Текст книги "ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА"

Автор книги: Дзюнъитиро Танидзаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Я человек, не способный делать долги. Если я сразу не плачу по счету, я не могу чувствовать себя спокойно. При приближении 31 декабря[11]11
  «При приближении 31 декабря…» – По давней и до сих пор соблюдаемой традиции, все долги должны быть непременно уплачены до наступления нового года. Последний срок расчетов – 31 декабря.


[Закрыть] испытываю невыразимые муки.

– При таких тратах нам будет не на что жить… – пытался я урезонить Наоми.

– Ну и что? Разве нельзя сказать, чтобы подождали? – говорила Наоми. – Мы живем здесь четыре года, так почему бы им не подождать, пока мы заплатим? Скажем, что уплатим через полгода, и все охотно подождут. Нехорошо, что Дзёдзи-сан такой робкий и совсем не умеет изворачиваться! – говорила она. Однако все свои покупки предпочитала оплачивать наличными, зато плату по счетам хотела отсрочить, приурочив к выдаче наградных, В то же время она сама не умела отказывать кредиторам и придумывать разные благовидные предлоги.

– Я не люблю. Это мужское дело, – говорила она и, когда наступал конец месяца, неожиданно исчезала из дому.

Могу сказать, что я отдавал Наоми все, что зарабатывал. Моим заветным желанием было сделать Наоми красивой, избавить от нужды, чтобы она спокойно росла и развивалась; поэтому, каких бы трудов мне это ни стоило, я продолжал потворствовать ее прихотям. Значит, нужно было экономить на чем-то другом; к счастью, я ничего не тратил на себя, но все же иногда случалось, что коллеги по работе устраивали встречи, – тогда я старался всяческими способами уклониться, хоть это и было неблагородно. Я экономил на всех своих расходах – на одежде и на еде. Каждый день, садясь в электричку, я брал себе билет третьего класса; у Наоми был сезонный билет во второй класс.

Я тоже не любил стряпать, но кушанья из ресторана стоили дорого, поэтому я сам готовил себе еду. Наоми это не нравилось.

– Мужчина, а возитесь на кухне! Смотреть противно! – говорила она. – Дзёдзи-сан, ну почему вы круглый год носите один и тот же костюм? Надо быть более элегантным! Мне не нравится, что только я одета хорошо, а Дзёдзи-сан – плохо. Я не буду с вами появляться на людях!

Если бы она перестала появляться со мной в обществе, все мое счастье исчезло бы. Пришлось сшить себе так называемый элегантный костюм и ездить вместе с Наоми во втором классе. Чтобы не уязвлять тщеславие Наоми, мне тоже пришлось шиковать. Таково было положение дел, я ломал голову, как свести концы с концами, а тут еще нужно было каждый месяц платить сорок иен госпоже Шлемской. Кроме того, нужно было купить костюм для танцев. Наоми ничего не хотела слышать. Наступил конец месяца, у меня как всегда оказались деньги, и она, ни с чем не считаясь, потребовала, чтобы я ей их отдал.

– Неужели ты не понимаешь, что если я сейчас отдам тебе деньги, завтра нам нечего будет есть!

– Ничего, как-нибудь выкрутимся!

– Да как же?… Никак не выкрутимся!

– Зачем же тогда брать уроки танцев? Хорошо, с завтрашнего дня мы никуда не будем ходить, – сказала Наоми, злобно посмотрев на меня своими большими, полными слез глазами, и внезапно замолкла.

– Наоми-тян, ты сердишься?… Наоми-тян!.. Повернись ко мне!.. – в тот вечер, ложась в постель, сказал я, тряся ее за плечо. Она лежала, отвернувшись от меня, и притворялась спящей.

– Слышишь, Наоми-тян! Ну, повернись же на минутку ко мне!.. – Я ласково дотронулся до нее и повернул к себе; она не сопротивлялась и покорно дала себя повернуть, не открывая глаз.

– Что с тобой? Все еще сердишься?

Она молчала.

– Послушай… Э-э… Ну, зачем сердиться? Как-нибудь выкрутимся…

Молчание.

– Открой глаза… Ну, открой же! – с этими словами я пальцами приподнял ее веки с мелко дрожавшими ресницами. Словно спрятанные в раковинах моллюски, показались глаза, не только не сонные, но откровенно сердито смотревшие на меня.

