355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джозефина Белл » Смерть на каникулах. Убийство в больнице (сборник) » Текст книги (страница 1)
Смерть на каникулах. Убийство в больнице (сборник)
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:23

Текст книги "Смерть на каникулах. Убийство в больнице (сборник)"


Автор книги: Джозефина Белл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Джозефина Белл
Смерть на каникулах. Убийство в больнице (сборник)

Josephine Bell

DEATH AT HALF TERN

DEATH AT THE MEDICAL BOARD

Печатается с разрешения наследников автора при содействии литературных агентств Curtis Brown UK и The Van Lear Agency LLC

© Josephine Bell, 1939, 1944

© Перевод. М. Левин, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Смерть на каникулах

Пятница
Глава 1

Мистер Ридсдейл взял парадный галстук, провел рукой по всей его длине, с растущим недовольством осмотрел растянутую ткань – и отбросил галстук в сторону.

– Джудит!

Голос прозвучал утомленно и несколько жалобно.

– Что такое, дорогой?

Жена появилась в дверях гардеробной, одной рукой держась за косяк, а другой застегивая ремень босоножки. По ее подчеркнуто терпеливому тону было ясно, что ее туалет уже почти завершен. Но не совсем.

– Этот галстук надевать нельзя. В середине торчит подкладка. Есть у меня другой?

– Думаю, да. Ты смотрел?

Естественно, он этого не делал. Мистер Ридсдейл неуверенно потянулся к шкафу, но отступил, пропуская Джудит к гардеробу и наблюдая за ее грациозными движениями, пока она перебирала его воротнички и носовые платки. На ней было парадное платье из плотного крепа, тускло-серо-зеленое, что выгодно оттеняло каштановые волосы. Платье с высоким воротником и длинными рукавами, достаточно строгое, чтобы жена директора колледжа могла появиться в нем на приеме для родителей учеников, но отлично сшитое и подчеркивающее ее все еще юную фигуру.

– Джилл слегка поправилась после своего интересного положения. Ей это к лицу, тебе не кажется?

Джудит повернулась, держа в руке новый черный галстук, надела ему на шею и стала завязывать.

– Это следует понимать как намек на мою костлявость, как ты ее обычно называешь?

– Нет. Мне ты нравишься такой, как есть, только не надо больше худеть. Я лишь хотел сказать, что Джилл теперь похожа на аллегорию здоровья – а ведь ее младшему только полгода, если я правильно помню?

– Семь месяцев. И я не очень понимаю, с чем тут поздравлять, если она хорошо выглядит через семь месяцев после события. Было бы тревожно, если бы такого не случилось. Впрочем, Джилл всегда отличалась крепким здоровьем. В детстве она не перенесла и половины тех болезней, что пришлись на мою долю. Кроме того, она совершенно счастлива, обожает Дэвида и троих прекрасных детей. Когда ты так счастлива, как Джилл, тебе только и остается, что хорошо выглядеть.

Джудит отступила, чтобы полюбоваться своей работой, но муж удержал ее, положив руки на плечи.

– А сестра Джилл так же счастлива?

Она накрыла его руки своими.

– Конечно. У меня тоже очаровательный муж и очаровательные девочки, и, по словам Джилл, в пределах школьной ограды я – Персона с большой буквы. Быть Персоной мне нравится – почему бы и нет? Я не смеюсь над всем на свете, в том числе и над собой, как это свойственно Джилл.

– Не уверен, что она не переняла это у Дэвида.

– Нет, она всегда была такая. Он ее только поощряет.

Джудит Ридсдейл вернулась в свою комнату и встала перед зеркалом, надевая пару скромных сережек. И подумала, что сказала Чарльзу правду. Ей действительно приятно быть женой директора, и на это «приятно» она имеет право. Она полностью осознает свой тихий талант развлекать людей, свою приятную внешность и радуется той симпатии и уважению, которые неизменно вызывает у других. Джудит не самодовольна и не самовлюбленна. Напротив, она смиренно благодарна, что Чарльз ее отличил и дал столь подходящее ей положение. И если порой она с некоторой тоской осознает, что они никогда не достигали заоблачных вершин эмоциональных переживаний, то при этом трезво понимает: для ее ученого мужа и такой женщины, как она, больше подходят пологие склоны и ухоженные газоны.

