Текст книги "Жасминовые ночи"
Автор книги: Джулия Грегсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 14
С тяжелым сердцем он сообщил матери, что отправляется в Северную Африку. Несколько дней он носил этот секрет и чувствовал себя призраком и обманщиком, который лишь притворялся сыном своих родителей. Хуже всего было то, что мать сияла от счастья и радовалась приезду сыночка, готовила его любимые блюда. Они вместе смотрели семейные альбомы. Как-то вечером она даже сыграла для него Джоплина и Листа, а также трепетный этюд Шопена, от которого сжалось его сердце. Мать разочарованно вздохнула: “Когда-то я так хорошо это играла”.
В ту минуту она стояла в холле в старом пальто и собиралась гулять с собакой. Бонни, их старый лабрадор, нетерпеливо натягивал поводок. Сначала Дом сообщил хорошую новость, что его, возможно, скоро повысят в лейтенанты. Потом она спокойно и покорно выслушала остальное – что он зачислен в группу Королевских ВВС Западной пустыни и отправится в Северную Африку. Их эскадрилья дислоцируется в пустыне, на полпути между Каиром и Александрией. Она сборная, и кроме британцев там воюют пилоты из Австралии, США и Канады. В основном они будут сопровождать бомбардировщики средней дальности, атакующие аэродромы противника.
– Ма, там не хватает людей, – сказал он ей. – А я освою полеты на “Киттихауках”[74]74
«Киттихаук» («Томагаук») – американский истребитель времен Второй мировой войны.
[Закрыть], я еще не летал на них. – Все так и было; лгать ей не было смысла: она была умная женщина и регулярно читала газеты. – Там сейчас собирается мощная группировка. Планируется массированный удар.
Она наклонилась и погладила собаку по голове.
– Я так и знала, что ты скоро уедешь.
В последние месяцы она выслушивала его сетованья, что ему скучно на новом месте службы в учебной части в Астон-Дауне. Что у них там только учебные полеты, а доверять свою жизнь рукам легкомысленного или азартного молодого пилота не менее рискованно, чем сражаться в воздухе с противником. Отчасти это было справедливо.
Бонни заскулил. “Пора с ним гулять”, – сказала мама. Дом смотрел в окно, как она быстрым шагом шла к лесу. Она сильно похудела и в резиновых сапогах, которые надевала в слякоть, казалась почти девочкой.
Ее не было дольше обычного, а вернулась она с покрасневшими, опухшими глазами и сразу поднялась наверх, в свою спальню. Вышла лишь к ужину в красивом платье, со свежей помадой на губах.
Они столкнулись на лестнице.
– Какой приятный вечер, – проговорила она как ни в чем не бывало. – Давай покушаем на террасе.
К огромному облегчению местных фермеров, дождь, весь день грозивший пролиться на лежавшее на лугах сено, так и не пошел. На западе, над эстуарием реки Северн, небо расчистилось, и его украсил невероятно живописный закат.
– Великолепная мысль, ма, – сказал Доминик. – Спасибо. – Словно вечер преобразился благодаря ее магии.
– Сейчас мне трудно это говорить… – Голос матери дрогнул, она коснулась ладонью его щеки. – Но я горжусь тобой. Правда горжусь, только, может, мало это показываю.
– Пока что нечем гордиться, – пробормотал он и не кривил душой.
На кухне он помог маме размять картошку. Она дала ему поднос со столовыми приборами и попросила накрыть на стол.
– На двоих или на троих? – по привычке спросил он, хотя уже знал ответ.
– Ну, накрой и на него, хотя едва ли можно его ждать. – Она стояла в облаке пара, проверяя шпинат.
На террасе было тепло. Темнело. Мать зажгла свечу. Пахло свежескошенной травой. Вдали прыгали огоньки – это трактор ездил по лугу, торопясь сгрести сено до дождя.
Они ели ее замечательное жаркое из дичи, когда до их слуха донесся хруст шин по гравию – это приехал отец на своем маленьком “Остине”. Большую машину, “Ровер”, он поставил на колодки в бывшей конюшне – она жгла слишком много бензина.
– Он уже знает, – быстро сказала мать. – Я сообщила ему. Пожалуйста, не заводи об этом разговор, пока мы не поужинаем.
При свете пламени ее лицо казалось изможденным. Она еле сдерживала слезы.
