Текст книги "Клятва воина (Хроники Эйнарина - 2)"

Автор книги: Джульет Энн МакКенна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– Ты учишь хозяек крутить прялки в свое свободное время, а, Отрик? спросил Планир. – Мы все это знаем.

– Лично я знаю только одно: нам необходимо выяснить, как работает эта магия, какова сама основа ее. Только тогда мы сумеем разгадать, как остановить мерзавцев. – Плечи Узары устало поникли.

– Древние, что плавали к Кель Ар'Айену, знали. Именно так назвали они свою колонию, это я могу вам точно сказать. – Отрик наклонился вперед, глаза его сверкали подобно сапфирам. – Они знали достаточно, чтобы разрушить фундамент эфирной магии столь основательно, что эльетиммы остались прикованы к своим бесплодным скалам на тридцать поколений, если не больше. Древние были ее мастерами. Они использовали эту загадочную силу, дабы через тысячи лиг сшивать воедино Империю в течение двадцати поколений! Вряд ли они бы послали людей пересечь океан без самой лучшей магической поддержки, какую могли найти. Нам нужно узнать то, что знали они, поэтому я предлагаю найти их колонию и посмотреть, не оставили ли они каких-нибудь записей, ключей или какой-нибудь незаменимый том по эфирной магии, начиная с ее изначальных принципов, какими бы они там ни были.

Планир шумно вздохнул и откинулся на высокую спинку кресла, сцепив длинные пальцы перед гладко выбритым подбородком.

– Возможно, твоей идеей стоит заняться, мастер Туч.

– Ты хочешь сказать, теперь мне надо вытягивать что-то еще из увеличивающегося клубка полузабытых снов и видений? – застонал Узара.

– Да что здесь такого трудного? – отмахнулся старик.

– А ты хотел бы разгадывать правила Белого Ворона, не имея ни доски, ни половины фигур? – с жаром возразил молодой маг.

– Кого мы можем выделить для поиска в архивах? – перебил их Планир. Мы начнем сопоставлять все упоминания об этой пропавшей колонии в существующих летописях. Это должно дать тебе нить, за которую надо тянуть, чтобы размотать весь клубок, Зар.

– Казуел Девуар, – ответил Узара едва ли не прежде, чем Планир договорил. – Мизаен свидетель, у него есть к этому талант, и, если повезет, я надолго избавлюсь от его занудства.

– Вот уж кто настоящий лизоблюд, да? – презрительно фыркнул Отрик. Однако у малого зоркий глаз на детали, надо отдать ему должное. Так где могут находиться самые лучшие летописи?

– Я собирался отправить мага с визитом к мессиру Д'Олбриоту, задумчиво произнес Планир. – Девуар – тормалинец, не так ли? Вероятно, он хорошо знает там все танцы, чтобы стать надежным посланником, а заодно проведет осторожный обзор тамошних документов.

– Такая работа требует времени, – покачал головой Узара.

– Ну, если эльетиммы явятся прежде, чем мы найдем более, тонкий способ остановить их магию, придется отправить их в Иной мир традиционно – огнем и наводнением. – Ухмылка старого мага больше напоминала жуткий оскал.

– Тогда у Калиона определенно нашлось бы полезное занятие, – сухо заметил Планир.

Городская тюрьма, Релшаз, 30-е поствесны

Не могу сказать, что я проснулся, скорее хаос в моей голове улегся настолько, что я снова начал осознавать себя и свое окружение. А когда осознал, то пожалел, что это произошло.

Руки и ноги болели так, словно меня топтала ломовая упряжка, и сердце на миг сжалось от страха, что я не могу пошевелить ни единой конечностью. Холодная паника отступила, когда я заставил правую руку чуть сдвинуться к глазам, но ощущение было такое, словно я тону в патоке, поэтому я отказался от дальнейших усилий, своими глазами увидев пальцы.

И это тоже было сделать нелегко. Кровь, грязь или вместе то и другое толстым слоем покрывали мое лицо, намертво склеивая ресницы. С болью разлепив веки, я поморгал, но это мало помогло. Непрошеная слеза скатилась по носу, и я поморщился: защипало царапину на переносице. По крайней мере нос теперь не казался сломанным, и я ухитрился пробормотать бессвязную хвалу Дастеннину за эту незначительную милость. Если б нос был сломан, я бы, наверное, задохнулся в собственной крови, чтобы никогда больше не проснуться.

