин такой разъяренной.

Ее зеленые глаза пылали, руки летали над столом в такт словам.

Тедди, склонив голову так, что черные волосы закрывали одну щеку, слушала, следя широко раскрытыми карими глазами за губами Эйлин.

– ...найти этого парнишку – Хэндлера, – говорил Карелла. – Тогда, может быть, мы сможем...

– ... и вот наконец твой коп возвращается домой, – говорила Эйлин, – и садится в кресло перед телевизором после долгого трудового дня. Весь день он возился с подонками всех мастей, какие только есть у нас в стране. А в новостях показывают тюремный бунт в какой-нибудь колонии, и какая-то комиссия оглашает свои выводы о том, что пища в тюрьме ужасного качества, а в камерах недостаточно телевизоров, тренажеры в спортзале устаревшие, и камеры переполнены... Ты знаешь, что думает твой коп?

Краем глаза Клинг заметил, что Тедди отрицательно покачала головой.

– ...почему он смылся, если ему нечего бояться? – спросил Карелла. – Хотя, с другой стороны...

– ...а коп сидит в кресле и трясет головой, – продолжала Эйлин. – Потому что он-то знает, как очистить улицы от швали, как сделать, чтобы парень, которого он повязал два года назад, не занимался тем же самым дерьмом опять. Он знает точно, что нуж-но, чтобы все мальчишки считали работу в кинотеатре для автоводителей более привлекательной, чем полную приключений жизнь рецидивиста. И между прочим, это вовсе не "Просто Скажи Нет!". Вот дерьмо! Тедди, это же просто дерьмо! "Просто Скажи Нет!". Значит, во всем виновата жертва, разве ты не видишь? Значит, стоит всего лишь сказать "нет!", и тебя на иглу не посадят, и на улице никакая сволочь к тебе приставать не будет...

"Началось", – подумал Клинг.

– И тебя не изнасилуют никогда, и не убьют. Надо только сказать "нет". Немного характера – и тебе никто не сможет причинить зла. Черт, да где же они живут? На Луне? Они думают, что наши улицы – это Диснейленд? Они думают, что, если ты попадешь в беду, надо всего лишь вежливо сказать подонку: "Спасибо, нет, я этого не хочу, до свиданья". И все? Говорю тебе, Тедди, кто-то должен сделать реверанс и вежливо сказать: "Простите, вы несете чушь, и ваш девиз – это не то, что нужно".

Тедди Карелла слушала ее, широко раскрыв глаза.

Она все понимала.

Понимала, что Эйлин говорит сейчас о том, как изнасиловали ее. О том случае, когда она сказала "да". Потому что если бы она сказала "нет", было бы еще хуже.

– Каждый коп в городе знает, как очистить улицы от преступников, – сказала Эйлин, помолчав. – Ты знаешь, как?

Сейчас она обращалась к Карелле.

Он повернулся к ней, держа вилку на весу.

– Сделать срок непосильно тяжелым, – сама себе ответила Эйлин, – сделать весь срок страшным.

Сделать его таким, чтобы подонок тупел и падал от изнеможения. Чтобы это время было вычеркнуто из жизни. Чтобы весь срок он носил стокилограммовый камень из точки А в точку в и обратно в точку А, всю дорогу, день за днем и без условного тебе освобождения!

– Как без условного освобождения? – удивленно поднял брови Карелла.

– Вот так! – отрезала Эйлин. – Ты схватил срок и ты его отбудешь!

Ах, тяжело? Паршиво? Но ты хотел этого? Ты это получил. А мы здесь не для того, чтобы обучать тебя престижной специальности. О ней надо позаботиться до того, как тебя повязали. Мы здесь, чтобы ты понял: не стоит делать то, что ты делал. Если бы ты не сделал что-то мерзкое, ты бы сюда не попал, а раз попал, мы будем обращаться с тобой, как с дикарем. – Я не уверен, что это...

