Текст книги "Тайны Шерлока Холмса (сборник)"

Автор книги: Джун Томсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Больше он ничего не сказал. Взгляд моего друга вновь устремился на пламя, и я тихо вышел, оставив Холмса наедине с его мыслями.

II

На следующее утро, когда мы отправились в Корнуолл, Холмс пребывал в куда более приподнятом настроении, однако по-прежнему оставался задумчив и был явно не склонен обсуждать детали дела. Вместо этого он предпочел всю дорогу читать газеты и с ленцой обсуждать напечатанное в них.

День выдался пасмурным, и к тому моменту, когда мы, добравшись до Бодмина, сели в пролетку, чтобы ехать в гостиницу, зарядил частый мелкий дождь. Небо было затянуто низкими серыми тучами, отчего маленький городок, с его узенькими крутыми улочками и словно жмущимися друг к другу, крытыми шифером каменными домишками, показался нам на удивление мрачным.

Разместившись в «Синем вепре», мы оставили в номерах багаж, после чего спустились вниз, в обеденную залу, из которой открывался отменный вид на парадный вход гостиницы. Удобно устроившись, мы принялись ждать прибытия профессора Аддлтона и мистера Монтегю Уэбба, причем Холмс, пользуясь свободной минутой, решил еще раз изучать карту и сверить маршрут, которым нам предстояло проследовать через раскинувшуюся вокруг города вересковую пустошь.

Положа руку на сердце должен признаться, что для меня время тянулось ужасно медленно. Мне хотелось поскорее увидеть двух главных фигурантов дела, узнать, как будут развиваться события. Загадочные обстоятельства, сопутствовавшие расследованию, а также непонятная опасность, угрожавшая профессору, а значит, и нам, распалила во мне тягу к приключениям. Я чувствовал тяжесть револьвера в кармане пальто и время от времени тайком касался его рукояти, гадая, понадобится ли пускать его в ход, а если да, то в кого придется стрелять.

Холмс не выказывал ни малейших признаков нетерпения. Высокий и худой, он сидел на стуле, подавшись вперед и склонившись над картой, полностью поглощенный ее изучением.

Наконец наше долгое ожидание было вознаграждено. Снаружи донесся стук колес экипажа, остановившегося у крыльца. Вскоре в гостиницу вошли двое мужчин. Первый, которого я принял за Монтегю Уэбба, поскольку он, остановившись в дверях, пропустил спутника вперед, оказался долговязым вертлявым господином лет эдак под семьдесят. Несмотря на преклонный возраст, он вел себя неловко и застенчиво, словно школяр. Взмахивая рукой и постоянно что-то изрекая визгливым голосом, Уэбб подвел своего спутника к стойке регистрации.

– Сюда, прошу сюда, дорогой профессор. Гостиница хоть и скромная, но со всеми удобствами. Предлагаю как можно скорее отправиться в путь. Мне страсть как хочется показать вам свою скромную находку до темноты.

– Да-да, конечно, – раздраженно ответил Аддлтон. Со всей очевидностью можно было заключить, что чрезмерная забота мистера Монтегю уже успела ему надоесть.

Профессор, высокий подтянутый джентльмен с гордой осанкой, в щегольском, с иголочки твидовом костюме, держался очень уверенно. Аккуратно подстриженными седыми усиками он напоминал скорее военного, нежели ученого. Однако, несмотря на высокомерный вид, Аддлтон был явно чем-то обеспокоен. Тревогу его выдавала некоторая скованность позы и то, как он с подозрением оглядывался по сторонам.

Прежде чем мы успели встретиться с профессором взглядами, Холмс тихо свернул карту и, сунув ее в карман, встал.

– Пойдемте, Уотсон, – промолвил мой друг, – нам пора.

Мы проследовали через черный ход, выводивший прямо во двор гостиницы, где нас уже поджидала запряженная лошадью двуколка, которую Холмс предусмотрительно попросил приготовить накануне.

– По моим оценкам, у нас есть как минимум четверть часа форы, – промолвил великий сыщик, взявшись за поводья.

– Четверть часа, Холмс?

