Текст книги "Книжная жизнь Нины Хилл"

Автор книги: Эбби Ваксман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава 6
в которой Нина чувствует, что не одна, но необязательно в хорошем смысле

Питер Рейнольдс и Нина договорились пообедать в Музее искусств округа Лос-Анджелес, художественном музее, расположенном посередине бульвара Уилшир. Он находился прямо возле Смоляных ям, где среди заполненного смолой котлована увязли пугающие модели мамонтов в натуральную величину. Нина помнила, как в детстве стояла у ограждения вокруг котлована, страдая из-за мамонтенка. Он (или она – определить пол мамонта с расстояния пятнадцать метров сложно даже другим мамонтам, не только людям) стоял у края пруда, паникуя, оттого что его родителей настигла какая-то проблема, которую он не мог осознать. Нина была ребенком с богатым воображением и слишком развитой способностью к сопереживанию, поэтому после нескольких посещений, закончившихся слезами, няня Луиза перестала ее приводить.

– Это всего лишь модели, детка, – объясняла она. – Они ненастоящие.

– Знаю, – прорыдала Нина. – Но могли бы быть настоящими, разве нет? Мамонты действительно увязали в смоле. Поэтому мы находим их кости, правильно?

Луиза кивнула.

– Ну вот, – плакала Нина. – Это модель, но это могло произойти и в реальной жизни. Реальный мамонтенок мог целыми днями смотреть, как его родители увязают и умирают от голода, потому что не могут выбраться. Они все повторяли ему, чтобы он ушел поискать еды или где-нибудь спрятаться, а он отвечал: «Нет, мамочка, вылезай из смолы». Она твердила ему, что не может, и плакала, и он тоже плакал. Или, может быть, его съел какой-нибудь мерзкий динозавр, а его мама ничем не могла помочь, и это было ужасно…

И тогда Луиза, решившая, что не стоит сейчас объяснять, что динозавры и мамонты жили в разное время, поняла, что это действительно было бы ужасно, и ей тоже не хотелось больше смотреть на Смоляные ямы.

Такое происходило с Ниной постоянно: вымышленные персонажи были для нее не менее реальными, чем люди, которых она встречала и с которыми контактировала каждый день. В конце концов она стала более толстокожей и научилась воспринимать литературу критически, но все еще иногда плакала на концовках, и счастливых, и грустных. Некоторые книги произвели на нее просто неизгладимое впечатление. Лиз никогда не позволяла ей забыть, как однажды, рассказывая сюжет «Цветов для Элджернона», она разрыдалась посреди магазина. Хотя Нина и не нуждалась в напоминаниях…

На встречу с Питером Рейнольдсом она явилась чуть раньше времени и заняла столик, за которым могла следить за дверью. Попивая кофе, она наблюдала за входящими людьми. Каждый новоприбывший был подвержен тщательному осмотру на предмет знакомых жестов или походки, но, конечно, своего настоящего племянника она проглядела. Он приблизился к ее столу с широкой улыбкой на лице.

– Божечки, ты, должно быть, Нина! У нас одинаковые волосы! – он казался таким же счастливым, как ребенок, открывший пачку карточек с покемонами и обнаруживший среди них свою любимую.

Нина вытаращилась на него. Он был очень высоким и красивым, а его твидовый пиджак с темной водолазкой наводили на слово «рафинированный». Однако он подметил верно: его волосы были такого же цвета, как у нее, только более стильно подстрижены.

Она кивнула и начала подниматься. Он замахал на нее.

– Не вставай. Я шел пешком от Ла Бри и, если сейчас не сяду, то упаду. Нужно больше упражняться, – он улыбнулся и, сев, протянул ей руку через стол. – Питер Рейнольдс, твой великолепный племянник-гей, как бы странно это ни звучало.

Нина пожала ему руку, улыбаясь в ответ. Ей всегда нравилась компания геев, поэтому приятно было узнать, что у нее, оказывается, есть такой родственник.

– А я – Нина, твоя одинокая гетеросексуальная тетя, что кажется невероятным.

– То, что ты одинокая, или то, что гетеросексуальна?

– То, что я – твоя тетя.

Он поднял руки:

– Но именно это проще всего объяснить. Со своей гетеросексуальностью ты, конечно, ничего поделать не можешь. А одиночество, скорее всего, твой собственный выбор, потому что ты очень красивая. Или у тебя ужасный характер?

– Отвратительный, – сказала Нина.

– Ну, тогда тебе придется поработать над ним, чтобы мы стали друзьями, потому что я совершенно не терплю несносных людей.

– Я тоже.

Это, казалось, привело его в восторг.

