Текст книги "Путеец"
Автор книги: Дзиро Асада
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Внезапно он прислушался: кто-то стучал по стеклу кассы. Девочка-старшеклассница с длинными, заплетенными в косу волосами стряхивала снег со своего габардинового пальто. – Добрый день, господин начальник.
В том, как она склонила голову, Отомацу почудилось что-то знакомое. "Наверное, это старшая сестра вчерашних малышек", – подумал он, и у него вдруг стало легко на сердце. – А, ты, видать, самая старшая? – Вы догадались?
И прижав к щекам ладони в рукавичках, девочка рассмеялась. – Как тут не догадаться – вы все трое на одно лицо, да и голоса похожи. – Извините, что вчера так получилось. Простите нас, господин начальник. – Не велика важность. Наоборот, хорошо развлекли старика. Ну, входи же. Что стоять на ветру.
Девочка с любопытством осмотрела зал ожидания и восхищенно ахнула, увидев толстые балки и старинные витражи. От ее тонкого профиля невозможно было оторвать глаз. – Вы что, приехали погостить к родным? – Да, – оглянулась на него девочка, взмахнув длинной своей косой. – Так ведь… – наконец сообразил Отомацу, – вы, верно, дочки Ёсиэ из храма Эммёдзи? – Как? – девочка на миг растерялась, но тут же звонко расхохоталось. – А что, мы на нее похожи? – Ну да, вот ты, к примеру, точь-в-точь Ёсиэ, какой она была в школьные годы. Наконец-то! А то я измучился, никак не мог понять, чьи же вы дети. Перебирал в памяти всех хорошеньких девочек, которые теперь по возрасту могли бы годится вам в матери… Ну конечно же, Сато Ёсиэ. Одна из лучших учениц биёрского колледжа, ее даже старостой выбрали. Ну, входи же. Раз уж я наконец сообразил, кто ты такая, придется угостить тебя хотя бы супом сируко. – Спасибо, – сказала девочка, открывая дверь конторы. Сняв пальто, она аккуратно сложила его и протянула руки к печке. Взглянув на ее темно-синюю с белыми лентами матроску, Отомацу поразился: – Надо же, форма у тебя точь-в-точь такая же, какие были раньше в биёрском колледже. В последнее-то время все стали носить блейзеры… Да в этой матроске ты просто копия Ёсиэ-тян. – Во многих школах Хоккайдо носят матроски. Отомацу живо вспомнилось то время, когда еще продолжалась разработка последней шахты и зал ожидания кишел галдящими старшеклассниками. Каждое утро их собиралось здесь человек по тридцать, а то и больше – мальчики в сюртуках с золотыми пуговицами, девочки в матросках. Перед отправлением поезда Отомацу лично проводил перекличку, а жена его часто угощала детей супом сируко и сладким сакэ. – Я сварил этот суп к Новому году, но еще не успел доесть, попробуй-ка.
Присев на порог, девочка приняла из рук Отомацу пиалу с сируко. – Господин настоятель Эммёдзи небось не нарадуется. Еще бы, такие славные внучки приехали навестить деда, лучшего Нового года и пожелать невозможно.
Грея озябшие руки о пиалу с супом, девочка оглядела комнату: – Как тут у вас чисто! – Такая уж у меня натура. Да и занять себя нечем, особенно в дневное время… – почему-то принялся объяснять Отомацу и тут же подумал, что теперь болтун настоятель не упустит возможности почесать языком на его счет. Ему, шестидесятилетнему вдовцу, не пристало так откровенничать.
Девочка, вытянув нежные, как цветочные лепестки, губки, втягивала в себя сируко и время от времени, сосредоточенно нахмурив умненькие бровки, внимательно взглядывала на Отомацу. – Что, никогда не видала начальника такой захолустной станции? – Да нет, просто у вас, дяденька, очень красивая форма. – Эта? – И Отомацу, разведя в стороны руки, посмотрел на свое старое пальто с двойным рядом пуговиц. – У меня есть и новая, но эта мне больше по душе, привык.
За оконным стеклом завыл ветер. – Похоже, начинается пурга. Лучше бы тебе переждать. Ишь ты, метет-то как.
Не получив ответа, Отомацу обернулся и увидел, что девочка прошла в жилую комнату и рассматривает его коллекцию, разместившуюся на полке. – Это что, марка Д-51? – Неужели тебя интересуют такие вещи? – Она стоит целых триста тысяч йен. Вот здорово, сколько у вас тут эмалевых трафаретов! – Вот тебе на! Ты что, помешана на железных дорогах? – Я даже занимаюсь в кружке "Юный железнодорожник" в нашем колледже, я там единственная девочка. – Да что ты говоришь! Чудеса, да и только.
