Текст книги "Узурпатор"

Автор книги: Джулиан Мэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Ответ прозвучал почти неслышно, но в нем было признание неизбежности:

– Согласны.

– У тану нет традиции коронования, – заявила наследница Супруги Корабля, – равно как и традиции мирного восхождения на трон. Для вашей расы король всегда был чемпионом битв, а его короной являлся шлем воина. Однако ваш теперешний король потребовал нового символа власти, и он получит его из моих рук.

Элизабет протянула Эйкену простой обруч из черного стекла. Он кивнул и надвинул его на темно-рыжие вихры.

В толпе прокатился еще один звук – то ли вздох облегчения, то ли подавленное рыдание. Элизабет склонилась к новоиспеченному королю и передала ему какую-то скрытую от всех мысль. Эйкен опять кивнул, и она исчезла. На ее месте появились Мерси и шестнадцать тану.

– Представляю вам новый Высокий Стол, – провозгласил Эйкен. Он говорил тихо, однако голос его доносился до самого последнего голошеего в дальних аллеях парка. – Прежде всего, моя королева, – президент Гильдии Творцов и леди Гории Мерси-Розмар.

Мерси опустилась перед ним на колени и приняла от него зеленый обруч. Он взял ее за руку и подвел к мраморным тронам. Они сели. Один за другим к ним подходили рыцари Высокого Стола и, прикасаясь к своим торквесам, давали беззвучную клятву верности.

– Президент Гильдии Экстрасенсов, достопочтенная леди Морна-Ия Создательница Королей… Куллукет Дознаватель… Вице-президент Гильдии Психокинеза Чемпион Блейн… Второй лорд Психокинетик Кугал Сотрясатель Земли… Второй лорд Творец и лорд Каламоска Алутейн Властелин Ремесел… Вторая леди Экстрасенс Сибель Длинная Коса… Второй лорд Принудитель и лорд Амализана Артиганн… Лорд и леди Росилана Альборан Пожиратель Умов и Эднар… Селадейр лорд Афалии… Леди Барделаска Армида Внушающая Ужас… Лорд Сазарана Нейл Младший… Лорд Тарасии Туфан Громоголов… Лорд Геронии Диармет… Лорд Сейзораска Ламновел Мозговзрыватель… Лорд Ронии Кандатейр Огнедышащий…

Эйкен обвел взглядом вновь посвященных в рыцари.

– Я беру на себя руководство Гильдиями Принуждения и Психокинеза. Пост второго лорда Корректора временно остается вакантным. Поскольку ни леди Эстелла-Сирона из Дараска, ни лорд Вар-Меска Морейн Стеклодув не присутствуют на конклаве, я откладываю церемонию их посвящения в рыцари Высокого Стола до принесения ими личной присяги.

Он поднялся и с минуту молчал, оглядывая толпу гуманоидов, людей и гибридов. Торжественное выражение лица несколько смягчилось, и на губах опять заиграла плутоватая ухмылка, когда он похлопал себя по стеклянным латам. Они были настолько усыпаны драгоценными камнями, что за их блеском стилизованная фига была почти не видна.

– Ну? Признавайтесь, всею ли душой вы избрали меня королем Многоцветной Земли?

– Сланшл! – загремели умы и голоса его подданных. – Сланшл король Эйкен-Луганн! СЛАНШЛ!

В хоре не слышалось голосов маленького народа. К тому времени, когда отсутствие фирвулагов было замечено, они давно уже скакали по дороге, ведущей в Нионель.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. БИТВА ГИГАНТОВ

1

Во сне он позвал ее: «Мерси!» Но только для того, чтобы проснуться в гроте, среди грубых скал, сквозь которые не мог проникнуть ни один телепатический импульс.

«Мерси!» – вопил его ум, но звуки, срывавшиеся с губ, были едва различимы. Как всегда, он попытался встать. Как всегда, смог двинуть только мускулами лица и шеи. Теплый ветер, набухший запахом цветов, украдкой пробирался от входа в пещеру. Жажда была мучительной. Повернув голову, он сосредоточил всю волю на здоровой руке, повелевая ей потянуться за стоящей рядом флягой. Но рука повисла как плеть, как свидетельство его беспомощности.