Отец остановился под фонарями, высокий и худой, в темном костюме и темной шляпе. В руке он держал толстый портфель.
– Ох, эти мужчины, честное слово! – Неожиданно рассердившись, мать встала со стула. – Почему они всегда опаздывают?
Она удалилась на кухню. Ее порция рагу остывала на тарелке.
– Так-так, старина. – Отец неловко похлопал его по плечу. – Я слышал, что ты снова отправляешься на фронт? В Северную Африку?
– Да, – ответил Дом. – Я…
– Господи, Фрэнк, зачем говорить об этом? Давайте для разнообразия послушаем тебя. – Мать со стуком поставила на стол поднос с новыми порциями рагу. Старый пес испуганно вскочил и вопросительно поглядел сначала на хозяйку, потом на хозяина.
– Я голоден, дорогая, – напряженным голосом ответил отец. – Может, ты позволишь мне сначала снять шляпу и поесть? Я оперировал с девяти утра.
Мать прерывисто вздохнула и села на краешек стула, не притрагиваясь к еде. Когда Дом увидел, как отец сжал под столом ее руку, он почувствовал одновременно облегчение и вину. Эстафетная палочка передана. Слишком долго он выступал в роли ее защитника и вот теперь выходит из игры. Но все-таки ему было грустно смотреть на слезы матери, которые она сдерживала весь день и теперь смахивала со щек, словно сердитая девчушка.
На десерт были тушеные терносливы, которые мать законсервировала в прошлом году, а затем настоящий кофе – подарок отцу от благодарного пациента. Мама снова взяла себя в руки, и, хотя была чуточку резковата, Дом восхищался тем, как она говорила о погоде, о терносливах, о чудесном концерте, который недавно слушала по радио, словно больше у нее не было никаких проблем. Отец сидел молча и лишь иногда украдкой ковырял палочкой в зубах. В десять часов, полуживой от усталости, он удалился спать.
– Знаешь, он хороший человек, – сказала мать, когда в верхней ванной зажегся свет. – Когда мы познакомились, меня больше всего восхитила его бесхитростная прямота. – Она закурила сигарету и испытующе глянула в глаза сына. – И сейчас я не могу осуждать его за это, верно?
И это все, что она когда-либо говорила о своем браке.
Они наблюдали, как прыгающие огни фар ползли по дороге к ферме Симпсонов, их соседей. Потом долго сидели за столом, пока их одежда не отсырела от ночной росы, а на востоке не забрезжила полоска зари.
Пламя свечи задрожало и стало гаснуть. Мать потушила огонь, сжав пальцами, и тогда Дому захотелось поделиться с ней своими проблемами. Прежде они благополучно обходились без этого; каждый говорил то, что ожидал услышать от него другой. Они никогда не смеялись от души, не говорили друг с другом откровенно, начистоту.
– У меня есть еще одна причина лететь в Северную Африку, – нерешительно сообщил он матери. – Ну, пожалуй… Во всяком случае, я надеюсь… Хоть это, наверно, и смешно.
– Ну-ну, выкладывай.
Она вошла в дом и взяла плед. Закуталась и стала внимательно слушать.
– Ма, за последние два года я сильно повзрослел, – сообщил Дом, вызвав у нее улыбку – а то она не знала! – Прежде я был самодовольным болваном и на многое смотрел так, будто это было само собой разумеющимся: на тебя, на все это, – он поднял бокал и показал им на дом, теперь совсем темный, – на Кембридж и на друзей. – Он внезапно замолчал, и мать сжала его руку.
– Расскажи мне об этом, – попросила она. – Если тебе поможет. Всегда надо кому-то рассказывать о том, что тяготит.
– Нет! Нет-нет. – Он покачал головой. – Я не хочу. Я не рассказываю об этом.
У него заколотилось сердце, и он уже хотел прекратить разговор, смирившись с одиночеством своей души. Зачем огорчать бедную маму?
– Пожалуйста, Дом, продолжай. Извини. – Она нерешительно убрала свою руку.
Он допил виски.
– Я говорю о ком-то еще… я… слушай, это неважно.
Он собирался рассказать ей, как пела Саба, но внезапно понял, что это смешно, ведь и говорить-то нечего – он будет похож на влюбленного идиота.
