Текст книги "Как Бог съел что-то не то"

Автор книги: Джудит Керр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава пятая

Как и предполагала Анна, на маму и папу случившееся произвело ужасное впечатление. Папа почти ничего не сказал: арест Макса был для него частью страшной надвигавшейся на них катастрофы. На них, на Англию, возможно – на весь мир. Перед этой бедой папа чувствовал себя бессильным.

Мама пришла в страшное возбуждение, кричала и никак не могла успокоиться. «Почему Макс ничего не сказал полиции про папу? – спрашивала она снова и снова. – Почему ничего не сделала администрация колледжа? Где были все друзья Макса?» Когда Анна пыталась объяснить, что и сам Макс, и администрация, и друзья Макса сделали все что смогли, мама отказывалась в это верить и кричала: «Если бы я была там! Я никогда бы не позволила им арестовать Макса!»

По радио в девятичасовых новостях сообщили, что все мужчины-иностранцы из враждебного государства, проживавшие на юге страны и на восточном побережье, арестованы и отправлены в лагеря для интернированных. «Если бы только Макс приехал на День Святой Троицы в Лондон!» – кричала мама. Анна никогда не думала, что Кембридж считается прибрежным городом. Видимо, это самая крайняя точка восточного побережья. И наверное, эта область наиболее уязвима с точки зрения возможного вторжения. Правительство, объявил диктор, понимает, что его действия могут затронуть и невиновных людей, и выражает надежду, что со временем ситуация изменится.

Утешения в этом было мало. Остальные новости тоже не вселяли особого оптимизма. Члены датской королевской фамилии дали интервью, в котором рассказывали, что их жизнь висела на волоске и они чудом спаслись от нацистов. В самом конце транслировался фрагмент первой речи Черчилля в качестве премьер-министра. «Я не могу предложить вам ничего, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота», – сказал он в палате общин.

* * *

На следующий день датская армия была разбита.

Эти новости Анна услышала вечером у Бартоломью.

– Как же это паршиво! – сказала Джинни. – Теперь они снова начнут опасаться воздушных налетов и ни за что не позволят нашей школе вернуться в Лондон. Вот увидите!

Джуди кивнула:

– Страшно даже подумать, что опять придется ехать в ту забытую богом дыру.

– Возможно, и не придется… – начал мистер Бартоломью, но, взглянув на Анну, внезапно умолк.

– Па, – закричала Джуди, – ты думаешь, нам придется возвращаться в Штаты?

– Ну откуда же это можно знать! – сказала миссис Бартоломью. – У вашего папы здесь есть дела. Если мы и уедем, то в самом крайнем случае. Так что пока не стоит об этом даже думать, – она повернулась к Анне: – Ты сегодня не говорила с мамой? От Макса нет новостей?

Анна покачала головой:

– Мы даже не знаем, где он. Мама звонила в полицию Кембриджа. Но они не имеют права что-либо нам сообщать. Звонок стоил больше двух шиллингов. И мама так надеялась, что сможет поговорить с Максом. Но в полиции ей только сказали, что Макс больше не в их ведении. И в любом случае ему бы не разрешили писать или сообщать о себе каким-нибудь другим способом.

– Как же я вам сочувствую! – вздохнула миссис Бартоломью.

– У него скоро экзамены… – Анна не могла отделаться от мысли, что вместо одежды Макс взял с собою учебники.

– Я слышала, что интернировали даже нескольких профессоров, – сказала миссис Бартоломью и добавила: – Полная неразбериха!

По-прежнему было жарко, и это только усиливало общую раздражительность. В среду после курсов Анна пришла в «Континенталь» и обнаружила папу совершенно подавленным, а маму – в страшно взвинченном состоянии. Они пытались найти кого-нибудь, кто мог бы помочь Максу или хотя бы посоветовал, что нужно предпринять. Но у них было мало знакомых, и никто ничего не знал.

– Наверняка что-то можно сделать! – нервно восклицала мама и в который раз перечисляла действия, на которые возлагала свои жалкие надежды: если кто-нибудь напишет в колледж, в университет, если Джордж снова сходит в полицию…

Она говорила и говорила и умолкла только тогда, когда у портье зазвонил телефон. Тогда она села, сложив руки на коленях, в надежде, что звонят ей и что сейчас ей что-нибудь скажут про Макса. Но это звонили от мамы Отто – передать, что и он интернирован. И профессор физики, к которому Отто поехал в Кембридж, – тоже.