«Богиня, дай мне умереть! – молил он. – Дай умереть до возвращения Айзека Хеннинга и Голды».

На лицо села муха, стала ползать по растрескавшимся губам, приводя его в бешенство. Тщетно призывал он все мыслимые проклятия на несчастное создание. Но тут горячий ветер поднатужился, собрал горсть пыли и бросил ему в лицо, согнав муху. Кожа теперь стала чересчур чувствительной: он ощущал малейшую неровность камней под меховой подстилкой и даже влажные ворсинки меха, прилипшие к спине. Закатное солнце ненадолго задержало на нем свои палящие лучи; по телу обильно заструился пот, а в горле мгновенно пересохло.

Вслед за мухой явился его злейший враг – огромное черно-белое насекомое, уже не раз вонзавшее в него свое игольчатое жало, чтобы отложить яички в живой плоти. При виде этой твари ужас и ненависть всколыхнулись в нем. Он сконцентрировал на мерзкой мошке все, что осталось от его принуждения и психокинеза. Но она преспокойно уселась ему на живот. У него вырвался сдавленный крик.

Перед пещерой метнулась длинная тень, и ветер донес знакомый запах мускуса. Услышав его жалобный стон, Голда подбежала и голой рукой прихлопнула насекомое, готовое ужалить.

– Все! – Она втоптала мошку в пыль босыми огрубелыми ногами. – Я прибила эту дьявольскую тварь! – Она промыла засиженное место прохладной водой и дала ему попить, затем прижала его голову к своей груди, нежно баюкая. Подошел дед, неся двух убитых кроликов, и насмешливо взглянул на него. Женщина и бровью не повела.

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Укусов больше нет? Камушки не беспокоят?

– Нет. Дай воды.

Она снова дала ему напиться, подложила глиняное судно. Айзек тем временем освежевал кроликов и насадил их на вертел. Запах жареного мяса вызывал у него слюну. Теперь он мог сам жевать и глотать и очень огорчил Голду, решительно отказавшись кормиться рот в рот: как только она начинала к нему приставать, он плотно стискивал челюсти.

– Сегодня – полнолуние, – сообщила женщина. – Может, хочешь на воздух? Будем с тобой спать на траве, а дедушка – в пещере.

– Нет, – отрезал он.

– Воля твоя. Но дедушка говорит, что нынче особенная ночь. – Глаза ее сияли, она тряхнула жесткими, как пакля, волосами. – После ужина тебя ждет сюрприз!

У него защемило сердце. Полнолуние и весна…

– Какой месяц? – спросил он.

Она, не расслышав, наклонилась к нему, и он повторил:

– Какой… теперь месяц?

Зловредный старик тоже повернул к нему голову.

– Мы называем его «май», ваше божество! У тану – время Великой Любви. Помнишь небось лунные ночки? Но теперь вам каюк. Всех вас, ублюдков, смыло потопом. С прошлой осени на Керсике не было ни одной Летучей Охоты. Слава Богу, избавились.

– Я говорила, дедушка, – спокойно заметила Голда, – а ты не верил.

– Конечно, не верил, – пробормотал Айзек Хеннинг. – Потому что ты безмозглая шлюха. Но тут ты оказалась права.

– А еще я говорила тебе, что мой Бог очнется. – Она смерила старика тяжелым, угрюмым взглядом. – Скоро он совсем поправится.

Айзек вновь нагнулся над костром.

– Ага, сможет своей деревянной рукой вшей давить и жопу сам себе подтирать! – Он злобно ощерился. – Ха-ха-ха!

– Хватит, дедушка!

Старик испуганно зыркнул на нее.

– Шуток не понимаешь, корова!

Они поужинали. Снаружи доносилось пение птиц; солнце явно не желало уходить с небосклона. Голда собралась к водопаду помыться.

– Когда вернусь, дедушка, чтоб духу твоего здесь не было. Забери свои манатки и ступай ночевать в дупло пробкового дуба. Если вздумаешь подглядывать – тебе же хуже будет!

