Текст книги "Дом у кладбища"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Джозеф Шеридан Ле Фаню
«Дом у кладбища»

«КНЯЗЬ-НЕВИДИМКА», или ЗАПИСКИ ПАРСЕЛЛА

Прозвище «князь-невидимка» закрепилось за Шериданом Ле Фаню во второй половине жизни, когда после трагически ранней смерти жены он стал жить замкнуто, редко появляясь в обществе. Конечно, автору таинственных повестей к лицу слухи о тени, скользящей по сумрачным улицам Дублина и склоняющейся в пропыленной антикварной лавке над трактатом по некромантии. Уединенность, однако, не препятствовала активнейшей работе, руководству «Даблин Университи Мэгэзин» и еще несколькими ирландскими изданиями, в которых Ле Фаню принадлежала доля, а также постоянным публикациям в Англии, так что вряд ли этот прилежный труженик так уж похож был на князя – разве что с точки зрения Дублина, где вплоть до середины XX века (свидетель Джойс) любое культурное событие считалось достоянием дружеского круга, студенческой компании, салона или пивной. В молодости и Ле Фаню, по воспоминаниям современников, был общителен, искрометно остроумен. К зрелым годам пламя живого разговора в нем иссякло, тянуло к письменному столу.

И в этом смысле он был «князь» – самодостаточный творческий человек, однако и родословной своей Ле Фаню имел право гордиться: по отцовской линии корни его уходят к тем французским дворянам-гугенотам, которые покинули отечество в конце XVII века, после отмены Нантского эдикта о веротерпимости, и перебрались в Голландию. Названия имений, некогда принадлежавших его роду, – Мандевиль, Секвевиль, Крессерон – прячутся в рассказах и романах потомка. Чарлз де Крессеронс – один из его юношеских псевдонимов.

Добрых чувств к Франции отпрыск эмигрантов не питал: судя по его романам, именно оттуда являются в добропорядочную Англию коварные гувернантки, готовые корысти ради сжить со свету невинную наследницу или захватить место законной жены, а уж если молодой англичанин решится пересечь Ла-Манш, предостережением ему послужит «Гостиница „Летящий дракон“». «Жестокие и подлые французы» отчасти были данью литературной условности, пришедшей на смену «зловещим и коварным итальянцам» ранней готики. Вполне реальные ужасы Французской революции и многолетняя война тому способствовали. К тому же в католической провинции вряд ли стоило пугать читателей черными сутанами и изуверством католиков-итальянцев, как пугали добрых английских протестантов готические романы Анны Рэдклифф. Французы же у Фаню – вполне светские и безбожные.

Католические симпатии со всей очевидностью проступают в первых его рассказах, которые он преподносит в виде архива любопытных историй священника Парселла. Большую часть «Записок Парселла» составляют рассказы неграмотных ирландских крестьян – с диалектными особенностями, со смешными ошибками, когда появляется умное слово «инфантицид» – детоубийство вместо «суицид» – самоубийство и великолепное inhuman, то бишь бесчеловечный, на месте human. Есть здесь и несколько историй в духе обожаемого Фаню Вальтера Скотта – о гибели на дуэли последнего отпрыска старинного ирландского рода, о приключениях бравого роялиста капитана Фицджеральда. Но в естественном для католического священника круге знакомств мы обнаруживаем одного неожиданного рассказчика, появление которого приходится специально объяснять и даже оправдывать. Это голландский капитан, «автор» самой страшной новеллы сборника, единственной в этой коллекции настоящей, без комизма и без реалистических объяснений, ghost story. Хотя и протестант, и оккупант, явившийся в Ирландию с армией штатгальтера Соединенных Голландских Штатов Вильгельма, который после Славной революции 1688 года сделался королем Англии и жестоко подавил ирландское восстание в пользу католического претендента, этот голландский капитан, по отзыву Парселла, был хорошим человеком и «другом нашей веры». Таким виделся писателю и прапрадед Уильям Ле Фаню, послуживший штатгальтеру Вильгельму и получивший земли в Ирландии.

