Текст книги "Черная мантия (ЛП)"

Автор книги: Джозеф Бреннан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Джозеф Пэйн Бреннан
Черная мантия [Слизь]

По дну океана передвигалось нечто огромное и черное, само воплощение ужаса. Оно неслышно скользило в мягком придонном иле, словно чудовищная мантия из тягучей скользкой массы, грубо разбуженная чувством голода. То вязкая, то жидкая, слизевая масса временами сплющивалась, растекаясь в иле чернильной лужей. Иногда она, съежившись, замирала, а потом вдруг вздымалась из мутного ила гигантским колпаком. И хотя у этой совершенно бесформенной, но пластичной массы не было глаз, она обладала удивительно развитым чувством осязания и восприимчивостью к малейшим вибрациям, что почти сродни телепатии.

При необходимости она разрасталась щупальцами и становилась похожа на жуткого кальмара или крупную морскую звезду, иногда принимала форму диска или горбатого черного валуна, покоящегося на глубине.

Природа сотворила этот организм еще на заре своей юности, и по возрасту ее творение ненамного уступало самому океану. Оно плавало во мраке, которому не было ни начала, ни конца. Водная стихия, в пучинах которой таилось черная мантия, была почти такой же враждебной, как непостижимая бездна космоса. Ужасное существо постоянно рыскало в черных водах в поисках пищи. Его непрестанный, жестокий голод требовал все новых жертв.

В черной ледяной пучине битва за выживание была свирепой и беспощадной. Короткие схватки обычно заканчивались гибелью одного из противников. Но ненасытный обитатель океанского дна не вступал в бой. Он просто пожирал все, что попадалось ему на пути, независимо от размеров и нрава жертвы. С одинаковой уверенностью в себе он поглощал и микроскопический планктон, и гигантских кальмаров. Не будь существо таким водянистым, его бороздили бы кольцеобразные шрамы, оставленные присосками глубоководного кальмара, отчаянно отбивавшегося от врага; или следы острых как бритва зубов реликтовой плащеносной акулы. Но на зловещем существе не было ни единой царапины, подтверждающей его столкновения с другими обитателями подводного мира. Когда из ила поднимался, колыхаясь, занавес из живой слизи и смыкался над ними, то их самые яростные предсмертные судороги на том и заканчивались.

Черное воплощение ужаса не знало страха. Ему нечего было бояться.

Существо поглощало все, что подавало хоть какие-то признаки жизни, и никогда не встречало соперника, способного съесть, в свою очередь, его самого. Если в вязкую слизевую массу впивалось щупальце кальмара или акулий зуб, рваная дыра тут же затягивалась, а оторванный кусок восстанавливался.

Черная мантия безраздельно правила в жестоком мире безмолвия и беспросветного мрака. В поисках новой пищи она с жадностью обшаривала придонный ил, не зная ни сна ни отдыха. И если мантия не двигалась, значит, она лежала в засаде, когда не могла заполучить пищу иначе. Когда же отвратительная мантия с пугающей скоростью проносилась над илистым дном, то всегда за добычей, а не наоборот. Намеченная жертва неминуемо попадала в ее плотоядные объятия.

Черная мантия зародилась в илистых наносах и слизи на дне первобытного океана и казалась такой же чуждой для обычных форм земной жизни, как и причудливые обитатели какой-нибудь дикой планеты в далекой галактике. Саблезубый тигр, мохнатый мамонт и даже тираннозавр, беспощадный убийца номер один среди огромных земных рептилий, выглядели ручными, ласковыми зверюшками по сравнению с этим чужаком.

Страшный хищник спокойно продолжал бы жить в безмолвной ночи придонного ила и человек так никогда и не узнал бы о нем, не произойди на дне океана мощного вулканического извержения.

Злой рок, в виде чудовищного подземного взрыва, потрясшего океанское дно на огромной площади, извергнул ужасную тварь из черных вязких глубин на поверхность.

Обычная глубоководная рыба непременно погибла бы в результате взрыва или резкой смены давления при выбросе той на поверхность. Но слизевая масса не была обычной рыбой. Она выжила только благодаря вязкой и пластичной структуре своего тела.

