Текст книги "Рыцарь"

Автор книги: Джуд Деверо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

– Вечерами, сэр, – сказала она тихо, – я, возможно, могла бы и поучить вас читать. – Поучить меня читать? – удивленно переспросил он.

– Ну да, в Америке я преподаю в школе и достаточно опытна в обучении чтению детей. Уверена, что и вы смогли бы научиться читать!

– Да неужто? – иронически спросил он, приподнимая бровь. Больше он ничего не стал объяснять, но встал с места и, подойдя к библиотекарше, задал той несколько вопросов. Дуглесс толком не слышала, о чем именно он спрашивал. Понимающе улыбнувшись и кивнув ему, библиотекарша ушла куда-то и через минуту вернулась со стопкой книг, которые и вручила Николасу.

Николас отнес книги к их столику и приоткрыл верхнюю из них. Лицо его радостно просияло, и он сказал:

– Вот, мисс Монтгомери, почитайте-ка мне это! Разворот книги представлял собой факсимиле какого-то документа – совершенно непонятного: буквы имели странные очертания, а слова весьма причудливую орфографию. Дуглесс вопросительно посмотрела на Николаса.

– Вот это и есть печатная продукция моего времени! – сообщил он и, взяв книгу и глядя на титул, добавил:

– Это – пьеса, ее написал некий муж по фамилии Шекспир.

– А вы что, не слыхали о нем, что ли? – поинтересовалась Дуглесс. – Я-то лично полагала, что этот «муж» – из самых что ни на есть елизаветинских времен!

– Нет, я ничего о нем не знаю! – ответил Николас, садясь напротив нее и приступая к чтению. Не прошло и нескольких минут, как он целиком погрузился в книгу. Дуглесс же продолжила свое копание в исторических трудах.

Сведений о том, что случилось после кончины Николаса, оказалось крайне мало. Сообщалось, что поместья были конфискованы королевой, а поскольку ни у Кристофера, ни у Николаса детей не осталось, то со смертью старших прервалась линия наследования графского титула, да и сам род Стэффордов угас. И вновь и вновь она читала о том, каким беспутным был Николас и как он предал все семейство.

В полдень они отправились на ленч в паб. Николас уже начинал привыкать к легкости второго завтрака, но все еще высказывал недовольство.

– Что за глупые дети! – сказал он вдруг. – Если б они прислушались к советам родителей, наверняка остались бы живы! А у вас, в вашем мире, лелеют и пестуют подобных непослушных созданий!

– Какие еще дети?! – спросила она.

– Ну, эти, из пьесы. Жюльетта и… как его? – И он умолк, явно пытаясь вспомнить имя героя.

– Вы о «Ромео и Джульетте» говорите, что ли? – поинтересовалась Дуглесс. – Так вы «Ромео и Джульетту» читали?

– Именно так, – ответил он, – И более непокорных родительской воле созданий я в жизни не видывал! Эта пьеса должна послужить хорошим уроком для всех детей! Надеюсь, И теперь дети ее читают и учатся на этой истории!

– «Ромео и Джульетта» – пьеса о любви! – чуть не закричала Дуглесс. – И если бы родители героев не были столь недалекими и столь зашоренными, то…

– Недалекими?! – воскликнул он.

Ну, пошло-поехало, и во время ленча они только и делали, что продолжали спорить.

Позже, на обратном пути в библиотеку, Дуглесс спросила у Николаса, как умер его брат, Кристофер.

Останавливаясь и глядя в сторону, он ответил:

– В тот день мы должны были ехать с ним на охоту, но перед этим я, упражняясь в фехтовании, повредил руку. – Дуглесс увидела, как он морщится, потирая левое предплечье. – У меня до сих пор шрам. – Николас ненадолго замолчал, а затем вновь повернулся к ней и продолжил, но уже без каких бы то ни было признаков боли на лице, – Кристофер утонул. Из нас двоих, братьев, не один только я питал слабость к женщинам! Кит увидел, что в озере плавает красивая девушка, и приказал сопровождающим убраться и оставить его с нею наедине. Когда несколькими часами позже свита вернулась, они вытащили мертвого брата из озера.

– И что, никто так и не видел, что именно там произошло?

– Нет, никто. Кроме, может, той девушки, но мы так и не сумели ее отыскать.