– Очередное сходство! Здорово! Удивительная вещь – генетика.

Нина потянулась к своему кофе:

– Не хочешь ли ты что-нибудь съесть? Мы все-таки в кафе.

– Конечно! – воскликнул он. – Я совсем забыл от воодушевления. Сейчас вернусь.

Он поднялся и отправился за едой. Нина смотрела, как он очаровывает девушку на кассе, пожилых супругов-туристов, стоящих за ним в очереди, и ждущего кого-то парня, тоже, предположительно, гея. В отличие от нее, в Питере было что-то… открытое. Нина поймала себя на том, что улыбается ему, когда он вернулся.

– Ты тоже воодушевлена? – поинтересовался он и обхватил себя руками. – Я просто в восторге. Когда Сарки позвонил, я подумал, что наступило Рождество. Ты точно попадешь в мой учебный план.

– Сарки? Ты имеешь в виду Саркасяна, поверенного?

– Да, мы его так называем.

– Вы часто его видите?

– Чаще, чем ты можешь подумать. Боюсь, ты унаследовала очень запутанное семейство. Ты поела? Тебе потребуются все твои умственные ресурсы.

– О, – слабо сказала Нина и потянулась к кофе. – Я была не голодна.

– Вот, съешь половину моего панини. Целый никому не нужен, – он огляделся и заметил парня, который улыбнулся ему ранее. – Кажется, ты ему приглянулась.

– Нет. Ему приглянулся ты, – ответила Нина, взяла у него половинку сэндвича и откусила кусок. По подбородку потекло песто, и Питер протянул ей салфетку.

– Вовсе нет, но это не имеет значения. Я занят.

Нина хихикнула:

– Правда?

Питер кивнул:

– Я помолвлен.

– Как старомодно с твоей стороны!

– Вот в чем штука, – сказал ее племянник. – Я старик в молодом и, признаем, сногсшибательном теле. Я родился пятидесятишестилетним. Мне очень трудно было быть ребенком, а потом подростком. Я терпеть не мог свой возраст. Только сейчас я чувствую, что становлюсь тем, кем должен быть, а именно профессором средних лет, с заплатками на локтях, преподающим антропологию.

Нина посмотрела на его пиджак и подняла брови.

Он скорчил рожу.

– Хорошо, на этом пиджаке их нет, но я могу найти тот, на котором есть, или пришить заплатки к этому, или еще что-нибудь придумать. Суть не в этом, я ношу заплатки на локтях все время, даже когда я голый, выражаясь метафорически, – сказал он, пожимая плечами. – Но я на самом деле профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, и возраст у меня правильный, мне тридцать три. Еще не в самом расцвете, но уже близок.

Внезапно на его лице отразилось беспокойство.

– Ты понимаешь, о чем я говорю, или мои слова кажутся тебе бредом?

Нина покачала головой:

– Нет, я прекрасно понимаю. Мне и самой кажется, что я должна была родиться в XIX веке или в Англии до Первой мировой. Носить чайное платье с завышенной талией, сидеть у окна и смотреть на проезжающие кареты.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать девять. Я твоя тетя, но я младше тебя, как это возможно?

Питер посмотрел на нее долгим взглядом, потом нахмурился:

– Когда у тебя день рождения?

– 30 июня.

Он присвистнул:

– Вот блин. Это все усложняет.

Нагнувшись, он стал копаться в большом коричневом кожаном портфеле, которым явно пользовался ежедневно. Наконец он нашел, что искал, и развернул это на столе – длинный заламинированный листок бумаги, покрытый какой-то схемой. Очень запутанной.

– Ты это заламинировал? – спросила Нина. Не то что бы ей не нравился ламинатор – нравился, и она сама часто ламинировала случайные кусочки красивой ткани или бумаги, чтобы использовать как закладки. – Такие ровные края.

– Спасибо. Никто еще не замечал мои края.

– Очень красивые края, – Нина улыбнулась. – Но я все еще не понимаю, зачем ты это заламинировал… Что это?

На лице Питера появилось удивленное выражение.

– Это мы. То есть наша семья. Я это заламинировал, чтобы использовать на лекциях, как образец построения диаграммы родства.

– Диаграммы родства?

– На Западе мы называем это семейным древом, но во многих культурах степени родства простираются далеко за пределы ближнего круга родственников.

– Ага, – сказала Нина, не зная, что еще ответить.

– Однако, – сказал Питер, указывая на отдельные пункты схемы, – эта диаграмма довольно поверхностная, но при этом обширная, что делает ее интересной.