– Профессору Аддлтону понадобится некоторое время, чтобы устроиться в номере и переобуться. Вы обратили внимание на его ботинки? Они дорогие, кожаные, лакированные – в таких по вересковым пустошам не ходят. Нет никаких сомнений, что он сменит их на более подходящую обувь. Ну а нам лучше не терять времени понапрасну. Мы должны прибыть на место загодя, чтобы хорошенько осмотреться, найти укрытие для экипажа и для себя самих. На пустоши мы будем как на ладони, и наша двуколка станет бросаться в глаза почище омнибуса в Лондоне.

Нам сразу удалось развить приличную скорость. Дорога уводила нас на северо-запад от Бодмина в сторону Лонсестона. Шла она через вересковую пустошь и, несмотря на узость, была достаточно твердой, поэтому катили мы быстро. Не доезжая до деревни Больвентор, мы свернули направо, двинувшись далее по каменистой тропе. Взгляду нашему открывался дикий и безжизненный пейзаж, а серое небо, затянутое тучами, которые висели столь низко, что сливались с горизонтом и серой дымкой тумана, лишь усиливало атмосферу гнетущего уныния и безнадежности. Вдали едва виднелись вздымавшиеся над пустошью скалистые пики, похожие на гребни доисторических тварей, что сторожат покой этой безбрежной глуши.

Буквально все: скалы, грубая трава, периодически попадавшиеся нам одинокие деревца с изогнутыми, перекрученными стволами – покрывал тонкий слой влаги. Безжизненность представавшей перед нашими взглядами картины нарушали лишь несколько диких пони, щипавших траву у тропы. Услышав стук колес двуколки, они проворно вскидывали головы и уносились прочь.

Преодолев еще около мили, мы добрались до машинного здания, некогда обеспечивавшего работу подъемника шахты Уил-Агнес. Перекрытия давно сгнили, крыша обвалилась, однако стены, сложенные из гранитных блоков, стояли по-прежнему нерушимо.

– Превосходно! – воскликнул Холмс. Глаза его загорелись от радости, и он, дернув вожжами, направил лошадь к зданию. – Знаете, Уотсон, нам надо вознести благодарственную молитву древним богам, правящим этими землями, ибо они явили нам свою милость. Лучше места, чтобы спрятать двуколку, и не придумаешь. Поторапливайтесь, друг мой! Нельзя терять ни секунды.

Мы выпрыгнули из экипажа, и Холмс, взяв лошадь под уздцы, завел ее внутрь ветхого строения, где и привязал к одному из перекрытий, рухнувших на пол.

Покончив с этим, мы выбрались наружу и осмотрелись.

За руинами машинного здания пустошь постепенно забирала вверх, туда, где вздымалась крутая насыпь гранитных валунов, расселины меж которыми поросли тощим кустарником. Тропа огибала ее подножие и исчезала из виду, устремляясь в сторону деревушки Минионс.

По левую руку от нас, примерно в ста ярдах, находилось кольцо из поставленных в круг камней, которое, как пояснил Холмс, местные жители называли Ведьмиными. По преданию, много сотен лет назад сюда на шабаш собрались двенадцать ведьм, на которых случайно набрел святой. Потрясенный нечестивым обрядом черной мессы, он превратил служительниц тьмы в камень. Этой участи не избежал и колдун, который проводил обряд. Именно он обратился в тринадцатый, самый крупный валун, находившийся в середине круга.

Пасмурным днем этот высоченный, испытавший на себе власть непогоды камень действительно походил на фигуру исполина, который стоит вжав голову в плечи и притиснув к туловищу руки, обозначенные парой глубоких трещин.

Впрочем, внимание Холмса привлекли отнюдь не камни, а нечто находившееся за развалинами машинного здания. Землю за ним покрывали отвалы пустой породы, кучи земли и камней, извлеченных и сваленных здесь в те времена, когда шахта еще работала. Теперь эти насыпи, поросшие травой и кустами ежевики, больше всего напоминали могилы давным-давно вымершей расы великанов.

Как ни странно, мое образное сравнение оказалось не таким уж фигуральным.

Зн́аком приказав мне следовать за ним, Холмс принялся взбираться по склону к самой дальней груде, на которой его зоркий взгляд приметил кучку свежей, недавно выкопанной земли, небрежно закиданной сорванной травой и щебнем.

