Текст книги "Вечерня (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Глава 12

Оба детектива стояли перед письменным столом лейтенанта Бернса, словно пара напуганных школьников в ожидании розог от директора школы. И даже тарабанящий в окна в этот четверг дождь не помогал избавиться от чувства неизбежной кары. Наступил последний день мая. Было уже два часа дня. Через каких-то пять часов исполнится ровно неделя с момента гибели священника.

Серебристые ручейки дождя бороздили окна в кабинете лейтенанта, за окнами небо было серее, чем коротко подстриженные волосы начальника, в которых с каждым годом добавлялось седины. Бернс, насупясь, сидел за столом, положив перед собой кулаки. Суставы на них были увеличены – последствие уличных драк в дни юности. Мохнатые брови нависали над блестящими синими глазами. По обе стороны от него по окнам медленно стекали струи дождя.

– Докладывайте! – бросил он.

– Вчера поздно вечером я посетил Бобби Корренте, – начал Карелла. – Его уже выпустили под залог...

– Естественно!

– ...я застал его дома вместе с родителями. Я полагал, поскольку за ним уже числятся погром в церкви и нападение на священника...

– Ну и? – нетерпеливо произнес Бернс.

– Но на ночь убийства у него алиби.

– Есть надежный свидетель?

– Его отец.

– Ерунда, – махнул рукой Бернс.

– У Хупера тоже алиби, – сказал Хейз. – Сегодня утром я говорил с ним.

– А кто его свидетель?

– Его сестра.

– Тоже пустой номер, – прокомментировал Бернс.

– Но они оба знали, что в церкви спрятан крэк...

– И где он был, кстати?

– В бачке со святой водой.

– Иисусе! – воскликнул Бернс и покачал головой. – А как насчет орудия преступления? Еще не нашли?

– В церкви нигде нет. А мы ее обыскивали уже сто раз! Дело в том, что если Хупер или Корренте возвращались за дурманом...

– Исключено, вы только что сказали, что у обоих – алиби.

– И в связи с чем вы заметили, что они ничего не стоят, – ввернул Карелла.

– Что само собой разумеется! – сказал Бернс. – А что это за личность – Фарнс? Это его настоящее имя?

– Да.

– Какое алиби у него?

– Его журнал инвентаризации, – сказал Карелла.

– Даты в котором он проставляет сам, – добавил Хейз.

– Пока вы мне ничего так и не дали, кроме алиби, которые вовсе и не алиби! – сказал Бернс. – Что у вас еще?

– Опять алиби, которые не подтверждаются, – доложил Карелла. – Этот голубой, что рисовал звезду...

– Еще раз его имя?

– Хоббс. Эндрю Хоббс. Он заявляет, что в ночь убийства был в постели с неким Джереми Сэчсом.

– Жуть!

– Мы не смогли найти его мать...

– Как ее зовут?

– Эбигайль. Я так думаю. Он называет ее Эбби, поэтому я полагаю, что ее имя – Эбигайль.

– О'кей, Эбигайль Хоббс. Что известно о ней?

– Она обращалась за помощью к отцу Майклу. Мы хотим выяснить, насколько его рассердил этот визит.

– Сына?

– Да. Мейер говорит, что тот все еще мочится в постель из-за этого. Патеру нанесли семнадцать ран. Это, вероятно, признак бешенства.

– Согласен. Так найдите ее!

– Мы стараемся.

– Что скажете о его секретаре? – спросил Бернс.

– А что можно сказать о ней? – удивился Хейз.

Как показалось Карелле, с защищающей интонацией.

– А не с ней ли баловался священник?

– Я так не думаю, – сказал Хейз.

– Какие у тебя для этого основания?

– Ну... просто не похоже, чтобы она могла заниматься такими вещами.

Бернс внимательно посмотрел на него.

– Просто она не может, – сказал Хейз и пожал плечами.

– Классный вития, да? – усмехнулся Бернс.

– Простите, кто?

– Самый одаренный ученик в классе, невероятно красивый, умница, честолюбивый. И убивает мать, отца, обеих сестер и еще золотую рыбку в аквариуме. И невозможно было даже подумать, что он способен на такое! Точно?

– Кажется...

– Мне твои "кажется" не нужны! – вскипел Бернс. – И не рассказывай мне сказки о секретаршах, которые не дурачатся со своими боссами! Выясни, где она была и что делала в ночь убийства!

