Текст книги "Серебряная богиня"
Автор книги: Джудит Крэнц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Покажите мне их, пожалуйста, покажите…
– Сию минуту, мамаша, а сейчас постарайтесь расслабиться.
Аллар приказал двоим медсестрам сделать Франческе переливание крови в обе руки. Она уже была близка к шоко-ковому состоянию, но переливание крови и введение фибриногенов очень скоро привели к безопасным показателям частоту ее пульса и кровяное давление. Убедившись, что состояние его пациентки стабилизировалось, доктор Аллар велел доктору Ромбасу поднести близнецов к родильному столу. Глаза обеих девочек были плотно закрыты, кулачки крепко сжаты. На голове у одной из них белокурые волосы уже подсохли и начали кудрявиться, а у другой были все еще влажные.
Девочек завернули в белые мягкие фланелевые пеленки. Франческа, слабая, но взволнованная, внимательно разглядывала их, испытывая при этом такое изумление, которого никогда не знала прежде. Превращение этих созданий, с которыми она чувствовала полнейшую внутреннюю связь, пока носила их в своем лоне, в двух крошечных человечков, способных уже самостоятельно зажмуривать глазки и сжимать кулачки, реагируя таким образом на этот залитый ярким светом мир, в котором они вдруг очутились, было столь поразительным и ошеломляющим, что Франческа не могла охватить умом подобное чудо и воспринимала его чисто эмоционально.
– Они обе совершенно одинаковые, доктор?
– Да, но вторая девочка весит меньше первой. Вот эта, – ответил он, указывая на меньшую из близнецов, – должна сразу отправится в инкубатор и оставаться там, пока не наберет достаточный вес. Но в остальном – полный порядок, мы уже проверили все пальчики на руках и ногах.
– Слава богу! – прошептала Франческа.
– Теперь, мамаша, вам надо отдохнуть.
– Скажите моему мужу… Он, должно быть, ждет не дождется.
Когда утомленный Аллар вошел в приемную, где ждал его Стах, то обнаружил Валенского спящим сидя: он уткнулся лбом в стекло окна, в которое до того не отрываясь смотрел невидящим взором всю долгую ночь. Доктор Аллар минутку постоял за спиной спавшего, а затем со вздохом легонько тронул Стаха за плечо. Князь мгновенно проснулся.
– Говорите!
– У вас две дочери. Мадам чувствует себя хорошо, но очень устала.
Стах диким взором уставился на доктора, ожидая совсем другого сообщения. Его твердая уверенность, что родятся мальчики, была разрушена столь безжалостно, что он оказался не в состоянии вымолвить ни единого слова. Помолчав немного, доктор мягко ответил на тот незаданный вопрос, которым встретил бы его любой другой мужчина на месте Стаха.
– Одна из ваших дочерей в отличном состоянии, но что касается другой…
Стах наконец обрел дар речи:
– Так что там с другой? Говорите!
– Перед рождением второго ребенка возникли медицинские проблемы. Плацента отделилась от матки как раз перед появлением младенца на свет, у мадам началось внутреннее кровотечение.
Стах отшатнулся и привалился к стене.
– Итак, ребенок умер. Вы можете сказать мне об этом, доктор.
– Нет, ребенок жив, но я обязан предупредить вас, что девочка в тяжелом состоянии. Она очень мала, всего четыре фунта и две унции, a placentae abruptio – отделение плаценты – и наличие микония в плацентной жидкости дают нам основание опасаться, что на какое-то время снабжение ее мозга кислородом было нарушено. Мы действовали предельно быстро, князь, но прошло от четырех до, возможно, пяти с половиной минут, пока мы сумели извлечь ребенка.
– Что вы хотите этим сказать, доктор? Говорите сразу.
– Есть вероятность, точнее, можно с уверенностью полагать, что мозг ребенка поврежден.
– Повреждение мозга? Что это значит? О чем, черт возьми, идет речь? – Стах схватил доктора, словно собираясь трясти его за плечи, но внезапно уронил руки. – Простите меня.