– Хорошо, на эти деньги купи, что хочешь.

– Но ведь если я их истрачу, нам будет трудно…

– Ну и пусть… Что-нибудь придумаем!

– А что?

– Напишу на родину, попрошу прислать денег.

– А пришлют?

– Безусловно, пришлют. Ведь я впервые обращаюсь к родным. Несомненно, мать поймет, что жизнь вдвоем в собственном доме требует больших расходов.

– Но не тяжело ли будет вашей матери? – спросила Наоми с серьезным видом.

На словах Наоми как будто заботилась о моих родных, но в действительности в глубине души уже давно думала: «Мог бы попросить у матери…» Даже я смутно догадывался об этом.

– Нет, это ей не тяжело. Но я принципиально не люблю просить.

– Отчего же у вас вдруг изменились принципы?

– Оттого что, когда ты заплакала, мне стало тебя жаль.

– В самом деле? – грудь ее всколыхнулась, и на губах появилась застенчивая улыбка. – Разве я плакала?

– Еще как! Глаза были полны слез. Ты до сих пор остаешься капризным ребенком. Большая бэби-тян!..

– Мой папа-тян! Любимый папа-тян!

Наоми обвила мою шею руками и быстро покрыла мой лоб, нос, веки, короче говоря, сплошь все лицо отпечатками своих накрашенных губ, словно почтовый работник, когда он поспешно штемпелюет подряд почтовые отправления. Это было так приятно, как будто на меня падали бесчисленные лепестки камелии, тяжелые и в то же время нежные и влажные от росы, – мне казалось, я утонул в этих благоуханных лепестках.

– Что с тобой, Наоми-тян, ты совсем как безумная!

– Да, безумная… Сегодня вечером я, как безумная, люблю Дзёдзи-сана!.. Или, может быть, это вам неприятно?

– Неприятно? О нет, я счастлив! До безумия счастлив! Для тебя я готов на любые жертвы!.. О, что это с тобой? Опять слезы?

– Спасибо, папа-сан! Как я вам благодарна! Поэтому невольно заплакала. Понимаете? А что, нельзя?… Тогда сами вытрите мне глаза…

Наоми достала из-за пазухи бумажный носовой платочек и, не утирая глаз, сунула его мне. Ее полные слез глаза были прямо устремлены на меня. «О, эти влажные, прекрасные глаза! Эти слезы нужно было бы собрать и хранить, превратив в драгоценные кристаллы…» – думал я, сперва утерев платком ей щеки, а потом и вокруг глаз осторожно, чтобы не стряхнуть эти висевшие на ресницах слезы. Мои прикосновения передавались ресницам, и слезы дрожали, принимая форму то выпуклой, то вогнутой линзы, и, наконец, скатились опять, оставив блестящий след на только что вытертых щеках. Я снова вытер ей щеки, погладил все еще влажные веки, а затем, зажав ей платочком носик, сказал:

– А теперь высморкайся!

* * *

На следующий день Наоми получила от меня двести иен и отправилась за покупками к Мицукоси, а я в обеденный перерыв написал в конторе письмо матери, в котором впервые просил денег:

«Сейчас ужасная дороговизна, за два-три года все невероятно вздорожало. Расходы растут с каждым месяцем, хотя я не позволяю себе никаких излишеств. Жизнь в столице делается невыносимо трудной…»

– писал я. Мне было почти страшно при мысли о том, до чего ж я обнаглел, что так лгу своей матери. Но получив через несколько дней ответ, я понял, что мать не только доверяет мне, но и к Наоми питает теплые чувства как к жене своего сына. В письмо был вложен перевод – мать посылала мне на сто иен больше, чем я просил. Приписка гласила:

«На кимоно для Наоми».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Танцы в кафе «Эльдорадо» бывали по субботам. Они начинались в половине восьмого. Когда я вернулся в пять часов из конторы, Наоми уже приняла ванну и старательно подкрашивала лицо.

– А Дзёдзи-сан? Смотрите, уже готово! – сказала она, увидев меня в зеркале, и, повернувшись, указала на диван, где лежали срочно заказанные ею у Мицукоси кимоно и оби. Кимоно было из черного крепа с разбросанными по фону золотистыми и зелеными цветами. Оби был расшит серебристыми нитями, изображающими волны, на которых кое-где плыли, как на старинных гравюрах, разукрашенные челны.