Слегка оглушенную, ее с силой подбросило над водой. Шлепнувшись обратно, она растеклась на взбудораженной поверхности огромной кляксой, словно черная медуза. Ревущие волны, вздыбленные подземным взрывом, подхватили ее и понесли к берегу. Водяные валы, усеянные пеплом, пемзой и раздувшейся дохлой рыбой, протащили мантию на милю в глубь суши, миновав узкую полоску песчаного берега, и оставили лежать посреди глубокого солоноватого болота.

К счастью для нее, подводное извержение и последующая приливная волна произошли ночью, и поэтому глубоководной твари не пришлось тут же пережить еще одно неприятное потрясение – свет.

Кромешная тьма на болоте, сотрясавшемся от ударов шторма, не шла ни в какое сравнение с адским мраком, царившим на самом дне океана, куда не проникали даже ультрафиолетовые лучи.

Огромная волна отхлынула, пробиваясь к океану сквозь густую, колючую растительность, и черная тварь прильнула к вязкой отмели, буйно поросшей зарослями рогоза. Внезапная смена обстановки пугала ее. Некоторое время слизевая масса лежала без движения, словно прислушивалась к едва уловимым процессам перестройки организма, происходящим где-то внутри нее. Теперь, когда ее перестали сжимать тиски чудовищного давления воды, такая перестройка была просто необходима. Невероятная приспособляемость черной твари позволила ей перестроиться уже через несколько часов, на что обычному существу понадобился бы длительный процесс эволюции. Через три часа после того, как исполинская волна швырнула чудовище в болотную грязь, оно уже вполне сносно чувствовало себя в новой обстановке.

Более того, ему стало намного легче двигаться, чем раньше.

Высунув чувствительные щупальца, чудовище настроилось на тончайшие вибрации и на нечто неуловимое, испускаемое болотом. И тут же в нем вспыхнуло извечное чувство голода, властное и нестерпимое. Всю информацию сенсорные органы передали в некое подобие мозга, что привело слизевую массу в крайнее возбуждение. Она сразу уловила, что в болоте водится множество сочных, лакомых кусочков трепещущей пищи – в большем количестве и разнообразнее, чем она когда-либо встречала на холодном океанском дне.

Муки голода все сильнее терзали черную тварь. Ее тело в нетерпении содрогнулось.

Скользя по вязкой отмели, тварь легко пробралась сквозь заросли рогоза к черным глубоким омутам с размокшими кочками. Из воды виднелись стебли водорослей, а в больших омутах плавали полузатопленные сгнившие стволы упавших деревьев.

Терзаемая голодом, тварь бултыхнулась в грязный омут и растопырила водянистые щупальца. Вскоре она поймала нескольких жирных лягушек и множество мелких рыбешек, но они еще больше разожгли аппетит.

В поисках добычи она принялась методично и стремительно обследовать один омут за другим, ныряя до самого илистого дна и не пропуская ни единого дюйма мутной воды. Первой ей повстречалась ондатра. Из темноты взметнулся внушительный занавес из клейкой слизи, окутал зверька – и сдавил его.

Подкрепившись, но так и не утолив голода, ужасная мантия с удвоенной энергией бросилась искать добычу в мутных водоемах. Затем она тщательно проверила кочки, на которых могла спрятаться живность, ускользнувшая от нее в воде. С одной из кочек она схватила птичку, прямо из гнезда во влажной траве. Временами она взбиралась на торчавшие из болота под углом сгнившие стволы, пригибая их своей тяжестью, и тогда казалось, будто с них свисает громадный занавес из черной болотной жижи, роняющий грязевые капли.

Выбираясь на сушу, поросшую лесом, мантия вдруг почувствовала, как что-то вокруг нее неуловимо меняется. Она замерла в нерешительности на самом краю небольшого омута у подножия деревьев.

Несмотря на то что тварь поглотила фунтов двадцать пять – тридцать еды в виде лягушек, рыбы, водяных змей, ондатры и живности помельче, ее до сих пор терзали муки жесточайшего голода. Чудовищный аппетит настойчиво гнал на поиски пищи, но что-то удерживало ее.