Надев серьги, Джудит положила в сумочку чистый платок и вернулась в гардеробную. Бедный Чарльз! Ему предстоит напряженный уик-энд. Каникулы в середине семестра – трудное время для директора, и в летнем семестре оно труднее, чем в зимнем. А сейчас эта трудность усугублена вынужденным изменением программы. Мистер Торп – учитель, всегда умеющий выбрать классическое произведение для постановки силами школьников, – во время пасхальных каникул попал в руки хирурга из-за своего аппендикса и до конца летних каникул из них не вырвется. Следовательно, в самый последний момент пришлось искать нового учителя. А в последнюю неделю пасхальных каникул подходящие молодые люди не попадаются на каждом шагу. Либо они еще студенты и имеют на лето планы, либо уже успели озаботиться своим будущим. В конце концов удалось найти временного учителя через агентство. Это был человек среднего возраста, мрачный и знающий. Семь лет он трудился временным учителем в частных школах по всей стране. Мистер Ридсдейл убедился, что с ним легко работать и очень трудно разговаривать, а Джудит почему-то почувствовала к нему жалость и в результате стала избегать. Если бы не празднование конца семестра, его недостатки были бы ему прощены. Но он, к общему негодованию, хотя и был нанят преподавать английский и историю, наотрез отказался продолжать постановку «Юлия Цезаря», начатую в весеннем семестре мистером Торпом. Поскольку другие учителя не соответствовали этой задаче, а родителей учеников в первый вечер каникул следовало развлечь любой ценой, школьную постановку пришлось отставить и пригласить труппу профессионалов, работающих исключительно по школам и колледжам, со спектаклем «Двенадцатая ночь».

Все это служило для Чарльза источником постоянных тревог и огорчений. Мистер Торп, которому ассистировали несколько других преподавателей и школьный воспитатель, приучил его не волноваться за пятничный вечер. А теперь в колледж вторглась посторонняя труппа, сцену перевернули вверх дном, гардеробные и школьный музей превратились в гримуборные – и все время возникают какие-то мелкие проблемы, с которыми обращаются к Чарльзу.

– Дорогая, ты готова?

– Вполне, Чарльз. Думаю, мне надо сойти вниз и принять огонь на себя. Джилл и Дэвид приедут минута в минуту, а еще Хью и Маргарет я сказала, что если они опоздают с ужином, мы их ждать не будем.

– И меня тоже не ждите. Я должен заглянуть в зал и посмотреть, как там справляются эти люди.

– Ты про компанию «Шекспир плейерз лимитед»? Я бы их не трогала. В конце концов, это их работа – приспособиться к любой сцене. К любой школьной сцене.

– Я знаю. Но они оставили себе не слишком много времени, прибыв так поздно.

Джудит взяла мужа под руку и повела к лестнице.

– Скажи спасибо, что они вообще приехали. Я бы не удивилась, если бы в последнюю минуту получила телеграмму, что сломался их фургон с декорациями и выступать они не могут. Ты ведь тоже такого ждал?

Чарльз Ридсдейл угрюмо кивнул:

– Надеюсь, их текст годится для нашей публики. У меня не было времени на него взглянуть. Так что лучше я найду, кто у них там сэр Тоби, и предупрежу его заранее.

Спустившись по лестнице, они разошлись в разные стороны: мистер Ридсдейл – к школьному залу, где стук молотков сообщал, что «Шекспир плейерз лтд.» лихорадочно готовят сцену, а миссис Ридсдейл – к своей гостиной, где следовало ожидать приезда гостей.

За обитой зеленым сукном дверью, отделяющей квартиру директора от школьных дортуаров, кипели разговоры и бурная деятельность. Ученики переодевались для вечернего мероприятия в свои итонские костюмы.

Мальчики, под впечатлением недавних событий дня, трещали без умолку, за важностью обсуждаемых тем забыв о зажатых в руках штанах, пока старшие по спальням не приводили их в чувство. Тогда они быстро просовывали в штанины худые или полные ноги и натягивали брюки. Тощие исцарапанные коленки исчезали под полосатым узором, граница мытья рук на запястьях скрывалась гладкой черной материей, цыплячья шея оборачивалась безупречно белым полотном. Вместо банды растрепанных хулиганов в серых робах возникала группа юных джентльменов, даже самые неотесанные из которых приобретали сдержанное достоинство, неотразимое обаяние детства в ложной ауре ангелоподобной красоты.