Удивительно обаяние Ирландии, нищей, отсталой, многократно побежденной – те, кто пришел сюда чужаками, оккупантами, спустя поколение-другое роднились с местным дворянством и сами начинали ностальгически вздыхать об «утраченной свободе и попираемой вере», как персонажи первых рассказов Фаню. Но при искреннем интересе к ирландскому прошлому, к фольклору, языку, суевериям ему хотелось, чтобы Ирландия не замыкалась в себе, в своей старине, с доверием открывалась мировой культуре. Католический священник разглядел хорошего человека в голландском капитане – и в сборнике его записок среди сугубо местных сказаний появилась общеевропейская легенда о мертвом женихе, появился голландский колорит, поскольку положительный герой этой повести, конечно же, молодой художник, и поводом для рассказа становится картина.

Двойная фамилия Шеридан Ле Фаню – свидетельство такого слияния изначально чуждых и враждебных культур. Дед писателя и его брат женились на сестрах великого Ричарда Бринсли Шеридана, ирландского политика, драматурга и знаменитого остроумца. Из поколения в поколение семья Шериданов давала людей театра, поэтов и прозаиков, в том числе женщин, которые сочиняли популярные «ужасные романы». Родная бабушка нашего автора тоже писала пьесы. Эти люди не замыкались в пределах Ирландии. Ричард Шеридан после окончания дублинского Тринити-колледжа переселился в Лондон, где много лет возглавлял театр «Друри-Лейн», а заодно и радикальное крыло партии вигов в парламенте – тех, кто выступал за предоставление политического равноправия католикам.

В земном мире два вошедших в энциклопедии представителя семейства Шеридан так и не встретились: Ричард Шеридан последние годы жизни пребывал в Лондоне. А если бы и познакомились, вряд ли бы оратора и поэта порадовал такой однофамилец: до двух с половиной лет Джозеф Шеридан Ле Фаню еще не научился говорить. Согласно семейному преданию, первые слова – вернее, сразу же осмысленные и грамотные фразы – он произнес в 1816 году, вскоре после смерти знаменитого родича. Или то был знак, что семейная эстафета отныне переходит к нему?

В шесть лет сосредоточенный мальчик сочинял страшные истории в картинках с подписями. Некоторые из них долго еще хранились в бумагах его матери. Аэронавты выпадают из корзины воздушного шара и разбиваются. Подпись: «Такова расплата за устремление в небеса». А куда устремлялся он сам?

Читал он много, с жадностью, модная в начале XIX века историческая и романтическая литература оказалась питательна для юного ума, и хотя античность он тоже любил, она уже не определяла литературную жизнь, как то было в прошлом столетии. Ле Фаню получил классическое образование, а также юридическое, и две любви – риторика и литература – какое-то время боролись за его душу. Внезапный яростный натиск, когда он атаковал противника, быстрый, колкий ответ, если бывал задет он сам, – студент Ле Фаню блистал в дебатах «Исторического общества». И уже в студенческие годы начал писать, а с 1838 года публиковать «Записки Парселла».

«Историческое общество» Тринити-колледжа, или попросту «The Hist», – самая старинная студенческая организация, дожившая до наших дней. Выступая в 1970 году на двухсотлетии клуба, Эдвард Кеннеди назвал его «величайшей школой ораторов». Можно прибавить к истории общества еще пару десятков лет – оно родилось из слияния «Исторического клуба» с Клубом Эдмунда Берка, действовавшим в Дублине с 1747 года. Авторитет этого общества настолько велик, что для каждого президента и премьер-министра Ирландии считается обязательным выступить на его «средах», тем более что из дюжины сменявших друг друга президентов общества трое стали лордами-канцлерами Ирландии, четвертый с должности лорда-канцлера перешел на пост председателя сената независимой Ирландии, пятый стал президентом нового государства, а еще один, Фредерик Боланд, возглавлял ООН во время памятной эскапады Хрущева и сломал молоток, призывая Никиту Сергеевича к порядку. Джозеф Шеридан Ле Фаню достиг в «Историческом обществе» почетной должности аудитора – эту же должность спустя тридцать три года занимал Брэм Стокер.