– Пока рано говорить определенно. О размерах повреждений нельзя сказать до проведения тщательного обследования ребенка.
– Как скоро вы будете это знать? Когда вы сможете обследовать… эту другую?
– Как только она достаточно окрепнет. Но все же, в целях предосторожности, ее следует окрестить. Какое имя вы собираетесь дать ей, князь?
– Мне наплевать!
– Князь Валенский! Успокойтесь! Нельзя терять надежду. И потом, у вас в любом случае есть одна превосходная, совершенно здоровая дочь. Не хотите ли взглянуть на нее? Она – в детской. У нее вес пять фунтов десять унций, так что нет никакой нужды помещать ее в инкубатор. Хотите навестить ее прямо сейчас?
– Нет! – не задумываясь ответил Стах. Он был уверен, что не способен сейчас взглянуть ни на одного ребенка.
Доктор проницательным взглядом посмотрел на него: такой ответ он слышал далеко не в первый раз.
– Мой вам совет, – добродушно сказал он, – поезжайте домой, поспите немного, а потом возвращайтесь навестить княгиню. Вы провели целую ночь без сна и пребывали в колоссальном нервном напряжении. А когда вы вернетесь, маленькие княжны тоже уже, без сомнения, проснутся.
– Не сомневаюсь.
Стах повернулся, чтобы уйти, но потом обернулся и сказал тоном, в котором ясно слышался скрытый вопрос:
– Я уверен, вы сделали все, что в ваших силах.
– Конечно, князь, но есть вещи, против которых мы бессильны.
Стах продолжал пристально смотреть на него. Маленький доктор застыл на месте, глубоко уязвленный тем, что кто-то посмел усомниться в его профессионализме.
– В природе бывают несчастные случаи, с которыми человеческий опыт и знания не в состоянии справиться, и нам остается только одно – спасать то, что можно спасти.
– Спасать? – повторил Стах с таким видом, будто ему никогда прежде не доводилось слышать это слово.
Какое это имеет к нему отношение? В его жизни не было случая, чтобы он оказался не на высоте, о каком таком спасении может идти речь?
– До свидания, доктор.
На опасной скорости подъехав к дому и не обратив внимания на столпившихся у парадного подъезда слуг, он погнал машину дальше, к конюшням. Там он выпрыгнул из автомобиля, вбежал в стойло и вскочил на спину первой попавшейся лошади. Грум, увидевший хозяина, готового ускакать без седла, подбежал к Стаху и громко крикнул:
– Князь, как там близнецы и княгиня?
– С княгиней все в порядке. Ребенок всего один. Девочка. А теперь – к черту, прочь с дороги.
Стах ударил пятками в бока лошади и вцепился руками ей в гриву – этот приказ был понятнее всяких слов обученному животному. Лошадь, сразу пришедшая в такое же возбуждение, как и ее хозяин, протяжно заржала и бешеным галопом понесла Стаха в сторону холмов, будто сам дьявол гнался за ними по пятам.
5
Прошел апрель 1952 года, а за ним и май, но Франческа Валенская и ее дочери-близнецы с самого дня их преждевременного появления на свет по-прежнему оставались в клинике доктора Анри Аллара. Однажды, в конце июня, медсестра принесла Маргариту, родившуюся первой, в комнату матери для первого из двух обычных ежедневных свиданий. Медсестра Анни бросила короткий взгляд на равнодушную ко всему женщину, как всегда, неподвижно, с застывшим лицом сидевшую в кресле. Анни давно надоели эти ненужные монотонные посещения. На первых порах она, подобно другим сотрудникам клиники, была заинтригована слухами о столь необычной очаровательной пациентке, а теперь, так же, как и все, научилась видеть в ней рядовой медицинский прецедент. Княгиня Валенская ни на секунду не проявляла интереса к своим детям и никогда не говорила о них, совершенно не обращала внимания и на самое себя, хотя физически была в состоянии следить за собой. Она покидала постель только тогда, когда две сиделки, поддерживая ее, впрочем несопротивлявшуюся, с двух сторон под локти, водили по маленькому зимнему саду, смежному с ее светлой, солнечной комнатой.