Айзек проводил ее взглядом, бормоча невнятные проклятья. Потом со вздохом свернул свою подстилку, закатав в нее кремень, бутыль с водой, краюху испеченного в золе хлеба и три ножа из небьющегося стекла для резьбы по дереву.

– Ну, ваше божество, нынче вам попотеть придется, – заявил он, склоняясь над распростертым на земле калекой, – моей внучке майский хмель в голову ударил!

Он закашлялся от смеха и сплюнул. Зловонный сгусток мокроты шмякнулся в нескольких сантиметрах от божественно прекрасного лика.

– Кто такая Голда? – проговорил он с невероятным усилием. – Кто… она такая?

– Ха-ха-ха! Желаете знать, куда бросили семя? Что ж, законное любопытство. К вашему сведению, ее бабка вам почти родня… Когда я попал сюда, то поначалу работал на плантациях Драконовой гряды, и послали меня как-то раз пасти стадо. Бреду по склону, гляжу: дитя лежит. Полукровка, рожденная одной из ваших человеческих наложниц и оказавшаяся фирвулагом… Такое иногда случается, вам это не хуже меня известно. Вообще-то их принято возвращать маленькому народу, но там, на Авене, фирвулагов нет, вот и оставляют ребятишек где попало… Словом, я ее нашел, принес к себе в хижину, вскормил молоком антилопы. Поначалу мне было просто интересно смотреть, как она растет. Девчонка сызмальства могла превращаться во всяких тварей и читала мои мысли. Она быстро сообразила, что я стосковался по женщине, и поторопилась созреть. Тело у нее оказалось точь-в-точь как у наших баб.

– У Голды? – спросил Бог.

– Да нет, до Голды еще далеко… Сначала она была несмышленым дитем, потом стала мне прислуживать, а уж после… Вы всех женщин себе оставляете, а нам, голошеим, что делать? Короче, когда девчонка в пору вошла, я ее повалил. Она меня любила, и нам было хорошо вместе. Я назвал ее Боргильдой в память об одной своей милашке, там, в Содружестве. Та Боргильда красивая была, и эта все прихорашивалась, чтоб мне понравиться. Как-то увидал ее у меня один парень и решил тоже попользоваться. Отдубасил я его как следует, а он возьми и донеси надсмотрщику. Но когда серые за нами пришли, нас с Боргильдой уже и след простыл. Перевалили через Драконову гряду, смастерили лодку из шкур под небольшим парусом и приплыли на Керсик. А потом она родила ребенка и умерла.

– Голду?

– Ну что заладил – Голду да Голду! В этот раз я назвал девчонку Карин. Она тоже быстро выросла, и мы поселились в деревне первобытных, тут, на острове. Карин была уже ближе к фирвулагам, чем к нам, и это отпугивало местных парней. Да и меня они побаивались. Словом, жили мы не тужили. Потом Карин родила дочку, твою Голду. Как-то ночью налетела Летучая Охота из Мюрии – тану прежде часто наведывались на Керсик – и всю деревню с землей сровняла. Уцелели только я и маленькая Голда. Мы спрятались вот здесь, в пещере… Давно это было…

– А когда Голда подросла, ты тоже взял ее? – медленно выговорил Бог.

Айзек попятился, как громом пораженный, споткнулся о свой узел и растянулся на каменном полу.

– Нет, нет! Ее я не трогал!

Тяжело дыша, он зарылся поглубже в скатанный мех. В тусклом свете блеснуло сапфировое лезвие, приближаясь к узорчатой застежке золотого торквеса на горле Бога.

– Проклятый ублюдок! – прошипел старик. – Сколько лет я мечтал прикончить хоть одного из вас!

– Что ж ты медлишь? – спросил Бог.

Айзек Хеннинг костлявыми пальцами стиснул рукоять ножа.

– Ненавижу! Ненавижу тебя! Ты разрушил все, всю нашу жизнь! Но теперь тебе тоже конец! Всем нам… – Старческое тело внезапно свело судорогой; Айзек выронил нож, закрыл лицо руками и зарыдал.