Дуглесс некоторое время пребывала в задумчивости, затем сказала:

– Как странно, что ваш брат утонул и не осталось никаких свидетелей произошедшего, а всего лишь несколькими годами позже вас обвинили в измене! Все выглядит так, будто кто-то заранее нацелился на то, чтобы завладеть имуществом Стэффордов!

Николас переменился в лице, и в обращенном к ней взгляде появилось выражение, которое обычно бывает у мужчин, когда женщина при них вдруг сообщает о чем-то, что им самим и в голову не приходило, – как если бы случилось что-то абсолютно невероятное!

– А кто должен был наследовать после вас? – размышляла вслух Дуглесс. – Должно быть, ваша дражайшая и любимейшая Летиция, да? – И она тут же закусила губу, жалея о том, что не сумела сдержать в голосе ноток ревности.

Но Николас, похоже, не обратил на ее тон никакого внимания.

– Летиция? – переспросил он. – Нет, у нее были свои владения, когда она выходила замуж, а все богатство Стэффордов с моей кончиной она бы утратила! Я наследовал Киту, но, могу вас в том заверить, смерти его я не желал!

– Что, чрезмерно много ответственности, да? – ехидно спросила Дуглесс. – Ну, конечно, статус графа и лорда, несомненно, ложится на носителя тяжким бременем!

Бросив на нее гневный взгляд, он вскричал:

– Разумеется, вы предпочитаете верить этим вашим историческим трудам! Ну, хорошо, пойдемте! Вы должны еще почитать и выяснить, кто же все-таки предал меня тогда!

Весь остаток дня Дуглесс только и делала, что читала, пока Николас заливался смехом над шекспировским «Венецианским купцом», однако каких-то новых сведений ей обнаружить не удалось.

Вечером Николас предложил ей пообедать вместе, но она отказалась. Она знала, что ей следует проводить поменьше времени в его обществе: слишком уж недавней была сердечная рана, и очень легко может статься, что она вновь начнет думать о нем больше, чем нужно, что в общем-то ей не на пользу. Николас с огорченным видом, как обиженный мальчик, сунул руки в карманы и пошел вниз обедать, а Дуглесс распорядилась, чтобы ей доставили прямо в номер тарелку супа и немного хлеба. Во время еды она все просматривала свои заметки, но так и не могла прийти ни к какому заключению: похоже, что не было никого, кто мог бы выиграть из-за кончины Кристофера и Николаса!

Когда около десяти часов вечера Николас все еще не вернулся в их номер, Дуглесс, испытывая любопытство, спустилась по лестнице посмотреть, где же он. Оказалось, что он расположился в великолепной гостиной с каменными сводами и, в окружении полудюжины других постояльцев отеля, весело шутит и смеется. Укрывшись в тени, Дуглесс стояла возле самой двери и, наблюдая за ним, почувствовала, как гнев, безрассудный и несправедливый, волною прокатывается по ней. Ведь это она вызвала его сюда, а теперь какие-то две женщины «клеятся» к нему!

Резко повернувшись, она пошла прочь. Да, он – в точности такой, как о нем пишут в книгах! И неудивительно, что кто-то с такой легкостью сумел оклеветать его: должно быть, в то время, когда ему следовало бы заниматься делами, он валялся в постели с какой-нибудь очередной пассией!

Поднявшись к себе, она надела халатик и юркнула в маленькую кровать, которую поставили для нее служащие гостиницы. Но уснуть не могла и так и лежала, ощущая себя полной дурой и злясь на всех и на все. Наверное, ей тогда следовало бы уехать с Робертом! По крайности, Роберт хоть был чем-то реальным! Конечно, с ним были кое-какие проблемы – в том, что, скажем, касалось дележа денег, или того, что он и впрямь питал уж чрезмерно нежные чувства к своей дочери, – но все-таки он неизменно хранил верность ей, Дуглесс!

Часов около одиннадцати она услышала, как Николас открывает дверь номера, а затем увидела свет, проникавший через щель под дверью между их комнатами. Потом открылась дверь ее спальни, и она крепко зажмурилась.

– Дуглесс, – шепотом позвал он, но она не откликнулась. – Ну, я же знаю, что вы не спите, ответьте же мне! Приоткрыв глаза, она гневно спросила:

– Мне что, положено тотчас взять ручку и бумагу, да?! Боюсь только, что не сумею за вами стенографировать! Тяжко вздохнув, он шагнул к ее постели.