Коварные страхи выползли из тайников ума. Как я дошел до такого состояния? Уж не была ли это падучая? Насколько я знаю, в нашем роду ею никто не страдал, но всякое в жизни бывает. Возможно, тот эльетиммский колдун, что продирался через мой ум, причинил какой-то вред, который теперь выходит наружу. Что, если это начало какой-то ужасной болезни, и я потеряю ноги, зрение, рассудок, буду пускать слюни в овсяную размазню, как тот старик, что жил с дочерью в конце нашей улицы, и черви пожирали его мозги? Не схожу ли я с ума?

Постепенно я стал осознавать, что лежу вниз лицом на грязном полу, а грубая солома больно колет голую кожу. Это не предвещало ничего хорошего. Я глубоко вдохнул, готовясь встать на четвереньки, и чуть не задохнулся от гремучей смеси старой мочи, пота, гниющей еды и грязной соломы. Безжалостный кашель сотрясал мое тело, пока я не отрыгнул желчью, но это вызвало такие свирепые колики в животе, что я бы непременно упал, если б уже не валялся носом в крысином дерьме.

Меня зверски избили, это очевидно. Но кто это сделал и, во имя Даста, зачем? Я лежал, беспомощный, мечтая о воде, и ждал, когда утихнет пожар в легких и ослабнет этот железный обруч вокруг груди. И в то же время отчаянно подхлестывал свои вялые мозги, чтобы осмыслить окружающие меня звуки, так как это не требовало никаких усилий, могущих причинить мне лишнюю боль.

Сначала я слышал только шепот голосов, в основном мужских, но было среди них несколько юношеских или женских. Потом откуда-то донесся лай быстрого релшазского, который и вызвал шарканье босых ног по земляному полу. Кто-то злобно засмеялся, свистнула плеть, щелкая по обнаженной коже, и вслед за щелканьем раздался придушенный стон. А палач продолжал весело смеяться, явно упиваясь своей властью. Где-то недалеко вспыхнул спор, слова потерялись в рычании и непристойностях. Кулаки зачмокали по плоти, со всех сторон одобрительно завопили, подстрекая дерущихся, пока не лязгнула металлическая дверь и ноги в сапогах не протопали внутрь, чтобы прекратить драку. Я открыл глаза и сощурился на фигуры, мелькающие в скудном свете, что сочился сквозь решетку, установленную высоко в стене, и следил, как дубинки разнимают дерущихся, без разбора нанося удары по грязным телам.

Я был в тюрьме. Конечно, это лучше, чем сидеть в эльетиммской темнице или угодить в лапы релшазских уличных грабителей, но как, во имя всего святого, я сюда попал? Я пытался собраться с мыслями. По какой-то непонятной причине я потерял сознание, и следующий из этого вывод был так ужасен, что мурашки побежали у меня по спине, будто черные тараканы. Хотя, кто знает, в таком месте это могли быть и настоящие тараканы. Я заставил себя сосредоточиться – задачка не из легких, учитывая мое изнеможение и массу болей, отвлекающих внимание.

"Ты тормалинец, присягнувший; возьми себя в руки, – ругался я. Лежать в куче грязи, рыдая от жалости, – бесполезное занятие".

Если меня нашли упавшим на улице, то какой-то горожанин мог донести на меня Страже, не так ли? А стража скорее всего решила бы, что я пьян. Из того, что я видел в Релшазе, у меня сложилось впечатление, что пьяных в этом городе оставляют там, где они лежат, но если я загораживал ворота какого-то богача, возможно, Стража бросила меня в камеру протрезветь. Все это выглядело довольно логично, но что я такого сделал, чтобы меня бить, да к тому же ногами? Я прищурился через силу и различил пониже локтя узор сапожных гвоздей. Едва ли я мог стоять, не говоря уж о том, чтобы драться, так зачем избивать меня дальше, бесчувственного?