Причиной ее колебаний был робкий рассвет, разгоняющий ночную тьму над болотом. Черная мантия до сих пор не сталкивалась со светом, если не считать причудливого фосфорического свечения глубоководных рыб. Но дневной свет был ей незнаком.

Тем временем становилось все светлее и рассветные лучи все настойчивее пробивались сквозь свинцовые тучи непогоды. Черная студенистая масса, совсем недавно обитавшая на густо-чернильном океанском дне, чувствовала, как в окружающий ее мир вторгается нечто неведомое. Она распустила во все стороны чувствительные щупальца, надеясь схватить и сокрушить ненавистный ей свет. Но чем яростнее она старалась, тем насыщеннее вибрациями становилась атмосфера вокруг нее.

И когда над вершинами деревьев солнце наконец обрушило на нее смертоносный заряд лучей, разъяренная, сбитая с толку тварь нехотя скользнула в омут и зарылась в мягкий придонный ил. Она оставалась там все то время, пока на небе неистовствовало солнце, а мелкие обитатели болота, крадучись, выходили из своих убежищ.

В одном из закоулков небольшого городка Клинтон-Сентер, что в нескольких милях от Уортонской топи, из жалкой неказистой лачуги, но дающей хоть какое-то подобие крыши над головой, вышел, спотыкаясь, заспанный Генри Хоссинг. Приложив козырьком руку к слезящимся глазам и поскребывая давно не бритую щеку, он равнодушно щурился на восходящее солнце. Этой ночью он плохо спал – и все из-за бури, грохот которой не давал ему сомкнуть глаз. Да и спать он лег на пустой желудок, а это никогда не шло Генри на пользу.

Опасливо глянув на улицу, он двинулся вперед, опустив голову и ссутулясь. Он всегда смотрел себе под ноги, не забывая при этом заглядывать в придорожные канавы в надежде отыскать случайную монетку.

Клинтон-Сентер был неласков к нему. Его жители скупились на милостыню, а вчера один из местных полицейских даже запретил ему приближаться к городу.

Бормоча под нос, он добрел до конца улицы и хотел уже перейти на другую сторону, как вдруг остановился и что-то быстро подобрал с мостовой. Это была смятая зеленая кредитка. Он неистово развернул ее, и на его щетинистом лице застыло выражение безумного, ошеломляющего восторга. Десять долларов! Такой кучи денег у него еще не было.

Аккуратно спрятав купюру в единственный не дырявый карман своей потрепанной серой куртки, он торопливо пересек улицу. Но на этот раз он прохаживался взглядом по магазинам и ресторанам.

Он задержался было у одного ресторана, но тот показался ему чересчур шикарным. Поколебавшись, он пошел дальше, и через несколько кварталов ему встретился ресторан попроще.

Когда Генри уселся, человек за стойкой покачал головой.

– Иди-ка отсюда, приятель. Сегодня нет бесплатного кофе.

Ухмыляясь во весь рот, бродяга вытащил свою десятидолларовую купюру и выложил ее на стойку.

– Здесь ведь хватит на приличный завтрак, дружище?

– Ладно, ладно, – раздраженно проворчал продавец, с подозрением рассматривая купюру. – Что будешь брать?

Генри Хоссинг заказал апельсиновый сок, яичницу с ветчиной, гренок, овсянку, дыню и кофе.

Он съел все, что ему принесли, до последней крошки, заказал еще три чашки кофе, оплатил по счету, словно двухдолларовые завтраки были ему не в диковину, и неспешно вышел на улицу.

Вскоре после полудня, насытившись трехдолларовым обедом, Генри увидел магазин спиртных напитков. Остановившись напротив, он нерешительно мял в руках пятидолларовую купюру. Рассеянно улыбаясь, он пересек наконец дорогу, вошел в магазин и купил кварту ржаного виски.

Позже, уже на улице, он долго колебался, не зная, куда лучше отправиться. Возвращаться в свою лачугу не хотелось, и он зашагал к Уортонской топи. Навряд ли у местной полиции возникнет желание беспокоить его там, к тому же небо уже прояснялось и стало тепло. Одним словом, спешить в лачугу было незачем.