Вошла Голда – высокая, вся сверкающая чистотой и совершенно голая, только в волосы вплела дикий апельсиновый цветок.

– Глупый старик, я же велела тебе убираться! – Она улыбнулась Богу и пояснила: – Дедушка один раз попробовал меня обидеть. Я тогда еще совсем маленькая была, но сумела его проучить. Покажи Богу, дедушка.

Айзек, всхлипывая, приподнял набедренную повязку и показал, как своенравная девица, в чьих жилах течет кровь фирвулагов, может проучить того, кто пытается ее изнасиловать.

– А теперь уходи. Оставь нас.

Старик уполз, а Голда, притащив какие-то вещи из глубины пещеры, принялась наряжать своего Бога. Она вертела его легко, как куклу, а он, объятый ужасом, даже не замечал этого.

Надо же, летать так высоко – и пасть так низко! Он помимо своей воли нарушил самое страшное табу обеих рас. Фирвулажка! Так вот почему она такая большая и сильная, такая жизнеспособная! А ее старый, скрюченный отец-дед когда-то был дюжим человеческим самцом.

– Сегодня первое полнолуние с той поры, как ты очнулся. – Она немного помолчала. – Ты ведь убьешь эту гниду, правда? Сделаешь это для меня, как только сможешь?

Бог не ответил. Только теперь он понял, что за одежду натянула на него Голда – стеганую куртку и штаны из пузырчатой ткани, покрытой тонкой металлической сеткой, – исподнее под его стеклянные доспехи. И теперь облачала его в сами доспехи-набедренники, налокотники и все прочее, за исключением потерянной правой рукавицы. Вот его подбитые золотом латы с лучезарной эмблемой, усыпанные розовыми камнями. Теперь очередь за шлемом

– как ослепительно сверкают во тьме грани и геральдический гребень жар-птицы! Голда оставила забрало поднятым, а сзади подоткнула мех, чтобы шея не кособочилась от непривычной тяжести.

Но ему все равно было очень неудобно. Рыцарская сбруя шипами вдавилась в сверхчувствительное тело. Унижение, отвращение, ненависть переполняли его, словно клокочущая магма.

Доспехи засияли как солнце.

– О-о, мой Бог! – в восторге закричала Голда. – Бог Света, Красоты и Радости!

Она встала перед ним на колени, отогнула набедренники и принялась творить священный акт идолопоклонства. Ее крупное тело отливало цветом персика, оттененным эбонитово-черными уголками. Помимо своей воли он оживал, откликаясь на ее желание.

– Нет! – Впервые он услышал свой голос под сводами пещеры. Напрягая руки, пытался оттолкнуть благоговейно склонившееся над ним лицо. Мышцы налились свинцом. Сияние все усиливалось.

– Бог Солнца! – пела она. – Мой Бог!

Она так легко приподняла его, как будто доспехи ничего не весили; ее безмерная, зазывная мягкая плоть поглощала розовое сияние. Погружаясь в этот омут, он слышал ее крики и жмурился перед лавиной слепящего света, затмевающей солнце и сознание.

Она блаженно откинулась на меховую подстилку, а он повис в красноватой пустоте и подумал: «Я умер, хуже, чем умер, я проклят».

Наконец он решился открыть глаза. Кровавое сияние, исходившее изнутри, воспламенившее доспехи, опять ослепило его. Бесчисленные болевые импульсы отдавались в каждой клетке кожи и звенели, пульсировали в такт бешено стучащему сердцу.

Его левая рука была прижата к груди. Он поднял ее. Потом правую; дерево тоже лучилось; оказывается, он может согнуть грубо вытесанные пальцы. С неимоверным усилием откатившись от тела женщины, он оперся о стену пещеры и встал. Поток солнечных лучей заливал все вокруг, проникая в самые темные уголки. Он уловил какое-то движение у входа и двинулся туда.

Это был старик, хоронившийся за уступом скалы. Он все-таки не мог не подглядывать.