Стон сорвался с моих губ. Не в силах справиться с отчаянием, я закрыл глаза. Голова закружилась, я опять почувствовал, что ускользаю к теням, но даже не пытался бороться с этим.

Когда я вновь очнулся, в полночной синеве неба мерцали слабые звезды, и Малая луна плыла в вышине, одинокая и недостижимая за совершенно черными прутьями оконной решетки. Продрогший до костей, но слишком одеревеневший, чтобы двигаться, даже если бы тут и было какое-то теплое место, я с тоской уставился на далекие огоньки, пока мои веки снова не сомкнулись.

– Райшед Татель!

Звук собственного имени, искаженный резким релшазским акцентом, пробудил меня к жизни действеннее, чем плеть.

Моя первая попытка ответить сгинула на сухом языке и растрескавшихся губах. Я сглотнул, морщась от мерзкого вкуса во рту, и закашлялся. Все мои ушибы разом проснулись и заныли, закололи, стараясь превзойти друг друга, и я едва не задохнулся от боли.

– Тут! – просипел я и встал, превозмогая боль.

– Выходи.

Я торопливо потер глаза, чтобы разлепить их, и моргнул, увидев в дверях здоровяка в грубом, испачканном мундире. Сквозь решетку в стене лился утренний свет, озаряя широкую камеру, каменные стены и наклонный пол с открытым стоком. Вонь стояла такая, что кошка задохнулась бы. У стен горбились люди, некоторые спали на ревниво оберегаемых кучах соломы, кое-кто был в лохмотьях, но большинство – раздеты, и все с синяками и ранами, свежими и заживающими. Если я выглядел так же, как любой из них, то был в худшем состоянии, чем думал.

– Шевелись! – прорычал стражник, угрожающе вздымая короткую палку.

Я не нуждался в повторении приказа, поэтому смирно поковылял за тюремщиком на ватных ногах, твердо решив не давать ему повода ударить меня, которого тот явно искал.

Мы пересекли узкий двор, и он втолкнул меня в голую побеленную комнату. Закрыв за собой дверь, тюремщик привалился к ней и с жадным любопытством на покрытой гнойниками роже уставился на мою посетительницу.

– Доброе утро, Райшед.

Меллита чинно сидела на грубой скамье. Сегодня из-под ее верхней юбки не выглядывало кружево, а крепким сапогам была не страшна любая грязь под ногами. Рядом с чародейкой стояла плетеная тростниковая корзина с крышкой, но больше всего меня умилил непринужденный вид этой женщины.

– Доброе утро, сударыня.

Я задрал подбородок, стараясь не думать о том, что стою перед ней в чем мать родила. Хорошо, хоть под грязью не будет заметно румянца, если я случайно и покраснею.

– Сядь. Что, во имя Тримона, ты сотворил? – Меллита заговорила на беглом тормейлском диалекте, за которым стражник едва мог угнаться, и гнев сверкнул в ее серых глазах.

– Не понимаю, о чем ты, – заявил я, пожав плечами. Слабое недоумение углубило морщинки вокруг ее глаз.

– Последнее, что я помню, это как теряю сознание на улице в квартале кузнецов, – прошипел я. – Что привело меня сюда?

– Ты пытался украсть ценный старинный браслет из аукционного зала. Меллита покачала головой, будто сама с трудом в это верила. – По-видимому, ты просто вошел, взял его и собирался уйти. Когда антиквар хотел остановить тебя, ты стал драться с ним, но к тому времени его помощник послал за Стражей. Понадобились пятеро, чтобы утихомирить тебя. Ты сильно пострадал?

– Кости не сломаны. Кто бы ни бил меня, он знал, что делает.

Меллита осмотрела мои синяки и рваные раны и полезла в корзину.

– Мазь из тысячелистника. – Она вложила горшочек мне в руку.

Но мне сейчас было не до него.

– Это какая-то бессмыслица. Не стал бы я никого грабить средь бела дня. Да и зачем грабить, когда в мешочке у Шива хватит денег, чтобы купить все, что бы ему там ни приглянулось?

– Всему должно быть объяснение. – Меллита внимательно посмотрела на меня. – Как насчет эльетиммов? Возможно, по какой-то причине они захотели убрать тебя с доски? Ты уже сталкивался с их атаками на твой ум. Мог это быть один из их трюков?