К огорчению отца, окончание университета совпало с первыми литературными опытами Ле Фаню, и адвокатской практикой молодой барристер так и не занялся. Но все же профессиональная подготовка зря не пропала: реальное представление о существующем в мире зле (в том числе уголовном), навыки дотошного расследования и убедительной подачи материала – все это весьма пригодилось. Кто-то ценит Фаню-писателя выше, а кто-то задвигает во второй ряд, но как ремесленнику ему воздавали все: его изобретательности и дотошности в разработке сюжета, умению подбирать детали и воспроизводить атмосферу. Литература «страшного и таинственного» значительной частью своего репертуара обязана его усердной фантазии, непрестанно создававшей «древние легенды», «местные предания» и «воспоминания» кладбищенских сторожей и суеверной домашней прислуги. Начинал, кстати, Ле Фаню с «героических» баллад и поэм, которые ирландцы доверчиво приняли за свое наследие. Мистика часто начинается с мистификации.

Для мистификации очень удобна оказалась роль «собирателя» Парселла. Точные даты «рождения» и «смерти» Парселла определить невозможно, поскольку в 1838 году этот католический священник именуется «покойным другом» автора, скрывающего, разумеется, свой юный возраст, но, уж во всяком случае, «умереть» Парселлу полагалось не позднее, скажем, 1820-го, а, как мы знаем, Парселл, в свою очередь, дружил с голландским капитаном, явившимся в страну вместе с Вильгельмом, то есть еще до конца XVII века. В любом случае фигура «собирателя» позволяет Ле Фаню существенно состарить некоторые тексты, в особенности включенную в «Записки Парселла» героическую балладу в духе «Лохинвара» (из воспоминаний старшего брата, Уильяма, известно, что баллада была написана по его просьбе, для публичного исполнения, именно в духе «Лохинвара», который был тогда в моде). Верх нахальства: вот, дескать, каков наш фольклор, заявляет «публикатор» во вступлении к этому отрывку, а ведь в Ирландии поэзия достигла таких высот без всякого знакомства с «Лохинваром». Равным образом и видение пьяницы из того же собрания кажется особенно достоверным, поскольку в ту пору «еще не был написан „Ватек“», и потому это наивное описание «обладало всей привлекательностью новизны в сочетании с выразительностью, присущей рассказу очевидца».

За исключением истории о мертвом женихе, приведенной голландским капитаном, все прочие «духовидческие» «Записки Парселла» носят скорее комический характер. Пьяница, узревший ад под ступеньками собственной лестницы; мужа за три дня отсутствия сочли мертвым, жена спешит обвенчаться с другим до наступления поста, а священника зовут изгонять подоспевшего к свадьбе «призрака»; в старого гусака, по мнению местного специалиста по «гастрономии» (разумеется, «астрономия»), вселился дух покойного крестьянина. «Реальное» привидение обнаруживается только в рассказе «Привидение и костоправ» – покойный сквайр заставляет перепуганного крестьянина вправлять ему вывихнутую лодыжку, а для храбрости подкрепляется глотком самогона… увы, по ошибке он хватается за бутылку со святой водой и тут же рассеивается, оставляя в руках костоправа больную ногу. И это правильно: в основе народных рассказов о призраках лежат панибратские отношения со смертью, великой уравнительницей. «Костоправ» не призрака боится, а своего барина, и при жизни известного неласковым нравом.