– Да, сэр! – ответил Хейз.

– И найдите мать этого голубого, Хоббса, проверьте, что за чертовщина там творится!

– Да, сэр! – ответил Карелла.

– Выполняйте! – закончил Бернс.

* * *

Карелла предположил, что дождливый день – самое подходящее время для посещения церкви обожателей дьявола. Идя по улице, сквозь завесу дождя он увидел старые, закопченные камни того, что когда-то было, и было очень давно католической церковью. Потом, во времена гражданской войны, стало зернохранилищем, потом – баптистской церковью, далее – большим магазином по продаже швейных машинок, затем – выставкой античности и изделий художественного промысла, пока не стало разрушаться внутри и снаружи. А сейчас это была церковь Безродного, хотя внешне ничто не говорило об этом случайному наблюдателю.

Он увидел лишь мокрые, закопченные стены на фоне свинцового неба, контуры здания, которое, казалось, подобно диковинному животному, приготовилось к прыжку, но, к счастью, было прикованно к земле контрфорсами [44]44
  Контрфорс – вертикальная выступающая часть стены.


[Закрыть]. Он поднялся по невысоким гладким ступенькам к главному входу и покрутил ручки обеих створок дверей. Но обе были заперты. Тогда он обошел церковь в поисках дома священника. В каменной нише обнаружил кнопку звонка. Над ней на тусклой медной табличке виднелась надпись: «Звонить по делу». Он позвонил по делу. И стал ждать под дождем.

Дверь открыла блондинка с длинными волосами. Курносый нос был усеян веснушками, среди них блестели глаза цвета кобальта. На ней были синие джинсы и белая тенниска. На левой стороне груди, как тайный знак, красовалось небольшое красное изображение головы дьявола. Карелла понял, что попал по адресу.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Мне нужен мистер Лютерсон, – сказал Стив и предъявил свой "щит" и удостоверение.

– А вы не тот, с кем мы разговаривали, – напомнила она.

– Совершенно верно, – признался Карелла. – Можно войти? На улице сыровато, знаете ли.

– О да! – воскликнула она. – Извините меня, входите, входите, пожалуйста!

Она отступила, пропуская его. Девушка была, как он заметил, босая. Они оказались в маленьком овальном вестибюле, отделанном камнем. Вокруг виднелись такие же ниши, как и в церкви Святой Екатерины, если не считать того, что в них не было святых.

– Разве Эндрю Хоббс не приходил к вам? – сразу же спросила она.

– Ко мне лично – нет, – сказал Карелла. – Но он с нами разговаривал.

– Тогда вам, вероятно, известно, что это он...

– Да, нарисовал звезду.

– Пентаграмму!

– Да.

– Позвольте мне сообщить Скаю о вашем приходе, – сказала она. – Будьте добры, еще раз ваше имя?

– Карелла, детектив Карелла.

– Я доложу ему, – произнесла она и, повернувшись, исчезла в темноте.

Он остался ждать в вестибюле. Снаружи шумел дождь в водосточной трубе. Любопытно, чем они здесь занимаются? Читая сообщения обо всех этих сенсационных ритуальных убийствах, о том, как люди убивают людей в честь дьявола, начинаешь думать, что весь мир поклоняется сатане. Режут горло младенцам, сливая кровь в жертвенники. В большинстве из этих культов в жертву приносились куры или козы, вряд ли люди эти были так глупы и безрассудны, чтобы дойти до человеческих жертвоприношений. Здесь, в этом городе, не было законов, запрещающих принесение животных в жертву. Но кто скажет, что, бросая раков в кипящую воду, вы не совершаете подобное жертвоприношение? Но были законы, запрещающие негуманные методы убийства, и если у вас вдруг появилось желание взять с поличным тех, кто практикует жертвоприношения животных, вы всегда могли поймать их на этом дерьмовом нарушении! Но он пришел сюда не для преследования культа. Он должен кое-что выяснить о...

– Мистер Карелла?

Он обернулся.

