Текст книги "Дикие розы"
Автор книги: Джулия Грайс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)
Джулия Грайс
Дикие розы
Майклу и Энди, двум очень необычным людям.
Север – это зеркало, в котором отражаются красота и уродство человеческой души.
Дэвид Б.Уортон.
Пролог
Чикаго, декабрь 1893 года
По черной лестнице конторского здания медленно поднимался человек, соблюдая все меры предосторожности, чтобы не повредить свой опасный груз. Горло его пересохло от волнения, сердце стучало с такой силой, что готово было выскочить из груди. Он еще покажет им всем. Бог свидетель, он им всем еще покажет…
Раздался какой-то звук. Сердце провалилось вниз и перестало биться, как будто его прострелили. Человек прислушался и осторожно огляделся. Никого. Это, наверное, скрипнуло старое деревянное перекрытие, вот и все. Никто не видел его, а если и дальше быть осторожным, то и не увидит. А потом будет слишком поздно…
Ила Хилл откинулась на спинку старого пыльного кресла. В дальней комнате папиной конторы был полумрак, на улицу выходило единственное окно.
Никто не догадывался, что она может быть здесь, но сердце ее было неспокойно. Оно трепетало от безудержной, дикой ярости. Наплевать, что будет большой скандал, она все равно не согласится! Никакого выхода в свет! Сотни девушек ее круга идут по этому пути, движимые единым стадным стремлением сделать блестящую партию. Она не станет одной из них! А мама может дуться сколько угодно!
Порыв ветра с силой ударил в окно, так что стекла задребезжали. С улицы донесся звонок проезжающего трамвая и стук лошадиных копыт по мостовой. Громкие крики мальчишек, торгующих спичками и папиросами вразнос. Так улица могла звучать только в декабре, на фоне зимней прозрачной тишины. Ила закрыла глаза. Ей, наверное, не следовало сюда приходить. В последнее время она все чаще ссорилась с мамой. Та считала ее «упрямой эгоисткой», «застенчивой и скрытной дурочкой» (это ее любимое выражение). Во время каждой такой ссоры у мамы на лице застывало выражение крайнего изумления, как будто она родила и вырастила слабоумную дочь, а обнаружила это только теперь. Этим ссорам не было видно конца. Ила чувствовала себя подавленной и одновременно задыхалась от бессильной ярости. Ей необходимо было куда-нибудь уйти, чтобы остаться наедине с собой и успокоиться. Рано утром Ила вытащила ключ от конторы из туалетного столика в спальне родителей и упросила Кардована, папиного кучера, отвезти ее в город. Сегодня была суббота, и клерки разошлись в полдень, так что в ее распоряжении был целый день и полная свобода, о которой она могла только мечтать.
Ила выбралась из кресла и подошла к столу, на котором стояла новая пишущая машинка, черная и блестящая. Легкий запах машинного масла навевал мысли о настоящем мужском деле, иной, свободной, жизни, бесконечно интересной и яркой.
Она нажала на клавишу…«Я». Потом еще – «Ила». Подвинула стул ближе к машинке, чтобы было легче дотянуться до клавиш. «Ила Хилл, ваш специальный корреспондент…» Она задумалась и старательно напечатала – «… в Париже». Вдруг ее палец соскользнул с клавиатуры, и пять металлических плашек сбились вместе и застыли. Ила испуганно смотрела на машинку. «Черт (мама терпеть не могла этого слова). Черт, черт, черт». Она изо всех сил стукнула по машинке, но плашки так и не сдвинулись. Ила вскочила со стула так резко, что юбка затрещала по швам. Уткнувшись лбом в оконное стекло, она пробормотала: «Старая, глупая машинка. Еще ты мне будешь портить жизнь». Она со злостью толкнула стол, за которым только что сидела. Машинка жалобно задребезжала в ответ.
«Ну и что, подумаешь, ничего страшного, – утешала себя девушка. Она была абсолютно уверена, что сломала машинку. – Папа ведь может купить себе еще одну. Он богат. Он владеет крупнейшей пароходной компанией на Мичигане. Так неужели он не может позволить себе купить еще одну идиотскую пишущую машинку».