– Что случилось с Аннабел? – осмелилась мать. – Мне она казалась такой симпатичной. – Ее лицо напряглось; она готовилась услышать от него неприятный ответ.
– Ничего.
– Не может быть – она ведь была без ума от тебя.
– Ма, я уже говорил тебе – ей не понравился госпиталь, и она сказала, что больше не может ко мне приезжать. Я не виню ее за это.
– Я не согласна. – Мать неодобрительно поморщилась. – На мой взгляд, это огромная подлость с ее стороны. Дорогой мой, прости, я знаю, что тебе не нравятся такие разговоры, но ты опять выглядишь так же замечательно, как прежде. – Бедная, запуганная мать куталась в плед. – Может, ты сделаешь еще одну попытку? Напишешь ей или встретишься лично?
– Нет, – отрезал он. – Категорически нет.
– Почему?
– Потому что я не хочу.
Воцарилось молчание, тяжелое, полное невысказанных слов, и он подумал, как и много раз до этого, в госпитале, а честно ли с его стороны было грузить родителей своими проблемами?
– В госпитале… была одна девушка, – выпалил он. – Вероятно, это прозвучит очень глупо и смешно… но мне она очень понравилась. – Он сказал и сразу пожалел о своих словах.
– Нет! – Мать повернулась к нему, ее глаза сияли. – Нет! Это не смешно и не глупо. Кто она?
– Певица, приезжала к нам с концертом.
– Хорошая? – На лице матери появилась профессиональная строгость.
– Да.
Она очень странно поглядела на него.
– Я счастлива за тебя, – сказала она наконец, – потому что я… – Она с трудом сглотнула, а он подумал, что прежде никогда не видел ее слез, а за этот день это случилось дважды. – Потому что я… думаю… даже знаю, что… ну, я думаю, что каждый человек должен умирать, зная, что в его жизни была большая страсть.
– Мама… – Он хотел остановить ее, хотел, чтобы она замолчала.
– Может, это покажется глупым и детским, но я верю в это. Сознание этого дает тебе огромную уверенность! Сознание того, что ты не была обманута, даже если все ничем не закончилось; и не надо никому позволять тебя разубедить, – решительно добавила она. – Если у тебя что-то не получится, то в этом и твоя ошибка.
Она сильно сжала его руку. Он почувствовал какую-то огромную тайну, замороженную в ее душе, и искренне понадеялся, что она не станет ничего рассказывать ему. Он слишком хорошо ее знал и не сомневался, что позже она пожалеет о своей минутной слабости.
– У нас еще ничего не… – пробормотал он.
– Она правда хорошая? – снова переспросила она. – Ну, я имею в виду, хорошая певица?
Он сардонически улыбнулся резкости ее тона. Ей нравились люди с внутренней “изюминкой”, и до Аннабел она встретила пару хорошеньких девушек, которых он привозил домой, если не холодно, то с определенной сдержанностью, и тогда это страшно его злило.
– Очень хорошая. – Он был не в силах остановиться. – Ее пение мне очень понравилось.
– Теперь послушай, – предостерегла она. – Не впадай в глупую романтику. Если она такая, как ты говоришь, то ее жизнь так же важна, как и твоя. Тебе придется это понять, и для тебя это будет очень и очень трудно. Боюсь, ты слишком привык быть в центре внимания.
– Спасибо, мам, – насмешливо сказал он. – Я, по-твоему, хвастун и эгоцентрик, верно? Но, вообще-то, мне нравится ее страстность. Я не боюсь этого. – Час был слишком поздний, и было бы жестоко и немилосердно рассказывать матери о том, как неудачно закончилось их первое и последнее свидание.
Глядя на сына, Элис Бенсон остро чувствовала, как много уже отобрала у него война: его юность, двух лучших друзей. Она решила запомнить его таким, как в эту ночь, с влажными от росы темными волосами и горящими глазами.
– Вообще-то, – он взял у матери сигарету и закурил, – сейчас все главные события разворачиваются в Северной Африке, и я, – он тряхнул головой, – теперь я боец. – Он сжал кулаки и принял позу Тарзана, снова превратившись в глупого подростка. – Тут мы не делали ничего вообще. Я просто с ума сходил от тоски и скуки.
– Могу себе представить, – согласилась она, а сама подумала: “Ненавижу полеты; жалко, что отец когда-то рассказал тебе об этом”.