В вестибюле появился, выйдя из-за портала, высокий блондин. Как и та женщина, он носил джинсы, белую тенниску со знаком в виде дьявольской головы. И он тоже был босиком. Стройная фигура штангиста. Гладко выбрит. Карелла мог поспорить на месячную зарплату, что этот кот сидел в свое время в тюрьме. Изгиб почти совершенного носа, если в его когда-то не перебили. Рот Мика Джаггера. Жемчужно-белые зубы. Такие же синие, как у той женщины, глаза, уж не брат ли они с сестрой?

– Я – Скайлер Лютерсон, – улыбаясь, представился он. – Добро пожаловать в церковь Безродного!

Он протянул руку. Они обменялись коротким рукопожатием. Пожатие Лютерсона было твердым и сухим. Карелла где-то вычитал, что такое пожатие – признак характера. В отличие от вялого и влажного, предположил Карелла. Он был готов биться об заклад на еще одну месячную зарплату, что огромное число убийц в мире обладает именно таким твердым и сухим пожатием.

– Заходите! – сказал Лютерсон и повел его сквозь арку в сторону, противоположную той, откуда он вышел; они прошли по каменному коридору мимо пустых ниш, а затем он отворил тяжелую дубовую дверь в отделанную деревом комнату, когда-то служившую библиотекой, а сейчас украшенную рядами пустых полок. В центре комнаты стоял стол из дорогого магазина. Позади него было одно, а впереди два кресла. В углу комнаты торшер с кремовым абажуром. Лютерсон сел за стол, Карелла расположился напротив.

– Итак, – сказал Лютерсон, – надеюсь, вы продвигаетесь в вашем расследовании?

Кисти рук сцеплены, но пальцы мягко касаются друг друга. И смотрит на Кареллу поверх своих рук, приятно при этом улыбаясь.

– Не особенно, – отозвался Карелла.

– Жаль слышать это. Я полагал, когда мы предложили наше сотрудничество, что оно, по крайней мере, снимет всякие сомнения с этой стороны дела. То есть, что в этом может быть замешан кто-то из нашей церкви. Я говорю об убийстве патера.

– Угу, – согласился Карелла.

– Вот почему мы попросили его сходить в полицию. Хоббса. Как только выяснили, что это он испортил ворота.

– По правде говоря, из-за него я и пришел.

– Да?

Синие глаза раскрылись от удивления.

– Да. Мы хотели отыскать его мать, но в телефонном справочнике ее нет, и мы...

– Тогда почему бы вам не спросить об этом у Хоббса?

– Мы спрашивали, но он не знает.

– Он не знает номера телефона своей матери?

– Они не ладят. Шесть месяцев назад она переехала, и никто из них с тех пор не пытался связаться друг с другом.

– Да, конечно, я хотел бы вам помочь, но...

– Хоббс никогда вам о ней не рассказывал?

– Нет. Честно говоря, я вообще впервые говорил с Хоббсом в прошлую субботу.

– Я думал, он ваш постоянный прихожанин. Если верить Джереми Сэчсу.

– Да, я знаю Джер...

– ...он привел Хоббса в вашу церковь где-то в марте.

– Я знаю Джереми, и, может быть, это так и есть. Но, понимаете, люди приходят и уходят. У нас нет постоянной паствы. Многих привлекает новизна церкви, а когда они начинают понимать, что здесь – серьезная религия, видите ли, мы – серьезные верующие, они перестают ходить.

– И вы никогда до последней субботы не беседовали с Хоббсом?

– Совершенно верно.

– Но вы его здесь встречали, не так ли?

– Точно не припомню. Но, если Джереми говорит, что он ходит сюда с марта, у меня нет причин ему не верить. Просто я не был знаком с ним лично.

– И поэтому у вас нет никакой информации о его матери.

– Нет.

– Об Эбигайль Хоббс.

– Прошу прощения, нет.

– И вы никогда ее не встречали?

– А как бы я ее встретил?

– Ну, положим, она могла бы прийти сюда, стремясь...

– Нет, я никогда не встречал никого по имени Эбигайль Хоббс!

– Думаю, вы бы ее запомнили, если бы она приходила сюда?

– Да наверняка бы запомнил.

– Перед тем, как идти к отцу Майклу, она могла попросить вас переговорить с ее сыном, убедить оставить эту церковь или что-нибудь вроде этого. Значит, вы ничего подобного не припоминаете?

– Ни-че-го! Определенно могу сказать, что не знаю никого по имени Эбигайль Хоббс.