Улица, на которую выходило окно конторы, оставалась оживленной даже в субботу. Вдоль великолепных зданий в стиле барокко по булыжной мостовой спешили клерки, крепко прижимая к груди портфели, стремясь укрыться от порывов свежего мичиганского ветра. Хозяйки, вышедшие из дома за покупками, торопливо перебегали от одной лавочки к другой, стараясь держаться ближе к фасадам домов.
Угол Стейт и Мэдисон-авеню, по мнению папы, был самым оживленным деловым центром во всем мире. Довольно часто здесь возникали пробки, тогда трамваи, кабриолеты, телеги, лошади, люди – все смешивалось в бесконечную гремящую, кричащую толпу, которой не было ни конца ни края. Ила выглянула в окно и вспомнила о том, как жестоко ненавидит она этот мир, этих людей, свою жизнь. В то время как ее родной брат ушел из дома, стал журналистом и теперь разъезжает по всему свету, она должна покориться воле родителей, выйти в свет и заниматься поиском хорошей партии среди тупоумных маменькиных сынков. Нет, этому не бывать! Ярость снова заклокотала в ее груди, непримиримая, но вместе с тем беспомощная и бесполезная. Ила не знала, на кого ее направить. На маму? На чикагское общество, погрязшее в скуке ветхих традиций и правил? Или на своего брата Куайда, который избежал всего этого и живет теперь как хочет только потому, что родился мужчиной?
Ее взгляд задержался на фигурке хорошенькой, модно одетой девушки, легко взбегающей по ступенькам магазина дамских шляпок на противоположной стороне Мэдисон-авеню. Над дверью магазина был изображен орел, раскинувший в полете огромные крылья. Две сверкающие витрины зазывали прохожих, предлагая новые фасоны шляпок. «Куда ты бежишь, глупая девочка, – мысленно обратилась Ила к юной моднице. – Ты спешишь купить новую шляпку для своего первого выезда в свет, чтобы ночь напролет танцевать в ней с каким-нибудь болваном?» Горькая усмешка промелькнула на ее губах.
В этот момент Ила услышала какой-то звук. Он доносился из соседней большой комнаты, уставленной шкафами с многотомными счетными книгами и другой документацией, которая была так или иначе связана с бизнесом отца. Там же было два стола: один огромный, за которым все работали, другой – маленький стол клерка со множеством ящиков, забитых бумагами.
Звук был узнаваем: как будто из бутыли или из канистры выливали какую-то жидкость. Причем делали это осторожно и вместе с тем торопливо. Ила замерла, сжимая в руке приколотую к высокому вороту блузки брошку с камеей. Она инстинктивно чувствовала, что, кто бы ни производил этот шум, он не должен заметить ее. Пусть этот человек считает, что он здесь один.
За стеной продолжало булькать. Если прислушаться, было понятно, что кто-то ходит взад-вперед по комнате, выливая на пол жидкость.
Льющаяся жидкость! Этот звук был так странен и необъясним, что Иле в какой-то момент показалось, что она ослышалась. Сердце замерло при мысли о том, что скажет папа, когда все обнаружится. Он обвинит ее в легкомыслии. Легкомысленная девчонка. Сначала пишущая машинка, теперь еще это. Как можно! Позволить какому-то проходимцу проникнуть в контору и залить все водой! А если это не вода? И какой странный запах?
«Ну, конечно, это вода, – утешала себя Ила, стараясь отогнать ужасную мысль, которая как молния вдруг осенила ее. – Какой-то шутник с очень своеобразным чувством юмора просто решил разыграть… Нет. Это совсем не похоже на розыгрыш. На дворе холодный декабрьский день, снег и ветер. Сейчас кто угодно, с любым чувством юмора, спешит сесть в трамвай или на извозчика и поскорее добраться домой к теплу и горячему чаю. Совсем неподходящее время для шуток».
Иле следовало пойти и посмотреть, кто там, за стеной, но ей не хотелось этого делать. Она разрывалась между желанием беспечно рассматривать из окна прохожих и страшными мыслями о незнакомце в соседней комнате, от которых дрожали пальцы, по-прежнему сжимающие дорогую брошь.