Заметив озадаченное выражение ее лица, он продолжил:

– Не исключено, что только для меня. В нашей семье очень много матримониальных связей, поэтому она может послужить хорошим примером того, как влияет на отношения между людьми изменение юридического статуса. Или, возможно, не влияет.

Он явно говорил серьезно, но потом посмотрел на нее и ухмыльнулся.

– А теперь мне придется все переделывать, чтобы добавить тебя, и даже хорошо, что ты незаконнорожденная, без обид. Я смогу использовать пунктирную линию!

– Я не обижаюсь. Можешь просто обрисовать мне картину в целом? Я все еще не понимаю все эти семейные связи, – объяснила Нина, жалея, что не взяла блокнот. – Мне сложно во все это поверить.

Питер кивнул, допивая кофе, и сказал:

– Понимаю. Наверное, у тебя был шок.

Он достал из сумки маркер.

– Я пользуюсь такими же, – отметила Нина. – Они гораздо меньше текут.

– Это правда, и я поверить не могу, что мы это обсуждаем. Представь, мы подружились бы, даже если бы не были родственниками. Хотя бы потому, что разделяем любовь к качественным канцелярским принадлежностям.

Он наклонился вперед и ткнул маркером в верхний край схемы.

– Итак, наверху у нас Уильям, а здесь, слева направо, три его жены. Главная причина того, что у нас такая большая семья, в том, что первый раз он женился в двадцать лет, а последний – в шестьдесят. От каждого брака у него есть дети, а большие промежутки времени между браками, понятное дело, означают, что успело родиться три поколения.

Нина понятия не имела, о чем он говорит, но кивнула:

– Ясное дело.

Питер окинул ее проницательным взглядом, явно привыкший, что студенты притворяются, будто его понимают.

– Вот, попробуй так. Иногда помогает.

Он придвинул к ней чистый листок бумаги и передал ручку. Она была марки «FriXion», с удовольствием заметила Нина, а потом ей стало слегка неловко, что она обратила на это внимание.

– Напиши наверху «Уильям» и проведи горизонтальную черту на всю страницу.

Она сделала, что он сказал.

– Теперь слева направо, через промежутки, напиши «Элис», потом «Рози», потом имя твоей мамы – как, кстати, ее зовут?

– Кэндис.

– Ясно, – он сделал пометку на заламинированной схеме, высунув от радости кончик языка, как маленький ребенок. – И наконец «Элиза». Готово? – он взглянул на ее листок и кивнул. – О’кей, теперь проведи под их именами еще одну горизонтальную черту и поставь слева большую единицу.

Нина так и сделала, чувствуя себя увереннее теперь, когда она работала с бумагой.

– Мне нравится твой почерк, – сказал Питер. – Итак, под Элис напиши «Бекки» и «Кэтрин». Под Рози напиши «Арчи». Под Кэндис напиши «Нина», а под Элизой – «Милли». Потом проведи еще одну горизонтальную черту.

Он откинулся на стуле и шумно выдохнул.

– Это твое поколение. Твой брат и сестры, от самой старшей, моей мамы Бекки, которой пятьдесят девять, до самой младшей, Милли, которой десять.

Нина выпучила глаза:

– Да ладно?!

– Серьезно.

– Но… как такое возможно?

Питер философски пожал плечами.

– Это возможно, потому что мужчины могут становиться отцами до самой глубокой старости. По какой-то причине, которую уже не так легко объяснить, твой отец настолько очаровывал женщин, что три из них согласились выйти за него замуж и как минимум еще одна – с ним переспать. Хотя, – добавил он рассудительно, – я знал его стариком, а в молодости он был очень красив.

Нина сухо сказала:

– Полагаю, моя мать была не единственной.

Питер кивнул, а потом даже немного посерьезнел:

– Полагаю, ты права, но пока что ты – единственный внебрачный ребенок, о котором мы знаем Но вот в чем проблема: Арчи тридцать, он родился в январе.

Нина посмотрела на него с недоумением:

– И что?

– То есть ты родилась, когда твой отец все еще был женат на его маме. Более того, если исходить из твоего дня рождения, Уильям переспал с твоей мамой, когда его жена Рози была беременна Арчи.

– О.

Мама была права. А говорила, что ничего не помнит.

Питер кивнул:

– Вот-вот. И Рози, к сожалению, умерла. От рака. Лет десять назад. Считалось, что они с Уильямом были по-настоящему счастливы вместе, она любовь всей его жизни, и, если бы она не умерла, они остались бы в браке и завели еще детей, так что это большая трагедия. А теперь оказывается, что он ей изменял, и у нас есть живое доказательство. Ты.

– Класс.

– Да, – сказал Питер. – Не знаю, как к этому отнесется Арчи, но мы ничего не можем изменить.