– Ну вот мы и нашли наш древнебританский курган, Уотсон, – промолвил он.

Поначалу мне показалось, что этот холм ничуть не отличается от других вокруг нас, за исключением того, что часть его склона провалилась, а землю и камни, из которых он состоял, частично размыла дождевая вода, сбегавшая с вознесенной над ним насыпи гранитных валунов.

Стоило нам добраться до раскопа и склониться над ним, чтобы обстоятельно все осмотреть, как Холмс вдруг вскинулся и внимательно прислушался.

– Кто-то приближается! – тихим голосом проговорил он.

– Может, это профессор с Уэббом? – предположил я и оглянулся на тропу, по которой мы добрались до шахты.

Дорога была пуста. Стояла тишина, которую вдруг нарушила пара воронов. Громко каркая, птицы сорвались с нависавшего над нами гранитного утеса и принялись кружить в сером небе, хлопая огромными черными крыльями.

– Нет, с другой стороны насыпи! Скорее, Уотсон! Нам надо спрятаться.

Холмс понесся вниз по склону, прыгая, словно олень, с камня на камень и направляясь, вопреки моим ожиданиям, не к машинному зданию, а к Ведьминым камням, а точнее, к валуну в центре круга.

Рухнув на влажную траву рядом с другом, я понял, что Холмс безошибочно выбрал укрытие. Оно оказалось идеальным: камень был достаточно большим, чтобы мы могли спрятаться за ним вдвоем; к тому же из-за него великолепно просматривалась тропа, ведущая к Уил-Агнес, гранитный утес и древнебританское захоронение у его подножия.

– А теперь, мой друг, нам остается только ждать, – прошептал мне на ухо Холмс. – Боюсь, здесь затевается какое-то злодейство.

С этими словами он извлек револьвер из кармана своего длинного пальто и одновременно прижал к губам палец, призывая хранить молчание. Последовав примеру друга, я достал свой армейский револьвер, чтобы держать его наготове.

Хотя ожидание наше едва ли продлилось больше нескольких минут, редко когда время текло для меня столь же медленно. Унылый, безжизненный пейзаж, раскинувшийся на много миль окрест, близость древних камней, будто бы сгрудившихся вокруг нас, – все это вызывало у меня тревожное ощущение, как будто некая первобытная жуткая сила накапливала мощь, чтобы обрушиться на нас в едином необоримом разрушительном и гибельном порыве.

Казалось, сам воздух, напоенный этой силой, стал плотнее, буквально сделался осязаемым, отчего у меня возникло чувство надвигающейся безликой угрозы. По спине побежали мурашки, и я невольно задрожал всем телом от страха и волнения.

Кинув взгляд на Холмса, я понял, что нервы моего друга тоже натянуты как струна. Сжав челюсти и чуть смежив веки, великий сыщик уподобился ястребу, готовому в любой момент сорваться с места и броситься на добычу.

Наконец тишину прервал стук колес и вдали на тропе показался легкий экипаж, в котором сидели двое. Когда повозка приблизилась, я разглядел профессора Аддлтона и мистера Монтегю Уэбба, который правил экипажем. Рукой, сжимавшей кнут, последний указывал в сторону заброшенной шахты.

Не успел экипаж остановиться, как в безмолвие вторгся визгливый, противный голос археолога-любителя:

– Вот мы и на месте, профессор Аддлтон. Отсюда до кургана рукой подать. Всего пара минут пешком.

Мужчины выбрались из экипажа, и Уэбб привязал лошадь к чахлому кусту, росшему у обочины, оставив ее щипать редкую травку. Затем прибывшие направились вверх по склону, лавируя меж грудами камня и отработанной породы, причем Уэбб продолжал возбужденно молоть языком, тогда как его спутник хранил угрюмое молчание. Время от времени профессор на миг останавливался и оглядывался по сторонам с недоверчивостью, которую я заметил за ним еще в гостинице. Его внимательного взгляда не избежали ни стоявшие кругом камни, среди которых укрылись мы с Холмсом, ни руины машинного здания, ни нагромождение гранитных валунов. К моему величайшему облегчению, взгляд мистера Аддлтона лишь скользнул по камню, за которым мы притаились. К счастью, валун оказался достаточно большим, чтобы мы остались незамеченными.