Алистер Уинтрингем ополоснул щетки в стоявшем на умывальнике кувшине с водой (одном на двоих с Брюсом Притчардом), стряхнул с них воду на наклонившегося Кокера-самого-младшего и стал расчесывать волосы. Кокер возмущенно пискнул, ощутив на шее холодные капли, но, сообразив, что запаздывает с одеванием, не стал отрываться от поисков пропавшей запонки.

– Застегивайся, а то опоздаешь, – предупредил его Алистер. – Твои сегодня приезжают, Кокер? Если что, у меня есть запасная запонка.

– Ох, спасибо. Да, наверное. На завтрашний матч они точно приедут, мой отец играет.

– Не будь идиотом, я знаю, что он играет. Он в прошлом году был капитаном у отцов.

– А твой отец играет, Уинтрингем?

– Думаю, да. И он приезжает сегодня, вместе с дядей.

Брюс Притчард заинтересованно повернулся:

– Это который детектив?

– Ну, на самом деле он доктор. Детектив – это его хобби.

Вокруг Уинтрингема собрались несколько мальчиков. Его дядя Дэвид всегда привлекал внимание.

– А с чего эта работа начинается? В смысле убийства случаются нечасто. В деревне, где я живу, не было ни одного.

– Многие убийства так и не раскрываются.

– Ты про то, что убийцу не находят или человек погибает, а выглядит так, будто это обыкновенная смерть?

– Если бы я захотел убить человека…

– Заткнись. Так откуда твой дядя берет дела, Уинтрингем?

Алистер не знал, что на это ответить. Дело в том, что родители никогда не делились с ним подробностями приключений его дяди в криминальном мире. Поэтому ему приходилось отделываться общими фразами, но сейчас дядя Дэвид лично приезжал на праздник, и он чувствовал, что должен показать свою информированность.

– Обычно, думаю, он просто находит тело или что-то в этом роде. Я знаю, что однажды он нашел мертвеца на берегу, когда купался.

– Ух ты! Ничего себе встряска. А убийцу он нашел?

– О да. Это уж не сомневайтесь.

– Его повесили?

– Думаю, да. Кокер, шевелись! Ты всегда опаздываешь. До сих пор даже галстук не завязал.

Внизу зазвенел колокольчик. Захлопали двери, затопали ноги по половицам коридоров.

– Ну, я так и знал, что ты завозишься. Подойди сюда, я помогу. И чтобы ты до воскресенья сам научился! На неделе у тебя отлично получается.

Побагровевший Кокер-самый-младший, которому еще не было девяти, кивнул. Он хотел бы объяснить, что виноват жесткий итонский воротничок, из-за которого не завязывается черный галстук, но не посмел пререкаться со столь высокой властью – его старшим по спальне, префектом, входящим в Первые Одиннадцать. Поэтому он потер глаза тыльными сторонами ладоней и пошел вниз вслед за Уинтрингемом. И вскоре оказался среди ровесников, болтая, толкаясь и смеясь с обычным энтузиазмом.

Актеры «Шекспир плейерз лтд.» привыкли к трудностям и неблагодарной работе. В ответ на жалобы репертуарных коллег на тесные гримуборные и устаревшую машинерию провинциальных театров они только невесело смеялись, вспоминая школы, где не было ни сцен, ни гримуборных, только выгороженное ширмами место за сценой. Ворчунам можно было напомнить, что им надо лишь играть, а вот актерам из «Шекспир плейерз лтд.» приходится иметь свой транспорт, монтировать собственные декорации, самим ставить свет и устраиваться в любой дыре, в любом углу, где их поселят. Кроме того, публика, для которой они играют, наверняка пропустит подлинные шутки, зато будет хохотать в самые неожиданные моменты.