– Ну что, хорош мой выбор? – спросила Наоми. Обеими руками она густо втирала жидкие белила в еще не успевшую остыть после горячей ванны кожу на плечах, на затылке, на шее.

Но, по правде сказать, к ее фигуре с полными плечами, широкими бедрами и выпуклой грудью не шел этот легкий, струящийся, как вода, шелк. Одетая в муслин или дешевый шелк, Наоми напоминала метиску своей экзотической красотой, но, удивительное дело, чем строже, изысканнее бывала она одета, тем грубее выглядела, напоминая женщин из кабачков Йокохамы, и, странно, в строгих платьях казалась вульгарной. Мне не хотелось отравлять радость Наоми, но я не мог появиться с вызывающе одетой женщиной в трамвае или в танцевальном зале.

Окончив свой туалет, Наоми сказала:

– Дзёдзи-сан, а вы наденете темно-синий костюм.

Она вынула из шкафа мой костюм, вычистила и выгладила его, чего обычно не делала.

– Лучше я надену коричневый…

– Глупости! – сердито, по своему обыкновению, прикрикнула на меня Наоми. – На вечер обязательно надевают синий костюм или фрак… Воротничок должен быть не мягкий, а твердый. Таков этикет, запомните это!

– Неужели?

– Да, как же вы хотите быть джентльменом, а не знаете этикета! Правда, этот синий пиджак грязен, но для европейского костюма это не имеет значения, надо только, чтобы он был хорошо выглажен. Лишь бы не морщил… Я привела его в порядок, так что надевайте. Вам нужно как можно скорей приобрести смокинг, а то я не буду танцевать с вами…

Затем она прочитала мне целую лекцию – галстук должен быть синим или черным и завязан бабочкой, обувь – лакированная, а если ее нет, можно надеть простые черные полуботинки, но только не коричневые, носки непременно шелковые или в крайнем случае – гладкие черные… И где она только все это узнала? Она пеклась не только о своем туалете, но и о каждой детали моего костюма, так что прошло много времени, пока мы, наконец, вышли из дома.

Было больше половины восьмого, когда мы добрались до кафе. Танцы уже начались. Поднимаясь по лестнице, мы услышали грохот джаз-банда.

При входе в зал, откуда убрали стулья, висело объявление: «Special Dance, Admission: Ladies Free, Gentlemen 3.00 yen». Плату за билеты получал сидевший у входа бой. Разумеется, поскольку это было кафе, то, несмотря на громкое название «дансхолл», помещение отнюдь не выглядело роскошным. Я заметил, что танцующих пар было не больше десяти, но уже стоял сильный шум. В одном конце помещения были расставлены столы и стулья, наверное, для того, чтобы купившие билет могли отдохнуть и посмотреть на танцующих. Группами стояли незнакомые мне мужчины и женщины, оживленно болтавшие между собой. Когда Наоми вошла, они начали перешептываться, не то злобно, не то презрительно, бросая испытующие взгляды на ее вызывающе яркую фигуру.

«Гляди, гляди, вот она…»

«А что это за мужчина?…» – казалось мне, переговариваются они.

Я стоял, съежившись, позади Наоми, ощущая их взгляды не только на ней, но и на себе. В ушах гремел шум оркестра, перед глазами мелькали танцующие пары… Все они выглядели намного элегантнее, чем я. Я думал о том, что я мал ростом, что лицо у меня смуглое, как у простого мужика, и зубы скверны, Я чувствовал, что щеки у меня горят, меня бьет дрожь, и невольно думал, что лучше было бы вовсе не приходить сюда.

– Я не хочу стоять здесь… Давайте сядем куда-нибудь за столик… – тихонько шепнула мне на ухо Наоми; очевидно, даже она смутилась.

– Но разве можно пробираться через танцоров?

– Конечно…

– А вдруг мы толкнем кого-нибудь?

– Не толкнем… Посмотрите, кто-то уже идет туда! Пошли!..

Я шел по залу позади Наоми, пробираясь через толпу, но ноги у меня дрожали, к тому же пол был скользкий, так что добраться до другого конца было нелегкой задачей. Один раз я поскользнулся и чуть не упал.

– Осторожней!.. – Я запомнил искаженное гневом лицо Наоми.