Отомацу обрадовался. Иногда, раз или два в году, к нему приезжали такие вот "юные железнодорожники" из разных городов. Отомацу испытывал ни с чем не сравнимую радость, рассказывая им о старых добрых железных дорогах. Бывало, что во время таких бесед разгорались оживленные споры, такие долгие, что он оставлял ребятишек ночевать. Однако одни и те же ребята никогда не приезжали сюда во второй раз. Эта захолустная дорога, по которой курсировал один-единственный тепловоз, очевидно, не казалась им объектом, достойным внимания.
Отомацу с удовольствием принялся показывать девочке свои сокровища. Трафареты. Марки локомотивов. Разные мелкие детали и старинные билеты. Жезловые аппараты. Печатающее устройство для датировки, которое мало где теперь увидишь. – Бери, если что приглянулось. Все одно этой весной…
Отомацу хотел было сказать, что этой весной все равно линию закроют, но осекся. – Но у меня нет денег. – Что ты, какие деньги. Бери, не стесняйся. – Я правда могу взять все, что хочу? Даже марку Д-51? – Конечно, бери. Твой дедушка столько раз выручал меня, да и все мои домашние были прихожанами храма Эммёдзи.
Девочка доела сируко и решительно, словно была у себя дома, направилась в кухню. – Да ладно, не стоит, оставь как есть… Повернувшись к нему спиной, девочка начала мыть посуду, ее матроска белоснежной лилией светилась в полутемной кухоньке. – Дяденька, расскажите еще что-нибудь.
Все же этот пустоголовый настоятель, невольно подумал Отомацу, мог заранее позвонить и сообщить мне… Не исключено, впрочем, что он просто хотел как лучше… Да и то сказать, не приди ко мне эта девочка, я непременно напился бы еще до полудня и, завалившись спать, проснулся бы только к вечернему рейсу. А может, и Сэндзи его подговорил…
В Хоромаи разыгралась страшная метель, невозможно было отличить день от ночи, все терялось в густой снежной мгле. Старое здание вокзала скрылось под белым покрывалом, не пропускавшим ни звука, ни света.
Девочка оказалась благодарной слушательницей и с восторгом внимала рассказам старого начальника станции о прежних временах. Отомацу иногда вдруг спохватывался: "Не слишком ли я…" – однако, не в силах остановиться, выкладывал все, что накопилось в нем за полвека, жаловался на неудачи, хвастался успехами.
Все эти воспоминания осели на дне его души, прятавшейся под ветхой формой железнодорожника, и хранились там вместе с запахом жирного паровозного дыма и шероховатостью зажатого в руке куска угля. С каждым новым рассказом на сердце у него становилось все легче и легче.
Период подъема, связанный с военными заказами. Авария в шахте и горы трупов на вокзале. Беспорядки среди шахтеров, для усмирения которых на станцию прибыли особые полицейские подразделея. И – словно гаснущие огни – оставляемые одна за другой шахты.
Когда девочка спросила, какое воспоминание он считает самым тяжелым, Отомацу не стал рассказывать ей о смерти дочери. Это было его частное дело. Несомненно, для человека по имени Сато Отомацу самым тяжелым испытанием в жизни была смерть дочери, а вслед за тем – смерть жены.
Но путейцу Отомацу, пожалуй, тяжелее всего было вспоминать о том, как каждый год он провожал местных ребятишек в город. Они обычно уезжали туда большими группами по найму какой-нибудь фирмы. – Эти детишки были двумя-тремя годами младше тебя. Ну и ревели же они! А мне нельзя было плакать. Я заставлял себя улыбаться, похлопывал каждого по плечу, подбадривал: "А ну, гляди веселей!" А у самого просто сердце разрывалось! Потом я долго – уже и поезд скрывался из виду – стоял на краю платформы и отдавал им честь. До тех пор, пока вдали не смолкал паровозный гудок.
Да, а Сэндзи был тогда машинистом. Поезд, с которым уезжали эти ребята, гудел особенно долго.
Путеец не имеет права распускаться, как бы ему ни было плохо: ему хочется плакать – а он свистит в свисток, ему хочется потрясать кулаками – а он размахивает флажком, ему хочется завыть от горя – а он как ни в чем не бывало кричит, подавая сигнал к отправлению. Такая уж у него работа. – Ох, ну и заболтались же мы с тобой. Сейчас придет последний поезд. Погоди, вот освобожусь и провожу тебя до храма. На-ка, накинь, а то простудишься.