– Ладно, благодарю вас, мистер Лютерсон, – сказал Карелла и вздохнул. – И признателен, что вы уделили мне время.

– Не стоит. Заходите запросто, когда вздумается, – сказал Лютерсон, встал из-за стола и снова протянул руку.

Они обменялись рукопожатием. Твердая и сухая рука ученика дьявола!

– Я провожу вас, – сказал Лютерсон.

"Такое бывает лишь в кино!" – подумал Карелла.

* * *

Она сказала ему, что после обеда будет на прослушивании и что они могут встретиться в центре у театра Алисы Вайс в пять часов. К этому времени она должна освободиться. Сейчас Хейз ожидал ее у театра под навесом, глядя на дождь, на прохожих, бегущих к подземным переходам и по домам. Как бы ему тоже хотелось побежать домой! А вместо этого он стоит здесь и ждет Крисси Лунд.

Сразу после совещания в кабинете лейтенанта Карелла рассказал ему, что Алексис О'Доннелл видела на Пасху у отца Майкла блондинку. Это еще вопрос, была ли этой блондинкой Крисси; в мире невероятно много блондинок, включая и саму Алексис. Но Хейза беспокоило то, что это могло быть и правдой. Потому что кем бы ни была эта блондинка, отец Майкл обвинял ее в шантаже. А шантаж, другими словами вымогательство, определяется в разделе 850 Уголовного кодекса штата как "получение собственности от другого лица путем угроз или применения силы". И среди перечисленных угроз при вымогательстве: раскрытие тайны, порочащей данное лицо.

Если, предположим, некая блондинка спорила на Пасху с отцом Майклом, угрожая выставить на показ их любовную связь, ежели он не заплатит ей круглую сумму или не отдаст какие-то ценности – домик в деревне, браслет с алмазами, арабского скакуна с выставки, – это было бы шантажом.

"Это – шантаж!" – так вскричал патер.

Если верить Алексис О'Доннелл, которая видела блондинку.

Шантаж, или вымогательство наказуемы сроком максимумом до пятнадцати лет.

Можно долге просидеть в тюрьме за рекой за то, что вы угрожали кому-то проболтаться, если вам не заплатят! А эта потенциальная возможность отсидки за городом часто дает добрый повод для убийства. Чаще всего, конечно, к этому прибегает жертва, которая убивает своего шантажиста. Лучше убийство, чем разоблачение! А что, если жертва отбрасывает все страхи и грозит сообщить о попытке шантажа? А? "Забери себе все, грязная мерзкая крыса!"

Не так смешно, когда это случается в реальной жизни!

Если Алексис О'Доннелл все видела и слышала, то в Пасхальное воскресенье к отцу Майклу приходила блондинка, она угрожала ему, и он расценил это как шантаж. Если этой блондинкой была Крисси Лунд...

– Привет! Давно ждешь? – спросила она и взяла его за руку.

* * *

Карелла прохаживался у здания «First Fidelity Savings and Trust», когда в пятнадцать минут пятого из банка вышел Эндрю Хоббс. Без головного убора и зонтика, он поднял воротник плаща, втянул голову в плечи и смело шагнул в льющий как из ведра дождь.

– Мистер Хоббс! – позвал его Карелла, устремляясь ему навстречу. – Прошу прощения за беспокойство...

– Ах, это вы! – воскликнул Хоббс.

– Мы так и не смогли найти вашу мать...

– Не желаю ничего слышать об этой суке!

Дождь был нескончаем. Оба почти бежали, пытаясь спрятаться от него. Хоббс, очевидно, хотел побыстрее добраться до киоска в переходе на углу, а Карелла просто следовал за ним. Когда они, наконец, нырнули на станцию подземки, Карелла, схватив Хоббса за руку, развернул его и приказал:

– Задержись на минуту, понял?

Хоббс полез в карман брюк за жетоном на метро. Его светлые волосы прилипли ко лбу, а плащ, брюки и ботинки насквозь промокли. Он нетерпеливо скинул руку Кареллы, нашел жетон, взглянул на платформу, не подходит ли поезд, и так же нетерпеливо спросил:

– Что вам от меня надо?

– Номер телефона твоей матери.