Свернув с дороги, огибавшей топь на несколько миль от города, он пересек заболоченный луг, пробрался через поросли низкого кустарника и устроился под амбровым деревом на опушке леса.

Ближе к вечеру Генри был уже порядочно на взводе и даже не думал возвращаться в Клинтон-Сентер. С трудом оторвавшись от ленивого потока бесформенных мыслей, он заставил себя собрать в лесу немного валежника для костра и снова уселся на мягкий мох под деревом.

С наступлением сумерек он слегка вздремнул. Затем, когда на топд легли длинные черные тени деревьев, он, стряхнув с себя сон, развел небольшой костерок и вновь переключился на бутылку, содержимое которой быстро уменьшалось.

Блаженные расплывчатые грезы убаюкивали его. И вдруг колдовские чары рассеялись.

Трепещущие язычки пламени к тому времени почти угасли, и жутковатое свечение головешек освещало лишь узкое пространство под амбровым деревом. Генри насторожился. Его внезапно охватило острое чувство неотвратимой опасности, затаившейся в ночи.

Он встал, пошатываясь, заглянул за амбровое дерево и со страхом стал вглядываться в ночные тени. В непроницаемой темноте, окружавшей со всех сторон тускнеющую арку света от костра, он ничего угрожающего не заметил.

Неожиданно Генри ощутил зловоние и вздрогнул. Нестерпимую вонь не мог заглушить даже запах дешевого виски, облачком витавший вокруг него. Отвратительный, тошнотворный смрад отдаленно напоминал вонь от гниющей рыбы. Или нет?.. А может, вчерашняя буря забросила в болото некое существо, которое долгие века лежало на дне океана и разлагалось?.. По спине пополз противный холодок.

С нарастающей тревогой он огляделся вокруг, ища взглядом валежник, чтобы оживить умирающий огонь.

Но рядом валялось лишь несколько веток. Генри бросил их на тлеющие головни; вверх взметнулись яркие язычки пламени и тут же опали.

Он прислушался. Ему почудился – а может, вовсе не почудился – странный звук в кустах неподалеку, словно там кто-то полз, а при вспышке пламени слегка отпрянул.

Человека охватил панический страх. Он вдруг понял, что ему не спастись. В этом жутком, кромешном мраке кто-то прячется и смотрит на него. И ждет, когда погаснет его костер, потому что боится света.

Обезумев от ужаса, Генри озирался вокруг в поисках валежника. Но ничего не было. Не было в пределах, очерченных слабым свечением костра. А идти в темноту Генри не решался.

Его стала бить нервная дрожь. Он пытался закричать, но у него перехватило дыхание, и он не смог выдавить из себя ни единого звука.

Тошнотворный запах усилился. Сейчас он явственно слышал странный тягуче-скользящий звук в черных тенях вне тускнеющего светового круга.

Генри беспомощно смотрел, как догорает его крохотный костер. И вот последняя тлеющая головня разломилась, выстрелив искрами. На короткое мгновение вспышка выхватила из темноты жуткое существо, которое почти выползло из кустов.

Со страшной скоростью оно устремилось к Генри. Все его страхи, которых он натерпелся за целую жизнь, все дурные предчувствия и ночные кошмары воплотились в этом чудовище, будто сам дьявол пришел по его душу.

Мучительный, душераздирающий крик вырвался из его груди и тут же оборвался, придавленный огромной черной тенью, поглотившей Генри Хоссинга.

Джайлс Гауз, Старина Гауз, поднялся с постели после восьми часов изнурительного сна и ночных кошмаров. В тягостном настроении он пошел на кухню и заварил себе кофе. Его ветхий домик, стоявший на краю Уортонской топи, насквозь пропах тухлой океанской водой. Неприятный запах беспокоил его уже с полуночи. Он часто просыпался, а в его обрывочных снах метались зловещее тени, предвещавшие беду.

Позавтракав и прихватив в кладовой ведро для молока, он с ворчанием отправился в сарай к своей единственной корове.

Уже у сарая, Джайлс вновь почувствовал тот самый отвратительный запах, который преследовал его чуть ли не всю ночь.