Отомацу набросил на плечи девочки ватную куртку и прошел в контору. Надев пальто и затянув под подбородком ремешок фуражки, он взял фонарь и вышел на вокзальную платформу. Стенные часы пробили семь.
Торопливо счистив с платформы снег, Отомацу стал в самом ее начале. Скоро в тоннеле показался круг света. Затем снежную завесу раздвинул могучий снегоуборщик ВВ-15.
Снегоуборщик на полном ходу приближался к станции, таща за собой пустой тепловоз и извергая клубы снежной пыли. Глядя на него, Отомацу почувствовал себя виноватым. "До самого конца плясал под мою дудку, – подумал он, – и вот остался без выходного пособия и без пенсии".
Подняв правой рукой фонарь, а левой указывая на путь, он громко закричал, подавая сигнал.
Вместе с молодым машинистом на платформу спустился знакомый механик. – А, Мит-тян, небось досталось тебе сегодня. Зайди, передохнешь да перекусишь, у меня есть сируко. – Спасибо, Ото-сан. Но на обратном пути предстоит еще чистить и основную линию. Только забегу в уборную. А вот вам от нашего депо. – И механик вытащил корзину с великолепными фруктами. – Это еще зачем? До прощального банкета вроде бы еще далеко. Целых три месяца впереди.
Да нет, не к тому, поставьте на алтарь. И механик с машинистом вразвалку направились в уборную.
Проводив снегоуборщик, Отомацу с корзиной в руках вернулся в вокзальное здание.
Он прекрасно понял, хотя и виду не подал, почему они привезли эти фрукты. Его старые приятели из депо хорошо помнили день смерти Юкко. Они вручили ему корзину как бы между прочим, словно передавая жезл, да и сам Отомацу не сказал ни слова, принимая этот знак внимания.
Остановившись у турникета, Отомацу снял припорошенную снегом фуражку и поклонился снежной мгле, в которой затихал, удаляясь, стук колес.
Подумав, что ему вряд ли удастся самому справиться с таким количеством фруктов, он решил отнести их в храм в качестве поминального приношения, тем более что все равно надо будет идти туда провожать девочку. – Ну что, сестренка, пошли? Не забудь марку Д-51. Да и куклу тоже.
С этими словами он толкнул запотевшую от пара дверцу конторы, и тут же замер на месте, оцепенев от страха.
(Мать, ты?!) Нет, не может быть! Однако на миг ему в самом деле почудилось, что женская фигура в красной ватной безрукавке, уютно устроившаяся в комнате спиной к нему, – его покойная жена. – Что с вами, дяденька? Прошу к столу! – Вот это да! И ты сама все это настряпала? – Извините, что я без спроса забралась в ваш холодильник… – Ничего страшного. Неужели, пока меня не было, ты успела столько всего наготовить?
На маленьком столике, накрытом на двоих, были аккуратно расставлены тарелочки с сушеной рыбой, омлетом и вареными овощами. Подавая дымящийся рис, девочка сняла с полки пиалу и палочки для еды: – Можно взять? – Этими палочками ела моя жена, но если хочешь, бери. Ну и мастерица же ты, просто чудеса, да и только! – Можно было варить рис в электрической рисоварке, но это слишком долго, и я сварила в простой. Я его не замачивала, поэтому он не очень-то хорошо проварился. – Да, хозяйка ты отменная! Не всякий сумеет из жалких остатков состряпать такое отличное угощение. Прямо как в сказке. Что ж, попробуем. – Я ведь мечтаю выйти замуж за железнодорожника, а значит, надо научиться быстро готовить. – Ну, экзамен ты выдержала на отлично.
Отхлебнув мисосиру (суп из бобовой пасты "мисо"), Отомацу замер, охваченный каким-то странным чувством, выходившим за рамки простого изумления. Точно такое же мисосиру готовила когда-то его покойная жена. – Ну как, вкусно? – Да, давненько мне не было так хорошо… – Почему?
"Если бы Юкко была жива, – думал Отомацу, – она наверняка угостила бы меня теперь именно таким мисосиру. Мать научила бы ее стряпать. Каждый вечер, отправив последний поезд, я находил бы дома на столе именно такой ужин".