Возвращающиеся домой вымокшие пассажиры спешили к кассам и турникетам. В четырех-пяти ярдах напротив них под исписанной распылителем стеной стояли двое парней. Один из них весьма плохо что-то наигрывал на акустической гитаре. На груди у другого висела картонка с надписью: "Мы – бездомные! Спасибо за помощь!" Хоббс снова взглянул на платформу, затем повернулся к Карелле и произнес с раздражением в голосе:

– У меня нет ее номера! Я уже говорил это! Посмотрите, черт возьми, в телефонном справочнике!

– Мы проверяли. Ее нет в списке.

– Не смешите! Эбби нет в списке? Чтобы Эбби отказала себе в удовольствии ждать звонков от мужчин? Ну уж...

– Мистер Хоббс, – сказал Карелла. – Ваша мать – в числе тех людей, кто встречался с отцом Майклом за несколько недель до его гибели. Мы хотели бы с ней побеседовать.

– Не думаете ли вы, что она убила его?

– Мы не знаем, кто убил, мистер Хоббс. Мы просто расследуем все детали.

– Не слишком ли это! Эбби убивает эту задницу, которая должна была спасти меня от Дьявола!

– Дело в том...

И здесь Карелла пустился в творческую импровизацию, ибо причиной, почему он хотел поговорить с Эбигайль Хоббс, было его желание узнать, до какой степени может быть опасен ее сын в приступе бешенства...

– ...что бы ни говорил ей отец Майкл, сколь бы маловажным это ни казалось тогда, для нас сейчас это может иметь огромную ценность, в ретроспективе, можно пролить свет на события прошлого, которые, возможно, как-то связаны с убийством, хотя тогда это представлялось несущественным.

Хоббс попытался переварить услышанное.

Потом сказал:

– Уж не думаете ли вы, что он полагался на Эбби? Потому что, совершенно по-дружески, мистер Карелла, – это было бы равносильно тому, чтобы довериться удаву!

– Мы этого не узнаем, пока сами не поговорим с ней, согласен? – сказал Карелла.

– Неужели у вас нет возможности раздобыть номер телефона, которого нет в справочнике?

– Мы пытались. Мы все проверили. В списках телефонной компании нет ни одного человека по имени Эбигайль Хоббс.

– Тут нечему удивляться! – ухмыльнулся Хоббс.

Карелла озадаченно посмотрел на него.

– Ее зовут вовсе не Эбигайль Хоббс.

– Но имя твоей матери...

– Она развелась десять лет назад, – сказал Хоббс. – С тех пор живет под своим девичьим именем.

* * *

Отель носил французское название, но его персонал был сугубо американским. И когда метрдотель того, что называлось «Cafe du Bois», сказал: «Бонн свар, мессер, вам два напитка?» – Хейзу вовсе не показалось, что он перенесся в Веселый Париж. Мэтр провел их через полянку с настоящими березами под стеклянным куполом, обычно залитую солнечным светом, но не сегодня, когда дождь вовсю стучал над головой. В дальнем углу зала кто-то играл на пианино песни, смахивающие на французские. Крисси повесила сумочку на спинку кресла, встряхнула волосами и сказала: «Мне надо будет позвонить моему агенту, как только выдастся минута. Она хочет знать, как все прошло у меня».

По дороге сюда, под дождем, она рассказала Хейзу, что ее попросили прочесть две сцены, а не одну, как делали все остальные. Она сочла это хорошим предзнаменованием. Хейз сказал, мол, он надеется, что ей дадут роль. Он заказал напитки – джин с тоником для Крисси, а для себя – диет-пепси, поскольку он все еще был на работе, – потом сказал:

– Я хотел бы, Крисси, задать тебе несколько вопросов. Надеюсь, ты не будешь возражать?

– Не надо быть таким серьезным! – улыбнулась она.

– Прежде всего, расскажи мне, где ты была вечером двадцать четвертого мая между 6.30 и 7.30?

– О, Боже! – воскликнула она и округлила глаза. – Ты это серьезно?

– Совершенно!

– То есть тогда, когда был убит отец Майкл, не так ли?

– Да!

– И ты хочешь знать, где я...

– Да. Где ты была, когда его убивали?

– Я, я?

– Да, – сказал он.

– А что ты будешь спрашивать потом? Состояла ли я с ним в связи?

– Так это правда?

– Что касается того, где я была тем вечером, – сказала она, – я могу тебе пересказать по минутам!