Послеродовая депрессия во всех ее печальных проявлениях не представляла ничего нового для персонала клиники. Бедняжка, сочувствовали они Франческе, но даже врачи не знали, как лечить таких больных. Порой они выздоравливали сами по себе, а иногда – пожизненно оставались в таком состоянии.
Сестра Анни кивком приветствовала сиделку, вязавшую что-то, сидя в уголке.
– Вы можете передохнуть. Раз я буду тут с ребенком, то, думаю, нет никакой надобности нам обеим здесь околачиваться, верно?
– Конечно. Она все молчит, как обычно.
Стоял особенно теплый, солнечный день. Привычным жестом уложив маленькую Маргариту на сгиб руки, сестра Анни широко распахнула окна и отдернула занавески, чтобы впустить в комнату свежий, пахнувший цветами воздух. Потом она опустилась в кресле рядом с Франческой и десять минут спустя, длившихся в привычной тишине, задремала.
В комнату залетела божья коровка, опустилась на лоб ребенка, прямо между глаз, напомнив о кастовой метке у индианок. Дремавшая с полуоткрытыми глазами сестра не обратила внимания на насекомое, а Франческа тупо смотрела на нее и ребенка безо всякого интереса. Однако каким-то краешком сознания юная мать, сама того не понимал, все же надеялась, что сестра смахнет божью коровку. Прошло несколько минут. Сестра безмятежно посапывала, а насекомое разгуливало по лицу ребенка, пока наконец не заползло в глазную впадину и не уселось поблизости от нижней кромки ресниц. «Слишком близко, опасно близко», – мелькнуло в затуманенном мозгу Франчески, и она протянула дрожащий палец к ребенку, чтобы смахнуть божью коровку. Впервые дотронувшись до дочери, она ощутила поразительную гладкость ее кожи, уловила биение жизни под ней. Глаза ребенка широко распахнулись, и Франческа увидела, что они такие же черные, как у нее самой. Она осторожно провела одним пальцем по ее почти незаметным светлым бровям, а потом потрогала выбившийся из-под чепчика локон.
– Можно мне… могу я подержать ее? – прошептала Франческа, обращаясь к дремавшей сестре, но та продолжала спать, не слыша ее.
– Сестра! – тихо позвала Франческа, но лишь храп послышался в ответ. – Сестра! – Ее голос окреп и прозвучал громче. Заслышав самое себя, она вдруг ощутила, как что-то сдвинулось у нее внутри, будто свалился какой-то тяжелый груз. – О боже, боже! – громко сказала она, перебирая локоны дочери ожившими пальцами. – Сестра, дайте мне моего ребенка!
Сестра проснулась, испуганная и взволнованная, и покрепче прижала к себе младенца.
– Что? Что?! – пробормотала она. – Подождите, постойте, я позову доктора… – Сестра вскочила на ноги и попятилась.
– Идите сюда, – властно приказала Франческа. – Я хочу взять ее на руки. Сейчас же. Немедленно отдайте мне моего ребенка. У нее на глазу сидела божья коровка! – укоризненно добавила она.
Франческа поднялась с кресла и выпрямилась во весь рост, ожившая и величественная, словно перед объективом камеры. Неожиданно, будто джинн, выпущенный из бутылки, перед сестрой возникла Франческа Вернон, знаменитая кинозвезда, повелительным жестом протягивавшая к ней обе руки.
Сестра внимательно посмотрела на нее, но не испугалась.
– Извините, мадам, но я не могу позволить вам этого. Я получила самые жесткие указания все время держать малютку самой.
Облик женщины, стоявшей перед ней, не опуская протянутых рук, вновь изменился. Теперь, вне всякого сомнения, это была княгиня Валенская собственной персоной, не привыкшая к неповиновению, ни в чем не знавшая отказа, дама, которой все дозволено.
– Позовите сию минуту доктора Аллара! – Голос Франчески, еще хрипловатый, но уверенный, заполнил помещение. – Мы сейчас разберемся со всем этим вздором!