Нина промолчала.

– Продолжим? – спросил Питер. – Осталось два поколения.

Она кивнула:

– Подожди, я только возьму себе кофе и, может, какое-нибудь пирожное.

– Превосходная идея. Захвати мне что-нибудь калорийное, хорошо?

Нина встала и пошла к кассе. В ней появилось какое-то новое чувство, которому она не могла дать названия. Она повернулась и посмотрела на Питера, который, улыбаясь чему-то, печатал сообщение в телефоне. Он уже ей очень нравился, но не так, как когда гадают, станет ли человек новым другом, а… она не знала, как. Заказала еще два латте и два шоколадных эклера.

– О, отличный выбор! Я вижу, генетика все еще работает в нашу пользу. Нет ничего – ничего! – такого, что нельзя улучшить, покрыв шоколадной глазурью.

Нина кивнула и внезапно поняла, что это было за чувство. Их с Питером связывало родство. У нее никогда раньше не было родственника, кроме мамы, но Кэндис так и не прониклась этой ролью. Да, если бы они с Питером возненавидели друг друга с первого взгляда, было бы отвратительно, но она знала, что они уже связаны навсегда. Не было никаких сложностей, потенциального влечения, временного лимита. Это были отношения, которые она могла понять и на которые могла положиться. Она чувствовала себя… расслабленно. Что, конечно, ее слегка беспокоило. Ведь не должно же быть, чтобы кто-то вот так просто нравился, верно?

– Продолжим? – она отчеркнула имена и поставила сбоку большую двойку.

– Какая из тебя замечательная студентка, – сказал Питер, дожевав кусок эклера. – Итак, Бекки родила Дженнифер, а потом меня, Питера, – он махнул в свою сторону, хотя их разделяло меньше метра. – Кэтрин родила Лидию, что можно считать поразительным достижением, потому что у тети Кэтрин тот еще характер. Не удивлюсь, если она съела своего мужа: он как будто испарился. Если верить маме, сегодня он еще был на месте, а на следующий день исчез, оставив все свои принадлежности и ключи от машины.

– Это странно.

– Да, – последовала пауза. – Но он забрал собаку.

Нина кивнула:

– Значит, все-таки жив.

Питер продолжил:

– Моя бабушка Элис – ходячий кошмар. Она выглядит как мисс Хэвишем, знаешь, из Диккенса, но разговаривает как нечто из фильма Копполы. Моя мама замечательная, что доказывает, что генетика – это еще не все. А тетя Кэтрин остается агрессивной маньячкой в нелепой одежде.

– Вау, не сдерживайся. Скажи все, что думаешь.

– Сама увидишь. Моя сестра, Дженнифер – потрясающая. Ты ее полюбишь. А моя двоюродная сестра, Лидия, – просто дьявол в человеческом обличии, несмотря на свою гениальность. Или, наоборот, из-за своей гениальности. Она не так ужасна, как ее мать, но, скажем так, с ней трудно иметь дело. Ладно, вернемся к схеме. У нас впереди годы, чтобы рассказать обо всех подробнее, – заверил он и слизнул с пальцев остатки шоколада. – Но запомни, не приближайся к моей бабушке без зеркального щита. Один прямой взгляд, и ты превратишься в камень.

– Черт.

– Это правда. Ладно, продолжим. Проведи еще одну черту и поставь три.

Нина выполнила его указания.

Питер наклонил голову, чтобы взглянуть на ее лист.

– Ты точно смогла бы у меня учиться. О’кей, мы почти закончили. Ты дошла до моей группы: я, моя сестра, Лидия и Генри, сынок Арчи, ему два. Больше ни у кого детей нет, поэтому с племянниками на этом покончено.

– Здорово, – Нина отодвинула листок, но Питер придвинул его обратно.

– О нет, это еще не все. Нужна еще одна графа. У меня детей нет, но у моей старшей сестры Дженнифер их трое: Элис Младшая, ДжоДжо и Луи. Они почти подростки, и они – пам-парарам! – твои внучатые племянники.

Нина посмотрела на него.

– Подожди, я что, чья-то двоюродная бабушка Нина?

Питер засмеялся.

– Да. Ты их двоюродная бабушка Нина. Что было бы очень забавно, если бы у них уже не было двоюродного дедушки Арчи и двоюродной бабушки Милли, которая младше их. И вот это уже необычно, даже для меня, – резюмировал он, ткнув в нее пальцем на схеме, потом отодвинул тарелку с чашкой и принялся сворачивать свою схему. – У меня больше нет сил. Зайдем в сувернирный магазин? Я слышал, у них продаются такие старомодные карандаши, где в одном корпусе все цвета, один над другим.