– Прошу тебя!

– Я все записываю в свой дневник, – сказала она, раскрывая сумочку и доставая блокнот в черной пластиковой обложке. – Хотя не могу признаться, что благодарна тебе за приглашение на ужин под фальшивым предлогом.

– Крисси, – устало произнес он, – я расследую убийство!

– Тогда надо было сразу сказать по телефону, что это будет деловая встреча!

– Я тебе сказал, что я...

– Ты сказал, что хочешь видеть меня, – сказала она, сердито встряхнув волосами, стриженными под "паж", – ты хотел меня видеть, а не допрашивать! Ага, вот тут "Май". Давай посмотрим, что я делала двадцать четвертого, хорошо?

К столу вновь подошел официант.

– Джин с тоником? – спросил он.

– Для дамы, – ответил Хейз.

До него дошло, что она так и не ответила, была или нет у них любовная связь с отцом Майклом.

Официант поставил напиток, повернулся к Хейзу и сказал: "И диет-пепси!", одарив его взглядом, в котором ясно читалось, что настоящие мужчины пьют крепкие напитки! "Приятного времяпрепровождения!" – сказал он, мило улыбнулся и отошел. В другом конце зала пианист наигрывал мелодию песни о прощании. Крисси попробовала свой напиток и тут же вернулась к календарю.

– Двадцать четвертого мая, – сказала она.

Хейз сидел в ожидании.

– Для начала, двадцать четвертого мая – четверг, значит, тот день был у меня рабочим, я работала в церкви по вторникам и четвергам, ты помнишь?

– Конечно!

– Следовательно, я была там с девяти до пяти часов, а моя первая встреча была назначена на полшестого, видишь здесь? – сказала она. – С Элли, вот ее имя!

Она повернула блокнот так, чтобы Хейз мог видеть запись.

– Это мой агент – "Элли Уайнбергер Ассошиэйтс". Я встретилась с ней в "Красном шарике" в полшестого.

– О'кей, – сказал Хейз. Он уже, забегая вперед, читал, что было записано в календаре на четверг, 24 мая. Следующая встреча у Крисси была...

– В восемь я ужинала с мужчиной, он готовит Бродвейское ревю известных пародий и водевилей, и он хотел побеседовать со мной о постановке одной из них. Я никогда этим не занималась, а тут представлялась чудесная возможность! Его зовут Гарри Грюндль, я встретилась с ним в ресторане под названием... читай здесь: восемь вечера, Гарри Грюндль, у "Тернера". Вот где я была!

– Когда ты рассталась со своим агентом?

– Примерно в половине седьмого.

– Где этот "Красный шарик"?

– На Круге.

– Куда ты пошла потом?

– Домой – принять ванну и переодеться для ужина.

– А где этот "Тернер"?

– В Квартале. Совсем недалеко от моей квартиры.

– Ты водишь машину?

– Нет.

– Как ты добиралась из одного места в другое?

– От церкви до "Красного шарика" на метро. Домой приехала на такси, а к "Тернеру" пришла пешком.

– Помнишь, во что была одета?

– На мне было хлопчатобумажное повседневное платье, в котором я встречалась с Элли. Потом я переоделась во что-то более элегантное.

– Что именно?

– Синий костюм, кажется. Тоже из хлопка. День был очень жаркий.

– А на работу ты пришла в платье какого цвета?

– Синего.

– И то, и то – синее, так?

– Это мой любимый цвет, – сказала она и захлопнула блокнот.

Он прикинул: чтобы добраться на метро от церкви до Круга у Гровер-парка, потребуется не более 20 минут. Если она рассталась со своим агентом, как она сказала, в шесть тридцать, она могла бы вернуться в пригород без десяти семь. Патера убили где-то в начале восьмого. И у нее еще оставалось время вернуться в центр и встретиться с Грюндлем.

Он также подумал, что надо бы проверить у миссис Хеннесси, в каком платье Крисси была в тот день на работе. И надо бы встретиться с Гарри Грюндлем и выяснить, в чем она была в тот вечер. Потому что, если она не поехала домой принять ванну и переодеться...

– Ладно, а что скажешь про воскресенье на Пасху? Есть что-нибудь в твоем календаре на этот день?

– Не люблю, когда ты такой!

– Какой?

– Как самый говнистый коп из тех, кого я знаю!