– Уортонская топь! Вот что это такое! – произнес он и погрозил болоту кулаком.

В сарае запах усилился. Нахмурившись, он подошел к шаткому стойлу, где держал свою корову Сару.

Джайлс замер. Сара исчезла. В стойле было пусто.

Он вышел из сарая.

– Сара! – крикнул он.

Он бегом вернулся в сарай и осмотрел стойло. Здесь пахло тухлятиной еще сильнее. На полу что-то слабо блеснуло. Нагнувшись, Джайлс заметил глянцевитую слизистую полоску, словно в стойло вползло, а потом выползло некое мерзкое существо, покрытое слизью.

Это открытие его доконало. Сначала таинственное исчезновение Сары, теперь еще какой-то гадкий слизняк. Нервы Джайлса не выдержали. Выбежав с диким воплем из сарая, он помчался в Клинтон-Сентер, который находился в двух милях от его дома.

Но в городе его рассказ о пропаже коровы, о гнилостном запахе и следах слизи в сарае люди подняли на смех. Это взбесило его. Смеялись, конечно, те, кто погрубее. Другие терпеливо выслушивали его, а потом, когда тот отходил от них, подмигивали и многозначительно крутили пальцем у виска.

И лишь один Джим Джелинсон, аптекарь, похоже, заинтересовался его историей. Аптекарь сказал, что вчера, когда поздно вечером возвращался из гаража домой, он услышал в отдалении чей-то истошный вопль. Было темно, и он не видел, откуда кричали, но ему показалось, будто с Уортонской топи. Но поскольку крики не повторялись, аптекарь перестал об этом думать.

Ближе к вечеру Старина Гауз отправился домой. В нем все кипело от возмущения и обиды. Они решили, что он спятил? Так ведь Сара все-таки исчезла. А разве ж они смогли уяснить почему? Да и про вонь тоже. Все решили, будто воняла дохлая рыбина. Что ж, может статься и так. Шторм ревел будь здоров и что угодно мог закинуть в болото. А про слизистый след в сарае они сказали, что в этом, дескать, повинны улитки. Улитки! Будто улитка может оставить столько слизи после себя.

Подходя к дому, он встретил Руперта Барнаби, своего ближайшего соседа. Руперт нес ружье, а следом бежала его охотничья собака Джиб.

Хотя в последнее время оба одиноких соседа не совсем ладили, Старина Гауз, к немалому удивлению Барнаби, остановился и поприветствовал его.

– На вечернюю охоту, сосед?

Барнаби кивнул.

– Думаю, Джиб мог бы поднять енота. Луна нынче, пожалуй, припозднится.

– А у меня корова пропала, – пожаловался Старина Гауз. – Если ты ее вдруг увидишь… – он запнулся. – Вообще-то я сомневаюсь в этом…

Барнаби в замешательстве уставился на Гауза:

– О чем это ты?

Старина Гауз повторил свой печальный и странный рассказ с начала до конца.

– Сегодня вечером я бы не рискнул охотиться на болоте… и за сто тысяч долларов! – добавил он, покачав головой.

Руперт Барнаби, откинув голову, расхохотался.

Это был крупный мускулистый мужчина, всегда спокойный, за словом в карман не лез, а кроме того, никогда не верил всяким небылицам.

– Гауз, – смеялся он, – не морочь мне голову своими баснями о чертовщине! Твоя корова просто отвязалась и пошла гулять, куда глаза глядят. Да что там говорить, я тут и рыси-то не встречал, почитай, больше года.

Старина Гауз угрюмо поджал губы.

– Может, оно и так, – произнес он, отвернувшись, – да только помяни мое слово, сегодня ты повстречаешь на болоте кое-кого похуже дикой кошки.

Покачав головой, Барнаби последовал за собакой, которая уже повизгивала от нетерпения. Старина Гауз совсем спятил. В один прекрасный день он окончательно свихнется и его запрут в психушке.

Джиб бежал впереди, обнюхивая канавы и справа, и слева. Стало темнеть, когда Барнаби свернул с дороги на извилистую тропку, которая вела прямиком на Уортонскую топь.