Бульканье прекратилось. Раздался резкий, сухой треск. Этот звук был знаком Иле очень хорошо. Ее папа постоянно курил трубку, которая то и дело гасла, чем доставляла ему много хлопот.
Вслед за этим звуком раздались два других: свистящий, устрашающий рокот и пронзительный крик. Страх, который сперва парализовал Илу, куда-то исчез, растекся горячим свинцом по жилам и выплеснулся в диком порыве, толкнувшем ее к двери.
В большой комнате человек, крича от боли, раздирал ногтями свою правую руку, объятую пламенем. Ила узнала в нем клерка из папиной конторы. Вокруг него замыкался полукругом оранжево-красный огненный пояс, преграждающий Иле путь к выходу. Она оказалась в ловушке.
«О Боже!»
Горячий воздух обжег ей легкие. Пальцы впились в брошь. Пожар! Нет, этого не может быть. Она – Ила Хилл. С ней не может произойти ничего подобного. С кем угодно, только не с ней.
Человек перестал рвать на части свою руку, он догадался обернуть ее плотной тканью сюртука и таким образом погасил огонь.
Посреди бушующего пламени их глаза встретились на мгновение. Его зрачки были расширены, в них застыла… похоть! Господи, этого не может быть! Но это так!
Нет! Этого невозможно вынести. Присутствие на собственных похоронах милосерднее, чем этот кошмар. Он отнял у нее все: жизнь, мир, будущее, все, все, все…
Ненависть захлестнула ее, переполняла каждую клетку тела, поднималась из глубины души и выливалась уничтожающей все на своем пути лавиной.
Нет! Нет! Пламя перекинулось на дверной проем и медленно надвигалось на Илу.
«Нет!.. Господи, только не это… нет… нет… ненавижу… ненавижу!»
Суетливый огненный язычок осторожно лизнул край ее юбки.
Когда кучер Кардован поднялся в контору по приглашению полиции, чтобы опознать обугленный труп Илы, ее скрюченные обгоревшие пальцы продолжали сжимать заветную камею.
ЧАСТЬ 1
Глава 1
Сан-Франциско, февраль 1898 года
Корделия Стюарт почувствовала на себе дерзкий, вызывающий взгляд. Она оглянулась. Мужчина сощурил маленькие маслянистые глазки и плотоядно ухмыльнулся.
Девушка вспыхнула и резко отвернулась, едва не уронив фотокамеру, которую пыталась установить на треноге так, чтобы в объектив попала панорама огромного многолюдного порта. Свежий морской ветер теребил ее юбку, отделанную валенсийским кружевом.
Может, внимание этого человека привлекла камера? Действительно, не часто увидишь в порту женщину, таскающую за собой такую штуку с видом знатока.
А может, виной всему ее растрепанные волосы? Тяжелое суконное покрывало камеры сбило набок ее украшенную цветами шляпку и испортило прическу. Она вдруг почувствовала себя неуклюжей и неопрятной девчонкой. Этот липкий взгляд вызывал у нее отвращение, равно как и сам человек, развалившийся на сиденье старой, видавшей виды коляски. Он был маленький и толстый, с бледным, нездоровым цветом лица.
Корделия знала, что она очаровательна в своей короткой, по локоть, накидке с черными оборками и темной элегантной юбке из тончайшего шелка, издающего при ходьбе еле уловимый шелест. Она была одета по последней моде, ее отец никогда не жалел денег на наряды для дочери и в минуты особенного благорасположения называл ее «прекрасная, расточительная принцесса Корделия».
На самом деле Корделия совсем не была расточительной, отец преувеличивал. Корделии нравилось, когда ее называли красавицей. Ее роскошные волосы цвета лесного ореха смотрелись восхитительно, если их собрать в высокую прическу. Глубину светло-карих глаз подчеркивали длинные пушистые ресницы и тонкие, красиво изогнутые брови. Папа называл ее глаза плутовскими. В слегка полноватых губах чувствовалось упрямство, которое обычно без следа растворялось в мягкой улыбке. Говорили, что она очень похожа на отца.