– Видишь, это касается всех. Это делается ради национальной безопасности, – сказал папа.

Но мама, казалось, его не слышит.

У нее был неудачный день на работе. Вместо того чтобы сортировать бесчисленные счета и квитанции лорда Паркера, она обзванивала малознакомых людей – пусть они что-нибудь сделают для Макса, – и все безрезультатно! В конце концов ее начальник возмутился. И мама тогда закатила ему скандал:

– Лорду Паркеру все равно! Он уже умер. Сейчас нужно что-то сделать для Макса!

Папа пытался как-то ее урезонить, но она кричала в ответ:

– Нет! Меня больше ничего не волнует! Макс – это самое важное!

Мама пристала к ни в чем не повинной даме из Польши, которая оказалась за соседним столом.

– Неужели недостаточно того, что мы все потеряли в Германии? Неужели недостаточно того, что нам снова и снова приходилось начинать жизнь заново?

– Может быть… – начал папа.

Но мама от него отмахнулась.

– Мы несколько лет пытались противостоять Гитлеру! – кричала она. – А англичане все это время считали его джентльменом приятным во всех отношениях. И вот когда наконец и над ними закапало, – закончила мама в слезах, – единственное, что они в состоянии сделать, это интернировать Макса!

Анна чувствовала себя совершенно беспомощной. Папа протянул маме носовой платок, та вытерла нос. Дама из Польши поднялась навстречу какому-то мужчине, и они перешли на польский. Анна услышала слово «Роттердам». К даме и мужчине присоединились другие поляки: все были очень возбуждены.

Наконец один из них повернулся к папе и, запинаясь, сказал по-английски:

– Немцы бомбят Роттердам.

– Говорят, десять тысяч убитых, – добавил другой.

Анна никогда не видела мертвого человека. Как можно представить себе десять тысяч убитых?

– Бедные люди, – сказал папа.

Он имеет в виду тех, кто умер, или тех, кто остался жив?

Дама из Польши присела на свободный стул и сказала:

– Так же было в Варшаве.

А другой поляк, который видел Варшаву после бомбежки, попытался это описать:

– Все исчезло. Исчезли дома. Исчезли улицы. Перестаешь ориентироваться… – он развел руки, пытаясь охватить много разных вещей, которые вам уже не отыскать. – И повсюду трупы…

Дама из Польши кивнула.

– Я пряталась в подвале, – вспоминала она. – А потом пришли нацисты – искать евреев.

В холле было очень жарко, и Анна внезапно почувствовала, что ей нечем дышать:

– Я неважно… себя чувствую… – странно слышать, какой у нее тоненький голосок…

Мама и папа бросились к ней. Кто-то из поляков с трудом, но открыл окно. Со двора в холл ворвался поток холодного воздуха, и Анна пришла в себя.

– Ну вот, у тебя снова нормальный цвет лица, – заметил папа.

– Наверное, ты перегрелась! – решила мама.

Кто-то из поляков принес Анне стакан воды. После этого мама уговорила ее идти домой к Бартоломью и лечь в кровать: нужно немножко отдохнуть. Анна кивнула. Мама вышла ее проводить.

– Я позвоню тебе, если что-нибудь станет известно про Макса, – крикнула мама вслед Анне, когда та уже шла по улице.

Даже на расстоянии Анна чувствовала мамин ужас. Когда она дошла до угла Рассел-сквер, маму уже не было слышно. Никого не было слышно.

И Анне стало немного легче.

* * *

В пятницу пал Брюссель и немцы вторглись во Францию. Французский генерал издал приказ: «Победа или смерть!», но это не возымело никакого действия: немецкая армия стремительно захватывала территорию Франции так же, как перед этим Голландию. Мадам Лерош была так расстроена, что не пришла на курсы. Не пришли на учебу и многие студенты, особенно из числа беженцев. Они все время проводили у радиоприемников или бегали за газетами с последними новостями.

Но не Анна.

Как ни странно, Анну больше не беспокоили немцы. Она просто об этом не думала. Она то и дело думала о Максе: куда его отправили? Она отчаянно желала, чтобы с ним ничего не случилось, и каждое утро первым делом бежала к почтовому ящику: вдруг Максу наконец удалось отправить ей письмо?