Но Эйлин уже развела пары. Она оборвала Кареллу на полуслове:

– Хочешь выйти отсюда и опять заняться тем же, чем занимался раньше? Прекрасно! Давай, продолжай! Но не попадайся нам еще раз. Потому что если мы возьмем тебя еще раз за то же самое преступление или за другое, что бы ты ни натворил, следующий срок для тебя будет хуже, чем первый. Ты выйдешь из зоны и расскажешь этим придуркам – твоим дружкам – что не стоит делать тех вещей, которые они делают. Потому что в нашей стране в тюрьмах нет ничего хорошего, ничего веселого. В тюрьме тебя, парень, ждет жуткая, каторжная жизнь. Ты будешь таскать взад-вперед пятитонную скалу весь день, а кормить тебя будут тем, что ты бы не дал и собаке, и не будет никаких телевизоров, никакого радио, и спортзала подкачаться тебе тоже не будет, и письма писать, и домой звонить ты не сможешь. А все, что тебе можно делать – это таскать эту чертову скалу туда-сюда, и жрать гнилую пишу, и спать в камере на нарах без матраса рядом с парашей без крышки. И тогда, может быть, однажды до тебя дойдет. До всех вас дойдет.

Ее глаза, казалось, испускали зеленые лазерные лучи.

Карелла знал, что сейчас лучше помолчать.

– В нашем городе нет ни одного копа, который не хотел бы сделать тюрьму чем-то страшным, – сказала она.

Карелла опять ничего не сказал.

– Только услышав слово "тюрьма", все преступники должны трястись от страха. Только услышав слово "тюрьма", каждый преступник в Соединенных Штатах должен просто сказать "Нет! Нет! Чур, не меня! Пожалуйста! Кого угодно, только не меня! Прошу вас!"

Она посмотрела на Кареллу и Клинга. Ей хотелось добиться от них хоть слова. Потом повернулась к Тедди, и голос ее понизился почти до шепота.

– Если бы копам позволили так сделать, – сказала она.

В ее глазах стояли слезы.

* * *

У своего подъезда Эйлин сказала:

– Прости меня.

– Все нормально, – ответил Клинг.

– Я испортила тебе весь ужин, – сказала она. – Еда все равно была ни к черту, – попробовал отшутиться Клинг.

Где-то в доме заплакал ребенок.

– Я думаю, нам лучше пока не встречаться, – помолчав, с усилием выговорила она.

– По-моему, это не самая удачная идея.

Ребенок плакал все сильнее. Клингу хотелось, чтобы кто-нибудь покачал его. Или сменил ему пеленки. Или покормил его. Или сделал все что угодно, лишь бы он заткнулся.

– Я недавно ходила на консультацию. В Пиццу.

Берт удивленно посмотрел на нее. Пиццей копы называли ПСАС – психологическую службу акклиматизации после стрессов. Ее называли Пицца, потому что это название ничем не напоминало о ее функциях. Ни один полицейский не любит упоминать случаи, когда ему потребовалась помощь психиатра. В эту службу часто отправляли на собеседование копов, утративших свое оружие – вечный кошмар полицейского. Коп без оружия может только травку щипать, ни на что более серьезное он не способен. Отряд "Индейцы с луками и стрелами" – вот что такое копы без оружия.

– Ну-ну, – сказал, помолчав, Клинг.

– Я разговаривала с женщиной по имени Карин Левкович.

– Да?

– Она – психолог. Знаешь, неприятная процедура.

– Да уж.

– Я буду ходить к ней два раза в неделю. Когда она меня сможет принимать.

– Прекрасно.

– Вот почему я сказала, что нам пока...

– Нет.

– Просто, пока я не войду в норму...

– Это она тебе посоветовала?

Клинг уже начинал ненавидеть эту Карин Левкович.

– Нет. Это моя идея.

– Вряд ли.

– Но это так!

– Хоть бы кто-нибудь покачал этого проклятого ребенка! – не выдержал Клинг.

– Значит... – Она полезла в сумочку за ключами. Клинг увидел торчащую оттуда рукоятку ее револьвера. Она все еще коп. Но сама Эйлин так не считала. – Вот так и сделаем, – сказала Эйлин. – Если ты со мной согласен...

– Нет, я не согласен!

– Что ж, Берт, мне очень жаль, но это моя жизнь и мое решение.

– Но и моя жизнь тоже!

– Нет, Берт, это не твои проблемы.

Она вставила ключ в замочную скважину.

– Так что... когда я буду готова, я тебе позвоню, хорошо? – сказала она.

– Эйлин...

Она повернула ключ.