А он подумал: “Нет, ты не можешь себе это представить”. Лишь боевой летчик знает азарт полетов и воздушного боя. Именно поэтому Дом подружился с другими пилотами, и их дружба была намного прочнее, чем все, что он знал прежде. Лишь теперь он мог по праву считать себя мужчиной. Способна ли это понять любая женщина? Трудно сказать, хотя Саба, наверное, поняла бы… Он написал ей еще одно письмо, но ответа не получил… Будь она с ним, он бы такое совершил.
Глава 15
С каждым часом волосы Арлетты делались все зеленее, а настроение все мрачнее и, наконец, подошло к опасной черте. Стало ясно, что до отъезда из города ей категорически необходимо попасть к парикмахеру.
Вилли, отчаянно стремившийся помочь, бросился в “Сикурел”, так называемый “каирский Хэрродс”, узнать, есть ли там так называемый “Закат на Таити” либо какое-то средство от зеленых волос, но миниатюрная француженка, державшая отдел косметики, ничем ему не помогла. Не повезло ему и с чопорной, густо напудренной англичанкой, стоявшей за прилавком в “Чемла”, еще одной империи роскоши. Она заявила ему с фальшивым английским произношением, какое это безумие – красить волосы самой, тем более здесь. В отчаянии он бросился в парикмахерскую на базар и вернулся с баночкой какой-то черной дряни, которую ему расхвалил цирюльник. Арлетта подозрительно покосилась на нее, особенно когда узнала про ее происхождение, потом рявкнула:
– Похоже, это тот самый идиот, продавший мне это дерьмо. – Вилли поник и забился в угол, словно побитый пес, который все же мечтает угодить своей хозяйке.
Тут Арлетту осенило. И как она не подумала раньше?
Роясь в своей сумке, она сказала, что ее подруга по последним гастролям с “Merrybelles” очень рекомендовала ей парикмахерский салон на Шария Каср-эль-Нил, недалеко от их офиса. Вот только где точно? Арлетта лихорадочно листала записную книжку. Ага, вот: “Салон Вог”, дом 37, владелица Митци Дуринг.
– Иди с ней, Саба, – тихо взмолился Вилли. – Я бы и сам пошел, но она сейчас готова меня убить. Да ты и сама сделаешь себе что-нибудь.
Уговаривать Сабу не пришлось. Ей было жалко Арлетту, внезапно она оказалась такой невезучей. К тому же и у Сабы сильно отросли на жаре волосы, а она совсем не уделяла им внимания, да и стриглась в последний раз еще у Памелы на Помрой-стрит. Ведь Вилли сказал, что у них еще полно времени до отъезда.
Через час с небольшим они уже сидели, обернувшись в полотенца, и пили чай в мягко освещенном салоне с элегантной мебелью, больше напоминавшем гостиную. Хозяйка салона, спокойная, строго одетая дама, похожая скорее на доктора, чем на парикмахера, размотала тюрбан Арлетты и внимательно рассматривала ущерб: терла волосы в пальцах, подносила пряди ближе к свету и бормотала гортанным голосом: “Боже правый, боже мой! Что они с вами сделали?”
Саба и Арлетта быстро переглянулись. Не может быть, неужели она?.. Конечно, нет – даже в перевернутом, сумбурном мире Каира. Но хозяйку звали Митци Дуринг, а это звучало по-немецки. У Сабы заколотилось сердце. Если она сообщит об этом Кливу, то, возможно, просто насмешит его – мол, не успел ее завербовать, а она уже тянет руку в воздух, словно прилежная ученица. Но она непременно должна сообщить ему об этом.
В тишине, подозрительно лишенной обычных фраз, типа “Откуда вы приехали” и “Хорошо ли провели вчера день”, Митци велела своей помощнице четырежды тщательно промыть волосы Арлетты. Сама она молча стригла Сабу – ее худые, ловкие руки сверкали бриллиантами, а ее лицо, отражение которого Саба видела в зеркале, было частично скрыто в тени.
Саба делала вид, что читает старый номер “Вог”, а сама, когда представлялась такая возможность, внимательно разглядывала Митци и прикидывала, будет ли у нее после салона время взять такси, заехать к Кливу, а потом вернуться на квартиру и окончательно собраться.