«Собачья жизнь, – подумал Роберт Фентон, устраивая зеркало на стекле одной из музейных экспозиций, по которому оно все время норовило скатиться. – Ну и сцена! Не так плохо, конечно, как во вчерашней школе для девочек, где был только один выход, и весь состав изображал из себя сардинок за ширмами по одну сторону сцены, но четыре скрипучие половицы – ну и сцена! И вечер обещает быть жарким». Всегда бывает жарко, когда он играет сэра Тоби Белча и подкладывает толщинки в костюм для увеличения собственного размера. А как у него со старым добрым кровяным давлением? Вот как, кстати? Он всмотрелся в свое лицо, вспотевшее под тоном, хотя сейчас на нем ничего не было, кроме бриджей, чулок сэра Тоби и туфель с пряжками. Черт знает что за жизнь! Он мог бы начисто переиграть этих сопляков, затмить их, видит бог, и в том числе этого юного Гэша, который слишком много о себе понимает. Но ведь никому сейчас не нужна честная, настоящая игра – они ее называют «наигрыш»! А ему претит эта современная манера, которую Гэш именует «реализмом».

Он развернулся на табурете, высматривая предмет своей неприязни. Вот он тут, как обычно, оделся первым, привалился к стене, переговариваясь с Найджелом Трентом.

– Эй! Эй, ты! Эдуард! – позвал Фентон. – Раз уж ты готов, почему бы тебе не сделать что-нибудь полезное? Пойди и помоги Джорджу.

– Ему не нужна помощь, он почти закончил.

– Ты ходил и спрашивал, я полагаю?

– Ходил и спрашивал.

– Что-то я тебя не видел.

– Вполне возможно. Ты редко видишь что-нибудь, кроме того, что высматриваешь.

Гэш все так же стоял, прислонившись к стене и глядя на невероятно красивое лицо Найджела Трента, но в его голосе, хотя и спокойном, слышалась нотка высокомерного презрения, от которой Фентон вскочил на ноги, дрожа от ярости.

Труппа прекратила гримироваться, наблюдая эту сцену. Обмен репликами между Фентоном и Гэшем вышел за пределы шутки. Старина Фентон воображал себя актером, и опыта у него действительно было больше, чем у любого другого, но ни один человек в здравом уме не мог бы отрицать, что Эдуард Гэш куда способнее. Вероятно, старик тоже это знал, вот почему и имел на Гэша зуб. Рано или поздно эта мина должна была взорваться.

Но не в этот раз. В гримуборную поспешно вошел Джордж Лемминг – электрик и помреж, человек, который не давал компании рассыпаться и вел ее через самые сильные бури. Фентон повернулся к нему, с облегчением прервав стычку, которая могла закончиться не в его пользу.

– Все хорошо, Джордж?

– Нормально. – Лемминг быстрым взглядом оценил вполне знакомую ситуацию. – Эдуард, будь хорошим мальчиком, пробегись по декорациям на сцене. Они уже там, но не разобраны.

– Иду.

Молодой Гэш тяжело оттолкнулся от стены. К несчастью, этот его подчеркнуто недовольный жест потревожил ненадежные крепления висевшего там примитивного оружия. Клинки с грохотом посыпались на пол.

– Сотню строк за это выучишь, Эдуард!

– Ученик Гэш, зайдите ко мне в кабинет немедленно!

– Ну ни фига себе зубочистка!

Лайонел Бассет, в кудрявом парике сэра Эндрю Эгьючика со свисающими вдоль лица локонами, неуклюже подхватил с пола наконечник копья и стал размахивать им, зловеще восклицая:

– Что вижу я перед собой? Кинжал?

Труппа застыла. В потрясенном молчании, последовавшем за непростительным нарушением элементарнейшего правила гримуборной, все раздоры были забыты.

– Проклятый идиот! – прошипел Фентон, когда к нему вернулся дар речи. – Ты же все турне загубил! Вон отсюда, пока я тебя не вышиб!

Гэш взял растерявшегося Бассета под руку.

– Я не суеверен, – холодно сказал он. – Предоставляю эту честь старшему поколению. Но не люблю бестактности. Лучше пойдем со мной, поможешь мне разобраться с декорациями, дурачина.

Когда дверь музея за ними закрылась, раздался общий вздох возмущения. Джордж Лемминг хлопнул Фентона по плечу:

– Старик, не впадай в раж. Не стоит он того.

– Скрутил бы я ему шею, и Гэшу заодно.

Коренастый мужчина средних лет, игравший роли Антонио и Валентина, сердито спросил:

– Отчего ты не доложишь о нем Дьюхарсту?

– Ты про Гэша?

– Конечно. Лайонел вряд ли знал, что это приносит несчастье – цитировать в гримуборной «Макбета». Он по всем параметрам дурак.