Уже в этих «Записках» проступает интерес к социальному укладу Ирландии, к ее традиции, характерам и типажам, которые отходят в прошлое. Рассказы о привидениях, как и некоторые баллады, можно счесть условно этнографическими, другие рассказы – о дуэли последнего О'Коннора и похождениях капитана Фицджеральда – тяготеют к жанру исторической новеллы. Комическая струна, к сожалению, вскоре умолкнет (право, жаль – именно такая интонация всего пленительнее в «страшной истории»). Зато историческая линия, «вальтер-скоттовская», развернется в роман о старом Дублине «Петух и якорь», отзвуки которого специалисты находят у Джойса в «Поминках по Финнегану», и в сложнейший роман «Дом у кладбища».

«Дом у кладбища» вышел в переводе на русский язык; не стоит лишним пересказом перебивать читателям удовольствие. Можно с полным правом обещать все, что любят в «толстой книге перед сном»: тайны и ужасы, родовую месть, неслыханное коварство, отвергнутых наследников, внезапные узнавания, несправедливые приговоры, преданную любовь и счастливый конец. В этом романе удачно сошлись все лучшие стороны писательского дара Ле Фаню: знание исторических деталей и местных преданий, любовь к таинственному в сочетании с реалистическим подходом, умение увлекать, не обманывая. Сам автор считал эту книгу вершиной своего творчества. И был разочарован, не добившись ожидаемого успеха.

Критики привыкли делить профессиональную жизнь писателя на три периода. Первый – молодая, яркая пора – заканчивается примерно в 1850 году. В первые же два года своей литературной деятельности Ле Фаню создал двенадцать рассказов, вошедших позднее в «Записки Парселла». Среди них имелось и несколько вполне реалистичных, в том числе разросшаяся позднее в «Дядю Сайласа» «Тайная история ирландской графини» и повлиявшая на Шарлотту Бронте история невинной девушки, выданной замуж за двоеженца и преследуемой его первой, скрываемой и полубезумной женой. Удивительна гибкость фантазии молодого автора, его способность работать на любом поле, от комического до страшного, от занудно-реалистического до философского. Из двенадцати текстов (включая один стихотворный!) едва ли найдется два однотипных. Но в 1840 году Ле Фаню приобретает газету «Уордер» (на деньги, которые отец предназначал для начала его адвокатской карьеры), в скором времени возглавляет «Дублин Ивнинг Мейл» и продолжает тесное сотрудничество с «Дублин Университи Мэгэзин». В ту пору, помимо рассказов, Ле Фаню публикует множество литературных и театральных рецензий. Он пишет множество «правильных» историй с привидениями, удовлетворяя потребности своих изданий, в том числе создает «готическую новеллу» в духе Анны Рэдклифф с непременными итальянцами: «Спалатро: из записок фра Джакомо». Как и многие другие произведения того периода, безделушку эту Ле Фаню подписывать не стал. Только в 1980 году публикацию из «Дублин Университи Мэгэзин» за 1843 год атрибутировали – а ведь именно в этой проходной вещи впервые возникает образ красавицы-вампирши, из которого тридцать лет спустя возникнет бессмертная (во всех отношениях) Кармилла.

Все его сюжеты раннего периода настолько оригинальны и хороши, что ко многим он возвращался (порой дважды и трижды), перерабатывая их в новые рассказы или в целые романы. Но для молодого Ле Фаню призраки – поденщина, хлеб насущный. Серьезная книга – это исторический роман с проирландской ностальгией, подобной прошотландской тенденции у Вальтера Скотта; это «Петух и якорь» или «Судьба полковника Торлофа О'Брайена». Однако ирландский колорит оказался невостребованным. Публика решила, что хватит с нее одного Вальтера Скотта. К тому же ирландцы оказались не столь живописными, как шотландские горцы. Неуспех «Дома у кладбища» казался тем более обидным, что роман был издан после долгого молчания, во всяком случае, после долгого перерыва в «серьезных книгах». Между «Судьбой полковника О'Брайена» и этой книгой пролегло шестнадцать лет, за которые многое успело измениться в судьбе самого писателя и его страны.