Доктору Аллару потребовались считанные минуты, чтобы добраться до комнаты Франчески. Он вбежал и застыл на месте как вкопанный при виде женщины, снова величавой и прекрасной, которая изголодавшимся взглядом, словно черная пантера, изготовившаяся к прыжку, неотрывно смотрела на своего ребенка. Возбужденная выбросом адреналина в кровь, она кружила вокруг перепуганной, но остававшейся непреклонной медсестры.
Мягко, тщательно скрывая волнение, охватившее его, доктор проговорил:
– Ну, мамаша, мы, кажется, пошли на поправку? И начали заводить себе друзей?
– Доктор Аллар, что здесь происходит? Эта сумасшедшая отказывается отдать мне моего собственного ребенка!
– Сестра Анни, вы можете передать Маргариту ее матери. И не оставите ли вы нас на минуту?
Сестра молча протянула ребенка матери и вышла. Маленькую Маргариту пеленали свободно, в мягкие пеленки; выпростанные из фланели крошечные, едва-едва начавшие полнеть ручки и ножки весело сучили, словно малышка радовалась солнечному теплу и слабому ветерку. Девочка была необыкновенно хороша собой, просто прелесть, совсем малюсенькая, но с уже вполне определившимися чертами лица, и даже усталые врачи и сестры обязательно задерживались, проходя мимо колыбельки, чтобы полюбоваться этим созданием.
Доктор Аллар внимательно следил за Франческой, вглядывавшейся в глаза дочери.
– Кто ты? – спросила она.
Привлеченная человеческим голосом, Маргарита перестала оглядываться по сторонам и посмотрела прямо в лицо матери, а потом, к немалому ее изумлению, улыбнулась.
– Она мне улыбнулась, доктор!
– Ну конечно же.
– Доктор, что это за вздор насчет того, что меня нельзя оставлять одну с ребенком? Я просто не в состоянии понять это.
– Вы плохо себя чувствовали, княгиня, и до сегодняшнего дня отказывались брать ее на руки.
– Но это невозможно! Смешно… просто смешно. Мне в жизни еще не приходилось слышать подобной чепухи. – Франческа разглядывала доктора так, будто никогда прежде с ним не встречалась. – Я не понимаю, что здесь происходит, однако мне это вовсе не нравится. Где мой муж? Доктор, позвоните князю Валенскому и велите ему сейчас же приехать сюда, – приказала она. – И скажите, где мое второе дитя… Я желаю подержать его на руках тоже.
– Меньшая из ваших дочерей все еще находится в инкубаторе, – быстро ответил доктор.
Не могло быть и речи о том, чтобы мать навестила вторую дочку, у которой только сегодня опять были конвульсии, второй раз с момента рождения. Жалкий вид больного ребенка мог так расстроить мать, что она вновь впала бы в депрессию. Ничто не свете не могло вынудить доктора на подобный риск.
– Где находится инкубатор, доктор? – спросила Франческа, направляясь к двери с Маргаритой на руках.
– Нет, мадам, я вам это запрещаю. Вы еще не настолько оправились и окрепли, как вам кажется. Вы имеете хоть какое-то представление о том, сколько времени вы уже находитесь здесь, моя дорогая леди?
Франческа в замешательстве остановилась.
– Сколько? Я не совсем уверена, возможно, недели две.
– Нет, почти девять. Целых девять недель. Это то, что вы, американцы, называете «порядочный срок», – ласково проговорил доктор, видя, что его пациентка, похоже, отказалась от мысли немедленно идти в инкубатор.
Франческа села, все еще продолжая прижимать к себе ребенка. У нее было ощущение, что все это время она находилась в каком-то далеком скучном месте, унылом и бесцветном, как зимний дождь, где-то в затерянном мире, в котором смутно вычленяемые события мелькали перед взором, будто наблюдаемые издалека расплывчатые образы театра теней. Но целых девять недель! Неожиданно она каждой жилкой ощутила, как силы оставляют ее, и молча протянула ребенка доктору.
Аллар поспешил воспользоваться благоприятным моментом.
– Вам надо восстанавливать силы, прежде чем наносить визиты.