– Сегодня вечером я почувствовал, что что-то не так. Вы сердитесь на меня? Дуглесс, я не хочу, чтобы мы стали врагами!

– Мы и не враги! – отрезала она. – Мы с вами – хозяин и служащая! И вы – граф, а я – простолюдинка!

– Дуглесс, – опять начал он, и в голосе его слышались мольба и страсть. – Дуглесс, вы вовсе не так просты! Я хотел сказать…

– Что же? – сурово спросила она. Он отпрянул:

– Я хотел сказать лишь то, что уже сказал. Поутру вам нужно будет отыскать в книгах еще что-нибудь! Спокойной ночи, мисс Монтгомери!

– Будьте здоровы, капитан! – насмешливо отозвалась она.

Утром она не стала с ним завтракать. Так лучше! – твердила она себе. – Не надо расслабляться ни на минуту! Следует постоянно помнить, что он просто негодяй, такой же, каким был и в ту, свою, эпоху! Она отправилась в библиотеку и, сиди там в одиночестве, через окно увидела Николаса, который над чем-то смеялся, пребывая в обществе хорошенькой молодой женщины. Дуглесс с головой погрузилась в книгу.

Когда Николас вошел и уселся за столик напротив нее, он все еще улыбался.

– Что, завели новую подружку? – спросила она и тотчас пожалела.

– Она – американка, – ответил Николас. – Рассказывала мне про бейсбол. И про футбол тоже.

– А вы, надо полагать, известили ее о том, что только на прошлой неделе проживали в елизаветинской Англии? – раздраженно спросила Дуглесс.

– Она считает меня крупным ученым, поэтому я не смог, да и не успел рассказать ей о подобной чепухе! – улыбнулся Николас.

– Как же! Крупный ученый, – рассмеявшись, пробормотала Дуглесс.

– А вы что, ревнуете? – спросил Николас, все еще продолжая улыбаться.

– Ревную?! – вскричала она. – Вряд ли! Ведь я – ваша служащая и никакого права на ревность не имею! А что, вы уже поведали ей о вашей супруге?

Беря в руки один из томиков шекспировских пьес, оставленных для него на стойке библиотекаршей, Николас проговорил:

– Вы что-то слишком уж норовисты нынче поутру! – При этом он улыбнулся с очень довольным видом.

Дуглесс понятия не имела, что в точности означает слово, которое он произнес, и потому записала его, а потом посмотрела значение в словаре. «Строптивая»! Так, стало быть, он считает ее строптивой?! И она вновь углубилась в свои изыскания.

В три часа она буквально вскочила со стула.

– Послушайте-ка, вот, это здесь! – в возбуждении вскричала она и, обежав вокруг стола, уселась рядом с Николасом. – Вот, видите этот абзац? – Он, разумеется, видел, но прочитать мог лишь отдельные фразы. Она показывала ему статью двухмесячной давности из журнала по английской истории.

– Эта публикация посвящена Гошок-холлу, о котором мы с вами слышали в Беллвуде, – сказала Дуглесс. – И в ней говорится, что недавно в Гошокском архиве семейства Стэффорд были обнаружены новые документы шестнадцатого столетия. Сейчас их исследует доктор Гамильтон Дж. Нолман. Далее сообщается, что доктор Нолман надеется доказать, что Николас Стэффорд, обвиненный в измене в начале царствования Елизаветы Первой, был, по сути дела, невиновен!

Дуглесс смотрела Николасу в лицо – выражение его глаз почти смущало ее.

– Вот поэтому-то я и явился сюда, – тихо произнес он. – Ничего нельзя было доказать, если бы не были найдены эти бумаги. Надо немедленно отправляться в Гошок!

– Но не можем же мы просто так взять да и поехать туда! – возразила она. – Надо сперва обратиться к тамошним владельцам с просьбой, чтобы нам с вами разрешили взглянуть на документы. – И, закрывая журнал, она добавила:

– Какие же размеры и толщина стен должны были бы быть у дома, если в стену можно было спрятать целый сундук документов, чтобы они пролежали там целых четыре сотни лет!

– Ну, Гошок-холл не такой уж и большой в сравнении с четырьмя другими моими замками, – несколько обиженно проговорил Николас.