Около 1840 года корабль, приплывший из Южной Америки, занес в Европу вредителя Phytophthora infestans. За короткое время плесенный грибок истребил практически весь урожай картофеля. В Ирландии, где земля принудительно делилась между всеми наследниками, а не передавалась старшему сыну – именно с целью раздробить и ослабить владения католиков, – две трети крестьянских хозяйств были так малы, что выращивали только картофель. Несколько неурожаев подряд означали голодную смерть. С 1845 по 1849 год в Ирландии погибли около миллиона человек, а кто сумел – бежал за море. С этого момента и на протяжении 70 лет население Ирландии продолжало убывать и в итоге сократилось вдвое. Только в 2006 году было сообщено о полном восстановлении прежнего числа жителей на западе страны.

Эта ситуация выглядела уж вовсе несправедливой на фоне общего благополучия Соединенного Королевства. В процветающую и человеколюбивую Викторианскую эпоху люди умирали от голода. И в разгар голода продовольствие продолжали вывозить на соседний остров, откуда в Ирландию поставляли солдат и судей. В такой обстановке, пожалуй, не до исторических романов, и Ле Фаню перестал их писать. Он занялся как раз тем, к чему готовили его «семья и школа»: политической, общественной деятельностью. Обличал равнодушие правительства, призывал к разумным и правильным мерам. Его соученики по Тринити-колледжу Джон Митчелл и Томас Райлли зашли гораздо дальше в своих обличениях и в 1848 году были осуждены как мятежники и вывезены на каторгу за океан. Самым деятельным оказался некий Уильям О'Брайен (неужто Ле Фаню своим юношеским романом напророчил?), который даже попытался поднять вооруженное восстание. О'Брайен этот, кстати говоря, был протестантом и богатым дворянином – еще один из былых оккупантов, ставших на сторону побежденных. Шеридан Ле Фаню возмутительных листков не издавал и за оружие не брался. Его протест против деятельности правительства или отсутствия таковой был, безусловно, корректным и консервативным. Тем не менее это стоило ему политической карьеры: на местных выборах в парламент в 1852 году Ле Фаню провалили.

Впрочем, все это мало что значило по сравнению с домашними бедами. Примерно в ту же пору Сюзанна Беннет, с которой он состоял в браке с 1844 года и имел уже несколько детей, обнаруживает первые признаки «нервного расстройства» – частый в ту пору «женский» диагноз. Двойное чувство ответственности и вины – за самого близкого человека и за тех самых ирландцев, которых ведь искренне любил, благодаря общественному интересу к которым делал свои первые шаги как писатель и светский оратор, а помочь на деле вовсе не сумел, – тяжело давило на плечи. К середине пятидесятых годов Ле Фаню превращается в «князя-невидимку», то есть исчезает из светских салонов, почти не пишет, хотя успешно продолжает руководить своими газетами. После смерти Сюзанны в 1858 году он окончательно превращается в затворника. Но именно тогда он вновь берется за перо и создает те самые вещи, которые принесли ему если не славу, то устойчивую и справедливо заслуженную репутацию.

«Второй период творчества», с начала пятидесятых по начало шестидесятых, не сводился только к издательской деятельности. Ле Фаню зарабатывал, обеспечивал семью самым надежным способом – историями с привидениями. Сначала публиковал их в «Дублин Университи Мэгэзин», потом лучшие компоновал в сборники, иногда что-то добавляя, переписывая из раннего. Как ни парадоксально (хотя профессиональный мистификатор заслуживал чего-то подобного), его великолепные ранние «штучки» не были изданы в виде сборника при жизни. «Записки Парселла» были собраны и опубликованы посмертно, в 1880 году. А спустя почти сто лет в Америке вышла книга под тем же названием, но с совершенно другим составом, с включением множества более поздних, знаменитых новелл. Поделом человеку, многократно переписывавшему свои сюжеты и лучшие из них дарившему другим рассказчикам. Еще одну «золотую дюжину» новелл, извлеченных из «Дублин Университи Мэгэзин» и диккенсовского еженедельника, в 1923 году издал под общим названием «Дух мадам Краул» пылкий поклонник Ле Фаню, признанный мастер «привиденческих историй» М.Р. Джеймс. С этого момента полузабытый автор – вот уж действительно «князь-невидимка» – вернулся в круг насущного досужего чтения.