В порту было настоящее столпотворение. Три парохода, отплывающих на Юкон, выстроились в ряд у причала. Палубы «Топеки» и «Вилламет» уже были до отказа забиты пассажирами, а люди все прибывали: в основном мужчины в темных пальто и шляпах, редко женщины. Все толкались, старались отпихнуть друг друга, чтобы протиснуться ближе к пароходу. Корри (так называли девушку домашние) собиралась сделать несколько кадров, чтобы запечатлеть эту картину.
Она украдкой оглянулась. Человек все еще был здесь и по-прежнему не отрываясь смотрел на Корри. Скорее всего он был одним из обитателей ночного города. Корри заметила, что, несмотря на вполне респектабельный вид, его брюки были неглажены, а на сюртуке проступали какие-то пятна.
Как он смеет так смотреть на нее? Что ему нужно? Корри решила не обращать на него внимания…
Всего полчаса назад она приехала сюда в экипаже вместе со своим женихом, Эвери Курраном. На причале суетился народ. Люди несли над головой баулы с провизией, не давая проехать телегам и коляскам.
– Посмотри на них, – говорил Эвери. – Они готовы давить и топтать друг друга, чтобы добраться до Юкона. Золото! Ты только подумай, Корри, что делает с людьми золото!
Корри улыбнулась. Папа тоже говорил о золоте. В молодости Кордел Стюарт, владелец известной судостроительной компании, как и многие его сверстники, пытался разбогатеть на рудниках в Комстоке. С тех пор в его библиотеке хранится золотой самородок. Его используют как пресс-папье.
– Ты читала в газете заметку о человеке, который нашел самородок весом в сорок унций?
Я слышал, что он размером с грейпфрут, даже больше.
Эвери говорил восторженно, а Корри не могла отвести глаз от его красивого лица. Высокий аристократический лоб, полные губы, волевой подбородок и мечтательные серые глаза делали его неотразимым настолько, что даже стареющие сорока-пятидесятилетние женщины провожали Эвери долгими жадными взглядами, исполненными нежности и желания испробовать вкус его роскошных, благоухающих духами усов. Чертами лица и сильным, гибким телом Эвери походил на юного бога или средневекового рыцаря, сошедшего со старинной картины.
Ведь он не виноват, что так хорош собой? Почему же папа не любит его за это?
– Вообрази, Корри, такой огромный самородок. Интересно, что чувствуешь, если взять его в руку?
Корри не разделяла энтузиазма своего жениха. Она вспоминала тот день, когда они впервые встретились. Это случилось на свадьбе Мадлен де Моро. Эвери приходился дальним родственником жениху, учился в Гарварде на юриста. Каждая женщина на приеме считала своим долгом наградить этого блистательного юношу страстным, призывным взглядом. Но Эвери смотрел только на нее. Корделии было лестно получить от него приглашение на танец.
В нарушение всех светских приличий он танцевал в этот вечер только с ней. Он был обворожителен, развлекал ее рассказами о своей учебе в колледже.
– О, это прекрасный молодой человек, – шепнула ей Мадлен, когда по окончании приема гости собрались вокруг чаши с пуншем. – Когда-то его семья была очень состоятельна, но теперь у него ни гроша за душой и куча долгов. Так что его юридическая практика не скоро начнет приносить доход. Поостерегись его, Корри.
– Хорошо, – пообещала Корри, уже тогда понимая, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет остерегаться этого человека. Эвери покорил ее, от одного его взгляда Корри бросало в дрожь…
– Корри! Корделия Стюарт!
Голос Эвери вывел ее из задумчивости.
– Ты совершенно меня не слушаешь. Ладно, хватит об этом. Пора ехать. У меня есть еще дела.
– Как, уже? А я хотела сделать несколько снимков. А после мы могли бы зайти куда-нибудь выпить по чашечке кофе.
– У меня нет времени, Корри. И знаешь, не бери с собой завтра эту проклятую камеру, ладно? Опять все будут на нее таращиться.
Корри больно задели его слова. Ведь она фотограф! Как он этого не понимает! Но она предпочла запрятать оскорбленные чувства глубоко внутрь и не подала виду, что обиделась.
– Ну и пусть таращатся. Они что же, никогда не слышали о том, что женщины бывают фотографами?