Я решительно покачал головой и лишь потом задумался над ее словами.

– Нет, – медленно выговорил я после долгого молчания. – Ледяные Люди... То определенно было нападение извне, кто-то прокладывал дорогу в мою голову и захватывал мои мозги. А это... Я просто потерял себя, все расползалось по швам...

Я невольно задрожал от ужаса, и Меллита, наклонясь вперед, взяла меня за руку.

– Все хорошо, я с тобой.

Она говорила как мать, прогоняющая ночной кошмар, но ее пожатие было ободряющим и придало мне сил.

– Как ты меня нашла?

– Это было нелегко. – Едва заметная улыбка смягчила беспокойство в ее глазах.

– А когда ты меня вытащишь? – Наконец-то я начал схватывать суть.

– Я не могу тебя вытащить, – мрачно ответила Меллита. – Во всяком случае, не сегодня.

Я уставился на нее.

– Но ты ведь должна знать, кому заплатить?

– Все не так просто. – В ее голосе сквозило раздражение. – У нас назначены выборы на следующее полнолуние Большой. Некоторые кандидаты подняли шум по поводу непомерной продажности нынешних членов Магистрата, поэтому никто и слушать ничего не будет, пока не подсчитают голоса.

– Ты говоришь, избранный чиновник не хочет брать взятку? – Я недоверчиво покачал головой. – Релшазские собаки не едят дармовую колбасу? Предложи больше, вот и все. Мессир вернет тебе эти деньги.

– Дело не в деньгах. Что бы вы, тормалинцы, ни думали, но наши выборы производят иногда честных и преданных делу членов Магистрата. И мы считаем, что это лучше, чем прибивать всех к месту арендами и заступничеством патронов ради выгоды тех, кому посчастливилось родиться у нужных родителей. И это именно та вещь, которую рационалисты, на мой взгляд, поняли совершенно правильно.

– Прости.

Я закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. Пока что Меллита единственный человек, который может мне помочь, и ее ни в коем случае нельзя отталкивать. К чему так выходить из себя!

– И что теперь со мной будет?

– Послезавтра тебя продадут на открытом аукционе рабов. – Меллита подняла крышку своей корзины. – Вот, я принесла тебе одежду, кое-какую еду и воду. Еще я заплатила тюремщику, чтобы перевел тебя в лучшую камеру. Внутри сыра деньги, если понадобится кого подмазать или купить еду, прежде чем я смогу прислать тебе еще. Где же мазь? Ах да, я дала ее тебе...

Меллита продолжала говорить, но ее слова слились в одно бессмысленное бормотание. Я ошеломленно уставился на противоположную стену. Это действительно глупо, но я даже не подумал о подобной торговле, что является, в конце концов, одним из главных фундаментов релшазского богатства, – покупке и продаже рабов.

Мы в Тормалине уже с горсть поколений не торгуем рабами, для нас это пройденный этап. Но каладрийские лорды никогда не упустят возможности получить причитающееся с должника за счет его тела, а в некоторых случаях и за счет тел его жены и детей. Неплательщики могут проснуться однажды утром и обнаружить, что с них уже снимают мерку для железного ошейника. Затем либо продают прежнему соседу для работы на полях, либо заставляют ковылять по дороге в Релшаз – в зависимости от цен. Лескарские герцоги тоже часто бывают на этом рынке ради двух сотен теплых тел – теперь они смогут снять быстрый урожай вина или хлеба с любой земли, что пару сезонов избегала сражений, и продать его за надежные тормалинские кроны либо каладрийские звезды. С другой стороны, они смогут возместить свои расходы в конце боевых сезонов, продавая пленников, которых удастся захватить, – у тех бедолаг нет богатой родни, готовой заплатить выкуп. Релшаз забирает их всех и продает с прибылью, обычно в Алдабреши, где они живут несколько жалких лет, прикованные к галерам или гнущие спину на каком-нибудь острове, Тримон знает где.

– Тебе придется заплатить, сколько потребуется, чтобы вытащить меня при продаже, – вмешался я в подробное объяснение Меллиты ее соглашения с тюремщиком.