Как всякий автор «чтива», Ле Фаню и после смерти, и при жизни во многом зависел от издателя. Его заявка на важную книгу, исторический роман, который включит славное прошлое в обустроенное настоящее, сделает повседневность более поэтичной, а тайны – менее зловещими, не оправдалась. Но оставался путь профессионала, издателя и беллетриста, поставляющего читателю такое чтение, какое востребовано.

Не слишком теплый прием ждал «Дом у кладбища» в том числе и потому, что создавался этот роман в виде сериала и так, отрывками, был заранее прочтен основной аудиторией в «Дублин Университи Мэгэзин», – а роман сложный, запутанный, со множеством персонажей. Став в 1861 году владельцем журнала, Ле Фаню решил повысить спрос, предложив читателям модный (с его точки зрения – дешевый) сенсационный роман. «Рука Уайлдера» создавалась едва ли не параллельно с «Домом у кладбища», и некоторые мелодраматические приемы оттуда в «серьезный роман» проникли. А главное – за эти годы Ле Фаню убедился в недостаточности провинциального признания. И ради заработка, и ради честолюбия следовало ориентироваться на Лондон. Его лондонский издатель Ричард Бентли, публиковавший «Оливера Твиста», Уилки Коллинза, Эдгара По, рекомендовал от старины перейти к современности, а главное – сменить ирландский ландшафт на английский. Конец «Парку Феникса», древнеирландской крепости и нормандскому поместью XI столетия, монастырю рыцарей-иоаннитов, замку XVI века, крупнейшему парку-заповеднику Европы. Вместо всей этой пышной романтики – спокойный и скучный дом английского помещика. Ну и, конечно, потайная дверь и опиум в буфете. В том же 1864 году, словно только подобного заказа и дожидался, Ле Фаню заканчивает «Дядю Сайласа». И попадает в мир гораздо страшнее того, в котором он жил прежде.

«Сенсационный роман», вошедший в моду к середине века, сосредотачивался на тайнах, преступлениях, заговорах и интригах. Просвещенный читатель с удовольствием погружался в трущобы дна, заглядывал в тюрьмы и воровские притоны, читал биографии знаменитых преступников. Собственно, мода началась еще в XVIII веке, с Дефо, бойко сочинявшего «исповедь» куртизанки и «признания» приговоренного убийцы. Разница в том, что теперь зло проникает в великосветскую гостиную, в мирный дом сельского священника и сквайра, в контору делового человека, в кабинет врача и даже в детскую. Ле Фаню был среди тех, кто совершил этот переворот. Всего восемь лет проработал он в этом жанре – с 1864-го и до своей смерти в феврале 1873-го. Этого было достаточно, чтобы имя его стало в один ряд с именем Диккенса, который им восхищался, и Коллинза, с которым его сравнивали.

Почти одновременно в шестидесятые годы Диккенс, Ле Фаню и Коллинз пишут романы, где налаженный и добропорядочный мир смыкается с миром тревожным, психологически неустойчивым, греховным, отвергнутым. Человеку постоянно приходится сталкиваться с тем, о чем он не хотел бы знать, но как раз нежелание знать и приводит его на грань гибели, к душевному разладу или к реальной угрозе для его физического существования.