– Извини, – сказал он, – но я – коп!

– Ты не должен быть таким...

– Где ты была в воскресенье на Пасху между половиной третьего и тремя часами дня?

– Знаешь, я подумала, мне, вероятно, надо пригласить адвоката?

– Прочесть тебе инструкцию о твоих правах? – спросил он вместо ответа, через силу улыбаясь. Но что-то тревожило его всерьез. Не то, что у нее не было надежного алиби на эти полтора часа между 6.30 и 8.00 24 мая, а то, что она заняла оборонительную позицию с той минуты, когда он начал задавать вопросы. Может, его методика была никудышной, может быть. Или, может...

– Правда, я не считаю, что тебе нужен адвокат, – сказал он. – Итак, помнишь ли ты, где была на Пасху?

– Конечно, помню, где я была на Пасху! – Она снова хлопнула блокнотом. – Когда, черт возьми, была эта Пасха?

– Думаю, пятнадцатого. Апреля.

– Наверняка я была за городом. У моих друзей есть домик в деревне, и я точно провела Пасху у них.

Она перелистывала страницы, пока не дошла до апреля.

– Пятнадцатое, – сказала она почти неслышно.

– Да, – подтвердил он.

– На этот день у меня ничего не записано, – сказала она и подняла глаза. – Странно! Могу поклясться, что я была в деревне. Не могу себя представить на Пасху в одиночестве. Если только у меня не было какой-нибудь репетиции. В таком случае...

Она снова перелистала блокнот.

– Ага, вот! В субботу вечером я оформляла витрину. В воскресенье я, наверное, учила роль, потому что, на следующий день – репетиция, в понедельник шестнадцатого, вот!

Она тыкала указательным пальцем в календарь.

"Репетиция" – гласила отдельная запись. 7.00 вечера.

– Кто-нибудь был с тобой? – спросил он.

– О, да! Мы репетировали сцену из новой пьесы, были, по крайней мере...

– На Пасху. Когда ты разучивала роль.

– Думаю, я была одна.

– И никто тебе не суфлировал?

– Нет. Кажется, я была одна.

– И в тот день ты не ходила в Святую Екатерину?

– А зачем мне было идти туда?

– Понятия не имею! Так ходила?

– Нет!

– Какие у тебя были отношения с отцом Майклом?

– У меня с ним не было любовной связи, если ты опять возвращаешься к этой теме!

– Было ли между вами что-нибудь, выходящее за рамки строго служебных отношений?

– Да, – ответила она, немало удивив его.

– Что именно?

– Я находила его весьма привлекательным. И я полагаю... если быть честной до конца... флиртовала с ним при случае.

– Как флиртовала?

– Ну, например, походка... сам знаешь.

– Что походка?

– Знаешь, как женщины могут ходить, когда хотят привлечь внимание?

– Угу.

– Ну, и зрительный контакт, как я считаю. Случайно обнажаешь ножку, вот так. Ну, ты же знаешь, как флиртуют женщины!

– Ты католичка?

– Нет.

– Поэтому ты считаешь вполне допустимым флиртовать с патером.

– А ты сердишься, – сказала она, улыбнувшись.

– Нет, я не сержусь. Я просто стараюсь...

– И все-таки ты сердишься!

– А флиртовать со священником – это в порядке вещей? Правильно? Походка, зрительный контакт, случайно приоткрытая ножка, так ты все это называешь? Все это вполне нормально?

– Ну, давай, давай. У нас у всех в голове эти фантазии, ведь правда? Монашки... Священники... А как ты думаешь, о чем эти "Поющие в терновнике", если не о желании улечься в постель с патером? Ты читал "Поющих"?

– Нет, – сказал он.

– И не видел минисериал?

– Нет.

– Да все на свете их видели!

– Кроме меня. И это была твоя фантазия? Стремление лечь в постель с отцом Майклом?

– Сознаюсь, я подумывала об этом.

– И, вероятно, что-то для этого предпринимала?