– Вероятно, нет. И потом… понимаешь, я чувствую себя полным идиотом, когда таскаю за тобой повсюду этот отвратительный кожаный ящик.
– Он не отвратительный! Ну, ладно, – добавила она поспешно, – я останусь здесь и немножко поснимаю.
– Да, но…
– Со мной ничего не случится, Эвери. Кроме того, я обещала папе сделать несколько фотографий.
– В таком случае будь осторожна, моя любимая Корделия.
Он приподнял ее голову за подбородок. В какой-то момент Корри показалось, что он собирается поцеловать ее тут же, при всех. Но он этого не сделал.
– Когда соберешься домой, возьми извозчика. Я люблю тебя, Корри Стюарт. Помни это…
Как такое можно забыть? Но теперь Эвери нет рядом, а этот маленький человечек медленно приближается нетвердой походкой. Может, он пьян? Корри не без труда вставила в камеру новую пластинку и закрылась с головой черным покрывалом. Она попыталась сосредоточиться на том, что ей предстояло снять: штурм «Топеки» толпой золотоискателей.
– Послушайте, мисс, как насчет того, чтобы сфотографировать меня? Сколько вы за это берете?
– Я не делаю фотографии на заказ.
– Вот как. Неужели?
Он подошел совсем близко, так, что задел ногой треножник. От него нестерпимо разило потом и винным перегаром.
– Осторожно! Что вы делаете! Это очень дорогое оборудование!
– Надо же! Дорогое! Ну уж никак не дороже, чем ты, детка. Я видел тебя на Сэнсом-стрит, ты снимала там в одном из домов, я тебя хорошо запомнил.
– Я никогда в жизни не была там, – с трудом вымолвила Корри, отступая на шаг назад.
Сэнсом-стрит служила границей, отделяющей так называемое Дикое побережье от остальной части города. На этой улице женщины продавали себя за щепотку золотого песка. Дансинги, притоны, бордели и другие злачные места, о существовании которых Корделия в свои восемнадцать лет даже не подозревала, были там на каждом шагу. Папа строжайшим образом запретил ей даже близко подходить к этому месту и прямо, без обиняков объяснил причину своего запрета…
– Брось трепаться. Я видел тебя в «Козероге и компасе».
Человек подошел совсем близко и понизил голос до доверительного шепота:
– Ты была нагишом, с этой своей камерой. Сперва ты делала порнографические снимки: там все вповалку занимались любовью на полу. А потом ты тоже легла на пол и…
Нагишом… порнография. Корри плохо понимала смысл того, о чем говорил этот человек, но в его словах чувствовалась отвратительная похотливая издевка. Он явно относился к ней, как к продажной женщине.
– Я… Я совсем не та, за кого вы меня принимаете, и я больше не намерена выносить ваши оскорбления. Будьте любезны оставить меня, сэр. Иначе я позову на помощь. Даю вам слово.
Он подошел вплотную к Корри и крепко схватил ее за локоть. Трудно было предположить в этом дряблом человеке такую силу.
– Ах! Она позовет на помощь! Ну, попробуй. Ты думаешь, кто-нибудь тебя услышит? У всех одно золото на уме, где им думать о такой хорошенькой малышке, как ты! Что касается меня, то поверь, детка, я тебя не спутаю ни с кем и никогда, в одежде или без.
Корри не успела опомниться, как грубая, властная рука проникла под ее накидку и с силой сдавила грудь. Она чувствовала, как мужчина ощупывал ее, ища соски, и, найдя, стал бесцеремонно теребить.
Корри остолбенела, отказываясь верить в происходящее. Никто никогда не обходился с ней подобным образом. Даже принимая душ, она никогда не дотрагивалась до себя так нескромно.
Корри отскочила назад, стараясь вывернуться из его цепких рук, и попыталась закричать, но, как это часто бывает в ночных кошмарах, из ее груди вырвался только жалкий, еле слышный писк.
В ответ раздался громкий хохот.
– Я не собирался сделать ничего дурного, только хотел приласкать тебя. А ты очень трогательно пищишь. Как хорошенькая маленькая мышка. Знаешь что, поехали со мной на Озгут-стрит, а? Я собираюсь открыть там заведение, мне как раз нужна златокудрая девочка для богатых клиентов…
– Нет!