Ноданн ухватил его за патлы на загривке и приподнял над землей. Торжествующий смех Бога Солнца походил на рев урагана. Тщедушное тело Айзека Хеннинга шмякнулось на каменный пол рядом с Голдой. Старые кости затрещали, раздался жалобный стон. Женщина пошевелилась, вскинула голову, отупело уставилась сначала на этот мешок с костями, потом поднесла руку к глазам, чтоб защититься от слепящей ауры Аполлона.

Ноданн подошел к ним; его доспехи звенели при каждом шаге. Левой рукой в латной рукавице он схватил старика, а правую, деревянную, объятую пламенем лапищу поднес к искаженному страхом лицу.

– Теперь вы умрете, – сказал Стратег. – Оба.

Старик засмеялся.

Деревянные пальцы, вцепившиеся в плешивый череп, медленно поворачивали его. Смех перешел в пронзительный визг.

– Убей! Убей ее! Но сперва загляни ей внутрь! Загляни…

Ноданн положил конец крикам, оторвав голову от тела, отшвырнув от себя и то, и другое. Голда смотрела на него расширенными глазами, но страха в них не было.

«Загляни внутрь!»

Она подползла в пыли, замешенной кровью; несколько увядших апельсиновых лепестков застряли в ее волосах. Ноданн напряг зрение и разглядел в обширной фирвулажьей утробе двенадцатинедельного зародыша – в половину его мизинца. Здоровый и сильный плод. Мальчик.

– Сын! – выдохнул он. – Наконец-то!

Но как?.. Как могло это случиться под неумолимой, едва ли не смертельной радиацией проклятой звезды, что восемьсот лет смеялась ему в лицо? Всемогущему Стратегу до сих пор удавалось зачать лишь слабые беспомощные создания, и выжили из них всего несколько дочерей.

Он глянул вверх, на вздымающуюся уступами скалу. Потом вниз – на безмятежно спокойную женщину, чьи гены были для него строжайшим табу. Его племя противилось этому смешению еще на далеком Дуате, из-за чего едва не вспыхнула Сумеречная Война. Однако покойный Гомнол, проводя в жизнь свои евгенические схемы, отчаянно ратовал за такое кровосмешение как за скорейший путь к активности.

Возможно ли?

Он в нетерпении потянулся к микроскопическому мозгу, но потом испугался своей теперешней неуклюжести.

– Ты останешься здесь, – сказал он женщине. – Береги моего сына, пока я не приду за ним.

– Ты уходишь? – прошептала Голда.

– Да.

Слезы брызнули у нее из глаз. Она уткнулась лицом в пыль, сотрясаясь от судорожных рыданий. Ноданн поднял скомканный мех и накинул ей на плечи. В ответ она благоговейно коснулась губами зеркально гладкой рукавицы и едва слышно промолвила:

– Там, в углу… твое ружье.

Когда он обнаружил свой Меч и зарядную батарею, то не смог сдержать ликующего крика. Он попробовал выстрелить – оружие не действовало, но наверняка есть способ его починить.

– Прощай, – сказал он ей, закинув за спину Меч. – И запомни: ребенок будет носить имя Тагдал.

– Дагдал, – повторила она, всхлипывая. – Маленький Даг, сын моего Бога!..

Он вышел из пещеры и огляделся. Перед глазами все расплывалось, но он все-таки усмотрел крутой уступ на западном берегу – как раз то, что ему нужно, – и быстрым шагом направился туда. Отмахав километр или два, остановился, почувствовав, что ноги его не держат. Он еще очень слаб, этого следовало ожидать. Придется экономить силы.

В былые дни его творчество могло вызывать молнии и сдвигать с места горы; теперь же его едва хватило, чтобы выпилить посох и опереться на него. Мощный психокинез, некогда поднимавший в воздух пятьдесят конных рыцарей в боевых доспехах, ныне с трудом поддерживал дрожащие колени, пока он карабкался на уступ.

Солнце выглянуло из-за горной гряды за его спиной и нещадно палило в спину. Выбиваясь из сил, он упирался посохом в каменистую тропу и подтягивал наверх свое длинное тело. Пыль из-под сапог забивалась в нос и в глаза. Кусты и деревья по обеим сторонам тропинки источали едкий запах смолы. Назойливое жужжанье насекомых сливалось в ушах с неприятным скрежетом доспехов, составляя режущий слух аккомпанемент его неуклюжим движениям.