– Здесь свободно, сядем за этот столик, – сказала она, держась гораздо смелее меня и напуская на себя как можно более спокойный вид. Не обращая внимания на враждебные взгляды, она прошла к столу и села Ей очень хотелось танцевать, но она не решилась сделать это сразу и, вынув из сумочки зеркальце, стала украдкой поправлять косметику на лице.

– У вас съехал галстук налево, – тихо заметила она, рассматривая танцующих.

– Наоми-тян, смотри, ведь это Хамада-кун.

– Не называйте меня Наоми-тян! Говорите мне «сан»!

И снова лицо Наоми стало недовольным.

– И Хама-сан здесь, и Матян тоже.

– Где?

– Там… – И тотчас же понизив голос, добавила: – Не указывайте пальцем, это неприлично! – Сделав мне выговор, она продолжала: – Тот, который танцует с девушкой в розовом европейском платье, – это Матян.

– А-а, привет! – В это время Матян, усмехаясь, приблизился к нам вместе со своей дамой. Это была полная женщина в розовом европейском платье с аппетитными, длинными оголенными руками. Ее не столько густые, сколько взбитые черные волосы были острижены до плеч, мелко завиты и перевязаны лентой. Продолговатое лицо с красными щеками, большими глазами, толстыми губами, тонким длинным носом было типично японским – такие лица рисуют на старинных жанровых гравюрах. По-видимому, она считала себя очень несчастной оттого, что была слишком похожа на японку, и изо всех сил старалась походить на европейскую женщину. Внимательно взглянув на нее, я увидел толстый слой белил на ее коже и краску вокруг глаз. Щеки тоже были, без сомнения, накрашены. Да еще эта лента на голове… Увы, как ни жаль, но она выглядела чудовищем.

– Послушай, Наоми-тян, – прошептал я (и сейчас же поправился – «сан»). – Неужели это приличная барышня?!

– Да, вы правы… она похожа на проститутку.

– Ты с ней знакома?

– Нет, но слыхала о ней от Матяна. Видите, у нее лента на лбу. Это для того, чтобы скрыть свои настоящие брови, которые растут у нее чересчур высоко на лбу, а пониже она нарисовала другие. Видите, эти брови у нее фальшивые…

– Однако лицом она не так уж дурна. Она выглядит смешной оттого, что слишком накрасилась.

– Значит, дура!..

К Наоми постепенно вернулась ее самоуверенность, и она сказала своим обычным, не допускающим возражения тоном:

– И лицо у нее вовсе не красивое. По-вашему, она красавица?

– Ну, не красавица, но у нее прямой, правильной формы нос, и сложена она не плохо. Если б она не так сильно красилась, то выглядела бы неплохо.

– Ах, перестаньте! Вовсе нельзя было бы смотреть! Таких лиц кругом сотни! Хоть она и прибегает ко всяким ухищрениям, чтобы стать похожей на иностранку, это ей не удается. Получается только смешно. Настоящая обезьяна!

– Мне кажется, что я где-то видел женщину, танцующую с Хамада-куном.

– Конечно, видели. Это актриса театра Тэйгэки – Кирако Харуно!

– Вот как? Хамада-кун знаком с Кирако?

– Да. Актрисы любят его, потому что он хорошо танцует.

Хамада в светло-коричневом костюме и спортивных ботинках шоколадного цвета выделялся в толпе ловкостью и грацией движений. Я был крайне шокирован, увидев, что щекой он прижимался к щеке партнерши, – или, может быть, таковы правила танца? Маленькая Кирако с пальчиками, словно выточенными из слоновой кости, казалось, вот-вот сломается, если ее покрепче обнять, – в жизни была еще красивее, чем на сцене. В кимоно из роскошного шелка и атласном оби с вышитыми по черному фону золотыми и бледно-зелеными драконами, она выглядела очень миниатюрной. Хамада, как бы вдыхая аромат ее волос, наклонял голову и прижимался ухом к виску Кирако. Она так крепко прижала свой лоб к его щеке, что возле глаза образовались морщинки.

– А вы могли бы так танцевать, Дзёдзи-сан?

– Не знаю, но, по-моему, это нехороший танец!..

– Да, очень вульгарный! – Наоми скорчила брезгливую мину. – Так нельзя танцевать в приличном месте. В Америке их живо попросили бы выйти. Хама-сан хорошо танцует, но так ломается, что противно смотреть!