Франческа устало кивнула, соглашаясь.
– В течение недели, а может быть, и меньше, если вы, разумеется, не станете перегружать себя. Вам предстоит еще проделать немалый путь, чтобы вернуться к нормальному состоянию. Ну а теперь – довольно разговоров на сегодня. Вы должны постараться поспать, хорошо?
Он поднес к ней ребенка, и Франческа скользнула губами по самому соблазнительному местечку у всех грудных детей, по нежным складочкам кожи там, где намечалась шея.
– Она еще раз навестит вас ближе к вечеру, и вы сами дадите ей еще одну бутылочку с молоком, – пообещал доктор и, открыв дверь, впустил ожидавшую за ней сестру. Он передал ей ребенка, снова и снова приговаривая про себя: «Слава богу! Слава богу!»
* * *
Как только позвонил доктор, Стах помчался в клинику со скоростью девяносто пять миль в час. Все последние недели он каждый день проводил по многу часов рядом с Франческой, пытаясь достучаться до ее сознания сквозь отчужденное молчание, безмерное равнодушие, будто толстое, невесть откуда взявшееся облако, окутавшее и скрывшее от него женщину. Его надежды подкреплялись ежедневными визитами, которые «наносила» своей матери Маргарита по приказанию доктора Аллара, независимо оттого, реагировала та на них или нет.
Стах всей душой страстно полюбил дочь. Он играл с нею столько, сколько ему позволяли, настаивал, чтобы ее распеленали, чтобы увидеть ее голое тельце. Он показывал их очаровательную дочку Франческе, надеясь, что вид новорожденного совершенства тронет ее так же, как его самого, но все было безрезультатно. Он подолгу беседовал с доктором Алларом, вновь и вновь требуя заверений, что делается все возможное для того, чтобы не дать Франческе покончить с собой.
Если Стах не был рядом с Франческой, он сидел взаперти у себя на вилле, избегая встреч с кем бы то ни было. Так же, как во время медового месяца они скрывались с Франческой от репортеров, так и сейчас он сделал все возможное, чтобы предупредить появление в прессе каких-либо сообщений о рождении их детей. Клиника доктора Аллара гарантировала полную конфиденциальность, а единственными людьми из внешнего мира, знавшими о беременности Франчески, были Мэтти и Марго Файерстоуны. Стах написал им письмо неделю спустя после преждевременных родов Франчески, сообщив о ее послеродовой депрессии и рождении одной Маргариты. От имени больной жены он заручился их обещанием сохранить все в тайне.
«Но теперь… теперь жизнь начинается снова!» – повторял он мысленно сам себе, нетерпеливо поджидая доктора Аллара в его кабинете. Он с самого начала был убежден, что выйдет победителем из этой жестокой игры, тысячу раз уверял себя, что непременно выберется вместе с Франческой и Маргаритой из этой клиники, что это лишь вопрос времени. Стах и на секунду не позволял себе усомниться в этом.
Наконец появился доктор Аллар.
– Они могут ехать со мной домой? – требовательно спросил Стах, даже не поздоровавшись с доктором.
– Не сейчас, но очень скоро, как только княгиня немного окрепнет. Но вначале, друг мой, нам следует побеседовать с вами о другой девочке, о Даниэль.
За время болезни Франчески даже доктору ни разу не удалось заставить Стаха говорить о втором ребенке. Будучи ревностным католиком, доктор Аллар настоял на том, чтобы ее окрестили в день рождения, поскольку не был уверен, что девочка протянет следующие сутки. Он сам выбрал ей имя, имя своей матери, надеясь, что хоть это принесет немного удачи несчастному дитя.
– Даниэль? – Стах произнес это имя, будто абсолютно ничего не значащее для него, незнакомое слово. – Я не думаю, что она выживет. – В его голосе прозвучали окончательный приговор и одновременно полная отстраненность.
– Но если она выживет, а это вполне возможно, то вам придется столкнуться с серьезными трудностями неврологического характера…
– Доктор, не теперь!