«Куда я иду?.. Зачем я здесь?.. Чтобы позвать. Направить своим телепатическое послание о том, что я жив». Выше, еще выше – эта скала станет преградой мыслям. Сквозь нее утратившая остроту внутренняя речь ни за что не пробьется…

Наконец по склону, густо заросшему можжевельником, он взобрался на вершину. Дышалось тут легче: подул ветерок. Отсюда можно окликнуть их… уцелевших братьев и сестер из королевского потомства. Окликнуть и попросить помощи.

Он вышел на открытое место, стал под сосной, заслоняющей его от солнца. У ее подножия еще сохранились пепелище и черные головешки костра, который развела Голда в честь его чудесного спасения. Он глянул вдаль и впервые увидел Новое море, уничтожившее его мир. Оно было не молочно-белое, как прежде мелководная лагуна, а огромное, синее, простирающееся в туманной дымке на север и на юг, насколько видел его ослабевший глаз.

Обеими руками – деревянной и одетой в непробиваемое стекло – Ноданн вцепился в посох, чувствуя, что сейчас упадет. Опустившись на колени, потрясенный представшим ему зрелищем, громко застонал. Разом вернулись воспоминания о накрывшей его гигантской волне, о криках утопающих, о прокатившемся над этой сумятицей хриплом, как воронье карканье, хохоте…

Усевшись под чахлой сосной, он стащил с себя доспехи. В траве, устилавшей каменистую почву, нашел землянику, которой утолил и голод, и жажду. Затем подполз к обрыву и вновь напряг дальнозоркие глаза.

Север. Прежде на Корсике были соляные пустоши, тянувшиеся от оконечностей северных гор до каменистого плато на континенте, где раскинулся небольшой городишко Вар-Меск, ставший благодаря огромным залежам кальцинированной соды в его окрестностях центром стекольной промышленности. Но солончаки теперь затопило, и Керсик стал островом – в полном смысле слова.

Юг. До самой Африки разлилось море; здесь и раньше были самые глубокие участки лагуны.

Восток. Лесистые холмы и долины Керсика.

Запад. Авен…

О Богиня, это действительно он, хотя сразу его и не разглядишь. Полуостров сильно сузился после потопа, однако при желании можно увидеть даже разрушенную, притихшую, бесхозную Мюрию и то, как соленая вода лижет разбитые ступени королевского дворца. Плантации заросли сорняками, антилопы, иноходцы, элладотерии одичали, равно как и жалкие остатки рамапитеков, что бесприютно бродят среди руин, тщетно надеясь, что повелители-тану вновь оживят похолодевшие маленькие торквесы.

Кто же уцелел? К кому взывать?

В мозгу беспорядочно, точно крупинки золота в кубке звездного ликера, крутились вопросы. Кровь стучала в висках, туманной пеленой затягивала глаза.

Позвать на помощь?

«Нет!» – предостерег его внутренний голос.

Но отчего? Отчего инстинкт самосохранения приказывает ему соблюдать осторожность, не обнаруживать себя, пока не окрепнет и окольными путями не выяснит, какие события произошли за те выброшенные из жизни полгода, что он без движения провалялся в керсиканской пещере?

От чего ему прятаться? От кого?

Он потерял сознание, а когда очнулся, то уже твердо знал, что не должен звать братьев и сестер, ориентируясь на слабые телепатические импульсы, коими отмечены координаты городов на материке. Лишь одному живому существу он может открыться, чтобы выведать всю правду о том, что случилось в Многоцветной Земле после потопа. При всей своей слабости он наверняка сумеет передать сообщение на скрытом канале. И призыв его будет услышан вопреки всем доводам здравого смысла.

Больше ему неоткуда ждать помощи.

Из последних сил он выковал в мозгу крохотную, но яркую иглу, предназначенную только для одного ума; и она стрелой пронеслась над Новым морем, пронзив пол-Европы:

«Мерси!»