– Конечно, я сделаю все возможное... – Чародейка даже немного оскорбилась.

– Предлагай, сколько нужно, – настаивал я. – Мессир отдаст долг, поверь мне.

– Я верю. Постарайся не беспокоиться. А когда выйдешь отсюда, мы разберемся в том, что случилось, и найдем ответы.

Меллита говорила точь-в-точь как моя мать, когда утешала меня после пропажи щенка. Но и тогда, и сейчас все утешения были напрасны. Бедный щенок убежал в гавань, где, роясь в отбросах вокруг краболовных лодок, свалился в воду и утонул.

Стражник что-то прорычал. Меллита ответила гневным упреком, но все же встала, суя узел мне в руки.

– Держись, мы вытащим тебя при продаже.

– Узнай, нет ли у Шива каких идей! – крикнул я через плечо, в то время как стражник выталкивал меня за дверь, больно тыча палкой в почки.

Воняющий чем-то прогорклым тюремщик провел меня через пару дворов к другому крылу тюрьмы. Деньги Меллиты купили мне комковатый тюфяк, набитый грубой шелухой, в камере на втором этаже с деревянным полом и горстью других узников. Я осторожно сел спиной к стене и развязал узел; верхний слой оказался простой льняной рубахой и парой старых штанов. Судя по одеянию моих сокамерников, ничего другого здесь не дозволялось. Изношенное полотенце было обернуто вокруг кожаной бутылки с водой, свежего хлеба и кремово-желтого сыра. Его острый запах подсказал мне, что я действительно проголодался. Смочив уголок полотенца, я кое-как счистил грязь с лица и рук, но на этом остановился. Вода будет нужна для питья, чтобы не подцепить тюремную лихорадку из той жидкости, что будут давать нам тюремщики. Съеденная половина хлеба придала мне мужества, и в одежде я сразу ощутил себя не столь уязвимым.

Несколько узников разглядывали меня, кто с большим, кто с меньшим любопытством. Я встретил их взгляды без вызова, но с достаточной непреклонностью, чтобы они первыми опустили глаза. Убедившись, что за мной не наблюдают, я на ощупь вынул пакетик вощеной бумаги, вплавленный сыр, и сунул его в штаны. После чего медленно осмотрел своих товарищей по несчастью, стараясь не ловить ничьих взглядов и не смотреть ни на кого слишком долго, чтобы не спровоцировать драку. Остальные узники сидели на своих тюфяках или глазели в зарешеченное окно. Большинство были немногим старше меня и довольно упитанные, с лицами, обветренными от жизни под открытым небом. Никто не разговаривал, поэтому я не мог определить, откуда они родом, но так как я не собирался здесь засиживаться, то не видел никакой пользы в завязывании знакомств.

Двое самых молодых упорно кашляли – тихий, но без конца повторяющийся звук уже стал надоедать. Казалось, их прогнали в дальний конец камеры, мой тюфяк и еще одно пустое место отделяли их от остальных узников. Я покосился на них, раздумывая, как подальше отодвинуться, прежде чем мой сосед с другой стороны начнет возражать?

"Держись стойко, будь терпелив, и Меллита вытащит тебя", – строго наказал я себе. Если я не буду ни с кем общаться и делиться чашкой или чем-то еще, то, возможно, зараза обойдет меня стороной.

Где-то пробили куранты, хорошо слышные через незастекленное окно. К моему большому удивлению, пошел только третий час. Я вздохнул. Очевидно, это будут долгие и томительные два дня.

Небо заволокло тучами, по черепичной крыше дробно забарабанил дождь. Появился другой тюремщик с подносом деревянных мисок, наполненных ячменной кашей. Все миски были покрыты мерзкой коркой из остатков старых каш, v над каждой жадно кружили мухи. Я оставил свою нетронутой, успокоив ворчащий желудок краюхой хлеба с сыром.

Лучше голод, чем понос, рассудил я. Кроме того, чем меньше я буду есть, тем реже мне придется навещать зловонные глиняные горшки у дальней стены: один – для испражнений, чтобы продавать на удобрения, второй – для мочи, чтобы продавать на отбеливатель, брезгливо кривясь, предположил я. Уж кто-кто, а релшазцы из всего найдут способ делать деньги.