Но доктор невозмутимо продолжил, подкрепляя официальный тон выразительными жестами:
– Я осмотрел обеих ваших дочерей, князь. Знаете ли, сейчас существует весьма точный набор тестов для проверки нервной системы новорожденных. Мы с доктором Ромбасом обследовали обеих девочек одновременно, чтобы сопоставить их реакции…
– Просто сообщите мне результаты! – прервал его Стах с той жесткостью, с какой встречал любое препятствие на своем пути. При этом шея его напряглась, лицо приобрело злое выражение, и своим видом он стал напоминать хищную птицу.
– Князь, – ответил доктор, сохраняя взятый им менторский тон, – вы обязаны знать, о чем идет речь, хотите вы этого или нет. Уверяю вас, что невозможно изложить все в двух словах, как вы того требуете. Итак, если позволите мне продолжать, Маргарита выдержала все тесты как нормальный, здоровый ребенок.
Стах с трудом сдерживал себя, слушая доктора. Зачем ему лишний раз слышать, что с Маргаритой все в порядке, когда он сам прекрасно знает это. Потом наступила короткая пауза, пока Аллар подбирал слова, чтобы продолжить. Он тяжело, но решительно выдохнул и заговорил снова:
– Даниэль же весьма слабо реагировала на все эти тесты. Я повторил обследование дважды с трехнедельным интервалом, но результаты оказались идентичными. Она малоподвижна, редко кричит, до сих пор еще не держит головку и очень мало прибавила в весе. Мы называем это отказом от выращивания.
– Отказ от выращивания! Вы говорите так, будто речь идет об овощах, – не сумел сдержаться Стах.
– Конечно же, нет, князь! Ей всего девять недель, и есть все основания надеяться, что при надлежащем уходе она будет нормально расти. Если она будет продолжать набирать вес даже в том же темпе, что и сейчас, ничто не сможет помешать ей стать со временем физически активным ребенком. У нее нет никаких физиологических дефектов, просто она слабенькая, очень слабенькая.
– А в умственном отношении?
– В умственном? В этом плане она никогда не будет нормальной, мы знали об этом с самого начала.
– Но вы можете сказать мне, доктор, определенно, насколько она далека от нормы?
– Она будет умственно отсталой, это совершенно определенно, но точно оценить уровень ее отставания в данный момент я не могу. Мы даже не сможем проверить ее индекс интеллекта до тех пор, пока ей не исполнится три года, но даже тогда наше суждение не может быть окончательным – вот в чем трудность. Здесь, князь, возможны чрезвычайно широкие вариации, от очень слабого отставания до умеренного или тяжелого…
Доктор Аллар неожиданно прервал свою речь и замолчал.
– Воможно ли, что у нее будет… слабое отставание? – наконец заставил себя спросить Стах срывавшимся, полным неверия голосом, с трудом выдавливая из себя каждое слово.
– Князь, в подобных случаях возможно так много разных вариантов. Порой разница в индексе всего в несколько процентов означает, что один ребенок практически необучаем, а другой может приобрести определенные специальности. Никто не возьмется предсказать точно, насколько сильным окажется дефект…
– Оставьте эти утешительные общие рассуждения! – взорвался Стах. – Что ждет ее в будущем, черт побери?!
Помолчав немного, доктор Аллар наконец ответил, тщательно подбирая слова, чтобы как можно яснее дать понять князю то, что ему самому было точно известно:
– В лучшем случае мы можем надеяться на то, что малышка Даниэль по своему умственному развитию будет находиться где-то посередине между довольно слабой и умеренной отсталостью. Это означает, что она сможет выполнять какие-то действия по обслуживанию себя самой и как-то общаться с другими людьми, строить простейшие фразы, подобно детям, еще не умеющим читать, одним словом, останется на уровне развития примерно четырехлетнего ребенка…
– Четырехлетнего! Доктор, вы хотите сказать, что у нее будет младенческий разум? И вы называете это «умеренным отставанием»! Такое развитие невзирая на возраст?
– Князь, – ответил доктор, не пытаясь уйти от поставленного вопроса, – это, вероятно, большее, самое большее, на что вы можете надеяться. Малышка перенесла кислородное голодание до и во время родов, она плохо реагирует на тесты, у нее бывают конвульсии, нет, князь, мы не имеем права рассчитывать на лучшее.