– Но и женщина тоже хороша…

– Да, конечно, но ведь она актриса, они все такие. Сюда вообще не следовало бы пускать актрис. Если так будет продолжаться, настоящие леди перестанут здесь бывать.

– А в отношении мужских костюмов ты была слишком строга… В синих костюмах почти никого нет. Посмотри, как одет Хамада-кун!

Я заметил это с самого начала. Наоми, любившая показать, что все знает, наслушавшись где-то о так называемом этикете, почти насильно заставила меня надеть синюю пару, но оказалось, что так одеты лишь несколько человек, а в смокинге вообще не было никого. Большинство было в нарядных костюмах разного цвета.

– Да, но Хама-сан ошибается. Полагается надевать синюю пару.

– Ты так говоришь, а вот посмотри на того европейца, он тоже в костюме из букле. Значит, можно надевать что угодно.

– Неправда, люди должны приходить одетыми как полагается. Это сами японцы виноваты, что европейцы приходят в таких костюмах. И потом такой хороший танцор, как Хама-сан, может себе все позволить, а Дзёдзи-сан должен быть одет прилично!

Музыка на время умолкла. Раздались бурные аплодисменты. Оркестр перестал играть, но энтузиасты, хотевшие продолжать танцы, свистели и топали ногами, требуя продолжения. Снова заиграла музыка, и опять закружился поток танцоров. Так повторялось несколько раз, но, в конце концов, сколько ни кричали, музыка смолкла. Мужчины вместе со своими партнершами вернулись к столикам.

Хамада и Матян, с Кирако и девушкой в розовом, направились к столу, усадили своих дам и, извинившись перед ними, подошли к нам.

– Добрый вечер! Рад вас видеть, – сказал мне Хамада.

– Отчего же ты не танцуешь? – своим обычным фамильярным тоном спросил Матян, стоя позади Наоми и оглядывая сверху вниз ее ослепительный наряд. – Если ты свободна, я приглашаю тебя на следующий танец.

– Нет, Матян плохо танцует!

– Не говори глупости, я хоть и не платил денег за ученье, а танцую отлично! – Он рассмеялся, раздувая ноздри широкого, плоского носа. – Это оттого, что я от природы способный.

– Не зазнавайся! Когда ты танцуешь с этой особой в розовом платье, смотреть тошно!

Странное дело, когда Наоми обращалась к этому человеку, она сразу начинала употреблять несвойственные женщинам выражения.

– В самом деле? – Матян втянул голову в плечи и почесал подбородок. Затем бросил взгляд на сидевшую поодаль за столиком девушку в розовом. – В нахальстве я с кем угодно потягаюсь, но перед ней я пасую. Явиться сюда в европейском платье!

– Настоящая обезьяна!

– Обезьяна?… – Матян расхохотался. – Хорошо сказано! И впрямь обезьяна!

– Вот как? Так ведь ты ее сам сюда привел! Нет, право, Матян, надо быть поразборчивей… Она хочет походить на иностранку, но с ее физиономией ничего у нее не выйдет… Как бы сильно она ни мазалась, – она японка… да, самая обыкновенная японка!

– Одним словом, напрасные усилия, да?

– Да, уж, действительно, напрасные усилия обезьяны!..

Наоми рассмеялась.

– Кто похож на иностранца, тот и в японском платье будет похож! Короче говоря, как ты, Наоми!

Наоми, горделиво вскинув голову, радостно рассмеялась;

– Да, я похожа на полукровку!

– Кумагай-кун, – сказал Хамада (так он называл Матяна, видимо стесняясь меня и нервничая), – ты, кажется, еще не знаком с Кавай-саном?

– Нет, в лицо-то я его знаю и часто видел, но… – И Матян, названный «Кумагаем», по-прежнему стоя за стулом Наоми, бросил на меня недружелюбный взгляд.

– Разрешите представиться: Масатаро Кумагай. Прошу любить и жаловать…

– Его полное имя Масатаро, а уменьшительное – Матян. – Наоми, подняв голову, взглянула на Кумагая.

– Ну же, Матян, представься как следует!

– Нет, нельзя, если я буду много болтать, обнаружатся мои недостатки… Подробности прошу узнать от Наоми-сан, она расскажет…

– Ах, какой нехороший!.. Откуда же мне знать подробности?»