– Спокойной ночи, Берт. – Эйлин улыбнулась и вошла в квартиру, закрыв за собой дверь. Он услышал, как щелкнул замок и смазанные маслом задвижки вошли в гнезда. Несколько секунд он стоял, глядя на дверь и номер 304 на ней. Шуруп, на котором крепилась "четверка", открутился, и она слегка покривилась.

Он стал спускаться по лестнице.

Взглянул на часы. Без десяти десять. До одиннадцати сорока пяти в участке ему делать нечего.

* * *

– Я думаю, тебе надо пойти в полицию, – сказала Лорейн.

– Нет, – отрезал он.

– Пока они сами за тобой не пришли.

– Нет.

– Потому что, по-моему, ты поступаешь неправильно. Скотт. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Лорейн Грир исполнилось двадцать семь лет. У нее были длинные черные волосы, а кожа белая и матовая, как лунный камень. Она утверждала, что у нее глаза, как у Элизабет Тейлор, фиолетового цвета, но прекрасно знала, что они серо-голубые. Она пользовалась очень темной помадой, отчего казалось, что у нее на губах засохшая кровь. Высокая грудь и красивые ноги. Она знала эти свои достоинства и носила облегающую одежду, чтобы подчеркнуть их. Ей очень нравились красные, желтые и зеленые цвета, от этого Лорейн напоминала дерево в самом начале осени. Она решила, что, когда станет рок-звездой, ее будут безошибочно узнавать по фигуре и одежде – этакий грудастый длинноногий оборванец. Отец Лорейн, всю жизнь проработавший бухгалтером, тщетно пытался втолковать ей, что в нашей стране у тысяч красивые ноги и грудь, а в мире таких – миллионы.

Все эти девицы одеваются в лохмотья и думают, что если им удастся только раз выйти на сцену, то на следующее утро они проснутся рок-звездами. Отец советовал ей выучиться на секретаршу. Хорошая секретарша зарабатывает хорошие деньги, твердил и твердил он, но Лорейн на все это отвечала, что станет рок-звездой. Правда, она не получила никакого музыкального образования, но даже отец был вынужден признать, – у дочери хорошие слух и голос. Кроме того, она написала несколько сот песен. Все – о любви. Она писала стихи к песням все время с разными соавторами. И знала, что пишет хорошие песни. Даже отец признавал, что некоторые из них чертовски приятно слушать.

В давние-давние времена она служила няней Скотта Хэндлера.

Ей было тогда пятнадцать, а ему шесть. Вот такая разница в возрасте. Она пела ему колыбельные, которые сама писала. Конечно, очень милые. Ее партнершей тогда была девчонка, с которой она заканчивала школу – Сильвия Антонелли. Потом, когда Сильвии исполнилось девятнадцать, она выскочила замуж за владельца фабрики, производящей сантехнику. Сейчас у Сильвии две шубы и трое детей, она живет в большом доме в стиле Тюдоров. Песен больше не пишет.

Сейчас соавтор Лорейн – женщина, которая выступает в "Корес Лайн". Не где-нибудь, а на Бродвее. Она играет пуэрториканскую девушку, Как-там-ее-зовут, исполняющую песенку об учителе в "Музыке и Живописи". Гонсалес? "Стань снежинкой, ля-ля-ля", помните? Что-то в этом духе. Она писала прекрасную музыку. Но на самом деле никакая она не пуэрториканка, а чистокровная еврейка. Очень смуглая. Черные волосы, карие глаза. Еще она играла одну из дочерей Тевье-молочника. Где-то во Флориде. Но мечтой ее было писать музыку к песням, а не петь или танцевать.

Это она сказала Лорейн, что нехорошо растлевать малолетних. Лорейн только пожала плечами.

Он пришел к ней дня через два после Рождества. Она жила в Квартале. За квартиру платил отец. Правда, недавно он пригрозил ей, что скоро закроет бумажник на замок, но она знала, что этого не будет: единственная дочь была для него самым дорогим в жизни, светом его очей. Однажды она написала песню с таким названием: "Свет моих очей" – и посвятила ее отцу. Ее нового соавтора звали Ребекка. Ребекка Симмс, урожденная Саперштейн, написала прекрасную музыку на ее стихи.

Свет моих очей...

Любимое дитя вчерашнего дня...