После обеда нас ждало развлечение. Пришли двое стражников с хлыстами и согнали всех к окну смотреть на казнь. Потребовалось десять человек, чтобы выволочь дюжего преступника во двор и привязать к раме; он осыпал их непристойной бранью, пока кожаный кляп не заткнул ему рот. В этот момент слезы потекли по зверскому лицу, уже красному и залитому кровью еще до того, как стражники тянули жребий, кому поворачивать колесо, чтобы раздавить осужденному горло.

Я не следил за казнью, ибо с лихвой навидался смертей, чтобы извлечь из них хоть какой-нибудь новый урок. Вместо этого я разглядывал другие окна в высоких зданиях вокруг двора. В самых нижних этажах, по-видимому, располагались камеры, вроде той, где я очнулся: грязные, исхудалые лица со спутанными волосами прижимались к прутьям. Их было много, и все жаждали увидеть представление. На верхних этажах прилично одетые мужчины и женщины смотрели вниз, одни неохотно, другие с немым ужасом. Интересно, сколько они платят за приличную еду и чистоту? Вероятно, больше, чем платили бы, живи они в самом дорогом трактире, которым может похвастаться этот город.

Как только стражники позволили, я вернулся на свой тюфяк.

– Что он натворил? – спросил кто-то из моих сокамерников, потирая рукой пепельное лицо.

Тюремщик нахмурился.

– Насиловал и убивал маленьких девочек.

Меня порадовало, что все в камере скорчили гримасы или сплюнули от искреннего отвращения. Возможно, здесь будет все же безопасно заснуть.

К тому времени, когда наступил вечер, я уже скучал до безумия. Пытался делать какие-то упражнения, чтобы размять ушибленные конечности, но это привлекло всеобщее внимание, и я очень скоро остановился. Доел остатки хлеба и сыра, рассудив, что, пока я сплю, их все равно украдут. Наше окно было обращено на запад, и после ухода дождевых туч мы увидели последние лучи солнца. Глядя, как черные тени от прутьев медленно ползут по растрескавшейся штукатурке, я сам не заметил, как задремал. Я не мог засыпать так рано с тех летних вечеров, когда моя мать загоняла Мисталя, Китрию и меня в постель, а мы хором протестовали, убеждая ее, что еще светло и что это нечестно: почему Хенси и Риднеру позволено не ложиться спать?

Я проснулся в рассветном холоде утра с ощущением, будто что-то не так. И вдруг понял: кашель прекратился. Я рывком сел и глянул на больных. Один лежал совсем неподвижно – остекленевшие глаза уставились в потолок, на сером лице выделялись почерневшие губы. Второй лежал пластом напротив. Его кожа казалась синеватой, но грудь еще слабо вздымалась, и жилка билась на шее, когда дыхание булькало у него в легких.

Мое резкое движение разбудило еще двоих узников. Один пошел колотить в дверь, ревом призывая тюремщика. Прибыли двое угрюмых верзил; они выволокли труп и больного с одинаковым равнодушием, а их грязные тюфяки остались в камере. Я содрогнулся, надеясь, что никто не умер ни от чего заразного.

Пожалуй, тот день было труднее выдержать, чем первый. Я всегда плохо переносил бездействие и хотя продолжал твердить себе, что надо сохранять спокойствие, что Дастеннин посылает рыбу терпеливому и что я бывал в худших местах, чем нынешнее, – к концу дня все это звучало, увы, неубедительно. Единственным худшим местом, которое я смог припомнить, была эльетиммская темница, но там со мной хотя бы находились люди, с которыми я мог поговорить, там у меня имелись поддержка Айтена, магия Шива и таланты Ливак по вскрытию замков в качестве основы для побега. Это навело меня на мысли о других. Хотелось надеяться, что у них есть план, как обеспечить мою покупку на торгах, но меня беспокоило, не сделали ли эльетиммы новый ход, пока я торчу здесь. Наконец я пришел к выводу, что больше всего в моем нынешнем положении ненавижу не место, в котором я оказался, а необходимость полагаться на других людей и уповать на успешное вызволение. Все это, разумеется, нисколько не улучшило мое душевное состояние.