Раздался общий смех.

Мне было неприятно находиться в компании этих людей, но, видя хорошее настроение Наоми, я вынужден был смеяться.

– Хамада-кун, Кумагай-кун, присаживайтесь, – сказал я.

– Дзёдзи-сан, я хочу пить, – сказала Наоми. – Закажите какой-нибудь напиток! Хама-сан, что вы хотите? Лимонад?

– Мне все равно…

– А ты, Матян?

– Если вы меня угощаете, я предпочел бы виски с содовой.

– Фу! Терпеть не могу пьяниц. От них пахнет спиртным.

– Ничего. Некоторым женщинам это нравится.

– Например, Обезьяне?

– Что ж делать, если нет никого другого!

Наоми расхохоталась, раскачиваясь всем телом, ничуть не стесняясь окружающих.

– Дзёдзи-сан, позовите боя… Один стакан виски с содовой и три стакана лимонада!.. Впрочем, подождите, подождите! Не надо лимонада, лучше фруктовый коктейль.

– Фруктовый коктейль?

Я был удивлен, откуда Наоми знает этот напиток, о котором я даже не слыхал.

Но ведь коктейль – это, кажется, такое, вино?

– Ничего подобного. Дзёдзи-сан не знает. Хама-тян, Матян, послушайте! До чего же он темный, этот человек!

Говоря «этот человек», Наоми слегка ударила меня по плечу указательным пальцем.

– Поэтому с ним так скучно! Он такой неуклюжий, что давеча поскользнулся и чуть-чуть не упал.

– Это оттого, что пол скользкий, – сказал Хамада, как бы оправдывая меня. – В первый раз со всяким может случиться… А когда привыкнешь, так прямо прирастаешь к дощатому полу…

– А я как же? Я ведь тоже еще не привыкла к дощатому полу!

– Вы – другое дело. Наоми-сан храбрая, у вас прямо талант быстро сближаться с людьми.

– Да и у вас, Хамада-сан, тоже есть такой же талант!

– У меня?!

– Да, сумели же вы мигом подружиться с Кирако Харуно. Как ты считаешь, Матян?

– Верно, верно, – пробормотал Кумагай и, выпятив нижнюю челюсть, закивал в знак согласия. – Хамада, ты ухаживаешь за Кирако?

– Не болтай глупостей. Ничего подобного!

– А все-таки Хама-сан покраснел, значит, что-то есть. Послушайте, Хама-сан, позовите сюда Кирако! Ну, позовите! Познакомьте меня с ней!

– Опять вы смеетесь надо мной? У вас злой язык, не знаю, что и сказать…

– Да нет же, вовсе не смеюсь, позовите! Будет веселее!

– Не позвать ли и мне свою обезьяну?

– Отлично, отлично! – сказала Наоми, оглянувшись на Кумагая, – Обезьяну тоже позови, Матян! Будем все вместе!

– Хорошо, но только танцы уже начались. Сперва потанцуем…

– Хоть ты и противный, но ничего не поделаешь, идем.

– Молчи, молчи, сама только-только научилась…

– Дзёдзи-сан, я пойду танцевать, а вы смотрите. Потом я буду танцевать с вами.

Наверное, у меня было странное и печальное выражение лица, когда Наоми встала и, взявшись за руки с Кумагаем, смешалась со вновь ожившим потоком.

– Седьмым номером, кажется, фокстрот? – сказал Хамада, оставшись со мною вдвоем и не зная, по-видимому, о чем говорить.

Он достал из кармана программу, посмотрел ее и, неловко поднявшись, пробормотал.

– Простите, я вас оставлю. Я пригласил на этот танец Кирако-сан.

– Пожалуйста, не стесняйтесь!

Я должен был уныло следить за танцующими, в одиночестве сидя за столиком, на котором стояли стакан виски с содовой и три стакана фруктового коктейля, – бой принес их, когда я уже остался один. Вообще-то мне вовсе не хотелось танцевать. Я хотел только посмотреть, как танцует Наоми, поэтому для меня так было даже лучше. Поэтому, облегченно переведя дух, я жадно следил глазами за Наоми, мелькавшей в толпе танцующих.

«Она изумительно танцует!.. Нет, она не осрамится… Значит, она действительно способная девочка!»