Ярость и страх переполняли душу Корри. Она оттолкнула его и изо всех сил ударила носком ботинка по коленной чашечке.
– Убирайтесь вон!
Человек вскрикнул от боли. Корри нанесла еще один удар. На этот раз он пришелся по голени.
– А! Чертова шлюха! Я покажу тебе, как…
Корри оглянулась, ища поддержки, но никто не видел, в каком затруднительном положении она оказалась. Люди по-прежнему толпами стекались к пароходам. Экипажи и телеги вязли в сплошном человеческом месиве. Здесь же валялся брошенный чемодан, из которого прямо на землю вывалилось какое-то тряпье. Корри снова попыталась крикнуть, но ее гортань пересохла.
– Грязная потаскуха! Я покажу тебе, как драться! Я заставлю тебя обслуживать моих клиентов, хочешь ты этого или нет…
Он замахнулся, чтобы ударить ее, но Корри успела отскочить, задев плечом камеру.
– Убирайтесь! Оставьте меня в покое!
Теперь она почти кричала. Почему же никто не спешил к ней на помощь?
Винные пары ударили в лицо Корри, когда толстяк снова бросился на нее. На этот раз он довольно сильно толкнул девушку прямо на камеру, так что треножник чуть не опрокинулся. В последнюю секунду Корри успела подхватить камеру. Было бы жалко потерять ее: мало того, что такая штука стоила двадцать четыре доллара, на то, чтобы научиться обращаться с ней, ушли месяцы!
– Что здесь происходит, черт побери?
Корри услышала над ухом спокойный, ровный голос и почувствовала, как кто-то поддерживает ее за локоть. В воздухе распространился аромат дорогой сигары и тот едва уловимый, неопределенный запах, который может принадлежать только мужчине.
Ее обидчик застыл в недоумении. Потом, как гигантская серая крыса, шмыгнул куда-то в сторону и бесследно растворился в толпе. Корри даже не успела заметить, как он исчез.
Она обернулась. Взгляд незнакомца горел непритворным гневом.
– Как вы оказались одна на пристани? Здесь не место для порядочной девушки!
Слова незнакомца привели Корри в такое негодование, что она снова лишилась дара речи и не могла произнести ни слова в свое оправдание.
Мужчина был высок и хорошо сложен. Свободный шевиотовый сюртук не мог скрыть массивности его плеч и великолепно развитой мускулатуры. Открытое, дружелюбное лицо с высоким лбом и крупной челюстью источало силу и самоуверенность. Но переносица была немного искривлена, как бывает, когда кость неправильно срастается после перелома. Большой чувственный рот и сеть морщинок у глаз говорили о веселом нраве.
Но сейчас он не производил впечатления весельчака. Мягким, но решительным движением он отобрал у Корри камеру и, к ее огромному удивлению, начал разбирать, потом развинтил треногу и стал укладывать все это в переносной ящик.
– Что вы делаете! Вы не можете… Вы не имеете права распоряжаться моей камерой!
– Может, и не имею, но кто-то же должен позаботиться о вас, раз вы не можете сделать этого сами, как я мог наблюдать.
Он присел на корточки, чтобы было удобнее укладывать аппаратуру. Корри заметила, как плотно сюртук обтягивает его плечи. Она подскочила к нему и почти закричала:
– Нет, позвольте! Я сама в состоянии позаботиться о себе, не прибегая к помощи посторонних мужчин. Я – фотограф. Я привыкла самостоятельно собирать и разбирать свою камеру.
Казалось, он не слышал ее криков, во всяком случае, они не помешали ему аккуратно упаковать камеру и тщательно проверить замки на ящике. Теперь он улыбался.
– Ну вот, все в полном порядке.
– Нет, не в порядке. Я еще не собираюсь уходить. Я обещала папе заснять пароходы, отплывающие на Юкон. Я… черт бы вас побрал!
Корри задыхалась от бессильной злобы, вот почему у нее вырвалось одно из папиных ругательств.