Отложив палочки, Отомацу уселся поудобнее. – Знаешь, вообще-то мне очень везло в жизни. Я всегда делал только то, что хотел, правда потерял ребенка и жену… И все же тут все ко мне очень хорошо относятся. Так что я все же счастливый человек. – Правда? – Конечно, правда. А теперь и смерти не боюсь. Зазвонил телефон. Сунув ноги в сандалии, Отомацу прошел в контору: – Да, слушаю. А, это вы господин настоятель. С Новым годом вас! Это из-за меня ваша внучка задержалась. Очень славная девочка. Даже ужином меня накормила.
Однако, как выяснилось, настоятель звонил вовсе не потому, что волновался за внучку. После того как они обменялись привычными любезностями, он спросил, как Отомацу предполагает в этом году проводить поминальную службу.
Положив телефонную трубку, Отомацу, не найдя в себе сил обернуться, обессиленно опустился на стул. В его ушах назойливо звучал голос настоятеля.
(Да вы что, Ото-сан, окончательно из ума выжили? Никакая Ёсиэ ко мне не приезжала.)
Отомацу взял со стола целлулоидную куклу и провел рукой по ее пожелтевшему кружевному платьицу: – Но ведь она же существует…
В стекле билетной кассы отражалась фигура девочки, сидящей с опущенной головой. – Зачем ты меня обманула?
В обледеневшее окно стучал снег. – Прости, я боялась тебя испугать. – А почему, собственно, я должен был пугаться? Где это видано, чтобы отец боялся собственной дочери? – Прости меня, отец.
Отомацу поднял глаза к потолку, по щекам его невольно потекли слезы. – Значит, со вчерашнего вечера ты нарочно показывалась мне, с каждым разом становясь все старше? Сперва явилась малышкой с ранцем за плечами и постаралась, чтобы я тебя заметил. Потом, ночью, пришла опять, став немного постарше, а теперь появилась в форме биёрского колледжа. Ты хотела, чтоб твой отец увидел, как ты выросла за эти семнадцать лет?
Голос девочки был тих, как падающий на землю снег: – Но, отец, в моей жизни не было ничего хорошего. Я умерла, так и не успев ничем тебя порадовать. Поэтому…
Отомацу прижал к груди целлулоидного пупса: – А ведь я вспомнил. Эту куклу мать, рыдая, положила тебе в гроб. – Да. Я очень ее берегла. Ведь это ты купил мне ее в Биёро. А мама сама связала для нее платьице. – И ты… Ведь в тот день, когда ты умерла, я, как всегда, счищал снег с платформы. А потом за этим самым столом, составляя ежедневное донесение, написал: "Никаких происшествий не было". – Но ведь ты путеец. Ты просто не мог иначе. Я ничуть не обижаюсь.
Повернувшись вместе со стулом, Отомацу взглянул на девочку. Юкко в красной куртке сидела съежившись и грустно улыбалась ему. – Сейчас ты поужинаешь, потом примешь ванну, и мы вместе ляжем спать. Да, Юкко?
В тот вечер, составляя ежедневное донесение, Отомацу написал: "Никаких происшествий не было".
К полуночи снег перестал идти, и над терриконами Хоромаи засияла серебряным светом полная луна.
– Вот уж не думал, что линия Хоромаи может приносить прибыль. Глянь-ка, ни одного свободного места!
Молодой машинист с кожаной сумкой в руке шел по платформе, заглядывая в окна КХ-12. – А что тут удивительного? Ведь скончался начальник станции, прослуживший здесь сорок пять лет. Небось ваших начальников так не хоронят. – А какое хорошее лицо у Отомацу-сан, извините, у господина начальника станции, правда? Я бы и сам не прочь так выглядеть в гробу. Он упал в сугроб вон там, на краю платформы, все еще крепко сжимая в руке флажок. Со свистком во рту. – Довольно, хватит об этом.