Маленькие глазки спят.

Я пою колыбельную...

Девочке, светлой как Май...

Тихую колыбельную песню.

И так далее. Когда Лорейн пела эту песню, в ее собственных глазах стояли слезы. Ребекка считала, что это одно из их лучших совместных творений. Хотя больше ей нравилась песня о феминистках, которая называлась "Пылай", где главной героиней была Жанна д'Арк. Ребекка стригла свои черные волосы почти под корень. Иногда Лорейн казалось, что она – лесбиянка. И теперь Ребекка была не на шутку взбешена тем, что у Лорейн поселился Скотт Хэндлер.

Лорейн не собиралась ложиться с ним в постель.

Он появился у нее на пороге: глаза красные, а лицо – как мел. Она подумала, что это от холода. Скотт сказал, что адрес ему дал ее отец, который еще помнил то время, когда она подрабатывала няней. "Ну, конечно, заходи, – ответила Лорейн. – Как твои дела?" Она не видела его уже три, нет, четыре года с тех пор, как он поступил в эту школу в Мэне. Тогда Скотт был ребенком. Долговязый, прыщи на лице, ну, сами знаете... Сейчас он выглядел как... пожалуй... как мужчина.

Лорейн поразилась, каким красавцем стал Скотт Хэндлер. Но, конечно, он все равно еще малыш.

Скотт сказал, что помнит, как он рассказывал ей обо всем, когда она была его няней, как он привык доверять ей больше, чем родителям.

– Спасибо, Скотт, этот очень приятно слышать.

– Я говорю правду, – сказал он.

– Спасибо, Скотт, я очень этому рада, – повторила она.

Она была в короткой красной юбке с красными помочами и в желтых гольфах. Мягкие кожаные черные туфли без каблуков. Зеленая блузка, лифчика под ней не было. Лорейн сидела на диване, подобрав под себя длинные ноги. Она предложила ему выпить, он согласился. Яблочный бренди – все, что было у нее в доме. Скотт съел два пирожных и сейчас доедал третье. Коробочку с пирожными ей подарила Ребекка на день рождения. Декабрь, двадцать восьмое, и очень холодно на улице. Ветер стучит в окна ее маленькой квартирки. Лорейн вдруг вспомнила, как водила его в туалет. Пока Скотт писал, держала его маленький член. Иногда он немного твердел. Шесть лет, а он немного твердел. И писал Скотт вечно мимо унитаза, зачастую попадая на стену. Она вспомнила это с нежностью. Он рассказал ей, что его девушка внезапно порвала с ним, прекратила их связь. Лорейн подумала, это очень забавно, что он использует такое взрослое слово "связь". Что ж, ему восемнадцать, а восемнадцать – это уже мужчина. В восемнадцать ты имеешь право голосовать. Он сказал, что приезжал домой на День благодарения: "Этакий подарочек к празднику, понимаешь?" Она задумалась, принято ли дарить подарки на День благодарения? Может, у индейцев... Интересно, можно ли из этого сделать песню?

Скотт сказал, что девушка дала ему отставку на прошлой неделе. Он приехал домой на рождественские каникулы и сразу помчался к ней. А она заявила, что не желает его больше видеть. Никогда. На прошлой неделе он плакал. Сегодня... да... сегодня уже девятый день, как она дала ему отставку. Лорейн надеялась, что он не будет вести себя, как ребенок, и устраивать концерты. Но, словно угадав ее мысли, он снова заплакал.

Вот почему она обняла его и прижала к себе. Точно так же, как бывало в детстве, когда он просыпался ночью с плачем.

Она поцеловала его в макушку.

Чтобы успокоить.

А потом...

Естественно, один поступок влечет за собой другой.

Его руки обхватили ее.

Одна его рука оказалась под короткой красной юбкой, вторая ласкала грудь, выпиравшую из зеленой шелковой блузки...

Рождественские цвета...

Она опрокинулась на спину, трепеща в его сильных мужских объятиях.

Вот что случилось двадцать восьмого декабря.

С тех пор он жил у нее. Сегодня уже шестое января. Несколько дней назад она узнала, что он сказал Энни, когда видел ее в последний раз. Энни Флинн – так звали ту девушку. Он сказал, что убьет их обоих, Энни и ее приятеля, кем бы тот ни был. А сейчас кто-то и вправду убил Энни, и он боится, что полиция заподозрит, что это сделал он.