Благополучная, процветающая страна. Самая свободная, самая просвещенная и богатая, с наилучшими законами. Многовековые традиции и совсем недавние великие победы. Укоренившаяся трудовая и деловая этика. Добропорядочность, возведенная в норму жизни. Широко распространенное образование, умные женщины, помогающие мужьям, воспитывающие детей и находящие при этом время говорить о литературе и писать самим.

200 преступлений, за которые законом предусматривается смертная казнь. Миллион вымерших от голода ирландцев. Детский труд – с четырех, с пяти лет. Работные дома. Это участь бедняков. Но и в своей джентльменской среде – подделки завещаний, борьба за наследство, мошенничества и бесконечные судебные проволочки. Долговые тюрьмы. Тщательно скрываемые «позорные пятна». Замужняя женщина – та самая, образованная, тонкая натура, – не имеющая права распорядиться и пенсом из своих денег, разъехаться с мужем, принимать решения о судьбе своих детей. Дети, отданные на произвол учителей и гувернанток или в частные школы, на телесную расправу.

Две темы постоянно тревожат Ле Фаню, и к ним он возвращается в каждом романе этого плодотворного периода: происхождение зла и беспомощность жертвы. Происхождение зла – поскольку дьявол больше не является извне, с рогами и копытами. Он – рядом. Он – внутри. И беспомощность жертвы тем страшнее. Чаще всего на роль жертвы обрекается молодая девушка, которую обманывают, запугивают, покушаются убить или запереть в сумасшедшем доме ради ее наследства или приданого. Но это лишь образ той беспомощности, которую испытывали все. Общее бремя неуверенности, тревоги, вины перекладывалось на плечи создания «невинного, слабого и чувствительного». Удивительно ли, что образованные и обеспеченные викторианки страдали душевными расстройствами, доходили до клинического помешательства и мании самоубийства, умирали в тридцать с небольшим лет, как Сюзанна Ле Фаню? Героиням Уилки Коллинза и Ле Фаню удается спастись, но финал романа, как правило, окрашен в минорные тона. Слишком много сил потрачено, слишком мало осталось для жизни, помыслы уже обращены к будущему, загробному существованию. Те же, кто поэнергичнее, – уезжают. Эмигрировала ближайшая подруга героини-рассказчицы «Дяди Сайласа», покидают страну персонажи «Новой Магдалины» Коллинза. Прочь из Англии, прочь из этой жизни. Но ведь многие не имеют возможности бежать. И в первую очередь не может убежать от себя отрицательный герой. С тех пор, как он перестал быть «страшным иностранцем» или выходцем с того света, наиболее мучительной темой стала тема жертвы-злодея, несущего смерть и мучения другим, но в первую очередь – гибель себе самому.

Что движет дядей Сайласом? Опиум? Религиозное помешательство? Безумная и порочная любовь к сыну, которого он с детства исковеркал, превратил в чудовище? Маниакальная уверенность в себе, в праве на компенсацию или месть за какие-то им же придуманные обиды? Закоснелый грех? Случай, давший ему сообщника и соблазнителя? Ошибки молодости, постепенно выстроившиеся в нерасторжимую цепь? Страх перед наказанием? Презрение к людскому суду? Многолико и с трудом поддается диагностике зло, которое выросло из обещания добра. Ужасный старик, каким стал красивый, всеми любимый, талантливый, с надеждами и честолюбием смотревший в будущее юноша с давнего портрета.

Когда к древу готического романа прививали рационализм, полагали таким образом смягчить и приручить зло. Книги Анны Рэдклифф заканчивались добросовестным разъяснением того, каким образом некоторые спецэффекты были подстроены, а что-то привиделось расстроенному воображению. Помогло, однако, ненадолго. А когда страхи вернулись, оказалось, что прогонять их уже некому. Ужас стал обыденным. Из прежних веков, из далекой Италии, из поверий неграмотных крестьян он вошел в повседневную жизнь здравомыслящего англичанина. Если призадуматься, разве легче от того, что мертвецы не оживают, дьявол не рыщет вокруг, вампир не караулит по ночам, от того, что неотступный ужас – плод расстроенного воображения, фантом нечистой совести? Викторианский человек носил множество бесов в своей груди.

Сюжетом страшных книг (да и вообще большинства романов середины XIX века) становится сумасшествие или преступление, причем все фазы преступления – искушение или отупление чувств, агрессия или утрата воли, с которой совершается дурное дело, сам акт (в такие моменты на страницах вполне реалистичного романа – у Диккенса, например, – прорывается знакомая «готическая» или «мистическая» интонация), муки совести, страх перед разоблачением – изучаются как тяжелое психическое состояние. Особый мучительный интерес вызывало самоубийство – преступление, в котором человеческому правосудию уже нечего делать, поскольку злодей и жертва совпали, преступление самое загадочное и пугающе-притягательное, ибо пуще всякого врага человеку надлежит бояться самого себя. Большинство самоубийств и душевных расстройств приписывалось «наследственной тяге к самоубийству», с успехом заменившей в викторианском обществе родовое проклятие, и «религиозной меланхолии», то есть страху перед вечными муками, без надежды на спасение.

Самоубийство, попытки духовидения, доведение до самоубийства, частная психиатрическая лечебница и снова самоубийство – восемь последних лет Ле Фаню пишет по роману, по два романа в год, не считая десятков «рождественских рассказов» для своих изданий и для неизменно его печатающего Диккенса. Было бы несложно собрать эти истории по тематическому принципу, как это сделал за него спустя полвека P.M. Джеймс, но Ле Фаню в итоговом своем сборнике 1872 года соединяет пять новелл настолько разных, что на первый взгляд скрепляет их только личность рассказчика, доктора Гесселиуса.

Рационалистическое общество от веры обращается к науке, и на место изгонявшего бесов священника Парселла призывается врач, специалист по духовным явлениям, однофамилец и единоверец известного сведенборгианца. Друзья Ле Фаню долгое время опасались, как бы увлечение таинственным и тоска по умершей супруге не подтолкнули писателя в объятия одной из многочисленных в ту пору полунаучных-полумистических сект, к спиритам или последователям рационального духовидца XVIII века Сведенборга. Спиритов Ле Фаню высмеял в одном из романов, но сведенборгианцы у него – и доктор Брайерли в «Дяде Сайласе», и тот же Гесселиус – положительные персонажи, стоящие на стороне сил разума и добра, хотя автор и не проявляет особого желания подробнее рассказать об их внутренней жизни. Скорее принадлежность к этому течению – некая характеристика порядочного и притом рационального человека. Это религия врача, исследующего «сокровенные тайны нашего двойственного состояния и его промежуточных форм», как выражается в одном из своих трактатов «Гесселиус». Сам Ле Фаню предпочитал говорить о «той тревожной дымке неточности, которая окружает реальность».

Пять странных случаев, подобранных коллегой и секретарем Гесселиуса (как и Парселл, Гесселиус – «посмертный рассказчик»), составили сборник «В зеркале отуманенном» («In а Glass Darkly»). Слова апостола Павла: «Теперь мы видим как бы чрез зеркало, в намеке, тогда же – лицом к лицу», – переводились и перетолковывались по-разному, до такой степени по-разному, что на этом различии непримиримо расходились существенные культурные явления и целые конфессии. Отечественное «сквозь тусклое стекло, гадательно» не предполагает особой пользы от всматривания в это «стекло». Греческий подлинник и точный его латинский перевод – «через посредство зеркала в энигме» («энигма» – не смутная загадка, а эмблема, символ) – указывали путь от познания мира, творения, к Творцу, чем и вдохновлялась средневековая схоластика и педагогика, жадно искавшая знаний и встраивавшая любое знание в небесную иерархию. Библия короля Иакова в начале XVII века породила более похожий на православный вариант «through а glass darkly» – снова темно и смутно.