Несколько минут в кабинете царила мертвая тишина. Наконец Стах заговорил снова:
– А что, если вы ошибаетесь, доктор, и ее умственная отсталость окажется тяжелой? Что тогда?
– Не надо забегать вперед. В любом случае ей потребуется постоянный уход, даже при умеренной отсталости. Если же отсталость будет более сильной, потребность в уходе возрастет. Так или иначе, с ребенка нельзя спускать глаз в течение всей его жизни. Как только девочка начнет ходить, ее станут подстерегать опасности, а в период полового созревания все проблемы только усугубятся. Часто единственным решением оказывается помещение таких детей в специальное учреждение.
– Если… если она будет жить, доктор, как долго она сможет оставаться здесь, в вашей клинике? – спросил Стах.
– Пока не наберет достаточно в весе, чтобы ее можно было перевести в детское отделение к остальным младенцам. То есть пока не станет весить пять фунтов восемь унций, что, по моему мнению, вопрос всего нескольких месяцев, князь, если не будет никаких осложнений. Пока ей требуется инкубатор, мы, естественно, обязаны держать ее в клинике, но, как только она подрастает настолько, что ее можно будет перевести в детское отделение, мы больше не сможем держать ее у себя. К этому моменту вы должны быть готовы забрать ее домой.
При слове «домой» лицо Стаха окаменело.
– Доктор Аллар, я не намерен обсуждать этот вопрос с моей женой, пока она не окрепнет.
– Согласен с вами. По правде говоря, я хотел порекомендовать вам соблюдать это время особую осторожность. Княгиня еще недавно вообще отказывалась воспринимать детей. Однако сейчас между нею и Маргаритой установились нормальные контакты, и прогнозы на будущее самые хорошие. Тем не менее она перенесла тяжелую депрессию, крайне тяжелую, и ей теперь опасен любой новый шок. Если княгиня будет поправляться, то уже через несколько дней вы сможете забрать ее вместе с Маргаритой домой. Я прослежу, чтобы она не имела возможности увидеть Даниэль до тех пор, пока ребенок не окажется вне опасности. Природа возьмет свое.
* * *
Был чудесный солнечный день конца июня, когда доктор Аллар объявил, что Франческа поправилась настолько, что может ехать домой. С той минуты, как Стах обратился в лозаннское агентство по найму сиделок для детей, корреспонденты всех газет мира, аккредитованные в Швейцарии, казалось, посходили с ума в ожидании новостей. Толпы репортеров и фотографов дежурили, сгорая от нетерпения, у ворот частной клиники. Среди них царило оживление с самого раннего утра, и теперь, семь часов спустя, когда Стах и Франческа с ребенком на руках наконец появились в дверях, их встретил дружный рев журналистов, на дюжине разных языков требовавших держать ребенка так, чтобы его можно было сфотографировать.
Бледная женщина, чье прелестное лицо много месяцев не появлялось на снимках в прессе, поддерживаемая и оберегаемая угрюмым супругом, осторожно повернула белый кружевной сверток, который держала на руках, и стало видно лицо спящего младенца. Крошечную головку девочки прикрывал изящный белый шелковый чепчик, но выбившиеся из-под него серебристые локоны трепетали на ветру, как цветочные лепестки, и вообще, девочка, нареченная Маргаритой Александровной Валенской, настолько напоминала своим видом только что распутившийся цветок, что фантазия репортеров бешено заработала: на всех появившихся в тот день газетных снимках ее называли не иначе, как княжна Дэзи <Цветок маргаритка или нечто великолепное (англ.).>.
Конвой репортеров и фотографов сопровождал Франческу и Стаха на всем их пути до виллы. Журналисты обступили огромный дом и, стоя большой группой у запертых ворот, снова и снова скандировали: «Мы хотим видеть Дэзи». Когда же они наконец разошлись после долгого ожидания, убедившись, что им не удастся поживиться какими-либо рассказами или даже сделать новые фото, кроме тех, что им позволили снять на ступенях клиники, все, даже ее собственные родители, уже забыли, что девочку когда-то звали Маргаритой. Она навсегда превратилась в Дэзи для Стаха и Франчески и стала княжной Дэзи для большинства слуг, по-прежнему державшихся старых правил.