– Поэтому ты и должен пойти к ним сам.

– Нет, – отрезал Скотт.

Она покусывала его нижнюю губу. Красив, как дьявол. Она сгорала от желания, просто глядя на него. Сходила с ума от одного его вида. Интересно, догадывается ли Скотт, как он действует на нее.

– Конечно, если на самом деле ее убил не ты.

– Нет, нет, – запротестовал Скотт.

Но отвел глаза в сторону.

– Не ты сделал это? – настаивала она.

– Сказал тебе, нет.

Но он не смотрел на нее.

Лорейн прижалась к Скотту. Взъерошила ему волосы. Откинула его голову назад.

– Скажи мне правду, – прошептала она.

– Я не убивал ее, – ответил Скотт.

Она прижалась губами к его рту. "Боже, какие сладкие губы!" – подумала она. И яростно впилась в них. На мгновение задумалась, правду ли он ей сказал. Потом все ушло. Но в уголке сознания спряталась мысль: "Быть может, он все-таки убил эту девушку?"

* * *

Когда вечером Клинг поднялся по лестнице на второй этаж к себе, Хосе Геррера сидел на лавочке в коридоре. Голова перевязана, лицо все еще отекшее, в синяках, правая рука в гипсе.

– Buenas noches [3]3
  Доброй ночи (исп.)


[Закрыть], – сказал он, ухмыляясь, как один из мексиканских бандитов в «Сокровище Сьерра-Мадре». Клингу тут же захотелось пойти спрятать серебро. Тот, кто смотрел фильм, понял бы его желание.

– Ты меня ждешь? – спросил Клинг.

– Кого еще-то? – Геррера все еще ухмылялся. Клингу захотелось двинуть ему по зубам – и за ухмылку, и за все, что он вытерпел от этого пуэрториканца в госпитале. Закончить то, что начали те черные ребята. Он приблизился к барьеру, открыл дверцу и прошел в комнату детективов. Геррера последовал за ним.

Клинг подошел к своему столу и сел за него.

Геррера уселся напротив. Поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее.

– Все еще болит голова, – пожаловался он.

– Это хорошо, – отозвался Клинг.

Геррера щелкнул языком.

– Меня выписали сегодня днем, – сказал он. – По-моему, слишком рано. Я могу подать на них в суд.

– Ну так подай!

– Я думаю, может и выгореть. Голова все еще болит.

Клинг начал изучать баллистическое заключение о перестрелке, происшедшей без четверти двенадцать на Рождество. Семейная ссора. Парень пристрелил в рождественскую ночь родного брата.

– Я решил помочь тебе, – объявил Геррера.

– Спасибо, мне твоя помощь не нужна, – довольно улыбнулся Клинг.

– Но ты же говорил мне в госпитале...

– То было тогда, а сейчас – это сейчас.

– Я могу обеспечить тебе громкое дело о наркотиках. – Геррера понизил голос до шепота, с подозрением взглянув на Эндрю Паркера, трепавшегося с кем-то по телефону у своего стола...

– Мне не нужно громкое дело о наркотиках, – отрезал Клинг.

– Эти парни, которые хотели меня грохнуть... Спорим, ты думаешь, что они обычные черномазые, да? Хрен тебе! Они с Ямайки.

– Ну и что?

– Ты знаешь, что такое ямайские поссы!

– Да, – сказал Клинг.

– Точно знаешь?

– Точно.

Банды ямайских гангстеров называли себя поссами. Бог знает почему. Так на Диком Западе называют группы людей, выбираемых местным шерифом для помощи в обеспечении общественного спокойствия. Клингу эта двусмысленность казалась похожей на порядки, описанные в сочинениях Оруэлла. На самом деле, если война – это мир, то почему бы плохим парням не быть хорошими парнями, а бандитам – поссами, а? Ребятишки не могут даже правильно выговорить это слово. Они произносят "пэсси" – видно, насмотревшись фильмов из сериала о шотландской овчарке. Но в любом случае, дружок, как только они тебя увидят, сразу пробьют твой череп. Доделают, так сказать, начатое.

– Мы говорим о поссе, который, может быть, номер первый в Штатах, – мямлил свое Геррера.