Война оказалась за пределами ее мыслей. Анна не могла повлиять на происходящее и поэтому не читала газет и не слушала новости. Она ежедневно ходила на курсы и училась скорописи. Если научиться хорошо это делать, можно будет устроиться на работу и зарабатывать деньги. Организация помощи беженцам только поэтому и согласилась платить за Анну. Чем больше времени Анна будет уделять скорописи, тем меньше времени у нее будет думать о чем-то еще…

Однажды днем, когда Анна вернулась домой, оказалось, что ее поджидает мадам Бартоломью:

– Мне нужно поговорить с тобой, дорогая.

«Па-га-ва-рить… – прозвучало в голове у Анны, и ее пальцы автоматически стали двигаться по воображаемой клавиатуре. – Ста-бой…» В последнее время она взяла в привычку мысленно транскрибировать все, что слышала. Это заметно улучшило скорость ее письма и предохраняло от необходимости слушать то, что она не хотела слышать.

Миссис Бартоломью пригласила ее в гостиную.

– Американское посольство настоятельно советует нам как можно скорей уехать в Штаты, – сказала она.

«На-ста-я-тель-на са-ве-ту-ет нам… как мо-жна ска-рей у-е-хать…» – двигались пальцы Анны. Но что-то в голосе миссис Бартоломью прорвало барьер ее нечувствительности.

– Мне очень жаль, – сказала миссис Бартоломью, – но нам придется отказаться от дома.

Пальцы Анны перестали скакать по колену, и она посмотрела прямо на миссис Бартоломью.

– Что ты будешь делать? – спросила та.

«Это ее тревожит. Как трогательно…» – подумала Анна.

– Не беспокойтесь об этом. Я перееду жить к родителям.

– Но смогут ли они это потянуть? – уточнила мисс Бартоломью.

– Конечно. Кроме того, я надеюсь скоро найти работу.

– О господи, как же мне все это неприятно, – и миссис Бартоломью сняла телефонную трубку, чтобы позвонить маме Анны.

В состоянии возбуждения мама всегда начинала кричать. К тому же Анна понимала: мама, услышав звонок, сразу подумает, что ей звонят по поводу Макса. И все же в глубине души Анна надеялась, что на новости миссис Бартоломью мама не будет реагировать слишком громко и осуждающе.

– Как я понимаю, Анна больше не сможет жить в вашем доме?! – кричала мама, и ее искаженный от возбуждения голос в телефонной трубке долетал даже до Анны, которая сидела в другом конце комнаты.

Анна, так же как и мама, знала, что у них нет денег платить еще за один номер в гостинице. Но какой смысл кричать из-за этого на миссис Бартоломью? Миссис Бартоломью ничего не могла с этим поделать. Мама, по крайней мере, должна была пожелать миссис Бартоломью удачной поездки, думала Анна, и ее пальцы прыгали на коленке: «У-дач-най па-ест-ки…»

* * *

Бартоломью начали паковать вещи. Стопка вещей, отложенных для Анны (из тех, что не понадобятся Джуди и Джинни в Америке), все росла и росла. Анна сама отвозила вещи в «Континенталь» на метро (чтобы сэкономить на такси), по несколько вещей за раз.

Мама пересчитала все их деньги, включая те, что остались от папиного гонорара за листовки, и те, которые ей удалось сэкономить из ее скудного еженедельного заработка. Этого хватало, чтобы оплатить проживание Анны в гостинице в течение трех недель. А там видно будет. Заглядывать слишком далеко не имело смысла. В то же время не стоило тратить ни одного пенса сверх необходимого. И Анна надеялась, что Бартоломью разрешат ей жить с ними до последнего момента.

– Конечно, конечно, – заверила ее миссис Бартоломью. – Мы будем только рады.

Но по мере того как сборы продолжались и все больше привычных вещей исчезало в чемоданах, пребывание Анны в доме Бартоломью выглядело все более странным. Джуди и Джинни по-прежнему играли в теннис и болтали, сидя на солнышке. Но их теперь занимали перспективы переезда в Америку, и иногда казалось, что они уже далеко отсюда. Когда день отъезда наступил, никто не знал, что сказать на прощание.

Они стояли перед домом на Кампдет-Хилл-сквер и смотрели друг на друга.

– Обещай, что будешь писать, – говорила Джинни.

– Не попади под бомбы! – добавила Джуди.

– Увидимся… – сказала миссис Бартоломью и тут же, смутившись, исправилась: – Удачи!

Она обняла Анну, пробормотала:

– Береги себя, – и быстро села в такси, прижимая к глазам носовой платок.

Такси тронулось. Анна махала вслед, пока оно не свернуло за угол. Когда такси уже не было видно, она медленно пошла к станции метро.