Когда она плавно кружилась на кончиках пальцев в своих прелестных маленьких дзори и белых таби, ее длинные нарядные рукава развевались. При каждом шаге легко, как бабочка, взлетала верхняя пола ее кимоно. Белоснежные пальчики, уцепившиеся за плечо Кумагая тем жестом, каким гейши держат плектр для игры на кото тяжелый сверкающий пояс, плотно охватывающий талию, лицо, то анфас, то в профиль, открытая сзади шея, похожая на стебель цветка, – все выделяло ее из этой толпы… – в самом деле, национальный японский наряд тоже может поспорить с любым другим! Больше того, если раньше в душе я тревожился, что она одета чересчур ярко, то здесь – может быть, оттого, что остальные женщины, начиная с той, в розовом, тоже были одеты экстравагантно, – наряд Наоми вовсе не казался вульгарным.

Когда танец кончился, она вернулась к столу и сейчас же придвинула к себе стакан с фруктовым коктейлем:

– Уф, жара!.. Ну как, Дзёдзи-сан, видели, как я танцую?

– Да, конечно! Просто невозможно подумать, что это в первый раз!..

– Угу. А теперь уанстеп я буду танцевать с вами, хорошо?… Уанстеп – легкий танец.

– Где же остальные, Хамада-кун и Кумагай-кун?

– Сейчас придут вместе с Кирако и Обезьяной. Надо заказать еще два фруктовых коктейля!

– Послушай, эта в розовом, кажется, танцевала с европейцем?

– Да… Ну и смех… – Наоми поднесла стакан к пересохшим губам и быстро осушила его. – С этим европейцем она вовсе даже и не знакома Он неожиданно подошел к ней и пригласил ее танцевать. Это же оскорбительно! Разве можно приглашать, не представившись? Ясно, он принял ее за проститутку!

– Почему же она не отказалась?

– Потому-то я и говорю – смех, да и только!.. Раз он иностранец, эта Обезьяна не решилась ему отказать! Настоящая дура! Прямо срам…

– Да, но почему ты так грубо выражаешься? Кругом люди…

– Ерунда! Я знаю, что говорю. Этой женщине полезно все высказать откровенно, иначе она и нас поставит в неудобное положение. Матян сам смущен и собирается ее отругать!

– Но, может быть, лучше мужчина сделает ей замечание…

– Постойте, идет Хама-сан вместе с Кирако… Когда подходит леди, надо вставать…

– Позвольте представить, – сказал Хамада, останавливаясь перед нами, как солдат по стойке «смирно». – Госпожа Кирако Харуно…

Обычно в таких случаях я всегда сразу спрашиваю себя: хуже или лучше Наоми данная женщина? Я всегда считал Наоми образцом красоты. Кирако, с грациозными манерами и мягкой улыбкой в уголках рта, была года на два старше Наоми. Маленькая, живая, она выглядела такой же юной, как Наоми, а ее роскошный наряд, пожалуй, даже затмевал кимоно Наоми.

– Очень приятно!.. – скромно произнесла она, грациозно поклонилась, потупив свои большие, умные, лучистые глаза. Недаром она была актрисой, в ее манерах была та мягкость, которой не хватало Наоми, во всех своих речах и поступках часто переходившей границы живости и становившейся грубой. Наоми недоставало мягкости, ее речь звучала резко, вульгарно. Одним словом, по сравнению с Кирако Наоми казалась диким зверьком, а Кирако проявляла изысканность в каждом своем слове и жесте. Она производила впечатление драгоценного произведения искусства, тонкого и глубокого. Когда, сев за стол, она взяла стакан, я увидел ее руки от ладони до кончиков пальцев. Они были так изящны и тонки, что, казалось, сгибались под тяжестью повисших на них рукавов. Сколько я ни вглядывался и ни сравнивал их лица, гладкость кожи и нежность цвета, я все-таки не мог решить, кто из них лучше. Наоми походила на Мэри Пикфорд, на «yankee girl», а Кирако – на француженку или итальянку, красавицу, полную неуловимого изящества и благородства! Это были два цветка, но Наоми выросла в поле, а Кирако – в комнате. Ее маленький нос на круглом лице был так прекрасен и так нежен, что казался прозрачным. Можно было подумать, что его выточили руки какого-то совершенного мастера. Но лучше всего были ее зубы – ровная нитка жемчуга, блестевшая между алыми, как арбуз, губами.