Я вспоминал куплеты одной бесконечной солурской баллады о тупоголовом дворянине, спасающем глупую девицу, у которой волос больше, чем мозгов, когда дверь распахнулась, впустив двух стражников и хорошо одетого человека с книгой под мышкой и ароматическим шариком, который он держал у самого носа. Этому шарику я позавидовал больше, чем его начищенным сапогам. Чиновник оглядел комнату и начал с ближайшего к двери, коим оказался я. Смерив меня взглядом, он кивнул стражнику.

– Раздень его.

Я предпочел упредить стражника и сам скинул рубаху и штаны, незаметно сунув деньги Меллиты под одежду. Человек с шариком осмотрел меня с головы до пят и снова кивнул; на этот раз стражник схватил мою челюсть, чтобы показать ему мои зубы. Рука тюремщика смердела, и, сглотнув, я широко открыл рот, чтобы у этого мерзавца не было повода сунуть свой грязный палец мне в рот. А если б засунул, то я бы его, наверное, откусил, чего бы мне это ни стоило.

Чиновник сосчитал мои зубы, сделал пометку в своем гроссбухе, а затем посмотрел мне в глаза.

– У тебя есть какие-нибудь навыки? – спросил он на сносном тормалинском.

Я спешно стал раскидывать мозгами. Что лучше сказать? Не хотелось слишком вздувать мою цену для Меллиты, но в равной мере не хотелось и оказаться проданным в упряжке из десяти полевых рабов первому же покупателю.

– Воин, – отчеканил я.

Он пожал плечами, сделал еще одну пометку и пошел к следующему узнику. Я потянулся за одеждой, но, поймав грозный взгляд надзирателя, просто сел и стал ждать, что будет дальше. По мере того как чиновник обходил камеру, выяснилось, что я нахожусь в компании двух портовых грузчиков, посыльного у торговца шелком и бархатом, клерка, двух сборщиков арендной платы, гончара и пастуха. Один Дастеннин знает, как они все очутились здесь. Когда опрос закончился, нас, по-прежнему нагих, вытолкали в коридор и погнали вниз, к концу длинной очереди из других горемык, коим предстояло войти в длинное низкое здание в дальнем конце тюремной территории. Чуть поодаль выстраивалась другая очередь, выводимая из женских камер, что немного скрасило ожидание. Я посочувствовал некоторым женщинам, вероятно, попавшим сюда безвинными. Они тщетно пытались прикрыть наготу руками и волосами, к ногам многих узниц жались дети, и глаза у всех были пусты от горя. Иные явно проходили через это раньше – они дерзко поглядывали на мужчин, тыкали пальцем и откровенно хихикали. Одна нахалка поймала мой взгляд и медленно подмигнула, но я заметил на ее ладони выжженное клеймо шлюхи, крадущей у своих клиентов, и не стал ей отвечать.

Очередь продвигалась. Стражники с дубинками впихнули нас в дверь, и я оказался перед длинной глубокой ванной, точь-в-точь такой, как в имении мессира на холмах, в которой моют овец. Стражники орудовали своими палками как пастушьими посохами, поэтому я сам прыгнул в ванну, не дожидаясь, когда меня толкнут. В вонючей пенистой воде плавала грязная солома, но мне было все равно, я тер себя и тер, игнорируя жжение от ран и царапин, к коим присоединились теперь многочисленные укусы насекомых. Потом я вышел в дальнем конце, а человек в длинной тунике равнодушно подтолкнул меня дальше, к скамье, и взялся за ножницы. В общем и целом, я получил теперь неплохое представление о том, каково быть бараном, коего готовят к рынку.

Нас снова выгнали во двор, уже через другую дверь, и воздух холодил мою остриженную голову. Бесплатная стрижка – это, конечно, хорошо, но я бы предпочел заплатить цирюльнику и получить вдобавок приличное бритье. Я потер рукой щетину на подбородке – она уже отросла до той стадии, когда и колется, и чешется. Боюсь, даже родная мать не узнала бы меня в эту минуту.