Барнаби любил охотиться. Чем просиживать дома кресло, он предпочитал бродить по зарослям. И даже если его охотничьи набеги заканчивались ничем, он особенно не расстраивался. В общем-то, дела его шли не так уж плохо. И то сказать, добрую половину его мясных припасов составляли кролики, еноты, а иногда даже олени, которых он порой подстреливал на болоте.

Уортонскую топь, куда уже порядком углубился Барнаби, залил мертвенный свет луны. Джиб дважды пытался преследовать кроликов, но каждый раз быстро возвращался, поджав хвост.

Поведение собаки озадачило Барнаби. Джибу явно не хотелось бежать впереди, и он все время норовил прижаться к ногам хозяина. Барнаби один раз даже споткнулся об него и едва не упал.

В конце концов охотник остановился. Хмурясь, он посмотрел вперед. Болото казалось таким же, как обычно. Правда, в воздухе густо висел гнилостный запах, однако Барнаби объяснял его недавним штормом. Вероятно, в стоячих водах болота скопилось множество гниющих морских водорослей и дохлой рыбы, заброшенных сюда кипучими волнами.

– Да что на тебя нашло? – прикрикнул Барнаби на собаку. – Уймись сейчас же! Будешь путаться под ногами – получишь пинка!

Собака с явной неохотой отбежала чуть вперед. Она принялась равнодушно обнюхивать пучки болотной травы. Казалось, она совсем потеряла интерес к охоте.

Барнаби терял терпение. В топкой грязи у небольшого омута они наткнулись на свежий след енота, но даже и это не пробудило в Джибе прежнего интереса.

Собака немного пробежала по следу. Барнаби начал было надеяться, что к той вернется былой охотничий азарт, как только она завидит добычу.

Но он ошибся. Едва они приблизились к густой роще, преграждавшей дорогу путникам переплетением колючих ветвей и сплошных зарослей рогоза, собака неожиданно припала к земле, и ничто не могло заставить ее сдвинуться с места.

Барнаби был уверен, что енот нашел себе убежище где-то поблизости, и поэтому более чем странное поведение собаки вывело его из себя.

После хорошей взбучки Джиб поднялся. Тело его напряглось, шерсть на загривке встала дыбом, точно львиная грива. Он нехотя поплелся вперед.

Ругаясь про себя, Барнаби протискивался следом в угрюмые темные заросли.

Призрачный лунный свет сгустил тени под деревьями до черноты, и охотник ступал очень осторожно, стараясь не угодить ногой в топкую промоину.

Неожиданно Джиб страшно взвыл – у Барнаби даже мурашки побежали по спине, – отпрянул и, метнувшись меж ног хозяина, стремглав выбежал из зарослей. Жутко подвывая, он мчался прочь не останавливаясь.

Впервые за всю свою жизнь охотника охватил смертельный ужас. Насколько он помнил, Джиб никогда не удирал. Однажды он даже пустился вдогонку за здоровенным медведем.

Барнаби хмуро всматривался в темноту, но ничего там не видел. И ничьих злобных глаз тоже.

Ему вдруг вспомнилось, как Старина Гауз предупреждал его. Барнаби скривился. Если старому дураку доведется увидеть, как Джиб улепетывает с болота, то Барнаби никогда не узнает, чем все закончится.

Эта мысль возмутила его до глубины души. Он устремился вперед, чувствуя, как в нем медленно загорается гнев против того, кто так перепугал его собаку. Хороший выстрел разрешит эту загадку.

Внезапно Барнаби остановился и прислушался. В темноте, прямо перед ним, он уловил странный звук: будто сквозь заросли рогоза тащили что-то очень тяжелое.

Ничего не видя, он колебался, упорно сопротивляясь идиотскому желанию бежать отсюда сломя голову. Кромешная тьма и навязчивая вонь болотных омутов, казалось, душили его.

Глухой, скользящий шум приближался, и в его груди гулко заколотилось сердце. В человеке проснулся первобытный ужас, и он приказывал ему бежать, бежать куда глаза глядят, но какая-то неведомая сила – возможно, просто упрямство – не давала ему стронуться с места.