Молодой человек, в молчании созерцавший всю сцену, заговорил:

– Я насчет этого мало знаю. Но что там с моими часами и с…

– Замолчи! – резко оборвал его Джордж Лемминг, наполовину облаченный в шутовские лохмотья Фесте. – Ты не имеешь права бездоказательно устраивать скандал. Да, это неприятно, но мы – не первая труппа, где такое случилось. Боб – работник опытный и смотрит в оба. Так, Боб?

– Конечно. Но это скорее дело Дьюхарста, чем мое.

– Ты ему сказал?

– Конечно. Когда у Сидни куда-то девались часы, а Джоан не смогла найти кольцо. Но ты же все понимаешь. Он заявил, что надо это прекратить, но его тут нет, а я – ну, я не очень-то представляю себя в роли шпиона.

Остальные актеры неловко переглядывались. Весь этот летний сезон они страдали от обычного несчастья странствующих трупп: вора среди работников. Актеры, играющие костюмные роли, не могут оставлять современные часы, а в сценической одежде не всегда есть карманы для денег, портсигаров или иных ценных вещей. Все это приходится держать вместе с одеждой в гримуборных или же предусмотрительно запирать где-то и прятать ключи. Такие продуманные предосторожности не слишком свойственны не склонным к педантичности бродячим актерам. Так что они терпели, ворчали, подозревали друг друга, пока антипатия и недоверие к Лайонелу Бассету с его неприятно-угловатой фигурой и эксцентричными идеями не превратили его в естественного козла отпущения. Падающие на него подозрения с каждым днем усиливались и обсуждались все более откровенно. Особенно с тех пор как главный режиссер, Сирил Дьюхарст, который руководил еще двумя труппами и появлялся не чаще раза в неделю – раздать зарплату и, быть может, посмотреть представление, – объявил, что не в силах разобраться с этой чумой, если ему не предъявят определенное доказательство.

В музей заглянул мистер Уорвик, преподаватель математики.

– Без пяти восемь, – сказал он извиняющимся тоном. – Родители собрались в зале. Вы будете готовы к восьми? Если да, то я заведу мальчиков.

Фентон тяжело поднялся с табурета, аккуратно протирая от тона место под фальшивую бороду.

– К вашим услугам! – вскричал он с тщательно отработанным жестом и добавил, будто только сейчас об этом подумав: – К девушкам вы заглядывали, проверили, одеты ли они?

– Нет, не заглядывал, – сухо отозвался мистер Уорвик.

– Ну хорошо, я сам проверю. Джордж, собирай первый выход.

Мистер Уорвик просиял:

– Так я могу сказать мисс Эймери, чтобы играла увертюру?

Фентон кивнул, и молодой мистер Уорвик поспешил в зал давать знак пианистке. Мистер Лоуз, преподаватель французского, стоял у дверей зала, сдерживая тех учеников, что еще не сидели со своими родителями. Увидев сигнал Уорвика, он выпустил своих подопечных, которые бросились в передние ряды и расположились на низких скамейках. Школьная прислуга вместе с немногими приехавшими шоферами заполнила задние ряды.

Девушки были уже готовы, даже ждали у бокового выхода на сцену, где Фентон их и нашел, заглянув сперва в пустую гримуборную.

– Все в порядке, дорогая? – спросил он у жены.

– Ну, если у тебя называется порядком гримироваться в двухфутовом квадратном ящике, набитом грязными крикетными туфлями, то да. Но тогда не спрашивай, что у меня с волосами, потому что я этого не знаю, я их не видела в зеркальце размером с почтовую марку при односвечевой лампочке под самым потолком.

– Надо было открыть дверь и впустить дневной свет. Думаю, обычно ее не закрывают. Насчет волос не волнуйся, дорогая, потому что они прекрасны. Ты же знаешь, что больше всего ты нравишься мне в роли Оливии.

Девушки, игравшие роли Виолы и Марии, приподняли брови и отодвинулись. Боб с ума сходил по собственной жене, этой шипящей мелкой кошке. Она то и дело устраивала им невыносимую жизнь и была посредственной актрисой. Когда у них будет ее опыт…

Боб Фентон отозвал жену в сторонку. В неумолчном гуле разговоров из зала и бренчании школьного пианино можно было не волноваться, что подслушают.

– Ты себя хорошо чувствуешь, милая?

– В каком смысле?