Прежде чем взобраться на место машиниста, Сэндзи подошел к самому краю платформы и некоторое время стоял там, приминая ногами снег. Именно в этом месте упал Отомацу через день после того, как они в печальном одиночестве справили Новый год и он, Сэндзи, уехал. Первый утренний снегоуборщик обнаружил начальника станции лежавшего ничком в снегу. – Значит, ты приезжал сюда и вечером? – Да, со снегоуборщиком, со мной еще был Мит-тян из нашего депо. – И вам он не показался странным? – Вроде нет. Он был очень бодр. Хотя, что-то такое все-таки было… – Что именно? – А, вот, вспомнил! Мы с Мит-тяном зашли в уборную. Потом я подумал: "Дай-ка позвоню своей девушке", и заглянул в контору. Гляжу, а там стол накрыт. Причем на двоих. – На двоих? – Ну да, у меня просто душа в пятки ушла. К чему бы, думаю, Отомацу-сан ужинать с кем-то вдвоем? – А что тут такого? Мало ли кто к нему мог зайти. Ничего особенного. – Нет, не скажите. Когда еще его хозяйка была здорова, он частенько зазывал меня к себе и угощал. Так вот, на столе стояла именно ее чашка. А на подушке для сиденья лежала ее красная ватная безрукавка. Я как увидел, у меня прямо мороз по коже. – Ну, это уж ты загнул! Он сам мне рассказывал, что к нему часто забегают деревенские ребятишки. – А может, за ним тогда приходил бог смерти? – Вздор! Где ты видел бога смерти в облике хорошенькой девочки? Не иначе как Ото-сан немного повредился в уме. Хозяйка его умерла, линию вот-вот закроют, его самого отправляют на пенсию… Тут кто угодно свихнется. – Похоже на то. Знаете, что мне недавно говорил настоятель храма Эммёдзи? Будто бы Ото-сан последнее время вел себя как-то странно.
Сэндзи окинул взором горы Хоромаи, подступавшие к станции со всех четырех сторон. После недавнего снегопада небо было пронзительно голубым, словно его залили краской; более выигрышного фона для ярко-красного КХ-12 и не придумаешь. – Хорошая смерть. Ждать на занесенной снегом платформе первого поезда и мгновенно скончаться от апоплексического удара… Послушай, дай я поведу поезд вместо тебя. Мне хотелось бы самому проводить Ото-сан в последний путь. – Что? Вы хотите сами вести поезд? – Да не бойся. Ведь я лет десять проработал на Д-51, а потом еще десяток на КХ. Еще неизвестно, кто из нас больше в этом смыслит. Отойди-ка.
И, оттолкнув машиниста, Сэндзи с трудом втиснулся в кабину. – Спусти-ка шторки. А то еще испугаются, увидев, что поезд веду я. Ну как, Отомацу-сан, вы уже заняли свое место?
В проходе между сиденьями, заполненными железнодорожниками, стоял покрытый парчой гроб Отомацу. – Да, он уже на месте. Здорово придумали – доставить Отомацу-сан в крематорий Биёро на КХ. Это так торжественно. Лучшей поминальной службы для него и быть не может. Однако завтра этот вагон снова будет пуст, и мне предстоит еще три месяца таскаться на нем туда и обратно. – Перестань говорить глупости! Кстати, вроде бы Мит-тян с сегодняшнего вечера будет выполнять обязанности начальника станции, ему придется и ночевать здесь. – Неужто? Да об этом даже подумать боязно! Раскрыв старую кожаную сумку, Сэндзи извлек оттуда вещи Отомацу, которые взял на память. Натянул перчатки, надел темно-синюю фуражку с изогнутым козырьком и аккуратно застегнул ремешок под подбородком. От знакомого мужского запаха, смешанного с запахом машинного масла, защемило сердце. – Внимание! Поезд отправляется! – что было мочи закричал Сэндзи.
Подняв руку, он ткнул указательным пальцем в сторону семафора впереди, и вечерний свет резанул его по глазам.
Переводимая вручную стрелка перед зданием вокзала. Прибитые костылями шпалы. Пакгауз с ржавыми рельсами. И вот в окне кабины уже замелькали ничуть не изменившиеся со времен его детства пейзажи Хоромаи.
Старый тепловоз безропотно подчинялся рукам Сэндзи, и в душе его невольно всколыхнулись воспоминания об их с Отомацу суровой юности. – Смотри же, Ото-сан, ты и я, мы с тобой вместе отслужим отходную этой старой развалине. – Ах, начальник, меня просто слеза прошибает… Стоящий на месте помощника машинист шмыгнул носом.
"Как бы ни менялся мир, мы так и останемся путейцами, ты и я. Нелепо пыхтя, мы должны мчаться вперед, не сворачивая с пути, нам не подобает плакать как простым людям", – думал Сэндзи, кусая губы.
Поезд въехал в тоннель, и слух наполнился мощным перестуком колес. – Послушай, старшой, какой приятный голос у нашего КХ. Конечно, у суперэкспрессов и "Большой медведицы" гудки помощнее, но когда гудит наш КХ, просто плакать хочется. У меня почему-то всегда глаза на мокром месте, когда я его слышу. – Значит, еще не дорос. Вот когда перестанешь пускать слезу при звуках гудка, тогда, считай, ты стал настоящим путейцем.
Каждый раз, когда Сэндзи чувствовал, что к глазам его подступают слезы, он распрямлял спину и изо всех сил давил на гудок КХ.