И тут знаменитого археолога поторопил его спутник:

– Профессор, нам осталось преодолеть всего несколько ярдов! Вон, посмотрите! Отсюда уже можно разглядеть курган. Он прямо перед вами. Как вы видите сами, я в точности исполнил ваши распоряжения и скрыл следы своих скромных попыток провести раскопки собственными силами.

– Не могу сказать, что доволен тем, как вы с этим справились, – резко ответил профессор. – Невооруженным глазом видно, что здесь рыли землю.

Несмотря на явное неудовольствие любительским подходом Уэбба к делу, Аддлтон склонился над захоронением и принялся внимательно его изучать, позабыв свои тревоги.

Уэбб визгливо рассмеялся:

– Любезный сэр, это место совершенно безлюдно. Поглядите по сторонам. Здесь ни одной живой души! То, что мне удалось обнаружить погребение, я считаю огромной удачей. Итак, профессор, как вы пожелаете действовать дальше? Хотите прямо сейчас приступить к раскопкам или предпочтете дождаться завтрашнего дня? Меньше чем через час уже стемнеет.

Едва он договорил, как раздался громкий вопль, столь неукротимый и пронзительный, словно его издал не человек, а некое дикое злобное животное, обитающее на пустоши:

– Месть!

Откуда именно донесся крик, сказать было невозможно. Складывалось впечатление, что он звучал отовсюду, эхом отражаясь от развалин машинного здания и окутанных саваном тумана пиков.

Я почувствовал, как этот воинственный клич заставил содрогнуться даже окружавшие нас камни, и на какой-то миг вообразил в смятении, будто возопил один из древних монолитов. Эта мысль привела меня в такой ужас, что в жилах застыла кровь.

Вопль напугал лошадь Монтегю Уэбба, которая, встав на дыбы, заржала от страха. Эхом ей вторил наш пони, спрятанный в машинном здании.

Уэбб и профессор застыли как вкопанные и, подобно мне, принялись с ужасом оглядываться по сторонам.

Холмс дернул меня за рукав.

– Смотрите, Уотсон, – прошептал он, ткнув пальцем в нагромождение гранитных глыб.

Неожиданно на вершине этой кручи появилась фигура, будто бы по мановению волшебной палочки соткавшаяся из серого тумана. Даже сейчас мне сложно описать этот призрачный силуэт и впечатление, которое он произвел на меня.

Фигура была облачена в длинный черный плащ и казалась непомерно высокой и тощей – выше и костлявее любого из смертных. Несколько мгновений она оставалась неподвижной. Контуры ее четко очерчивались на фоне низких туч. Мне почудилось, что она-то и является средоточием злых сил, довлеющих над этим Богом забытым краем.

В следующее мгновение незнакомец воздел правую руку, и я уловил блеск зажатого в ней стального предмета.

Я почувствовал, как Холмс позади меня выхватил револьвер и, положив палец на спусковой крючок, прицелился в фигуру, маячившую на фоне мрачного неба.

Прежде чем я успел наставить на нее свой револьвер, произошло сразу несколько событий, так что я затрудняюсь сказать, какое из них произошло раньше, а какое позже.

Прогремели два выстрела, прозвучавших практически одновременно, отчего мне поначалу показалось, что громыхнуло только один раз. Я увидел вспышку пламени на вершине кряжа, и почти тут же профессор Аддлтон скорчился и упал ничком на древнее погребение, которое всего несколько мгновений назад изучал с таким интересом.

В тот же самый момент на гранитной круче полыхнула еще одна вспышка, и зловещая фигура издала вопль, столь же жуткий и леденящий кровь, как и первый крик, затем покачнулась и, выставив вперед руки, рухнула вниз со скалы на камни. В полете плащ развевался за ее плечами, как будто хищная птица сорвалась со своего гнезда на вершине пика, чтобы обрушиться на жертву.

Не успел я прийти в себя и собраться с мыслями, как Холмс, проворно вскочив, бросился к месту двойной трагедии.