Арлетта, заметно успокоившись в уверенных, профессиональных руках фрау Дуринг, моргнула Сабе, поймав ее взгляд. Она стала ей рассказывать, что, по словам Митци, она снова могла облысеть, как тогда на Мальте. Вдруг над дверью зазвенел медный колокольчик, и в салон вошла поразительно красивая молодая египтянка – белолицая, с миндалевидными глазами, на высоких каблуках, в прекрасно сшитом синем шелковом костюме и шелковых чулках. Две длинных косы покачивались при ходьбе, как и ее бедра, делая ее похожей на школьницу, которая уже знает жизнь и провоцирует мужчин.
При виде ее помощница, мывшая волосы Арлетты, громко ахнула: вероятно, в салон зашла важная особа. Девушка извинилась перед Арлеттой, ополоснула руки и усадила немыслимо надушенную незнакомку в кресло возле Сабы.
Саба смотрела в зеркало на лицо Митци. Та приветствовала женщину сначала по-французски, потом по-английски. Ей расплели косы, расчесали густые черные волосы и обсудили их состояние с той же немногословной серьезностью, как и проблемы Арлетты. Через пять минут женщина снова села возле Сабы – ее мокрые волосы были обернуты в тюрбан. Когда Саба встретилась с ней глазами в зеркале, экзотическая незнакомка ей улыбнулась.
– Не возражаете, если я закурю? – спросила она и достала перламутровый портсигар.
– Нет-нет, конечно. – Саба подвинула ей пепельницу.
Саба навострила уши, когда помощница Митци накручивала волосы женщины на изысканный набор бигуди. Митци официально называла женщину мадам Хекмет. Она восхитилась красотой ее кожи, на что женщина улыбнулась, показав ямочки на щеках, и сказала сказала, что благодарна за это своей матери. Та с детства возилась с ней, давала очень много свежих овощей и фруктов, орехов и семечек.
– А еще, конечно, помогает танец, – добавила она. – Сохраняет мне здоровье.
Значит, египтянка. Танцовщица. Успешная, судя по безупречной сумочке и бледным замшевым туфлям. Интересно, может, она исполняет танец живота? Таких танцовщиц Вилли называл цыганскими животиками.
Теперь Митци расчесывала тяжелое облако черных волос – они доставали мадам Хекмет почти до талии.
– Что, все отрезать? – улыбнулась Митци. Очевидно, это была их давняя шутка.
– Пока оставим. – Голос женщины был хриплый и самодовольный. – Я устраиваю прием для кое-кого из ваших.
Рука Митци замерла и перестала щелкать ножницами.
– А-а. – Она вскинула брови и быстро глянула на Сабу.
В тюрбане, с зачесанными назад волосами, танцовщица выглядела старше. Она пригладила пальцем брови.
– Ну, я хочу чего-нибудь особенного.
– Секундочку.
Митци подошла к Сабе, с профессиональной улыбкой проверила пальцем, насколько высохли ее волосы, пересадила ее под сушилку и щелкнула тумблером.
Саба, оглушенная шумом, подумала, не перегрелась ли ее собственная фантазия. Если хозяйка салона действительно немка, неужели ей здесь позволили вести свой бизнес? А если она немка, почему тогда танцовщица сказала “прием для кое-кого из ваших” так открыто и по-английски? Непонятно.
Через полчаса Митци выключила сушилку и опять молча расчесала волосы Сабы. Они упали блестящей, замысловатой волной в духе Вероники Лейк, американской актрисы, на правый глаз Сабы – сплошной восторг. Митци определенно знала свое дело.
Арлетта, тоже сидевшая под колпаком, в шутку застыла, изображая восторг, и показала оба больших пальца.
– Сколько ты еще тут пробудешь? – спросила губами Саба и постучала пальцем по циферблату.
– Где-то час, – ответила Арлетта. Рядом с ней стоял поднос с кофе и птифурами.
– Я вернусь домой и буду собираться. – Саба показала на настенные часы.
Арлетта подозвала ее к себе.
– Каков твой вердикт? – Она приподняла край сетки для волос. – Все еще жуть?
Саба присмотрелась. Новый цвет Арлеты был намного светлее прежнего, знойная платиновая блондинка.
– Сенсационный цвет, – одобрила Саба. – Тебе понравится.