– Я о приступе, случившемся, когда мы приехали. Он меня встревожил. Мне показалось, ты вот-вот упадешь в обморок.

Соня Фентон насторожилась:

– А, это. Ерунда. Ты надо мной кудахчешь как наседка, Боб.

– Не ерунда. В машине ты чувствовала себя нормально, а это случилось, когда мы вошли в дверь. Ты смеялась с Хилари, а когда я повернулся, оказалась совершенно не в себе. Как будто привидение увидела.

– Боб, это чушь. Ты сам все придумал, – напряженно ответила она.

Джордж Лемминг, занеся руку над пультом управления светом, поднял другую, привлекая внимание Фентона. Тот махнул в ответ:

– Давай, Джордж. Рампу!

Публика ахнула, оживилась, захлопала, и разговоры стали громче. Пианистка сменила бессмысленные арпеджио на джигу шестнадцатого века.

Рут Фосетт, помощница экономки и школьная медсестра, сбежала по лестнице и устремилась по коридору в зал. Ей пришлось задержаться из-за всяких мелочей, связанных с одеждой и починкой. Переодевалась она с лихорадочной быстротой: надела шелковое дневное платье, а кудрявые волосы зачесала на лоб в отчаянной спешке. Она знала, что действует небрежно и в сравнении с тщательно выбранными парадными платьями матерей ее повседневный наряд произведет не больше впечатления, чем форма медсестры. Хотя эта форма ей идет и выгодно подчеркивает цвет волос. Тем не менее она рискнула опоздать ради того, чтобы хоть раз появиться в собственном виде, не служебном, без знаков своей должности.

Когда она летела, слегка запыхавшись, к двери зала, то подумала с горечью, что человек, бывший главной и единственной причиной ее опоздания, вряд ли обратит внимание на перемену ее внешности. Он бешено поглощен работой и даже не замечает, что во время консультаций по вопросам, касающимся мальчиков, его слова проникают ей прямо в сердце, а ее душа раскрывается в благоговении, словно театральный занавес. В редких случаях, когда им случалось беседовать вне профессиональных рамок, Рут, часто не умеющая подобрать нужные слова, слушала его с неослабевающим интересом, и мысли вдруг начинали формулироваться без всяких усилий. Ему, похоже, было приятно ее общество, но он никогда не искал ее специально. «Он безнадежно равнодушен, – подумала Рут, – а я дура».

Дверь зала была открыта, и прямо перед ней Рут столкнулась с человеком, выходящим из соседнего класса. Она бы упала, если бы не была подхвачена и удержана сильной рукой.

– Ох, простите, бога ради! Вы так быстро шли…

– Я боялась опоздать.

– Надеюсь, я вас не ушиб.

Рут постепенно приходила в себя. И ведь надо, чтобы это был именно он! Всегда с ней так.

– Конечно, нет! – сердито сказала она. – И вообще, это моя вина. Но я не хотела опаздывать.

– Вы бы не опоздали. Мальчики только что вошли, а мистера Ридсдейла еще нет.

Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, и она разозлилась еще больше.

– Ну хоть это радует. Что меня стукнули – это не страшно, но при этом еще и опоздать было бы несколько обидно.

Он отступил, пропуская ее вперед, и, оглядевшись в поисках учителей младших классов, двинулся к ним. Он, конечно, неуклюжий кретин, но все-таки не с чего ей огрызаться так яростно. Однако откуда ей знать, какие чувства он к ней питает, если она его определенно недолюбливает? Так что имеем то, что имеем. И будем иметь, вероятно, то же самое.

Рут Фосетт, проводив его взглядом, села на скамью в задних рядах. Занавес расплывался перед ее глазами, но она яростно заморгала, заставив слезы отступить.

Над огнями рампы в складках материи показался глаз, и публика приветствовала его воплями, смехом и аплодисментами. Все взгляды обратились к двери, ожидая прибытия мистера Ридсдейла как сигнала актерам, что можно начинать.

В учительской находился только один обитатель. Он пододвинул кресло к открытому окну, поскольку вечер выдался жаркий, и устроился с роскошной небрежностью. Свою работу по приему родителей и их размещению в зале он выполнил. Больше гостей не ожидается, мальчики уже на месте, можно не волноваться, обслуга сидит на задних скамейках. Он не считал, что долг зовет его выдержать спектакль, который для него был бы чем угодно, только не развлечением. Он никогда не любил смотреть пьесы, и хотя был обязан присутствовать на школьных постановках, разыгранных учениками, но воздержаться от игры профессионалов сомнительного толка мог без особых угрызений совести.