Я кинулся следом, первым делом устремившись к профессору Аддлтону, который лежал ничком на склоне кургана. Оттолкнув Монтегю Уэбба, я присоединился к Холмсу, стоявшему на коленях перед неподвижным телом.

Пытаясь нащупать сонную артерию на шее профессора, я опустил взгляд и увидел жуткую рану от пули, попавшей несчастному в живот. Все мои усилия были бы тщетны. Жизнь Аддлтона спасла бы только немедленная хирургическая операция.

Из-за спины до меня донесся голос Монтегю Уэбба, который сделался еще визгливее от ужаса и перенесенного потрясения.

– Он сказал, что это шутка! Шутка, только и всего, – снова и снова повторял Уэбб.

– Он мертв? – спросил Холмс.

Великий сыщик уже встал с колен и, скрестив на груди руки, смотрел на безжизненное тело профессора с такой печалью, что я поспешил отвести взгляд, боясь нескромным вмешательством оскорбить его чувства.

– Жив, но рана очень тяжелая, – ответил я. – У него открылось внутреннее кровотечение. Лучше его не трогать, иначе мы его убьем.

Немного помолчав, Холмс взорвался.

– Это я во всем виноват, Уотсон, – с неожиданной страстностью в голосе промолвил он. – Нельзя было медлить!

С этими словами он скинул с себя длинное пальто и накрыл им профессора. В жесте моего друга было столько сострадательной заботливости, что у меня перехватило горло.

– Побудьте с ним, а я пока осмотрю другую жертву, – хрипло произнес я, изо всех сил стараясь сохранить бесстрастный вид, как того требовала профессия.

Одного взгляда оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться: неизвестному уже не поможешь. Даже если бы его не прикончила пуля, попавшая прямо в сердце, он все равно был бы обречен. Лежавшее у подножия утеса тело было жутко изломано, затылок размозжен – бедолага во время падения несколько раз ударился о камни.

По иронии судьбы лицо его совершенно не пострадало, и, вопреки ожиданиям, я увидел перед собой не злобную физиономию подонка, а тонкие черты интеллигентного человека лет под сорок, отмеченные печатью многолетних страданий, которые оставили на нем глубокий след.

Я как мог накрыл покойника его же плащом, натянув край полы на лицо, после чего вернулся к Холмсу, который, подобно стражу, по-прежнему стоял возле тела профессора и с той же задумчивой грустью взирал на темневшие вдали скалы.

Возможно, именно суровый, отчужденный вид великого сыщика заставил Монтегю Уэбба воздержаться от расспросов. Так или иначе, я, к величайшему облегчению своему, обнаружил, что археолог-любитель отошел на несколько ярдов в сторону. Там он присел на камень и молча заламывал руки, время от времени издавая тихие стоны.

– Бесполезно, – сказал я Холмсу, – тот человек мертв.

– Именно этого я и боялся, – мрачно ответствовал он. – Что ж, взгляните, чем вы можете помочь тем, кто еще жив.

Склонившись над распростертым телом Аддлтона, чтобы расстегнуть ему воротник, я увидел, как веки профессора дрогнули.

– Холмс, он приходит в себя! – вскричал я.

От уныния Холмса не осталось и следа. Развернувшись на каблуках, он рявкнул на Монтегю Уэбба:

– Живо в двуколку! Гоните в Бодмин! Поставьте в известность полицию. Пусть немедленно едут сюда и захватят с собой экипаж, в котором можно перевезти раненого. Мчите что есть духу, иначе, Господь свидетель, на вашей совести будет смерть двоих людей! Да и на моей тоже, – вполголоса добавил он, когда Уэбб со всех ног кинулся выполнять его распоряжения.

– На вашей? – возмутился я, провожая взглядом двуколку, которая, грохоча, стремглав понеслась прочь. – Но что вы могли сделать, чтобы предотвратить эту жуткую трагедию?

– Я держал Гейдона Каупера на мушке и все же замешкался, а потому не спустил курок. Выстрели я вовремя, профессор Аддлтон остался бы невредим.

– Гейдона Каупера?