На губах незнакомца промелькнула усмешка. Он легко поднял ящик, как будто тот совсем ничего не весил, и сказал:
– Пойдемте, я провожу вас. Откуда вы знаете такие грубые слова? Кто бы мог подумать, что вы не только легкомысленны и самонадеянны, но к тому же употребляете выражения, не подобающие настоящей леди.
– Что вы сказали? Да я в большей степени леди, чем вы – джентльмен. Я не хочу, чтобы вы притрагивались к моей камере, я не хочу…
– Чего же вы хотите? Я вижу, что вы очень упрямое и своевольное юное создание.
Он взял Корри под руку и, не давая вырваться, повел к стоянке кебов.
– Нет! Я не хочу никуда идти. И не пойду!
Она попыталась затормозить, но незнакомец мягко и вместе с тем настойчиво продолжал идти вперед, не отпуская ее.
– Что вы делаете? Куда вы меня тащите? Я никуда не хочу ехать. Я еще не закончила фотографировать… Вы наглец!
– На сегодня, я полагаю, уже закончили.
Они подошли к веренице экипажей, выстроившихся вдоль тротуара. Один из них был пуст, рядом прохаживался какой-то человек, насвистывая и поглядывая по сторонам, – видимо, он сторожил пустую коляску. «Наглец» протянул ему монету и поблагодарил.
– Ну же, залезайте. Я отвезу вас домой. Мы поедем со всей скоростью, на какую способны мои лошади. А то вы и оглянуться не успеете, как будете снимать интерьеры борделей на Кэрни-стрит. Как вам нравится такая перспектива?
Он подсадил Корри в коляску, как будто она весила еще меньше, чем камера. Потом взял ящик и поставил ей в ноги.
– Следите, чтобы камера не разбилась.
Никогда прежде Корри не чувствовала себя такой беспомощной и вместе с тем разъяренной.
– Не волнуйтесь за камеру. Она не разобьется, потому что я никуда с вами не поеду. Я еще не закончила свою работу и собираюсь это сделать. Выпустите меня!
– Нет.
Человек легко запрыгнул в коляску и взял в руки вожжи. Через мгновение они неслись по улице, обгоняя повозки, трамваи и прохожих, туда, где город раскинулся на холмах и где среди садов и рощ блестели на солнце разноцветные крыши домов.
Корделия Стюарт украдкой взглянула на своего возницу. Он сидел совсем близко, поэтому казался еще крупнее, просто огромным. Его плечи заняли почти всю спинку сиденья, так что Корри пришлось ютиться в углу. Она выглядела совсем крошкой рядом с ним, хотя была достаточно высокой. Даже Эвери Курран имел бы довольно жалкий вид на его фоне. Кроме того, его руки были не только умелыми и расторопными, но и хорошо ухоженными, как у, настоящего джентльмена.
– Я живу на Ноб Хилл, – сказала Корри тихо. – Раз уж вы решили, не спрашивая согласия, доставить меня домой.
– А чем вам так уж плох дом? По крайней мере сегодня это для вас самое подходящее место.
Он улыбнулся ей открыто и приветливо. Эта улыбка придала его лицу озорное, мальчишеское выражение.
– Да, но я не хочу домой.
Корри нагнулась, чтобы проверить, все ли в порядке с камерой, потом выпрямилась и стала прибирать свои золотистые локоны, стараясь спрятать их под съехавшую набок шляпку.
– Какие красивые волосы, – сказал мужчина, любуясь их янтарным блеском. – Они прекрасно сочетаются с вашими карими глазами.
– В самом деле? Меня никогда особенно не занимали мои волосы.
– Вот как? – Он улыбнулся недоверчиво. – Настоящая леди должна при любых обстоятельствах сохранять идеально уложенную прическу. Даже тогда, когда ей приходится отбиваться в порту от негодяя.
Корри бросила на него уничтожающий взгляд. Удивительно, но душевное и физическое напряжение потихоньку улетучивалось, она расслабилась, откинулась на спинку сиденья и стала спокойно и не без удовольствия смотреть по сторонам. Этот человек поддразнивает ее. Хорошо, пусть. Папа тоже частенько дразнил ее, и Корри научилась с этим обходиться. Она не будет обращать никакого внимания, и все его колкости повиснут в воздухе. В конце концов, ничего страшного. Скоро они будут дома, и на этом можно будет поставить точку.