В течение нескольких дней все внимание Франчески было приковано к Дэзи, но каждое утро она просила отвезти себя в Лозанну повидаться со второй дочерью. Однако Стаху довольно легко удавалось убедить ее в том, что она еще недостаточно окрепла для такого путешествия. Действительно, жизненные силы крайне медленно возвращались к ней. По утрам Франческа ощущала такую слабость, что большую часть дня проводила лежа в шезлонге в своей комнате. Но в конце концов неделю спустя наступил момент, которого так опасался Стах: все еще изнуренная болезнью Франческа категорическим тоном потребовала сию же минуту отвезти ее к Даниэль в клинику, и он произнес вслух те слова, которые давно приготовил и много раз повторял в уме.
– Дорогая, мы с доктором решили: пока тебе не стоит пытаться увидеть Даниэль.
– Почему? – с тревогой спросила она.
– Ребенок… еще слишком мал и чрезвычайно слаб… на самом деле, дорогая, он болен, очень-очень болен…
– Но тогда тем больше оснований, чтобы я поехала к Мей. Может быть, я смогу что-нибудь сделать для нее, чем-то помочь. Почему… почему ты не сказал мне раньше, что ее дела так плохи? – спрашивала она с искаженным от боли лицом и страдающими глазами.
– Господи! Взгляни на себя! – сердито воскликнул Стах. – Я знал, что не надо тебе об этом рассказывать, что это чересчур тебя расстроит. Ты была слишком слаба для такого известия и, черт побери, до сих пор еще недостаточно оправилась для этого.
– Стах! Скажи мне, что с ней? Ты только больше расстраиваешь меня своим молчанием!
Стах обнял Франческу:
– Она слишком мала, дорогая. Тебе даже не позволят дотронуться до нее. Теперь послушай меня, любимая, раз уж ты знаешь, что с ней не все в порядке, я намерен сказать тебе всю правду. Может быть, тогда ты поймешь, почему тебе пока не стоит видеть ее. Шансов на то, что она выживет, почти нет. Доктор Аллар считает, и я с ним полностью согласен, что коли ты привяжешься к ребенку, то… если с ним что-нибудь случится, это может снова ввергнуть тебя в депрессию.
– Но, Стах, ведь это мой ребенок… мое дитя!
– Нет, Франческа. Нет! Неужели ты не понимаешь, насколько сильно ты была больна? Абсолютно невозможно подвергать тебя риску, ты можешь вернуться к недавнему состоянию, это исключено. Ты не должна себя осуждать. Ты еще недостаточно оправилась после болезни, совсем не так здорова, как тебе, может быть, кажется. Подумай о Дэзи, если не хочешь думать о себе самой, подумай о ней и обо мне!
Он сумел найти чудодейственный аргумент. Стах почувствовал, что Франческа перестала рваться из его рук, с облегчением заметил, что она расслабилась и дала волю своему горю. Пусть поплачет, пусть порыдает. Все это ужасно, чертовски плохо, но ничего нельзя с этим поделать.
* * *
Недели шла за неделей. Стах неизменно приезжал в клинику и сообщал доктору Аллару, что Франческа поправляется очень медленно и, по его мнению, еще не так далеко ушла от депрессии, чтобы позволить ей увидеть малышку Даниэль.
– Она слишком впечатлительна, доктор, – говорил он. – Ей это, без сомнения, навредит.
Возвращаясь домой, Стах рассказывал Франческе, что девочка по-прежнему очень слаба и доктор Аллар не желает поддерживать в них тщетные надежды. Через несколько недель она уже избегала задавать ему вопросы про Даниэль. Ей достаточно было взглянуть на его печальное лицо по возвращении из клиники: если бы у него были хорошие новости, он немедленно поделился бы ими с нею.