– Так звали того человека, – пояснил Холмс, указав на тело у подножия утеса. – Разве вы не читали посвящения в монографии профессора Аддлтона? «Данный труд также посвящается Гейдону Кауперу за его неоценимую помощь в классификации и анализе исследовательского материала». Вроде бы мелочь, не имеющая ровным счетом никакого значения, если бы не рассказ мисс Аддлтон. Может, вы помните, Уотсон, она поведала нам, что ее отец впервые выказал признаки серьезной обеспокоенности двенадцать лет назад, когда она была девятилетней девочкой, то есть в тысяча восемьсот восемьдесят втором году. Когда я попросил ее уточнить время, она ответила, что странности в поведении профессора обнаружились весной того года. Вчера я заглянул в издательство «Снеллинг и Броадбент» и поинтересовался, какого именно числа вышла из печати монография Аддлтона. Оказалось – десятого марта.

Мисс Аддлтон также сообщила нам, что приступы беспокойства охватывали ее отца с завидной регулярностью на протяжении последующих пяти лет, причем всякий раз это происходило в начале марта, в некоторые дни – по утрам. Во время первого разноса почты он нервничал особенно сильно. Элементарная логика подсказывает, что его волнение было сопряжено с ожиданием некоего письма. Собственно, к этому заключению мисс Аддлтон пришла сама. Однако ей оказалось не под силу сделать следующий шаг и заметить, что беспокойство, связанное с ожиданием этого послания, охватывает ее родителя в годовщину публикации его монографии.

Как я уже отмечал, даты в этом деле играют весьма существенную роль. День рождения отца, который он отпраздновал двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, запомнился мисс Аддлтон особенно хорошо, поскольку в этот день поведение профессора изменилось в лучшую сторону, причем изменилось неожиданно и существенно. Это произошло после того, как он удалился к себе в кабинет после завтрака с утренним выпуском «Таймс».

Вчера я наведался и в редакцию «Таймс» и ознакомился с выпуском за двадцать первое февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. В разделе некрологов я обнаружил небольшое, но весьма примечательное извещение о скоропостижной кончине после непродолжительной болезни мистера Гейдона Каупера.

– Которое, естественно, было ложным, – перебил я Холмса.

– Ну конечно же, мой друг. Опубликовать извещение о смерти, даже собственной, может каждый, главное – за него заплатить. Гейдон, выбравший именно эту дату, был не лишен чувства юмора. Преподнося такой своеобразный подарок на день рождения бывшему профессору и наставнику, он хотел внушить Аддлтону, что тому теперь якобы ничего не угрожает.

– Вы хотите сказать, что Гейдон Каупер – один из студентов Аддлтона? – вскричал я. – Но как вам это удалось выяснить?

– Мне помог старый знакомый, доктор Харбинджер из Оксфорда, к которому я обращался за консультацией в тысяча восемьсот девяносто первом году, когда собирал улики против шайки Мориарти, куда, как вы знаете, входил полковник Себастьян Моран, являвшийся правой рукой гениального преступника[33]33
  Полковник Моран, родившийся в Лондоне в 1840 году, сын сэра Огастеса Морана, кавалера ордена Бани и бывшего британского посла в Персии, получил образование в Итоне и Оксфорде, служил в Индии в Первом Бангалорском саперном полку. После некоего таинственного скандала он подал в отставку и перебрался в Лондон, где познакомился с профессором Мориарти, вовлекшим его в свою преступную организацию. Шерлок Холмс подозревал, что полковник Моран причастен к смерти мисс Стюарт из Лаудера в 1887 году. См. «Пустой дом».


[Закрыть]. Поскольку полковник учился в Оксфорде, мне удалось узнать от доктора Харбинджера несколько занятных фактов о Моране. В частности, именно он поведал мне, что уже в студенческие годы Моран был одержим пневматическим оружием[34]34
  Полковник Моран убил сэра Рональда Адэра пулей, выпущенной из пневматического ружья, которое изготовил слепой немецкий механик фон Хердер. После «воскрешения» Шерлока Холмса в 1894 году детективу удалось с помощью инспектора Лестрейда арестовать полковника Морана, обвиненного в убийстве Адэра. См. «Пустой дом».


[Закрыть].