Дуглесс откинулась на стуле: у нее появилось чувство, что они наконец-то вплотную приблизились к чему-то существенному. У нее не оставалось ни малейших сомнений, что найденные документы принадлежали некогда матери Николаса и что свидетельства, которые были так нужны Николасу для доказательства собственной невиновности, находятся именно среди них!

– А, приветик!

Они подняли глаза и увидели перед собой ту хорошенькую молодую женщину, которая недавно растолковывала Николасу, что такое бейсбол.

– Я так и думала, что вы тут, – произнесла она и, окидывая Дуглесс изучающим взглядом, спросила:

– А это – ваша подружка, да?

– Всего-навсего секретарша, – сказала Дуглесс, поднимаясь из-за стола. – Еще будут какие-нибудь распоряжения, лорд Стэффорд?

– Лорд?! – в изумлении воскликнула девушка. – Так вы лорд?!

Дуглесс опрометью выскочила из библиотеки. Николас хотел было последовать за ней, но чрезмерно взволнованная из-за того, что ей привалило счастье познакомиться с самим лордом, американка никак не хотела отпускать его.

Направляясь в гостиницу, Дуглесс изо всех сил старалась сосредоточиться на письме, которое собиралась послать в Гошок-холл, но, по правде говоря, голова ее была занята почти исключительно мыслями о том, что Николас флиртует там с этой хорошенькой американкой! Разумеется, ей до этого и дела никакого нет! Это же просто ее работа! Вскоре она уже будет дома, опять станет обучать своих пятиклашек, ходить время от времени на свидания, навещать свое семейство и рассказывать им об Англии – в частности, о том, как получилось, что один мужчина ее там бросила, в другого она влюбилась, но он оказался женатым, да еще четырехсот пятидесяти одного года от роду!

Да, уж это точно станет лучшей из всевозможных «историй о Дуглесс», – подумала она.

К тому времени, когда она добралась до гостиницы, единственное желание, которое у нее осталось, – это рвать и метать! К дьяволу всех этих мужиков! – думала она. – К дьяволу их всех – и плохих, и хороших! Они только и делают, что снова и снова разбивают ей сердце!

– Насколько я могу понять, ваше настроение не улучшилось! – произнес из-за ее спины Николас.

– Настроение мое вас нисколечко не касается! – оборвала она его. – Меня наняли выполнять определенную работу, и я ее выполняю! Я собираюсь написать письмо в администрацию Гошок-холла и спросить, когда нам было бы можно посмотреть на документы.

– Враждебность, которую вы выказываете ко мне, решительно ничем не оправдана! – сказал Николас, уже и сам начиная чувствовать раздражение.

– Никакой такой враждебности в отношении вас у меня нет! – в бешенстве выкрикнула она. – Я всего-навсего из кожи вон лезу, чтобы помочь вам, – да, помочь вам вернуться обратно, к вашей любящей супруге, в вашу эпоху! – И, презрительно задрав подбородок, она добавила:

– Я только что поняла, что вам совершенно необязательно находиться здесь. Я могу проводить изыскания, а вы – вы, в любом случае, не очень-то способны прочитать достаточно много страниц. Так почему бы вам не отправиться куда-нибудь… ну, скажем, во французскую Ривьеру или еще куда-то? Я в состоянии проделать необходимую работу и одна!

– Так мне следует уехать, да? – тихо переспросил он.

– Ну, разумеется, почему бы и нет?! Поезжайте себе в Лондон, пошатайтесь там по вечеринкам! Можете встречаться там со всеми подряд красивейшими женщинами нашего столетия! У нас ведь теперь огромный выбор всевозможных столов!

Николас так и замер.

– Так вы хотите отделаться от меня, да?! – спросил он.

– Ну да, да, да! Мои изыскания пойдут только лучше, если вас тут не будет. Вы… да вы попросту мне мешаете! Вы же ничего не знаете о нашем мире! Вы едва-едва научились пристойно одеваться и все равно еще в половине случаев едите руками! Ни читать, ни писать вы не умеете, и я все время вынуждена объяснять вам самые элементарные вещи! Да, будет в тысячу раз лучше, если вы предоставите меня самой себе! – Она выпалила все это, а руки ее с такой силой вцепились в подлокотники кресла, что, казалось, костяшки вот-вот прорвут кожу и выскочат наружу!