– "Действовала" – вот подходящее слово! Потому что во многих отношениях это похоже на роль Мэгги из "Поющих в терновнике". Или Сэди Томпсон из "Дождя". Ты знаешь эту пьесу, "Дождь"? Я играла в ней на курсах в прошлом году. Надо, видишь ли, испробовать все роли, если хочешь развить свой природный талант. Очень интересны женщины, заводящие интриги со священниками. Или вот роль Петти Дэвис в пьесе "Из человеческого рабства". Там, правда, не священник, а инвалид. Не то, чтобы я приравнивала патера к инвалиду, просто он ограничен своими обетами, которые не дают выхода его инстинктам или страстям, побуждениям, его сдерживают клятвы, которые он дал, он этим ограничен... конечно, он некоторым образом покалечен. Поэтому это было... ну, очень занятно. Сыграть такую роль, и... понаблюдать за его реакцией. Тогда работа становится интереснее. Ты же знаешь, эта работа – очень нудная. А такие моменты делают ее увлекательнее.

– Разумеется, – сказал Хейз. "Ох, эти актрисы!" – подумал он. – Но ты никогда не выходила за рамки? – спросил он.

– Никогда.

– Ты никогда...

– Ладно, – поколебавшись, сказала она.

Он ждал продолжения.

– Я видела, что он мной интересуется, понимаешь?

– У-гу.

– Я хочу сказать... он изучал меня, давай говорить так.

– У-гу.

– Приглядывался ко мне, понимаешь?

– У-гу.

– Наблюдал за мной.

Она отхлебнула из бокала, задумчиво уставилась в него, как будто ожидая увидеть истину под лимонным соком и кубиками льда.

– Должна признаться, – нерешительно заметила Крисси, – если бы он сделал хоть малейшее движение... если бы он позволил себе хоть один шаг... ну, ты знаешь... посмотрел бы... я б прошла весь остальной путь. Потому что, по правде сказать, – я с тобой предельно честна, – я до смерти боюсь секса. Из-за СПИДа. Прошлый год я ни с кем не была в постели, говорю тебе абсолютную правду. И я думала... и, может, потому все начала, этот флирт, знаешь... я думала, хоть здесь это будет безопасно. Секс с патером должен быть совершенно безопасным.

Она подняла глаза на него. Их взгляды встретились.

– Не знаю, – насторожилась она, – ты, наверное, считаешь меня ужасной?

– Да, – ответил он.

Но это не значило, что она его убила.

– Я только возьму счет, – сказал он.

Эбигайль Финч оказалась красивой блондинкой в желтых колготках и черном трико, черные кожаные туфли на высоких каблуках добавляли добрых три дюйма к ее и без того внушительному росту. Когда Карелла в семь вечера вошел в ее квартиру на Калмз-Пойнт, она объяснила ему: когда он позвонил, она только что возвратилась с гимнастических занятий и у нее не было времени прибраться. "Ну, если не принимать во внимание твои туфли", – подумал он, но ничего не сказал.

Мисс Финч...

– Пожалуйста, зовите меня Эбби, – сразу же предложила она...

...должно быть, не менее сорока лет (ее сыну уже за двадцать), но выглядела она не старше тридцати двух – тридцати трех. Гордясь своим подтянутым видом, она ввела Кареллу в гостиную, предложила ему сесть, спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить, а затем уселась на диван лицом к нему, потом, коснувшись его коленями, переменила позу, села по-турецки, притворно скромно сложив руки на коленях. Где-то в комнате курились благовония, а сама мисс Финч – Эбби – пользовалась резкими духами с намеком. Карелла чувствовал себя так, как будто нечаянно очутился в публичном доме в Сингапуре. Он решил, что надо побыстрее во всем разобраться и сваливать отсюда к черту. Он точно почуял какую-то угрозу.

– Хорошо, что вы согласились принять меня, мисс Финч, – сказал он. – Я постараюсь не...

– Эбби, – повторила она. – Прошу вас!

– Я постараюсь не отнимать у вас много времени, – продолжал он. – Наше понимание...

– Вы уверены, что не хотите выпить?

Наклонившись к нему и слегка положив руку на его кисть.

"Опасность близка", – подумал он.

– Спасибо, нет, – ответил он. – Я на службе.

– А вы не будете против, если я выпью?

– Конечно же, нет! – сказал он.

Она, изгибаясь всем телом, поднялась с дивана, передвигаясь, как танцор, подошла к бару с откидной дверцей, открыла ее, оглянулась через плечо, как Бетси Грейбл в знаменитом плакате времени второй мировой войны, и улыбнувшись, предложила: