Текст книги "Тайна гостиницы Парящий Дракон"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Глава 16.
В парке Шато-де-ла-Карк

Не стоило опасаться, что двери в «Парящем Драконе» запрут ранее трех или четырех часов утра. В таверне квартировало много слуг, чьи знатные господа будут веселиться на балу вплоть до самого его окончания; они вернутся в таверну лишь после того, как доставят хозяев в отели и благополучно уложат спать.

Следовательно, у меня достаточно времени для тайной ночной прогулки, и мне не придется стучаться в запертую дверь, возбуждая ненужное любопытство владельца гостиницы.

Карета остановилась возле гостиничной вывески. Сучья деревьев, нависавшие над дорогой, тесно переплетались, образуя плотный шатер, из приоткрытых дверей падал яркий свет.

Я отпустил экипаж, с маской в руке взбежал по широкой лестнице и вошел в просторную спальню. Тяжелая старинная мебель я темные панели на стенах делали ночную тьму еще непрогляднее, складках черного балдахина над высокой кроватью таились зловещие тени.

На полу загадочно мерцал тусклый отблеск лунного света. Я поспешил к окну. Темный лес, залитый серебристым сиянием луны, погрузился в зачарованный сон. На бледно-сером небе сурово чернели причудливые очертания замка Шато-де-ла-Карк, его многочисленных башенок, печных труб, островерхих крыш. На полпути между таверной и замком, чуть влево, виднелась роща, где таинственная леди в маске назначила мне встречу с прелестной графиней. Верхушки деревьев, колеблемые легким ветерком, призрачно трепетали в лунном сиянии. Я прикинул как можно точнее, в каком направлении нужно идти, чтобы попасть в сумрачную рощу. Сердце мое бешено колотилось. Я всматривался в незнакомый лес, которому суждено было стать декорацией к моему необычайному приключению, и по спине моей ползали мурашки.

Время летело неумолимо; приближался назначенный час. Я скинул халат и бросил его на диван; сменил легкие туфли без каблучков, называемые в те годы «бальными», так как без них мужчина не мог появиться в обществе, на крепкие сапоги, надел шляпу, сунул за пояс пару заряженных пистолетов – постоянных спутников каждого путешественника по Франции тех дней: леса кишели солдатами из расформированных полков, среди которых попадались горячие головы. Снарядившись таким образом, я, каюсь, взял зеркало и подошел к окну, чтобы взглянуть, хорошо ли я выгляжу в лунном свете. Оставшись доволен своим обликом, я бегом спустился по лестнице.

В вестибюле я окликнул слугу: Шато-де-ла-Карк – Сен-Клер, – сказал я, – я хочу немного прогуляться под луной, минут десять или около того. Не ложись спать, пока я не вернусь. Если погода будет хорошая, я, возможно, задержусь.

Я с беспечным видом вышел за дверь, огляделся по сторонам, словно выбирая, куда бы мне направить свои стопы, и зашагал по дороге, поглядывая то на луну, то на легкие белые облачка и насвистывая веселую мелодию, подхваченную в каком-то из театров.

Однако стоило мне отойти от «Парящего Дракона» на сотню ярдов, как от напускной беззаботности не осталось и следа. Я обернулся. Дорога белела, словно покрытая инеем; на фоне темного неба смутно вырисовывался силуэт старой таверны, сквозь густую листву пробивался свет одинокого окна.

Вокруг не было ни души. Я взглянул на часы – луна светила так ярко, что я, хоть и с трудом, сумел различить стрелки. До назначенного часа оставалось восемь минут.

Каменную ограду до самого верха скрывал густой ковер плюща. Толстые плети помогли мне вскарабкаться на стену и укрыли от случайного нескромного взгляда. Я перебрался через стену и, как гнусный браконьер, проникший во владения ничего не подозревающего землевладельца, очутился в парке замка Шато-де-ла-Карк.

Прямо передо мной, черная, как плюмаж на катафалке, темнела роща, описанная незнакомкой. Чем ближе я подходил, тем суровее вздымались надо мной мрачные колонны деревьев, тем неотвратимее подползала к моим ногам широкая черная тень. Наконец я вступил под своды древесных крон, и тьма поглотила меня. Я брел среди величественных лип и каштанов, сердце мое замирало от тревожных предчувствий.

Посреди рощи деревья расступались; на поляне стоял небольшой греческий храм. С четырех сторон к нему вели широкие порталы. В окружении коринфских колонн виднелась высокая статуя. Беломраморное строение, некогда величественное, ныне почти разрушилось. Сквозь трещины в мраморных плитах пробивалась трава, пьедестал и карниз поросли мхом. У подножия лестницы в мраморной чаше журчал и плескался чахлый фонтан, питаемый из прудов, расположенных по другую сторону замка. В лучах луны водяная струя рассыпалась пригоршнями алмазных игл. Картина дышала упадком и запустением, однако печать заброшенности придавала руинам некое грустное очарование. Помимо воли они наполняли мою Душу романтической печалью. В воображении возникал уютный грот над лесным источником; казалось, из храма вот-вот появится мудрая нимфа Эгерия.

В ожидании возлюбленной я слишком внимательно всматривался в ночную мглу, чтобы любоваться живописными развалинами. Из задумчивости меня вывел тихий нежный голос. Я обернулся, едва не подскочив от неожиданности: у меня за спиной стояла давешняя незнакомка в маске и костюме мадемуазель де Ла Вальер.

– Графиня вскоре придет сюда, – сказала незнакомка. Лунный свет озарял ее прелестную фигурку, изящную и грациозную. – Тем временем я подробнее расскажу вам о том, какую жизнь она ведет. Бедняжка глубоко несчастна; судите сами, неравный брак, муж – ревнивый тиран, терзает супругу, чтобы вынудить ее продать бриллианты, которые…

– Стоят тридцать тысяч фунтов стерлингов. Мне рассказывал об этом друг. Могу ли я помочь графине? Только намекните; нет такой жертвы, на которую я не пошел бы ради нее. Все, что в моих силах…

– Если вы сумеете презреть опасность; впрочем, нет, тут дело не в риске. Если вы сумеете презреть незыблемые каноны светской морали, если, как истинный рыцарь, отдадите всего себя служению прекрасной даме, не ожидая иной награды, кроме слов благодарности, если у вас хватит на это мужества и сил, то тогда вы спасете графиню и завоюете не только ее признательность, но и сердечную дружбу.

При этих словах незнакомка в маске отвернулась и заплакала. Я с радостью дал обет стать почтительным и верным рабом графини.

– Однако, – напомнил я, – вы сказали, что графиня вскоре придет сюда.

– Да, если ничто не помешает. Граф де Сен-Алир строго следит за домом и садом; бедняжке трудно выбраться незамеченной.

– А она в самом деле желает видеть меня? – с трепетом спросил я.

– Сначала скажите, часто ли вы вспоминали ее после происшествия в «Прекрасной Звезде».

– Ни на минуту не переставал я думать о графине. Денно и нощно преследует меня взгляд ее чудных глаз, звучит в ушах дивный голос.

– Говорят, мой голос очень похож на ее, – заметила маска.

– Это так, – сказал я, – однако ее голос я не спутаю ни с чем.

– Да? Значит, мой лучше?

– Простите, мадемуазель, я этого не говорил. Ваш голос очень мелодичен, но звучит, по-моему, чуть выше.

– Вы хотели сказать, чуть пронзительнее, – откликнулась де ла Вальер, как мне показалось, с досадой.

– Отнюдь; ваш голос совсем не пронзителен, он нежен и мелодичен, однако ее голос все же сильнее волнует мою душу.

– Это не так, сударь; вами владеет предубеждение.

Мне нечем было возразить прелестной даме, и я поклонился.

– Вижу, сударь, вы надо мной смеетесь, считаете, что я из пустого тщеславия пытаюсь выказать себя равной графине де Сен-Алир. Однако признайте же, по крайней мере, что рука моя ничем не хуже, чем у нее. – Она сняла перчатку и протянула белоснежную кисть. Незнакомка, казалось, уязвлена не на шутку. Это недостойное состязание выводило меня из терпения: в пустой болтовне уходили драгоценные минуты, а свидание мое пока что не принесло никаких плодов. – Вы не можете не признать, что рука моя столь же изящна, как у графини.

– Не могу согласиться с вами, мадемуазель, – возразил я, теряя самообладание. – Не хочу вдаваться в сравнения, однако графиня де Сен-Алир – самая прекрасная женщина, какую я встречал в жизни.

Незнакомка холодно рассмеялась, но затем, смягчившись, со вздохом произнесла:

– Я докажу, что я права.

При этих словах она сняла маску: на меня с улыбкой, прекрасная, как никогда, смущенно смотрела графиня де Сен-Алир!

– О небо! – воскликнул я. – До чего же я был глуп! И сейчас, и в салоне я, сам того не подозревая, долго беседовал с самой госпожой графиней! – Я лишился дара речи. Красавица сердечно рассмеялась и протянула мне руку. Я пылко поднес ее к губам.

– Нет, не надо, – тихо произнесла она. – Мы еще недостаточно близкие друзья. Вижу, вы, хоть и ошиблись во мне, все еще не забыли свою графиню из «Прекрасной Звезды» и готовы истово и бесстрашно защищать меня. Если бы вы уступили притязаниям моей соперницы и признали, что мадемуазель де ла Вальер красивее меня, графиня де Сен-Алир никогда не доверилась бы вам. Однако теперь я уверена в вашей верности, равно как и в храбрости. Как видите, я вас не забыла; и, раз вы готовы рисковать жизнью ради меня, я тоже сумею без содрогания взглянуть в лицо опасности. Мне совсем не хочется потерять друга навсегда. У меня осталось всего несколько минут. Не соблаговолите ли вы прийти сюда завтра ночью, в четверть двенадцатого? Я буду ждать вас на этом же месте. Молю вас, сударь, будьте как можно осторожнее, чтобы никто не заподозрил, что вы приходили сюда. Поклянитесь мне в этом, – с горячей мольбой произнесла она.

Я поклялся, что скорее умру, чем допущу, чтобы случайная оплошность разрушила тайну, составлявшую счастье и смысл моей жизни. С каждой минутой графиня казалась мне красивее и красивее. Меня сжигало желание помочь ей.

– Завтра вы должны пойти другой дорогой, – предупредила графиня. – По другую сторону замка лежит древнее кладбище с разрушенной часовней. Мимо проходит дорога, но она пустынна: местные жители боятся показываться там ночью. В ограде есть калитка; шагах в пятидесяти за ней вы найдете заросли густого кустарника.

Я пообещал в точности следовать ее указаниям.

– Более года я терзаюсь нерешительностью. Наконец я отважилась порвать с прошлым. Жизнь моя исполнена печали; даже монахини в монастыре не так удалены от мира, как я в замке графа. Мне некому довериться, не у кого спросить совета, не на кого положиться. В вашем лице я, наконец, обрела храброго и преданного друга. Смогу ли я забыть, как героически бросились вы на мою защиту в «Прекрасной Звезде»? Вы в самом деле сохранили розу, которую я дала вам на прощание? Да, конечно, вы же поклялись. Не стоило; я и без клятв верю вам. О Ричард, как часто я в затворничестве повторяла ваше имя – я узнала его у слуги! Ричард! Мой герой! Король моего сердца! Я люблю вас.

Я готов был броситься к ногам графини, прижать ее к сердцу, однако моя прелестная и, надо сказать, непоследовательная возлюбленная остановила меня.

– Нет, нельзя тратить драгоценные минуты нашего свидания на безумства. Поймите, что творится у меня на душе. В замужестве нет такого понятия, как безразличие. Если я не люблю своего мужа, – продолжала она, – значит, я его ненавижу. Граф жалок и смешон; однако в ревности он грозен. Поэтому, прошу вас, хотя бы из сострадания ко мне, соблюдайте осторожность. И в любых разговорах подчеркивайте, что вы не знакомы ни с кем из обитателей Шато-де-ла-Карк; если в вашем присутствии кто-либо упомянет имена графа или графини де Сен-Алир, утверждайте, что вы никогда с ними не встречались. На нашем завтрашнем свидании я смогу поведать вам больше. Всему, что я делаю и о чем умалчиваю, есть веская причина, которую я пока что не могу вам открыть. Прощайте. Идите же!

Повелительным жестом она велела мне удалиться.

– Прощайте! – откликнулся я.

Весь разговор продолжался, по-моему, не более десяти минут. Я снова перебрался через каменную ограду и вернулся в «Парящий Дракон» прежде, чем там закрыли двери.

Я долго лежал без сна, дрожа от лихорадочного возбуждения. До самой зари у меня перед глазами стояло лицо прелестной графини, окруженное мглой.

Глава 17.
Таинственный обитатель паланкина

На следующий день ко мне заглянул маркиз. На столе у меня стоял поздний завтрак.

Маркиз сказал, что зашел попросить об одолжении. По окончании бала его карета в сутолоке попала в канаву и повредила колесо, так что он умоляет, если я еду в Париж, взять его с собой. Я действительно собирался в город и был очень рад составить ему компанию.

Мы поднялись в мою комнату. Я с удивлением увидел, что на стуле, спиной к нам, с газетой в руках сидит какой-то человек. Гость поднялся – это был граф де Сен-Алир. На носу его поблескивали золотые очки, маслянистые букли черного парика прикрывали морщинистую, словно вырезанную из самшита, тощую шею. Неизменный черный шарф свободно болтался на груди, правая рука висела на перевязи. Трудно сказать, действительно ли граф в этот день выглядел как-то необычно или надо мной довлело предубеждение, вызванное рассказом графини на тайном свидании в парке, однако сегодня он показался мне куда более отталкивающим, чем накануне.

Я не настолько погряз в грехе, чтобы не испытать мимолетного содрогания при внезапной встрече с человеком, которому намеревался оказать столь дурную услугу.

Граф улыбнулся.

– Я зашел в надежде застать вас дома, месье Беккет, – скрипучим голосом произнес он. – Осмелюсь смиренно попросить моего друга маркиза д'Армонвилля о небольшой услуге и надеюсь, он не откажет мне в помощи.

– С превеликим удовольствием, – ответил маркиз, – я в вашем распоряжении, но только чуть позже. Сейчас у меня назначена неотложная встреча с четырьмя друзьями; я не могу ее отменить. Я освобожусь не ранее шести часов вечера.

– Но как же мне быть? – воскликнул граф. – Дело мое не терпит отлагательства. Оно займет всего час, не более. Какое досадное contretemps!

– С удовольствием уделю вам час своего времени, – предложил я.

– Очень любезно с вашей стороны, сударь, я даже не смел надеяться на вашу помощь. Такому веселому и очаровательному юноше, как вы, месье Беккет, дело мое покажется немного funeste. Пожалуйста, прочитайте письмо, которое я получил сегодня утром.

Да, известие, полученное графом, было печальным. В письме сообщалось, что кузен графа, господин де Сен-Аман, скончался в своем доме, замке Шато-Клери, и в соответствии с письменной волей покойного его останки должны быть захоронены на кладбище Пер-Лашез. Катафалк с телом покойного, с дозволения графа де Сен-Алир, прибудет в его замок, Шато-де-ла-Карк, сегодня около десяти часов вечера, дабы члены семьи могли проститься с усопшим родственником и присутствовать на его похоронах.

– Я едва ли виделся с несчастным пару раз в жизни, – сказал граф, – однако, поскольку у него нет другой родни, печальная обязанность воздать ему последние почести ложится на мои плечи, поэтому мне необходимо сегодня же прибыть в похоронное бюро и выправить все долженствующие бумаги. Но тут есть и другая сложность. К несчастью, я растянул большой палец и в течение ближайшей недели не смогу поставить свою подпись. Однако на похоронных бланках может стоять любое имя, как мое, так и ваше. Не будете ли вы любезны поехать со мной и помочь мне в оформлении необходимых бумаг?

Мы отправились в Париж. По дороге граф сообщил мне фамилию и имя покойного, возраст, причину смерти и прочие сведения, а также подробно описал требуемые размеры и положение могилы – ее следовало выкопать между двумя фамильными склепами семейства Сен-Аман. Похороны были назначены на половину второго ночи – не ближайшей, а следующей за ней; граф вручил мне предназначенный похоронному бюро гонорар, включая дополнительную плату за ночные похороны. Сумма была немалая; я спросил, на чье имя следует выписать квитанцию.

– Только не на мое, любезный друг. Поверенный кузена намеревался назначить меня душеприказчиком, однако вчера я ответил отказом. Мне известно, что, если квитанция о похоронах будет оформлена на мое имя, то в глазах закона я стану официальным душеприказчиком покойного и уже не смогу отказаться от сей обременительной обязанности. Умоляю, если вы не возражаете, выпишите счет на свое имя.

Я, разумеется, согласился.

– Вскоре вы поймете, почему мне приходится вдаваться во все эти подробности.

Мы приблизились к похоронному бюро; я в точности выполнил указания графа. Пока я отсутствовал, граф натянул до самого носа черный шелковый шарф, прикрыл шляпой глаза и откинулся на спинку сиденья. Так он дремал вплоть до моего возвращения.

Париж потерял в моих глазах все свое очарование. Я поспешил как можно скорее покончить с делами, стремясь вернуться в «Парящий Дракон», в мою тихую обитель, и там, среди сумрачных лесов Шато-де-ла-Карк, в трепетной близости от моей возлюбленной, предаться мечтам о ней, героине моего бурного, отчаянного, полного опасностей романа.

Я ненадолго задержался у банковского поверенного. Как я уже говорил, у меня находилась в банке довольно крупная сумма, не вложенная ни в какие ценные бумаги. Меня мало тревожило, что я не получаю с этих денег проценты – финансовые дела казались мне жалкой мелочью в сравнении с прелестным образом, что занимал мои мысли, протягивал белоснежные руки, манил меня в темноту, под сень лип и каштанов графского замка. Но встреча с банкиром была заранее назначена на этот день, и я, к своему облегчению, услышал, что наиболее благоразумным будет оставить эти деньги в банке еще на несколько дней, так как вскоре государственные бумаги непременно начнут падать в цене. Как оказалось впоследствии, этот разговор с банкиром имел самое непосредственное отношение к моим дальнейшим приключениям.

Добравшись до «Парящего Дракона», я, к немалому огорчению, обнаружил в гостиной своего номера двоих гостей, о которых совершенно забыл. Я втайне обругал себя за то, что имел глупость навязать себе на шею их приятное общество. Однако делать было нечего; я велел слуге подать обед.

Том Уистлвик был в ударе; ему не терпелось поведать мне некую необычайную историю. По его словам, не только Версаль, но и весь Париж бурлит от возмущения: все только и говорят об отвратительной, кощунственной шутке, разыгранной накануне ночью неизвестными святотатцами. Тот самый паланкин, в котором сидел китайский оракул – Том упорно называл его пагодой – до утра простоял на том же месте, где его бросили. Прорицатель, глашатай и носильщики исчезли без следа. Когда бал закончился и гости разъехались, слуги, пришедшие погасить свет и запереть двери, обнаружили паланкин на том же месте. Было решено оставить его там до утра в расчете на то, что к этому времени хозяева пришлют за ним гонцов.

Однако за паланкином никто не прибыл. Слугам приказали убрать его. Паланкин оказался необычайно тяжел, и только тогда вспомнили о его неведомом обитателе. Дверцу паланкина взломали – к ужасу собравшихся, внутри оказался не живой человек, а полуразложившийся труп! Толстяк в китайском халате и расписной шляпе скончался не менее трех-четырех дней назад. Кое-кто подумал, что шутка эта имела целью нанести оскорбление союзникам, в честь которых и был устроен бал. Другие полагали, что это всего лишь дерзкая циничная выходка не в меру распаясничавшейся молодежи. Третьи, мистически настроенные, пребывавшие в явном меньшинстве, утверждали, что труп был bona fide участником представления, что откровения и прозрачные намеки, озадачившие гостей, в самом деле объясняются некроманией.

– Сейчас этим делом занимается полиция, – заметил господин Карманьяк. – А полиция у нас уже не та, что была два-три месяца назад, так что нарушители общественного спокойствия будут вскоре выслежены и отданы под суд. Обычно устроители таких шуток оказываются на поверку жалкими глупцами.

Я вспомнил о необъяснимых откровениях, прозвучавших в моем разговоре с прорицателем, которого господин Карманьяк столь непочтительно поименовал «глупцом». Чем больше я размышлял, тем загадочнее представлялась мне эта история.

– Да, шутка оригинальная, хоть и не очень порядочная, – подытожил Уистлвик.

– Даже не оригинальная, – возразил Карманьяк. – Примерно то же самое произошло на городском балу в Париже лет сто назад. Дерзкие мошенники так и не были найдены.

Как выяснилось позже, господин Карманьяк был совершенно прав: в одном из старинных французских мемуаров я обнаружил описание этого случая и собственноручно пометил его.

Вошедший слуга объявил, что обед накрыт. Мы спустились в столовую. В продолжение обеда я по большей части молчал, однако с лихвой возместили мою неразговорчивость.