Скот, пригоняемый с гор на продажу у нас дома, моют, если ему повезет, затем его взвешивают до тех пор, пока вода в шерсти еще прибавит весу. Релшазцы, по-видимому, действовали тем же путем. Эта очередь медленно продвигалась к весам, вроде тех, на которых в гаванях взвешивают мешки. Двое тюремщиков перетаскивали здоровенные гири, а другая пара подсчитывала, сверяясь с каким-то гроссбухом, и что-то царапала на ярлыках, привязываемых на шею каждого барана. Я покосился на свой ярлык, но веревка была слишком короткая, и он висел под самым подбородком. Почему-то из всего случившегося именно это разозлило меня в большей степени.

На обратном пути в камеру стражник передал мне сверток от Меллиты. Его явно разворачивали, но она положила достаточно хлеба и сыра, дабы и мне что-то осталось, после того как стражники забрали что хотели. Это был единственный отрадный момент за весь день. Мои деньги из тюфяка исчезли, и, по мере того как солнце постепенно уходило из окна, мне пришлось прилагать усилия, чтобы не пасть духом. Несмотря на все попытки отстраниться от событий, над которыми я был не властен, я не мог не чувствовать себя униженным. Но дело было не в наготе и не в безличном обращении со мной как с товаром. Причина крылась в том, как был снова захвачен мой ум.

Что-то вынудило меня потерять сознание, что-то вынудило совершить столь нехарактерный для меня поступок, а я даже не мог вспомнить, что это было. Если б я знал, кого винить, я мог бы хоть злиться на них, но даже в этом я не был уверен. Были ли то эльетиммы? Если да, то чего они пытались добиться? Задавая себе эти вопросы, я невольно забеспокоился: а не случится ли это снова? Разум потеряется в тенях, тело окажется во власти тех, кто будет проходить мимо, и любой сможет меня ограбить или даже убить... Я почувствовал, что дрожу от ужаса, и неимоверной концентрацией воли заставил себя прогнать эти мысли.

Темнота за решеткой сгущалась. Подул ветерок, и слабый привкус соли в нем напомнил мне о доме. Смогу ли я объяснить это мессиру? Как ни рассказывай сию историю, все равно будешь выглядеть растяпой. Мне никогда не нравились оправдания, которые начинались словами: "Я не мог этого избежать..." Закипая от досады, я старался придумать что-то более убедительное – тщетно. Когда придется давать отчет, моя гордость получит трепку похлеще той, что досталась моему телу, мрачно понял я. А мои надежды перейти от присягнувшего к избранному полетят прямиком в нужник.

Я посмотрел на звезды. Ливак – женщина умная, она не обвинит меня в том, что случилось, но как же не хотелось выглядеть перед ней этаким маскарадным шутом! Я шепотом выругался и вздохнул, тщетно ища первый проблеск рассвета, освещающий небо. Со мной никогда бы этого не случилось, если б те проклятые маги не втянули мессира в свои дурацкие планы. Я насупился в темноте. Почему Шив с Меллитой и Вилтредом не могут вытащить меня отсюда? Если верить балладам, которые кормят менестрелей, разве маги не умеют проходить сквозь стены, становиться невидимыми, насылать сон на стражников? Что они делают, пока я торчу здесь, рискуя получить кол в зад или подхватить тюремную лихорадку?

"Какой им смысл тебя выкрадывать? Ведь это будет все равно что побег, – строго осадил я себя. – Рассуждай здраво, глупец. Не прошло бы и часа, как Стража привязала бы все паромы и стала переворачивать город".

Разбудили меня вошедшие стражники. Они быстро подняли всех и согнали по лестнице во двор, где на каждого узника надевали кандалы с пропущенной через них общей цепью, чтобы соединить всех вместе. Осознание того, что я буду закован как преступник, наполнило меня внезапной яростью. Я непроизвольно отдернул руки, осыпая стражника бранью. Тот врезал мне по лицу и разбил губу. Еще больше взъярившись, я потянулся к гаду, но рухнул от удара дубинкой по бедру. Боль привела меня в чувство. Когда мне наконец удалось подняться, я стиснул зубы и кротко покорился оковам.