Доктор Харбинджер, достигший весьма преклонного возраста, давно уволился из университета. Сейчас он живет с семьей дочери в Челси. Несмотря на это, он продолжает поддерживать отношения с бывшими коллегами и до сих пор проявляет большой интерес к университетским делам. Когда я вчера его навестил, доктор поведал мне историю Гейдона Каупера, пусть и не всю.

Тот проходил магистратуру на факультете древней истории. О нем отзывались как о весьма одаренном молодом человеке, которого ждет блестящее научное будущее. Профессор Аддлтон выбрал его из числа студентов, чтобы Каупер помог ему в работе над черновиками для будущей монографии.

К величайшему сожалению, помимо неоспоримых талантов Гейдон Каупер обладал весьма неуравновешенным характером и время от времени вел себя странно. После нескольких инцидентов – речь в основном шла об угрозах самого вздорного свойства в адрес других студентов – о Каупере заговорили в деканате. Насколько я понял, молодой человек крайне болезненно реагировал на любую малость, в которой усматривал, справедливо или нет, пренебрежение к себе. В марте тысяча восемьсот восемьдесят второго года эта его болезненная мнительность особенно обострилась. Обратите внимание на дату, Уотсон, она очень важна. То, о чем я говорю, происходило незадолго до публикации труда профессора Аддлтона и, вне всякого сомнения, было с ней связано.

Доктор Харбинджер не помнит всех подробностей – дело тогда замяли. Насколько я понимаю, Гейдон Каупер снова угрожал, на этот раз не кому-нибудь, а самому Аддлтону. Однажды студента поймали на том, что он барабанил в дверь кабинета профессора, требуя, чтобы Аддлтон его впустил. Когда Гейдона уводили, он бросил странную фразу: мол, теперь не умеют благодарить, а вот он, когда представится возможность, выразит свою признательность не посвящением, а другим, более весомым образом.

Думаю, мы можем с уверенностью заключить, что Гейдон имел в виду посвящение, которое профессор адресовал ему в своей монографии. Именно оно по непонятным причинам вызвало гнев студента…

В этот момент лежащий подле нас человек издал тихий стон, заставивший моего друга немедленно прервать повествование.

Профессор Аддлтон полностью пришел в себя и, широко распахнув глаза, впился цепким взглядом в лицо Холмса. С трудом преодолевая боль, он зашевелил губами, пытаясь вымолвить одно-единственное слово.

– Соавторство, – едва слышно прошептал Аддлтон.

– Соавторство? Помилуйте, профессор, это же нелепость. Вы долгие годы вели раскопки, занимались исследованиями… Гейдон Каупер был всего-навсего вашим помощником. Кстати, позвольте представиться, меня зовут Шерлок Холмс, а это доктор Уотсон, и нас привело сюда ваше дело. А теперь, сэр, прошу вас, не пытайтесь разговаривать. Вы серьезно ранены, и любое усилие может оказаться для вас фатальным. Будет гораздо лучше, если я продолжу свой рассказ, а вы каким-нибудь необременительным образом дайте мне знать, правильно ли я излагаю факты. Смежите веки один раз, и это будет означать «да», два раза – «нет». Согласны?

Профессор один раз прикрыл глаза, и Холмс немедленно возобновил свое повествование, на этот раз обращаясь непосредственно к Аддлтону:

– По свидетельству доктора Харбинджера, последний инцидент с Гейдоном Каупером стал каплей, переполнившей чашу терпения. Состоялось заседание совета, на котором молодого человека решено было отчислить. В тот же день ему указали на дверь. Доктор Харбинджер не смог припомнить, кто участвовал в заседании, однако я полагаю, что вы, профессор, на нем присутствовали. Я прав, сэр? Дайте знак.

Мы с Холмсом внимательно вглядывались в лицо профессора. Его глаза неотрывно смотрели в одну точку, а веки даже не шевельнулись в знак того, что он слышал и понимал Холмса. Однако губы Аддлтона дрожали, а лицо исказила гримаса страдания, причем не столько физического, сколько душевного.

Помолчав, мой друг продолжил, наклонив голову к Аддлтону, чтобы археолог лучше его слышал:

– Мне бы не хотелось больше причинять вам боль, любезный профессор, и потому я перейду к последующим событиям и вкратце изложу, чт́о привело вас сюда, в Бодмин-Мур, на трагическую встречу с вашим бывшим студентом Гейдоном Каупером.