Шум усилился. Внезапно до него дошло, что из зарослей к нему движется нечто страшное и огромное.

Вскинув ружье, Барнаби прицелился в сторону непонятного шума и выстрелил.

В короткой вспышке выстрела человек увидел, как сквозь последние заслоны рогоза проламывается что-то черное и блестящее, похожее на гигантский колпак, и он катится к нему, Руперту Барнаби, с невообразимой скоростью.

Барнаби хотелось кричать, спасаться бегством, но он понимал, что спастись ему уже не удастся. И хотя от ужаса у него стыла кровь в жилах, он продолжал палить из ружья.

Его выстрелы, похоже, не причинили никакого вреда этой твари, как если бы он стрелял камешками из рогатки. В последний момент его нервы не выдержали, и Барнаби все же попытался бежать, но было поздно. Чудовищный колпак ринулся на человека, накрыл его и сдавил. Барнаби не успел даже крикнуть; из горла вырвался лишь слабый хрип.

Старина Гауз, проведя еще одну беспокойную ночь, встал рано и вышел во двор проверить, все ли там в порядке. Все стояло на своих местах, только вот Сара так и не появилась со вчерашнего дня. И от Уортонской топи все также тянуло препротивным запашком, особенно когда оттуда дул ветер.

После завтрака Гауз отправился к жилищу Руперта Барнаби. Правда, он и сам не знал, что надеялся там увидеть.

У небольшого аккуратного домика Барнаби все было тихо. Слишком тихо. Обычно Барнаби вставал с петухами и сразу начинал суетиться по хозяйству.

Повинуясь внезапному порыву, Гауз свернул на дорожку, ведущую к дому, и постучал в переднюю дверь. Никто на его стук не откликнулся. Он снова постучал, но за дверью царила та же тишина. Гауз спустился с крыльца.

Из-за дома боязливо вышел Джиб, охотничья собака Барнаби. В обычное время Джиб счел бы себя обязанным облаять чужого. Но сейчас он только стоял, мелко дрожа, и молча смотрел на Гауза. Собака была непохожа сама на себя: словно она чувствовала себя виноватой и была сильно напугана.

– Где Руперт? – спросил у нее Гауз. – Ищи Руперта!

Но вместо того, чтобы кинуться на поиски хозяина, собака задрала морду и протяжно, жутко завыла.

Гауз содрогнулся. Оглянувшись на безмолвный дом, он поспешил назад.

Его одолевали мрачные мысли. Может, хоть сейчас к нему прислушаются. Над ним тогда посмеялись, когда он сообщил о пропаже Сары. Так, может, теперь им будет не до веселья, когда он расскажет, что Руперт Барнаби ушел к Уортонской топи с собакой и та вернулась домой одна.

Увидев Старину Гауза, входившего в полицейское управление Клинтон-Сентер, начальник полиции Майлс Андербек Опустился на стул и тяжело вздохнул. Сегодня утром дел у него было невпроворот, а Старина Гауз конечно же явился сюда справиться о своей чертовой корове, которая где-то бродит.

Старый чудак, однако, принес пугающую новость. Он заявил, что на этот раз пропал Руперт Барнаби. Гауз настаивал на том, что тот ушел вчера вечером на болото и до сих пор о нем ни слуху ни духу.

И все же, когда начальник стал расспрашивать его об этом подробнее, Гауз согласился с тем, что не может поклясться, будто Барнаби вообще не возвращался. Особенно если допустить, что тот вернулся рано утром и снова ушел – еще до того, как появился Гауз.

Однако Старина Гауз, не сводя с Андербека возмущенных глаз, покачал головой:

– Говорю вам, не возвращался он вовсе! Собака – та знает. Слышали б вы, как она выла – как по покойнику. Так вот что я вам скажу – кто уволок мою Сару, тот прикончил и Барнаби прошлой ночью на болоте!

Но начальника полиции не так-то легко было пронять. Волнение Гауза лишь раздражало его.