– Вы всегда бросаетесь опекать девушек, даже не представившись? – спросила она.
– Куайд Хилл, журналист, к вашим услугам, – ответил он, пытаясь изобразить пародию на чопорный светский поклон.
– Меня зовут Корделия Стюарт.
Ей показалось, что глаза его на мгновение сузились.
– Хотя все зовут меня просто Корри. Мы живем на Мэйсон-стрит.
– Рядом с домом Крокера?
– Да, неподалеку.
Корри назвали в честь отца. Он всегда хотел иметь сына, но приходилось довольствоваться дочкой. Мама решила, что Корделия – слишком взрослое имя для малышки и придумала ей другое – Корри. Потом мама умерла, а имя осталось.
Какое-то время они ехали молча. Копыта гулко стучали по мостовой. Когда колесо попадало в выбоину, коляска подпрыгивала, и Корри чувствовала, как массивное плечо вдавливает ее в сиденье. Тогда ей становилось неуютно от такой близости.
– Как вам понравился Мак Ги – Заячья лапа?
– Мак Ги – Заячья лапа?
– Ну да, тот джентльмен, которому вы пытались раздробить ногу.
– Он отвратителен. Со мной никто никогда так не обращался.
– Вам везло.
Они ехали по Калифорния-стрит. Куайд притормозил, чтобы объехать трамвай, а потом они снова понеслись галопом. Стрельчатые окна домов викторианской эпохи, балконы и бельведеры замелькали со страшной быстротой. Улица, изгибаясь, шла круто вверх. На такой скорости малейшее неверное движение или неровность дороги могли привести к катастрофе, – не успеешь оглянуться, как легкая коляска опрокинется. Но Корри совсем не беспокоилась, ей было уютно рядом с этим человеком.
Куайд наклонился к ней и сказал:
– Придержите ящик. Как бы он не вылетел. – И добавил: – Странно, что вы ни разу прежде не сталкивались с таким типом, как Заячья лапа, имея привычку бродить со своей камерой по самым неподходящим местам.
– У него очень странное, прозвище.
– Он всегда носит с собой заячью лапу, талисман на счастье. Сейчас он открывает новое заведение вместо прежнего, которое сгорело дотла во время одной из отвратительных оргий. Две его девицы что-то не поделили и затеяли драку. Они вцепились друг другу в волосы, и кто-то из них опрокинул лампу. Все вспыхнуло мгновенно. Четыре человека сгорели, не успели выскочить. А Заячья лапа успел, хотя был сильно пьян. Ему всегда везет. Потом он долго мыкался без дела и вот теперь надеется наверстать упущенное.
– Откуда вы все это знаете? Он ваш друг?
– Друг? Нет. Мне просто довелось убедиться в том, что такой человек, как Мак Ги, очень опасное соседство для молодых, хорошеньких девушек в шляпках, украшенных розами. Он их растлевает! Понимаете вы это или нет? На Грант-авеню он держит под замком китаянок, из которых делает покорных наложниц – наложниц, вы слышите? Каждая невинная девушка, если она не будет достаточно осмотрительна, легко может разделить их судьбу. Вы понимаете, как он опасен? Он мог силой затолкнуть вас в коляску, привезти к себе, запереть в подвале и морить голодом до тех пор, пока вы не…
Куайд замолчал. Она видела, что его душит ярость.
– Я не думала…
Корри как будто снова почувствовала тошнотворный запах алкоголя, мерзкие пальцы на своей груди. Внезапно ее охватил леденящий душу страх, несравненно более сильный, чем тогда, когда она была лицом к лицу с негодяем.
– Извините. Мне не следовало быть таким откровенным. Вы побледнели. Я напугал вас?
– Нет. Я… Не беспокойтесь, все в порядке.
Взгляд Корри остекленел. Она смотрела прямо перед собой и ничего не замечала вокруг. «А ведь он прав. А я маленькая глупая девчонка». У Корри не было сил говорить. В полном молчании они подъехали к дому.