Каупер оказался человеком заносчивым и гордым и потому крайне болезненно воспринял свое отчисление из Оксфорда. На его столь многое обещавшей научной карьере теперь стоял крест, он лишился доброго имени. Во всем этом он винил вас, профессор Аддлтон, однако нам ни к чему сейчас останавливаться на том, прав он был или нет. Помимо того что он рассчитывал, без всяких на то оснований, стать соавтором вашей монографии, Каупер, вне всякого сомнения, ожидал, что вы вступитесь за него на заседании, где обсуждался вопрос о его исключении. После того как Гейдона вышвырнули вон, он думал только о мести, и ни о чем другом, и потому на протяжении пяти лет, в годовщину публикации вашего труда, посылал вам письма с угрозами. О том, что в письмах содержались угрозы, я догадался, когда ваша дочь, обратившаяся ко мне вчера с просьбой о помощи, описала странные перемены в вашем поведении.

Письма возымели ожидаемый эффект: вы стали опасаться за свою жизнь. Шли годы, и Гейдон Каупер озлоблялся все сильнее. Почему – мы никогда не узнаем. Возможно, судьба преподнесла ему другие неприятные сюрпризы или же он просто деградировал как личность. На сей счет мы можем только строить догадки. Утверждать с уверенностью можно лишь одно: теперь ему было мало угроз. Гейдон Каупер решил перейти от слов к делу и замыслил убийство.

Мы знаем, когда он принял это решение. Я уверен, это произошло двадцать первого февраля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года, в день вашего рождения, когда вы прочли в колонке некрологов извещение о смерти вашего бывшего студента. Я так полагаю, вы поначалу не поверили этой новости? Ага, вижу, вы даете знак, что я прав. Однако время шло, а писем от Каупера вы больше не получали, и это внушало уверенность, что вам теперь действительно ничего не угрожает.

В знак согласия профессор Аддлтон еще раз прикрыл глаза.

– Тем временем, – продолжил Холмс, – Гейдон Каупер поджидал удобного случая нанести удар и отомстить. Не сомневаюсь, что мы рано или поздно узнаем от мистера Уэбба, как Гейдон втянул его в преступление. Упоминание о шутке заставляет предположить, что Каупер использовал этого археолога-любителя вслепую и бедолага до последнего мгновения не знал, во что ввязался, считая происходящее розыгрышем. Уэбб глуп и доверчив, и Кауперу не составило труда сделать его пешкой в затеянной им игре.

Он уговорил Уэбба написать вам письмо, извещавшее об обнаружении нетронутого кургана. Чтобы известие выглядело убедительнее, Каупер предложил Уэббу отправить вам несколько глиняных черепков, которые тот якобы извлек из могильника. Увы, Уэбб допустил ошибку и не избавился от липких пятнышек на обратной стороне черепков – остатков клея, с помощью которого к ним крепились ярлычки, – пятнышек, свидетельствовавших о том, что черепки некогда входили в состав чьей-то коллекции. Поскольку мне, когда я осматривал черепки, пятнышки сразу бросились в глаза, полагаю, они не ускользнули и от вашего внимания.

Раненый археолог снова один раз опустил веки.

– Таким образом, вы сразу заподозрили, что это ловушка, приготовленная Гейдоном Каупером, – предположил Холмс. – Я прав, сэр? Прекрасно, я так и думал! Но если вы, профессор Аддлтон, знали, что ваша жизнь в опасности, зачем в таком случае согласились приехать в Корнуолл? Неужели надеялись, что Уэбб действительно отыскал доселе неизвестный могильник с нетронутым содержимым? Неужели эта надежда оказалась сильнее страха смерти? Или же…

Прежде чем Холмс закончил, по лицу профессора Аддлтона, словно рябь по глади пруда, прошла судорога. Раненый снова смежил веки, но теперь уже не открыл глаза, и вопросы Холмса остались без ответа.

С трудом поднявшись на ноги, я склонился над телом и прижал пальцы к шее профессора, пытаясь нащупать пульс, но мне этого не удалось.