Площадь утопала в зелени, зацвели каштаны. Анна вспомнила, как во время их первой английской весны Джинни показала ей каштановые «свечи».

– Свечи? – переспросила тогда Анна. – Свечи бывают только на рождественской елке.

И все засмеялись.

С теннисного корта, где они играли за несколько дней до этого, доносились звуки прыгающего мячика. Дойдя до магазинчика на Холланд-Парк-авеню, где они всегда покупали сладости, Анна на минуту остановилась и заглянула в окно. Ей хотелось купить шоколадку на память. Но ведь Анна съест шоколадку – и ничего не останется. Так что деньги будут потрачены зря.

Анна ничего не купила.

Газетный заголовок у станции метро сообщал: «Немцы уже в Кале́!».

Было 26 мая – ровно две недели до Троицы.

Две недели до начала экзаменов Макса.

Глава шестая

В гостинице «Континенталь» Анне выделили маленькую комнатку на самом верхнем этаже, недалеко от комнат папы и мамы.

Когда они только приехали в Англию и у них еще были деньги, они жили ниже в более дорогих и просторных номерах. Но эта комнатка нравилась Анне больше. Прямо напротив окна виднелись крыши домов и над ними – небо. А четырьмя этажами ниже был захламленный двор, где в пыли среди сорняков дрались кошки.

Каждые пятнадцать минут неподалеку били церковные часы, по покрытым сажей черепицам прыгали воробьи.

Анну так занимали эти новые впечатления, что события, связанные с Дюнкерком, прошли для нее почти незамеченными.

Вообще-то эти события несложно было пропустить, даже если ты читал газеты (а Анна-то не читала): о них не писали до тех пор, пока все не закончилось. Дюнкерк – место во Франции, на Нормандском побережье. В конце мая отступавшие британские войска попали там в немецкую ловушку. Но газеты, в задачу которых входило поддерживать бодрое настроение граждан, об этом не сильно распространялись. Между тем при поддержке авиации и морского флота британские солдаты продолжали обороняться, и почти всем им удалось спастись: они вернулись в Англию. В начале июня газеты внезапно вышли с триумфальными заголовками. «Вот это молодчаги!» – прочла удивленная Анна один из таких заголовков. Оказалось, что тысячи обыкновенных людей совершенно независимо от британского флота снова и снова пересекали канал на своих маленьких лодчонках и в самый разгар сражения вывозили солдат с побережья. Странно, но спасение от гибели подавалось как великая победа…

И все-таки англичанам нельзя не удивляться, думала Анна. Трудно себе представить, что немцы совершают подобное…

* * *

«Континенталь» был переполнен. К немецким, чешским и польским беженцам добавились датчане, бельгийцы, норвежцы, французы. В коридорах и на лестницах звучали самые разные европейские языки. Официантка из Швейцарии, которая приехала в Лондон учить английский, постоянно жаловалась, а после ужина холл напоминал Вавилонскую башню.

На улицах тоже царило смятение. Каждый день там можно было увидеть длинные вереницы детей с метками на одежде, с подвешенными к спине противогазами. Они плелись за взрослыми на вокзал: их отправляли из Лондона в безопасное место, за город. Все только и говорили что о возможном вторжении в Англию.

Гитлеровские войска теперь стояли на другом берегу канала, и Гитлер, конечно, спал и видел, что он его пересечет. На этот случай, чтобы лишить немцев возможности ориентироваться, с угловых домов и станций метро сняли таблички с названиями улиц, и даже автобусы теперь ходили без маршрутных указателей. Узнать, куда едет автобус, можно было только у кондуктора.

Как-то утром по дороге на курсы Анна обнаружила посреди газона на Рассел-сквер перевернутую ржавую машину без колес, со сломанными сиденьями. Сначала она решила, что это чья-то глупая шутка, но портье гостиницы объяснил ей: нет. Это способ помешать приземлиться немецким парашютистам.

– Неужели они могут приземлиться на Рассел-сквер? – удивилась Анна. – Тут ведь так мало места!

– Никто не знает, на что они способны, – ответил портье.

Парашютисты были неистощимой темой для обсуждения. Бесконечно пересказывались истории, поведанные якобы очевидцами, – о том, как те видели парашютистов, переодетых в британских солдат, в фермеров или даже (чаще всего!) в монашек. Судя по этим рассказам, немцы были столь беззаботны, что даже не потрудились скрыть солдатские ботинки, торчавшие из-под одежды.