Я чувствовал себя побежденным, но Наоми была тоже побеждена. После того как появилась Кирако, она утратила обычную самоуверенность, внезапно смолкла, и все общество пришло в уныние. Но Наоми не желала признать свое поражение, к ней скоро вернулось веселое настроение: в самом деле, она же сама просила позвать Кирако!

– Хама-сан, перестаньте молчать, расскажите что-нибудь! Кирако-сан, когда вы познакомились с Хама-саном? – бойко заговорила она.

– Я? – ответила та, подняв свои ясные глаза. – Недавно.

– Я смотрела, как вы танцевали, – вежливо проговорила Наоми, невольно поддаваясь любезной интонации Кирако. – Вы прекрасно танцуете. Наверное, вы долго учились?

– Да, когда-то, уже давно… Но я плохо танцую, я такая неуклюжая…

– Что вы! Вовсе нет! Правда, Хама-сан?

– Конечно, Кирако-сан прекрасно танцует, да это не удивительно, ведь она прошла основательный курс в Театральном училище.

– Оставьте! – смущенно потупилась Кирако.

– И все-таки вы отлично танцуете! Из мужчин лучший танцор Хама-сан, а из женщин – Кирако-сан…

– Что? Вы уже выдаете призы за танцы? Что ни говорите, а из мужчин лучший танцор я! – вмешался в разговор Кумагай, подходя вместе с девушкой в розовом.

Девушка – ее звали Кикуко Иноуэ, как представил ее Кумагай, – была дочерью бизнесмена и жила в районе Аояма. Ей было лет двадцать пять – двадцать, шесть – критический для замужества возраст. Потом я узнал, что два-три года назад она вышла замуж, но недавно разошлась с мужем из-за того, что слишком любила танцы. Вероятно, ей хотелось выставить напоказ свои полные, голые до плеч руки, но сейчас, сидя напротив меня, она выглядела не столько полной, сколько просто-напросто толстой женщиной средних лет. Правда, европейский костюм идет полным женщинам больше, чем худощавым, но вот с японским лицом он никак не вяжется. У нее было совершенно неподходящее к европейскому туалету лицо, все равно как если бы к европейской кукле приставили голову японской. Было бы еще полбеды, если бы она оставила свое лицо таким, каким оно было ей дано от природы, но, стараясь придать ему как можно большее сходство с лицом иностранки, она прибегла ко всякого рода ухищрениям и этим только испортила свою внешность. В самом деле, лента прикрывала настоящие брови, а над глазами были нарисованы фальшивые. Синие тени век, румянец, подчеркнутая помадой линия губ, фальшивая родинка, – почти все на ее лице было искусственным.

– Матян, ты любишь обезьян? – неожиданно спросила Наоми.

– Обезьян?! – Кумагай еле удерживался от смеха. – Что ты еще придумаешь?

– Я держу двух обезьян дома. Если хочешь, я подарю тебе одну. Ну? Ты же любишь обезьян, да?

– Ах, вы держите у себя обезьян? – наивно спросила Кикуко, и Наоми, все более воодушевляясь, весело сверкнула глазами.

– Да, держу. А вы любите обезьян?

– Я всяких животных люблю. И собак, и кошек.

– И обезьян?

– Да, обезьян тоже.

Кумагай, отвернувшись, давился от смеха. Хамада тихо смеялся, уткнувшись в носовой платок. Даже Кирако улыбалась, по-видимому о чем-то догадавшись. Но Кикуко, против ожиданий, оказалась славной девушкой. Она и не подозревала, что над ней смеются.

– Она совсем дура! У нее чердак плохо работает! – не стесняясь даже присутствия Кирако, вульгарным тоном сказала Наоми, когда начался уанстеп и Кумагай с Кикуко ушли в зал танцевать. – А вы как думаете, Кирако-сан? – обратилась она к актрисе.

– О чем?

– Она выглядит совсем обезьяной. Потому-то я и завела разговор об обезьянах.

– О-о!..

– Все над Ней смеялись, а она даже не поняла… Вот дуреха!

Кирако бросила на Наоми наполовину изумленный, наполовину презрительный взгляд и проронила только:

– О-о!..