Так они и поступили.

Закончив с покупками, Питер с Ниной обнялись и Нина отправилась домой. Она чувствовала тревогу из-за наличия брата, который, возможно, на нее злится, и боялась, что непреднамеренно разрушила чью-то жизнь. Это было самое неловкое положение, в которое ей доводилось попадать, а она хорошо знала, что это такое. По сравнению с этой неловкостью бледнел ее прошлый рекорд – тот раз, когда она, направляясь на свадьбу подруги, зашла случайно не в ту синагогу (Бет-ЕЛ и Бет-АМ, оказывается, не одно и то же) и вместо свадьбы угодила на бар-мицву, сорвав ритуал. Она чувствовала себя сбитой с панталыку, по любимому выражению Лиз, будто миллионы голосов внезапно вскричали… нет, погодите, это из «Звездных войн». Ей казалось, будто ей пересадили сердце. Будто ее родной орган, который всегда ровно бился в груди, лишь изредка замирая («здравствуйте, Майкл Фассбендер»), заменили другим, не до конца прижившимся.

Нина рассказала об этом коту Филу, и тот пришел в ужас.

– Твой папа не Ричард Чемберлен из «Поющих в терновнике»?

Она погладила его по голове и покачала своей.

– И не частный детектив Магнум?[12]12
  Персонаж одноименного американского сериала 1980-х годов.


[Закрыть]

Нина посмотрела на стену. Конечно, Фил ничего этого не говорил, потому что он кот, а коты не умеют разговаривать, но его голос в ее голове перечислял воображаемых отцов. У нее на стене висела фотография каждого – дань и их замечательной игре в телесериалах, и мечтам маленькой девочки с богатым воображением, какой она когда-то была. Там были упомянутые выше, а еще коммандер Райкер[13]13
  Персонаж из «Звездного пути».


[Закрыть], чье настоящее имя она никак не могла… Нет, подождите, Джонатан Фрейкс – Брюс Уиллис (из «Детективного агентства «Лунный свет»», а не «Крепкого орешка»), Алан Алда из «Чертовой службы в госпитале МЭШ»[14]14
  Американский сериал 1972–1983 годов.


[Закрыть] и ее любимец Марк Хэрмон из «Сент-Элсвера»[15]15
  Американский сериал 1980-х годов.


[Закрыть], хотя там его персонаж умирает от СПИДа, что было неприятно. Для нее, а не для него.

Все детство Нины телевизор был ее вторым лучшим другом после книг, и она смотрела то же, что и няня Луиза, то есть в основном сериалы 70-х и 80-х, не считая «Звездного пути: Следующего поколения», потому что Луиза была ярой фанаткой франшизы. Ей даже нравился «Дальний космос девять».

Нине было лет десять, когда в ее голове зародилась идея, что кто-нибудь из этих персонажей мог быть ее отцом, и игра началась. Во всяком случае, ей нравилось называть это игрой, потому что иначе тратить столько усилий на расследование того, находились ли в момент ее зачатия потенциальные отцы в Лос-Анджелесе, казалось странным. Убедившись в том, что ответ положительный, она вырезала их фотографию и клала в специальную коробочку. На какое-то время коробка пап стала ее главной ценностью, ведь в детстве Нину часто одолевала тревога, и ей приходилось сидеть на полу и предаваться мечтам о том, что находится за кругом ее повседневной жизни.

Нельзя сказать, что ее повседневная жизнь была ужасной: она не добывала рыбу во льдах Берингова пролива и не доставала припой из выброшенных электрических приборов своими крошечными детскими пальчиками, но иногда даже просто пройти по школьному коридору было тяжелым испытанием. Она часто паниковала и до сих пор помнила, как однажды Луиза позвонила маме и долго разговаривала с ней об этом приглушенным голосом. Потом она повесила трубку, повернулась и сообщила Нине, что мама велела ей дышать в бумажный пакет, пока не пройдет. Потом она заплакала – Нина, не Луиза, – и Луиза стала укачивать ее на коленях, а несколько дней спустя купила ламинатор и заламинировала отцов. Нина стала каждый день брать кого-нибудь из них в школу по очереди, чтобы никому было не обидно, но речь сейчас не об этом. А о том, что никто из этих остроумных, обходительных и добрых мужчин не был ее отцом. Им был какой-то чувак, по описанию напоминавший последнюю скотину.

Фил напомнил, что дети не виноваты в грехах отцов, на что Нина ответила, что яблочко от яблони недалеко падает, после чего они вместе заснули на диване. Это был сложный день.