– Слушай. – Через полчаса Саба сидела на диване у Клива и никак не могла отдышаться: в доме сломался лифт, пришлось подниматься пешком. – Я не имею понятия, важно это или нет, но подумала, что все равно должна тебе сообщить.
Она рассказала ему про зеленые волосы, про салон и его, возможно, немецкую владелицу.
– По крайней мере, я почти уверена в этом, хотя она говорила в основном по-английски.
Клив потянулся и сцепил пальцы на затылке. Одобрительно посмотрел на нее.
– Замечательно, что ты вышла на Митци. Я хорошо ее знаю – ее все знают – она заметная фигура на социальной сцене Каира.
Саба зарделась от смущения – она попала в нелепую ситуацию, решив, что это свежая новость.
– Нет-нет, ты мыслила правильно, – сказал Клив. – А Митци Дуринг – интересная аномалия. Леди Лэмпсон, супруга посла, одна из ее клиенток, а как я слышал, и путешественница Фрейя Старк, если только она не едет где-нибудь далеко отсюда на своем ослике. Но самая знаменитая клиентка, которой Митци обязана своей неприкосновенностью, – королева Фарида, супруга короля Египта.
Саба была в полном недоумении – как, жена английского посла стрижется у немки? Как-то непонятно все это.
– Дело вот в чем, – пояснил Клив. – Посольство с удовольствием согласилось бы на то, чтобы фрау Дуринг интернировали вместе с остальными немцами из Каира, но никто не смеет посягнуть на женскую красоту, потому что королева Фарида обожает свою парикмахершу. Забавно, если подумать, что судьба нации зависит от кудрей королевы.
– Но она за наци? – По спине Сабы ползли мурашки.
– Нет. Она и ее муж отказались вступить в нацистскую партию и стали изгоями в немецкой общине. Но у Митци непростая ситуация. Ее муж уже интернирован, а сэр Майлз Лэмпсон, ужасный идиот, готов выслать и ее; ему не нравится, что немка слушает все свежие сплетни в своем салоне. Но он не может себе этого позволить – в настоящий момент мы и так ужасно непопулярны у египтян, а это, как бы нелепо ни звучали мои слова, может оказаться соломинкой, переломившей хребет верблюда. Мы просто не можем себе позволить сердить Фариду – король ее обожает; по слухам, он каждый месяц дарит ей новые бриллианты.
Ты видела еще что-нибудь интересное, пока там сидела? – небрежно поинтересовался он, заваривая чай.
– Ну, возможно… Не знаю… Вообще-то, ничего особенного.
– Говори-говори.
– Там была еще одна женщина, очень красивая танцовщица, ее называли мадам Хекмет. Она устраивает вечеринку для немцев. Мне показалось, будто Митци знала, кто туда придет, но их дальнейший разговор я не слышала – Митци посадила меня под сушилку.
– Хм-м… – Клив забарабанил пальцами по губе. – Больше ничего?
– Нет.
– Может, тут что-то и есть, а может, нет – просто никогда не знаешь.
Саба ничего не поняла. О чем он говорил?
– Она сказала, где состоится вечеринка?
– Нет.
– Почти наверняка в районе Имбаба, где швартуются каирские экскурсионные суда – поблизости от клуба “Кит-Кэт-Клаб”, где она вроде танцует. Вообще-то, – отрывисто добавил он, – мы легко это выясним.
– Как?
– Я знаю как, а тебе знать не обязательно. – Он игриво улыбнулся. – Чай?
– Нет, спасибо, мне надо спешить. Мы скоро уезжаем. Я получу нагоняй от Бэгли, если задержусь.
Лифт снова заработал, скрипя и стуча; в его грязном потолочном светильнике накопилось еще больше дохлых мух.
– Ну, ты молодец, – мягко заметил Клив, захлопывая за ней дверцу лифта. Потом посмотрел на нее сквозь сетку и улыбнулся. – У меня появилось ощущение, что ты станешь ценной находкой для нас, ведь сейчас надвигаются важные события.
Она нажала на кнопку и, когда лифт пополз вниз, увидела, как скрылись его лицо, колени, башмаки, и потом слышала только его гулкий голос, проникавший в темную шахту. Он говорил что-то вроде “прощай”, либо “удачи тебе”, либо “ни пуха ни пера”. Внезапно она ощутила невыносимый восторг – ее жизнь действительно начинала меняться. Они уезжали. Завтра.