Он открыл книгу, нашел место, где остановился, и, положив ее на колено страницами вниз, разжег трубку. Шторы колыхнул легкий сквозняк, погнал табачный дым в сторону приоткрытой двери. Человек посмотрел в окно, на аллею с припаркованными автомобилями, на расположенные за ней спортивные площадки. Высокое прямое облако на синем востоке, повисшее над деревьями у края поля, из золотого стало розовым и уже выцветало в серое. Здесь намного лучше, чем в душном набитом зале под жарким электрическим светом в обществе шестидесяти взбудораженных детей и сорока с лишним перегретых взрослых.

Шаги затихли, дверь распахнулась.

– Кажется, я чувствую запах табака. Крэнстон, это мистер Дьюхарст, чья труппа – вернее, одна из трупп – сегодня нас развлекает. Мистер Крэнстон – наш падре, – объяснил мистер Ридсдейл своему спутнику. – Кроме того, он со всем тщанием взращивает ростки латыни в головах самых юных наших питомцев.

Крэнстон с горькой улыбкой поднялся.

– Боюсь, вы поймали меня на попытке уклониться, – сказал он. – Театр несколько не по моей части.

Он обменялся рукопожатием с антрепренером и, взглянув на это упрямое лицо и мощную фигуру, снова подумал, как верны его взгляды на театральную жизнь. Все его предрассудки заговорили в полный голос при виде слишком широкого черного галстука, бриллиантовой булавки и золотого перстня с печаткой.

– Вообще-то это представление вам следовало бы почтить своим присутствием, но я думал, что вы сегодня работаете.

– Вам точно стоило бы взглянуть, – добавил Дьюхарст с профессиональной сердечностью. – Я был бы рад услышать ваше мнение о спектакле в целом, особенно учитывая, что сам ставил пьесы. Нам очень важно мнение людей образованных, особенно по произведениям Шекспира.

– Я думал, вы только Шекспира и ставите.

– Да нет. Педагогические колледжи и им подобные предпочитают Шоу. Обычно мы в сезоне ставим трех Шекспиров и двух Шоу.

Мистер Ридсдейл бросил взгляд на часы.

– Нам пора уже быть в зале, – сказал он и посмотрел на Крэнстона, пребывающего в нерешительности. – Идете, Крэнстон?

– Я после антракта, если не возражаете.

Директор вышел, уводя с собой антрепренера, и Крэнстон снова остался один. Но прежний покой уже не вернулся. Книга соскользнула на пол, трубка погасла, небо над садом потемнело, стало тусклым и синевато-серым. Почему он должен смотреть этот спектакль? Неужели этот неприятный и развязный человек, которого ему сейчас представили, может создать хоть что-то сносное? И вообще, какую пьесу они играют?

Падре вспомнил, что в комнате отдыха лежала программка, анонсирующая постановку. Когда учителя передавали ее друг другу, он не дал себе труда посмотреть, но она должна быть где-то здесь.

Он поискал на столе, на каминной полке, в других вероятных местах, а обнаружил там, куда и сам бы ее отправил: в корзине для бумаг. Разгладив листок, он прочитал: «Двенадцатая ночь». Труппа «Шекспир плейерз лтд.» проводит восьмой сезон для школ и колледжей. Ниже – список актеров, возглавляемый Робертом и Соней Фентон, чьи фамилии большими буквами были написаны под фотографиями, изображавшими их в обычной одежде.

На эти портреты мистер Крэнстон взглянул с отвращением. Его не восхитили ни лица, зачеркнутые к тому же двумя красными чертами, проведенными от лба к подбородку, ни их выражения. Очевидно, кто-то пробовал перо перед тем, как исправить ошибки в работах учеников, и проба оказалась неудовлетворительной, поскольку кончик пера кое-где раздвоился, глубоко процарапав бумагу двумя параллельными линиями.

Мистер Крэнстон вздохнул. «Двенадцатая ночь», значит? Что ж, после антракта придется там появиться. А пока – мир и покой.

Он рассеянно сунул программку в карман, нашел в книге место, где остановился, положил ее на колени страницами вниз и снова разжег трубку.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю