Текст книги "Краса русской армии братья Панаевы"

Автор книги: Е. Поселянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

«Уведомьте нас, где наш батинька находится, в какой они сотне, их благородие поручик. Мы очень об них тужим и спрашиваем друг друга, где наш учитель. Мы очень желаем к ним попасть служить. Когда мы его повидим, обцеловали бы им ноги и руки, но верно мы их недостойны видеть.»

Другой пишет еще картиннее:

«Если кто с ними хотя мало служил, то, если куда отправляют его, то он цельный день плачет и говорит: „куда я пойду от отца своего“ – и не идет. Я жизнь положу за такого командира. У меня отца такого не было.»

Какая пропасть отделяет это отношение русского офицера, который становится старшим братом подчиненного ему солдата, от той зверской муштры, которая знаменует собой проклинаемое ими звено между немецким офицером и солдатом. Когда Борис Панаев кончал офицерскую кавалерийскую школу, начальство всячески желало удержать его в постоянном составе школы, как идеального инструктора. Преподаватели за спиною его говорили, что он знает предмет, из которого ему предстоит экзаменоваться, лучше их самих. На экзамене ковки лошадей Панаев подковал все четыре ноги, пока другие офицеры возились с одной ногой, и подковал так, как не подковал бы сам Мосс, лучший в столицe английский кузнец, у которого куют богатые офицеры гвардейской кавалеры. Но на Bce уговоры остаться в кавалерийской школе, на все указания больших служебных выгод от того, он отвечал: «я нужен родному полку», и вернулся «домой».

Летом, перед началом войны, Ахтырский полк был вызван в лагерь Красного села под Петроградом, и тут за месяц до своей геройской смерти Панаев беседовал как-то с приехавшим навестить его родственником. Он высказал ему свое предчувствие, что война неминуема, и родственник заметил, что для военного человека самое желательное – смерть на войнe.

– Какая смерть, Борис, по-твоему, самая лучшая, при каких обстоятельствах?

– Конечно, сказал убежденно Борис, самая красивая смерть перед своим эскадроном.

– Конечно перед своим эскадроном, согласился родственник.

Борис задумался, потом, наклонившись к гостю, как бы для того, чтобы задушевнее высказать ему свое очень дорогое для него признание, шепнул:

– Нет, есть смерть еще лучше.

– Какая?

– А вот в дальней глухой разведке... Так, чтобы сделать свое дело, послать полезное донесение, и не вернуться...

– Чем же это лучше?

– А потому, что смерть перед эскадроном немножко театральна.

И невольно при таком рассказе хочется воскликнуть: «Странные, необыкновенные, святые люди! Только труд, только долг, только самоотвержение – и никаких себe наград. Даже заветный Георгиевский крест их не манил. Одного хотелось – сделать дело и полететь к небу, к ожидающему Богу, Который Один силен награждать по достоинству таких людей.

Нам скоро придется проститься в раcсказe с Борисом Панаевым, совершившим величайший подвиг, заповеданный Христом, отдавшим душу свою «за други своя». Но перед тем поклонимся этому идеальному человеку, и порадуемся, что на Руси родятся и живут и украшают русскую жизнь такие люди. Как умел Борис Аркадьевич понять сердце человеческое: к нему шли за советом в самых разнообразных случаях, и всегда после беседы с ним становилось легко на душe и сердце смирялось. Кто видел Бориса Аркадьевича в церкви на молитве, никогда его не забудет. В каждом движении его, когда он перекрестится, чувствовалось великое напряжение души, в молитвe возносящейся к небу. Счастливый, светлый, благой, – никакого раздвоения, столь пагубного для жизни, столь привычного в русской мягкой природе, не знал Панаев. Он хотел правды и достигал ее, нашел в себе живого Бога и поклонялся Ему в неугасающем восторге. Любил свою родину и работал на нее, непокладывая рук.

Люди со столь ясно выраженной печатью небесности всегда будут приняты в жизни неодинаково всеми. Они предъявляют к жизни слишком высокие требования, и жизнь отвечает им своими уроками. На открытом, ясном лице Панаева можно заметить выражение тихой грусти. Он слишком глубоко вдумался в жизнь, чтобы отдаваться безотчетной радости бытия. Он хотел от жизни многого, и мечты его разбивались. В этом обычная трагедия одинокого, прекрасного человека, переросшего окружающих. И вот, он стоит теперь перед вами, молодые военнослужащие, в своей кристальной чистоте и правде. Все подробности его жизни сливаются в блеске одной согласной красоты. Пусть же он светит военной молодежи, ее старший товарищ, ограждая ее от соблазнов, которые он сам знал и которые в себe победил. Соблазны эти нашептывают и кричат ей в уши: «Молодечество и удаль – это разгул без удержа, это разливанное море вина, это карты с их поджигающим азартом, это доступные женщины". И пусть при таких словах встает тогда перед нею его непорочный образ и задушевно ответит: Не так, не так. Это все – безумная растрата сил, нужных солдату всякую минуту; это ослабление в будущем бою решительного удара; это преступление в ремесле воина... Трезвенная, упорная работа, всегдашняя подготовка боя, – вот жизнь офицера.

И война разразилась.

Пробил и час Бориса.

Настало то, к чему так убежденно, так страстно, с такой исключительной заботой готовились братья Панаевы.

Было 13 августа, Галиция.

Близ деревни Демня авангард ахтырцев имел задачей выбить противника с позиций, которые он занимал за плотиной с обеих сторон. Надо было идти под близким обстрелом, через извилистую и длинную (двe версты) плотину, ведушую к железнодорожному полотну, оплетенному проволокой. Атака этой позиции считалась невозможной. Борис Панаев просил начальника дивизии разрешить ему атаковать двумя эскадронами. Справа по три он понесся в втаку, ведя свой второй эскадрон. Далеe неслись 1,5 эскадрона под командой его брата Гурия. Вот та минута, для которой, казалось, он был создан, для которой он воспитывал своих людей. Убийственный огонь осыпал узкую плотину. Кавалерийское сердце поймет удаль и дикую красоту этой картины.

Борис, уже раненый в ногу при подходe к плотине, летел с трубачем далеко впереди, с поднятой высоко шашкой, на своей любимой лошади Дрофа. Нога была раздроблена. Чтобы не упасть, он держался рукою за луку седла. К ней был привязан родовой образ Преображения, перед которым ему суждено было умереть. Новая рана в живот. Он все держится в седле, все продолжает скакать на противника по крутому подъему и, крича; «С Богом, за Россию», через проволку врубается в австрийские ряды. Изнемогает, но еще рубит. Успевает сказать трубачу, чтобы тот взял с него сумку с эскадронной иконой. Подскакивает к австрийскому офицеру, схватывает его за шею, но тот выстрелом из револьвера в висок сражает Панаева. Мечты сбылись. Он вел свой эскадрон в атаку и умер среди своих солдат-учеников.

Быстро и верно сошел на него небесный венок.

Австрийская кавалерия в размере бригады обращена в бегство, 80 убитых, 50 пленных, четыре зарядных ящика и много лошадей. У нас, кроме убитого Панаева, легко ранено четыре нижних чина и несколько лошадей. При жизни Бориса Панаева его эскадрон, находясь несколько раз под жестоким шрапнельным и пулеметным огнем, не терпел почти никаких потерь. И окончил он свою жизнь в топоте и урагане той конной атаки, которую он всем сердцем исповедывал за свою службу.

Его гроб брат Гурий поставил в склепе одного помещика, откуда прах героя был перевезен четвертым, единственным уцелевшим, братом-моряком в родной Павловск. Мнe довелось быть на похоронах этого необыкновенного солдата-подвижника. Что-то торжественное беспечальное, победное чувствовалось у его гроба, как у гроба всех чистых людей.

Между тем Лев при объявлении войны находился чрезвычайно далеко, в восточных областях, в Урге. Можно ли было ему оставаться там, когда на западе вспыхнула война! Узнав о ней 22 июля, он через несколько дней выехал в Россию. Так как начальство его не пускало, ему пришлось прибегнуть к единственному, вероятно, во всю его жизнь обману: он объявил, что его укусила бешеная собака, и что ему надо ехать в Иркутск делать себе прививку. Не останавливаясь, он скакал верхом несколько дней, так что ножны шашки его, ударявшийся при бешеной скачки, были сломаны. Всюду по пути он видел великий подъем духа в войсках и в народе, воочию видел, как встала русская земля «от края и до края, стальной щетиною сверкая». В Петрограде он посетил родных и приобщился Св.Тайн. За Тарнополем, при приветливой встрече с товарищами, он узнал о кончине старшего брата, и тут почувствовал приступ личного горя. Он нашел склеп, куда поставил гроб брата Гурий, и имел возможность поклониться праху, и горе его сменилось чувством благоговения к памяти героя и покорности воле Божией.

Когда он искал тело Бориса, то, проезжая мимо кладбищенскаго костела прочел надпись на одном старом памятнике, начинавшуюся словами: «Мужие, чтите память храбрых». Эти слова сильно его подбодрили. Сев на верного панаевскаго коня Гвидона, он отправился на поиски своей дивизии и ехал по бывшей неприятельской позиции, которая представляла собой ужасную картину проиграннаго сражения. На каждом шагу трупы убитых, брошенные орудия и амуниция, сотни брошенных повозок, много исковерканных орудий и много целых, но брошенных; местами армейские парки без упряжек, походные кухни, валялись вперемежку миллоны ружейных патронов и тысячи снарядов, то рассыпанных, то сложенных целыми горами: ясно чувствовалась охватившая неприятельские войска паника, когда все бежало. Выгоревшие деревни дополняли картину.

Наконец, Лев Аркадьевич догнал полк и обнял брата Гурия, который ему описал подробности гибели Бориса. Через две недели после кончины Бориса пришел черед и Гурия. Подвиг Гypия, за который он награжден Георгиевским крестом, заслуживает особого внимания. Прорвав первую линию австрийцев, он под огнем переплыл Днестр, при этом под лошадей пришлось подвести бревна. Выскочив на противоположный берег, он попал под огонь с близкихъ дистанций. Он – глухой, ориентируясь только глазами, прорвался через цепь и мимо резерва. Один гусар был ранен и убита лошадь. Чтобы подобрать раненого Гурий соскочил с коня, наскоро перевязал и поднял на седло. Во время этих его действий австрийцы поступили очень благородно и не стреляли до тех пор, пока всадники не поскакали дальше. Когда, доставив донесение, он узнал, что вызванная на помощь дивизия может выступить только к ночи, он вторично, уже с одним вестовым, прорвался сквозь расположения австрийцев и принес извecтиe, что помощь идет и что, если удастся удержаться на теперешних позициях с теми ничтожными силами, которые у нас были, то за это будет благодарна вся Россия. Это не входило в его задачу; Георгиевский крест был ему уже обеспечен, и он мог возвращаться сравнительно безопасно со штабом идущей на помощь дивизии. Это показывает, что Гурий вызвался на отважное предприятие не ради награды. Убит он был черезъ две недели после Бориса.

29 августа густыми цепями наступала австрийская пехотная дивизия, при поддержкe сильного артиллерийского и пулеметного огня. Четыре эскадрона ахтырцев были пущены на них в атаку. Гурий Панаев скакал с пикой в руке. Две линии неприятеля были уже смяты. При прохождежи третьей он потерял лошадь и действовал пешим, пока не был сражен пулей и осколком снаряда в грудь. Офицеры Белгородскаго полка видели, как тяжело раненый Гурий лежал на землe, держа за узду лошадь. Страдая, он успел крикнуть им: «Пошлите матери сказать, что я убит в конной атаке». Тело Гурия нашли через несколько дней в овине, ограбленным, с уцелевшим на нем каким-то чудом родовым образом Преображения, перед которым умер Борис. Брат его, хоронивший его, как он сам хоронил Бориса, был поражен духовной красотой его лица. Как и подвиг Бориса, останется незабвенным и то мужество, с которым 33 гусара бросились в атаку на 1000 неприятелей.

И вот Лев остался один. С какою-то тихою торжественностью приближался и Лев Панаев к последнему подвигу. Он писал родным о ровном настроении своем – «и жить кажется хорошо, свидеться с близкими, поделиться чувствами – и умереть хорошо, соединиться с братьями-героями и удостоиться их венца». Его письма за эти предсмертные месяцы отражают, как в зеркале, чистую, наивную, детскую душу этого мужественного и мечтательного человека.

Ему пришлось расстрелять австрийского офицера, подло убившего около него его однополчанина и друга, и он тужит о судьбе австрияка. "Мы с Николашей Темперовым вместе выбежали на кладбище, занятое австрийцами и, видя, что они сдаются, стали отбирать винтовки. Один же из них выстрелом в голову убил Темперова. Этого австрийца я велел расстрелять, но только по горячке, и мне неприятно, так как он молил о пощаде и ограждал себя крестным знамением. Скажи об этом батюшке и попроси помолиться об упокоении души этого неизвестнаго австрийца. Он, видишь ли, поступил вероломно: перед тем, как выстрелить, махал платком и сдавался."

Сделанные им сбережения Лев Панаев назначил на помощь семьям павших гусар своего 4-го эскадрона, на икону-памятник в эскадроне и на церкви. Он писал, что "этим хочет по силе и возможности воздать Господу Богу, всегда во благовремении подававшему нам хлеб насущный и корм для лошадок. Даже там, где дважды прошла военная гроза и местами не осталось камня на камне, по истине фураж мы имеем чудом". В одном письме он делает подробнейший перечень своих желаний. Говорит об участи их "лошадок" и вещей. Его особенно заботит судьба родового образа Спаса Преображения, имевшего вид apxирейской панагии. С ним на груди был убит и Борис и Гурий, на покинутом трупе которого он как-то уцелел. Как художник, он писал: "у меня осталась заветная мечта – запечатлеть на картине подвиги братьев, особенно Гурия, так как Борис, вероятно, будет увековечен и так.

Смерть смотрела на него, еще не раненого, сильного, а он смотрел ей глаза. "Пишу тебе для твоего полного спокойствия, что, если можно выбирать смерть, то одна из самых завидных это на войне при исполнены своего долга. Вот, почему не приходится сожалеть о жертвах войны и во всех обстоятельствах видеть волю Божию и святой Промысел, который наблюдается здесь на каждом шагу в каждой мелочи".

16-го или 17-го января четвертый эскадрон Панаева захватил много пленных.

19-го января эскадрон был послан занять окопы, в которых из-за сильного огня не могла держаться наша пехота. Минут через десять после того, как эскадрон занял окопы, Лев Панаев повел его в штыки на «ура» на окопы противника по глубокому снегу по пояс. Растояние было около 500 шагов. За четвертым эскадроном поднялся шестой, а также целый полк стрелков. Получилось широкое наступление. Пройдя шагов 50 впереди нижних чинов, Лев Панаев был убит наповал двумя пулями в печень. Корнет Забелло подбежал к нему, увидал, что безнадежно, и повел дальше. Атака продолжалась.

Она закончилась крупным успехом: окопы врага и поселок за окопами были нами заняты. Панаев, как и его братья, посмертно награжден орденом св. Победоносца Георгия 4-ой степени.Так Промысел послал и ему ту смерть, которую он называлъ «завидной», и стал он последним смыкающим звеном в этой чудной цепи белых рыцарей.

Так жили и так умерли братья Панаевы, и неужели бесплодна была их смерть?

Нет, те высоты духа, которых достигли они, манят за собой и других благородных и мужественных людей, и память об этих трех братьях-героях, всех трех заслуживших посмертный заветный белый крест Великомученика и Победоносца Георгия, не умрет в России, и будет живым примером увлекать к новым подвигам таких же, как они, благородных офицеров.

В заключение приведем тe слова, которыми пишущий эти строки окончил сообщение о братьях Панаевых в торжественном собрании, посвященном их памяти, в родном их втором Петроградском имени Петра Великого корпусе. Призыв этот относится не к одним однокашникам их. Он относится одинаково ко всему поколению России, которому с оружием в руках Бог дал отстаивать честь и судьбу родной земли:

«Господа, Вы Bce будете служить. Многие из вас вскоре станут на поля сражений. Никогда, никогда не забывайте этих трех людей, птенцов общего с вами гнезда. Когда вы строитесь строем, и раздастся команда «равняйсь» вы всe вглядываетесь в неподвижно стоящего правофлангового. Так пусть в cтрою вашей жизни праведная троица братьев Панаевых будет для вас правофланговыми. По ним равняйтесь. Дай вам Бог прожить и прослужить, как они и, если судит Бог, умереть в нужный час, как они. Мы произносим «умереть, смерть» по старой дурной привычке, ибо теперь, сильнee, чем когда-нибудь, ощутимые нити переплели области земной и небесной жизни.

«Смерть» ложное слово для несуществующего явления. Для верующего нeт смерти, а есть радостный напор вечно обновляющегося бытия. И эти, в своей гибели бессмертные, люди с вами, своими юными товарищами. Смотрят на вас и зовут вперед, вперед за собой. И в жизни, и в бою, все вперед и вперед, в лучезарные дали, к ожидающему Богу.