Лицо Николаса исказила гримаса столь искренней боли, что это было уже свыше ее сил. Нет, он просто обязан убраться, уехать и позволить ей вновь добиться покоя – душевного и телесного! И, не желая терпеть перед ним унижение из-за того, что вот-вот расплачется, Дуглесс стремительно кинулась прочь. А оказавшись в своей спальне-гостиной, прислонилась к дверному косяку и залилась горькими слезами.

Надо как-то пережить это, – думала она, – отослать его прочь, а потом улететь домой и никогда более ни единого взгляда не бросать ни на кого из мужчин! Вот что мне надо!

Рухнув на постель и зарывшись лицом в подушку, она принялась беззвучно рыдать. Плакала она долго, пока не выплакалась и не почувствовала некоторого облегчения. И к ней вновь вернулась способность думать.

Как же глупо она себя вела! И что дурного мог совершить Николас? Она отчетливо представила себе, как он сидит где-то в темнице в ожидании казни за преступление, которого не совершал, а в следующее мгновение плывет сквозь воздушные сферы – и вот, пожалуйста, он уже в двадцатом столетии!

Она села на постели и высморкалась. Подумать только, как быстро он ко всему приспособился! Привык и к автомобилям, и к романам, и к странному для него языку, и к странной нище, и… да, и еще – к женщине, которая без конца хнычет к страдает из-за того, что ее отверг другой мужчина! И Николас так щедро делился своими деньгами, своим веселым смехом, своими познаниями!

А что сделала она, Дуглесс?! Пришла в ярость и разозлилась на него из-за того, что каких-нибудь четыре сотни лет тому назад он посмел вступить в брак с другой женщиной!

Проанализировав происшедшее в этом ракурсе, она почувствовала, что все выглядит почти юмористично. Она оглянулась на дверь. В комнате было темно, но из-под двери просачивался свет. Ой, а что она ему наговорила! Ужасные, просто кошмарные вещи!

Дуглесс чуть ли не опрометью бросилась к двери.

– Николас, я!.. – воскликнула она, но комната была пуста. Она подбежала к двери, выходившей в вестибюль гостиницы, но и там никого не было! Вернувшись в комнату Николаса, она заметила валявшуюся на полу записку – должно быть, он сунул ее под дверь. Она бегло проглядела ее – четыре строчки, написанные неразборчиво готическими буквами.

Дуглесс, разумеется, ничего не поняла, но зрительно записка выглядела как нечто написанное скорописью времен королевы Елизаветы. Костюмы Николаса висели в шкафу, там же находились и так называемые саквояжи – чемоданы, конечно, – поправила она себя.

Надо найти его, извиниться, попросить остаться, сказать, что он очень ей нужен! При воспоминании о том, что она ему наговорила, у Дуглесс прямо-таки в голове зазвенело! Ну, конечно же, он умеет читать! И вполне прилично держится за столом! И он… – черт бы, черт бы, черт бы меня подрал! – мысленно выкрикивала она, мчась вниз по ступенькам лестницы и выскакивая из гостиницы прямо на дождь.

Скрестив руки перед грудью и обхватив себя ладонями за плечи, Дуглесс, опустив голову, помчалась куда-то дальше. Она обязательно должна отыскать его! Ведь он, скорее всего, и понятия не имеет о том, что такое зонт или плащ-дождевик! Он вполне может найти свою смерть – скажем, так яростно станет бороться с дождем, что не заметит, как попадет под автобус или под поезд! Да и отличает ли он вообще-то железнодорожные пути от дорожки для пешеходов?! А что, если он сядет в поезд? Он ведь даже не будет знать, где сойти или как вернуться обратно, если он все же где-то сойдет! – думала Дуглесс.

Она понеслась к зданию железнодорожного вокзала, но оно оказалось закрытым. Ну, и прекрасно! – решила она, откинув с лица холодные, мокрые волосы. Она попыталась было рассмотреть стрелки на своих часиках, но мешал дождь.

Похоже, был уже двенадцатый час ночи. Должно быть, она проплакала несколько часов! И Дуглесс даже вздрогнула при мысли о том, что за это время могло произойти с Николасом!