Несколько грубовато Андербек пообещал заняться этим делом, если к вечеру Барнаби все же не вернется. Он напомнил Гаузу, что охотник знаком со здешним болотом лучше, чем кто-либо другой. И уж кто-кто, а Барнаби сумеет о себе позаботиться. И вероятно, Барнаби просто-напросто отослал собаку домой, а сам отправился после охоты в другое место. Так что к ужину он, возможно, придет домой.

Помрачнев, Старина Гауз недоверчиво покачал головой. Заявив на прощание, что скоро они увидят, кто прав, он покинул участок.

День склонялся к вечеру, а Руперт Барнаби так и не показывался. В шесть часов Старина Гауз с хмурым видом переступил порог «Короны», отнюдь не первоклассной гостиницы Клинтон-Сентер, и снял комнату. В семь часов по распоряжению начальника полиции к жилищу Барнаби отправилась машина с полицейским патрулем. Андербек ожидал ее возвращения, нетерпеливо постукивая по столу и равнодушно тасуя стопку рапортов по сегодняшнему дню.

Машина вернулась около восьми.

– Там никого нет, сэр, – доложил сержант Граймс. – На двери замок. Мы осмотрели двор. Но там была только его собака. Завыла и убежала, будто сам дьявол гнался за ней по пятам!

Андербек встревожился. Если Барнаби и в самом деле пропал, следовало тут же объявить розыск. Но уже смеркалось, а некоторые участки Уортонской топи были практически непроходимы даже днем. Кроме того, кто поручится за то, что Барнаби не отправился, к примеру, в соседний Стантонвилл навестить какого-нибудь закадычного дружка и не заночевал там.

К девяти часам Андербек решил не предпринимать до утра никаких действий. Потому что искать сейчас на болоте было бы бесполезно. Да и опасно. А к утру, если Барнаби не объявится и не будет замечен где-то в другом месте, можно приступать к прочесыванию болота.

Приняв решение, Андербек стал вскоре собираться домой, когда узнал еще об одном тревожном событии.

Незадолго до половины десятого у полицейского участка резко затормозила машина. В здание торопливо вошел пожилой мужчина, поддерживая за руку всхлипывающую молодую девушку. Юбка и чулки на ней были изорваны, лицо расцарапано.

Заботливо усадив ее на стул, мужчина повернулся к Андербеку и другим полицейским, обступившим обоих:

– Подобрал ее на дороге неподалеку от Уортоне – кой топи. Кричала что было мочи! – Он потер лоб. – Она бежала прямо перед моей машиной. Ей повезло, что я не наехал на нее. От страха она так обезумела, что сначала я никак не мог разобрать, о чем она мне толкует. Похоже, кто-то выпрыгнул из кустов на болоте и схватил ее дружка. Так что усадил я ее в машину и, боюсь, превысил скорость, пока добирался сюда.

Андербек внимательно смотрел на мужчину. Похоже, тот сам пережил сильное потрясение и, очевидно, не врал. Андербек повернулся к девушке. Его мягкий голос постепенно успокоил ее, и та смогла наконец изложить свою историю.

Ее звали Долорес Релл, и она жила в соседнем Стантонвилле. Рано вечером она поехала покататься на машине со своим женихом Джейсоном Букмейстом из Клинтон-Сентер. Они ехали по дороге вдоль Уортонской топи, и она сказала, что сейчас болото выглядит так романтично под лунным светом. Джейсон остановил машину, и они вдоволь полюбовались пейзажем. А потом он предложил «прогуляться немного под луной», поскольку вечер теплый, и это было бы так здорово.

Долорес совсем не хотелось выходить из машины, но в конце концов он уговорил ее пройтись под деревьями по самому краю болота, где земля не вязнет. Отойдя от машины ярдов на двадцать, Долорес почувствовала неприятный запах и предложила вернуться. Но Джейсон стал уверять ее, что она все выдумывает и настоял на том, чтобы продолжить прогулку. Дальше деревья росли гуще, и им пришлось идти гуськом. Джейсон шел впереди.

И вдруг они услышали в кустах странный шорох, будто кто-то подкрадывался к ним. Джейсон успокоил ее и сказал, что пугаться нечего, так как, скорее всего, это просто чья-то корова. Но шорох приближался ужасно быстро. И это была не корова, так как та шумела бы совсем по-другому.