Анна, как обычно, старалась не думать о парашютистах. Но иногда по ночам ее внутренние защитные механизмы ослабевали, и тогда ей виделось, как парашютисты безмолвно летят среди деревьев Рассел-сквер… Одетые в свою униформу – в черную кожу со свастиками, различимыми даже в кромешной тьме. Они перешептываются, отдавая друг другу команды, приземляются на Бедфорд-террас и направляются прямо к «Континенталю» – искать евреев…

Однажды, измученная этими ночными картинами, она опоздала к завтраку. А когда спустилась вниз, увидела, что за столиком с папой и мамой сидит незнакомец. И сразу узнала Джорджа.

Маму разрывали противоречивые чувства – счастье и страдание. Увидев Анну, она подскочила на стуле и выкрикнула:

– Письма от Макса!

Джордж помахал конвертом:

– Я получил его утром! И решил привезти вам. Но вам тоже пришло письмо. Должно быть, их отправили в одно и то же время.

– С Максом все в порядке, – сказал папа.

Анна взяла письмо и стала быстро читать.

Всего было четыре письма, все адресованы папе и маме. Макс писал письма с интервалом в неделю. И тон писем постепенно переходил от возмущенного удивления по поводу ареста к мрачному смирению. Макс пережил тяжелейший период: его переводили из одного временного лагеря в другой. В этих лагерях не было самого элементарного. Теперь его наконец доставили к месту постоянного пребывания, тут быт организован несколько лучше. Но сообщить, где именно он находится, не разрешают. («На острове Мэн, – торопливо уточнил Джордж. – Всем известно, куда их отправили. Так почему им нельзя сообщить об этом родным?») В лагере полно студентов и профессоров из Кембриджа – так много, что по некоторым дисциплинам можно продолжать обучение. «Это неплохо», – писал Макс. Но было ясно, что все это ему ненавистно. Ненавистно быть заключенным, ненавистно то, что к нему относятся как к врагу. А самое возмутительное заключалось в том, что его заставили вспомнить о его немецких корнях: с немцами Макс не хотел иметь ничего общего. Если бы мама с папой могли что-нибудь сделать…

– Мы должны! – вскричала мама. – Мы должны что-нибудь придумать!

– Я попробую как-то помочь, – сказал Джордж и собрался уходить.

Папа тоже поднялся.

– Ты сейчас собираешься в обратном направлении к Кембриджу? – вежливо спросил он.

Папа прекрасно говорил по-французски, но английским как следует так и не овладел.

Однако Джордж не улыбнулся.

– Я больше не учусь в Кембридже, – сказал он. – Рим охвачен огнем, и занятия Чосером утратили всякий смысл… – а потом добавил, почти извиняясь: – Я записался в армию. Забавно, не правда ли? Английская молодежь сражается с полчищами нацистов… – тут Джордж поймал взгляд Анны и спросил: – Как ты думаешь, смогу я быть храбрым-прехрабрым?

* * *

Через несколько дней у Анны был день рождения.

– Чего бы тебе хотелось? – спросила мама.

Анна задумалась. Она уже две недели жила в гостинице «Континенталь»: разве возможно позволить себе что-то сверх этого? Но мама смотрела на нее выжидающе, поэтому Анна ответила:

– Может быть, сходим в кино?

На Тоттенхэм-Корт-роуд был кинотеатр, где до часу дня можно было купить билет за полцены. И на случай, если идти в кино слишком дорого, Анна тут же добавила:

– Или можно съесть твой любимый «Триумф Никербокера» в «Лайонс Корнер Хаус».

Мама что-то прикинула в уме. Билеты в кино стоили один шиллинг и три пенса. «Триумф Никербокера» – около шиллинга. Она открыла кошелек, но вдруг отбросила его и воскликнула:

– Ну и пусть! Тебе исполняется шестнадцать лет, и мы отметим твой день рождения – сколько бы это ни стоило! Позволим себе и то, и то!

– Ты уверена? – забеспокоилась Анна.

– Совершенно уверена, – сказала мама с некоторым ожесточением. – У тебя будет настоящий день рождения… Одному богу известно, что будет с нами через год.

Папа сказал, что ему не хочется идти. Наверное, маме надо было обсудить это с папой заранее, подумала Анна. Ведь даже в приступе расточительности они не могли позволить себе купить и билеты в кино, и три десерта. Так что смотреть фильм «Мистер Дидс едет в город» отправились Анна и мама.