Она заметила вдали что-то черневшее в сточной канаве и бросилась туда, будучи уверенной, что это Николас – мертвый и лежащий там недвижно. Но это оказалось всего лишь тенью. Беспомощно моргая и пытаясь не щуриться из-за хлеставших в лицо дождевых струй, Дуглесс, дважды чихнув, вглядывалась в темные окна деревушки.

А может, он только что двинулся в путь? И на какое расстояние можно уйти за… Впрочем, она ведь даже не знает точно, когда он ушел! И в какую сторону мог направиться?!

Она бегом устремилась вдоль улицы, холодные струи дождя секли ноги и проникали под юбку. В окнах уже погасли огни, но завернув за угол, Дуглесс в одном из них вдруг увидела свет. Да это же паб! – узнала она. Там можно будет порасспросить и выяснить, не видел ли кто-нибудь Николаса!

Она вошла внутрь. Тепло и свет в пабе после дождя и тьмы на улице буквально ошеломили ее, и какое-то время она ничего не видела.

Совершенно окоченевшая, дрожащая, мокрая, она стояла у порога, постепенно приучая глаза к свету. И тут она услышала смех, показавшийся ей знакомым. Николас! Она помчалась на этот звук через все полное табачного дыма помещение.

Зрелище, увиденное ею, напоминало плакат с изображением семи смертных грехов: за столом, который, казалось, рухнет сейчас под тяжестью блюд с едой, восседал Николас; рубаха его была расстегнута чуть ли не до пупа, во рту торчала сжимаемая крепкими зубами сигара. Справа и слева от него сидело по женщине, и его щеки и рубашка были перепачканы губной помадой!

– А, Дуглесс! – в эйфории воскликнул он. – Присоединяйтесь-ка к нам!

Она так и застыла на месте, ощущая себя этакой промокшей кошкой: волосы прибило к голове, мокрые одежды тоже липли к телу, в каждой из туфель – по галлону воды, а в образовавшейся от нее луже на полу могла поместиться целая трехмачтовая шхуна!

– Ну-ка, вылезайте оттуда и ступайте со мной! – скомандовала она голосом, каким обычно укрощала непослушных школьников.

– Сей момент, капитан! – отозвался Николас, ухмыляясь.

Он пьян! – поняла Дуглесс.

Николас же, поцеловав в губы поочередно обеих женщин, вскочил на стул, затем перемахнул через стол и сграбастал Дуглесс в объятия.

– Отпустите меня! – прошипела она, но он протащил ее на руках через все помещение паба и вышел на улицу.

– Дождь идет! – выкрикнула она.

– Ошибаетесь, сударыня, – давно прояснилось! – возразил он и, все еще держа ее на руках, принялся тихонько губами щекотать ей шею.

– Ну нет! Не смейте же! Ну-ка, сейчас же отпустите меня! – вскричала Дуглесс.

Он вроде бы и отпустил, но так, что она вся как бы повисли на нем.

– Вы пьяны! – воскликнула она, отталкивая его.

– О да, пьян! – довольно ухмыляясь и хватая ее за талию, вскричал он. – Здешний эль мне нравится! И женщины тоже! Отпихивая его, Дуглесс с обидой сказала:

– Я беспокоилась из-за вас, а вы сидите тут и надираетесь к компании парочки шлендр и…

– Не так быстро! – воскликнул он, – а то слишком много незнакомых слов! Да поглядите, поглядите-ка только на звезды, хорошенькая вы моя Дуглесс!

– К вашему сведению, если вы сами не удосужились заметить, я вымокла насквозь и замерзла! – сообщила она и, как бы дополнительно подчеркивая сказанное, громко чихнула.

Он вновь подхватил ее на руки.

– Да опустите же меня! – потребовала она.

– Но вы же замерзли, а мне тепло! – откликнулся он, как если бы это решало дело. – Стало быть, вы беспокоились обо мне, да?

Прильнув к нему, она уже готова была признать свое поражение, и потом, он и впрямь был такой теплый!

– Я вам наговорила кучу всяких неприятных вещей, – бормотала она, – и я очень, очень прошу меня извинить! На самом деле, вы, конечно же, никакое не бремя для меня!

Взирая на нее сверху вниз, он улыбнулся ей:

– Так значит, причиной вашего беспокойства явилось то, что я вышел из себя, верно?