– Прямо у нас под носом, в нашем маленьком тихом уголке... – хмыкнул Клинг.

– Он еще круче, чем "Спенглер".

– Ну-ну.

– Круче, чем "Уотерхауз".

– Ну-ну.

– "Шовер" – ты знаешь про такой посс?

– Слыхал.

– Так вот этот... Он даже круче, чем "Шовер". Я имею в виду наркотики, торговлю живым товаром и незаконный ввоз оружия. Он этим всем заправляет. Крупная партия наркотиков... Скоро поступит. Предстоит большая сделка.

– Да ну! И где же?

– Да здесь же, на территории твоего участка!

– И как зовут этого крутого хозяина?

– Не все сразу, – ухмыльнулся Геррера.

– Если у тебя есть что мне сказать, говори. – Клингу все это начинало надоедать. – Ты пришел сюда сам. Я в твою дверь не звонил.

– Но ты же хотел узнать, почему...

– Это уже не имеет значения. Начальство считает, что я действовал, не нарушая правил...

– Все равно, не важно. Ты – мой должник.

Клинг, ошарашенный, уставился на него.

– Я – твой должник?

– Конечно!

– Это почему же?

– А потому, что ты спас мне жизнь!

– Я – твой должник, потому что спас тебе жизнь?!

– Вот именно!

– Мне кажется, Геррера, что эти бейсбольные биты выбили все мозги из твоей башки. Если, конечно, я правильно расслышал. – Ты все правильно расслышал. Ты – мой должник!

– Почему в тебе не пойти проветриться на свежем воздухе? – Клинг взял со стола заключение баллистической экспертизы.

– Я даже не стану упоминать о народах... – затянул свое Геррера.

– И это хорошо, потому что я не слушаю тебя.

– ...у которых тот, кто спас человеку жизнь, несет за него ответственность до самой смерти.

– О каких народах ты говоришь?

– Ну, в Азии есть такие.

– Ты уверен?

– А может, это североамериканские индейцы, точно не помню.

– Ну-ну, – хмыкнул Клинг, – слава Богу, у испанцев такого нет.

– У испанцев нет, это точно.

– Ты сам, что ли, вклинился в те народы? Прямо как твой хозяин с Ямайки вклинился в наркобизнес?..

– Я же тебе сказал, что об этих людях я говорить не буду.

– Тогда какого черта ты воду в ступе толчешь, Геррера? Я с тобой только зря время трачу!

– Я веду речь о человеческой порядочности и ответственности.

– О Господи, пощади меня! – воскликнул Клинг, воздев к небу очи.

– Потому что, если б ты не остановил этих жаков...

– Жаков?

– Ну этих, с Ямайки!

Клинг раньше никогда не слыхал такого выражения. Ему показалось, что Геррера только что его придумал. Так же, как раньше он придумал эту бредятину о народах, которые считают, что человек, спасший кого-то, несет за него ответственность.

– Если бы ты позволил этим жакам грохнуть меня тогда, то сейчас мне не надо было бы беспокоиться за свою жизнь.

– Тебе бы в конгресс баллотироваться, – съязвил Клинг.

– Конечно, я – умный! – согласился Геррера.

– Естественно.

– А теперь нервное расстройство могу заработать! Все время жду, когда меня будут убивать. Хочешь, чтобы я получил нервное расстройство? – Ты его уже получил, – сказал Клинг.

– Хочешь, чтобы эти жаки меня прикончили? – продолжал допрос Геррера.

– Нет! – ответил Клинг. Если бы он хотел этого, то проще всего было не мешать им сделать свое дело тогда, в новогоднюю ночь. Кстати, и зуб, который ему выбили, остался бы на месте. А ему даже некогда сходить на прием к дантисту!

– Ну, слава Богу! Я рад, что ты осознал наконец свой долг. – Казалось, что Геррера удовлетворен итогом беседы.

Клинг не был ни буддистским монахом, ни индусским брамином, ни индейским шаманом – он не считал, что хоть что-то должен Геррере. Но если крутые ямайские поссы действительно собираются провернуть крутое дело с наркотиками на территории Восемьдесят седьмого участка...

– Хорошо. Будем считать, что я предложил тебе свою защиту, – сказал он после недолгого раздумья.