– Нет, это не так: обнаружив, что вы ушли, я подумала, что вы можете попасть под автобус, или под поезд, или еще под что-то! И я испугалась при мысли о том, что вы, быть может, ранены!

– Так у меня, по-вашему, совсем отсутствует «пиа матер», да?

– Что-что?! – переспросила она.

– Ну, мозги то есть. Я что, дураком вам кажусь?

– О нет, конечно же, нет! Просто вы совсем не знаете, как нес в нашем мире устроено – только и всего!

– Да?! Ну, а кто же из нас двоих мокрый, а кто сухой?

– Мы оба мокрые, потому что вы продолжаете держать меня на руках, – несколько чопорно ответила она.

– Так вот, – откликнулся он, – я, к вашему сведению, разузнал все, что нам требовалось, и завтра же мы отправимся в Гошок!

– И каким же это образом и у кого вам удалось что-то узнать? Должно быть, у тех бабенок, да? Вы что, поцелуями из них это вытянули? – ехидно спросила она.

– А вы, Монтгомери, ревнуете, что ли?

– Нет, Стэффорд, я не собираюсь ревновать! – отозвалась она и подумала, что гипотеза, предложенная Буратино-Пиноккио, неверна: нос ее и ни капельки не удлинился, хоть она и солгала! – Ну, и что же вы выяснили? – не выдержала она.

– А то, что Гошоком владеет Дики Хэарвуд! – с готовностью ответил он.

– Но разве он не женился на вашей матушке? – спросил. она. – Или он столь же стар, как вы?!

– Берегитесь! – откликнулся он. – Не то я покажу вам, на сколько я стар! – И, подбросив ее на руках, спросил:

– Уж не слишком ли я вас раскормил?

– Скорее уж вы ослабели – и все из-за того, что волочитесь за каждой встречной женщиной! А это, знаете ли, лишает мужчину силы! – парировала Дуглесс.

– Что до моей силы, то ей нету равных! – воскликнул он и чуть погодя сказал:

– Так о чем это я вам рассказывал?

– О том, что Дики Хэарвуд все еще является владельцем Гошока.

– Да. И завтра поутру я намерен повидаться с ним. А что такое «уик-энд»?

– Уик-энд означает конец рабочей недели – время, когда все куда-нибудь отваливают. Но вы же не можете вот так за просто взять да и поскакать к обиталищу лорда?! Надеюсь, ВЫ не воображаете, что вас пригласят туда на уик-энд?!

– Это что, рабочие, что ли, отваливают? Да у вас тут, похоже, вообще никто не работает! Я не видел ни земледельцев на полях, ни кого-либо за плугом. Теперешний народ только бродит по магазинам да машины водит!

– У нас – сорокачасовая рабочая неделя, а для пахоты есть трактора! Но, Николас, вы мне так и не ответили! Что именно вы намерены делать? Не можете же вы и вправду сообщить этому Хэарвуду, что я, мол, явился сюда прямиком из шестнадцатого столетия! Такого ведь вы никому не расскажете, даже этим бабенкам из бара! – И, подергав за ворот его сорочки, она добавила:

– Вы же погубили свою рубашку! Губная помада ведь не отстирывается!

Ухмыляясь ей и вновь подбрасывая ее на руках, он воскликнул:

– А вот на вас так совершенно нет губной помады! Отворачивая от него лицо, она сказала:

– Давайте не будем начинать это снова! Лучше расскажите-ка мне об этом Гошок-холле!

– Им все еще владеет семейство Хэарвудов, и они туда ездят на этот… как его?.. энд?..

– На уик-энд, – подсказала Дуглесс.

– Точно: на уик-энды! И еще… – Тут он покосился на Дуглесс. – Еще там и Арабелла тоже.

– Арабелла? – удивилась она. – Но какое отношение может ко всему этому иметь Арабелла, живущая в двадцатом веке?!

– Но моя Арабелла была дочерью Дики Хэарвуда, и, похоже, Дики Хэарвуд вновь обретается в Гошок-холле, и у него и теперь есть дочь по имени Арабелла, возраст которой – тот же, что был у той моей Арабеллы, когда мы…

– Ой, пощадите! – воскликнула Дуглесс, а затем погрузилась в задумчивость: недавно найденные документы, другая Арабелла, другой Дики… – все выглядит так, будто история повторяется!