Текст книги "Три пятнадцать"

Автор книги: Джослин Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«В сундучке была Мози Слоукэм».

Пусть напишет, что я свихнулась. Пусть напишет хоть что-нибудь!

«Оккам, это ты?» – наконец ответил Роджер.

«М.б. М.б. я Оккам. М.б. кто угодно, т. к. настоящая Мози – кости».

– Кто это тебе эсэмэски шлет? – спросила Босс. – Я думала, в школе нельзя пользоваться сотовыми.

– Наверное, Роджер в зале для самостоятельных занятий. Оттуда разрешают отправлять эсэмэски.

– Угу, – с сомнением хмыкнула Босс, помешивая шоколад.

Я сидела, уставившись на экран сотового, и ждала эсэмэску. Ждала ответа Роджера. Получилось так странно: решив ничего не говорить Боссу, я почувствовала себя прозрачной и легкой. Казалось, прямо под кожей появились пузырьки, как на стакане, в который налили «спрайт» и оставили на столе.

Эсэмэска пришла, и я прочла шесть слов: «Ага, ты м.б. кем угодно». Я кивнула, словно Роджер сидел рядом, и почувствовала, как несколько пузырьков отлепились от меня и взлетели.

На свете была другая Мози Слоукэм. Если бы она выжила, то боялась бы шевельнуться, ведь каждый шаг приближал бы ее к предрешенной, всем известной участи. Мози Слоукэм пришлось бы всегда быть идеальной, не то упадет и поднимется беременной, либо сядет на наркотики и начнет, как дура, поклоняться деревьям, либо станет банковским кассиром в уродливой форме – в такой никто не заметит, что она еще хорошенькая, – и посвятит жизнь ребенку, детям своего ребенка, а потом, вероятно, их детям, и никаких тебе свиданий! Только я не та девочка.

Я украдена неизвестно откуда, из такого далека, что его будто придумали. Мисс Некто из Невады. Мисс Безымянная из Аризоны. Сотовый завибрировал, но я его проигнорировала. Внешне я оставалась спокойной, женщина, которая меня вырастила, мешала какао, планета Земля вращалась. Только пузырьки поднимались и поднимались, и, наконец, сама я будто поднялась вместе с ними.

Я – это не я. Я не Мози Слоукэм. Значит, нет ни рамок, ни тормозов. Значит, я могу быть кем угодно и делать что угодно. Все, что мне вздумается.

Глава пятая
Босс

Лизу мы потеряли почти четыре месяца назад на гавайской вечеринке, которую школа Кэлвери устроила в честь окончания учебного года. Лиза тогда как-то слишком обрадовалась той вечеринке, которая мне казалась не веселее визита к стоматологу. Слишком обрадовалась и слишком вырядилась. Вышла павой из дома к машине: глаза подвела черным карандашом, а пухлые губы выкрасила в сливово-лиловый, правда, джинсы надела самые обычные – обтягивающие «ливайсы», которые называла «чаевымогателями», – но с парадной блузкой белого шелка. Блузка была застегнута на все пуговицы, только просвечивала так, что мне во всей красе виден был черный бюстгальтер.

– Чур, я впереди сижу! – бросила она через плечо: за ее спиной Мози выбиралась на крыльцо через парадную дверь.

Я уже устроилась за рулем, завела мотор. Когда Лиза залезала в салон, я подозрительно прищурилась, а она в ответ сделала, наоборот, большие глаза. Сама невинность, котенок, минуту назад лизавший сметану на кухне.

– Слишком ты нарядная для школьной вечеринки, – заметила я, но она лишь повела плечиком и поудобнее устроилась на пассажирском сиденье. – А ты бы выпустила Мози из дома в такой блузке? Зачем дурной пример подавать, зачем гусей дразнить?

– Хорошо, что мы гусей не держим. – Лиза дернула свое сиденье вперед, чтобы освободить место для Мози, которая скользнула в салон и тяжко, мученически вздохнула.

– Хватит, Мози! – сказала я. – Всем неохота туда ехать.

– Мне охота. – Лиза захлопнула дверцу. – Люблю гавайские вечеринки.

– Даже если их баптисты устраивают? С каких пор? – удивилась я.

Лиза смотрела в окно с самодовольно-масляной улыбкой. Тут мне следовало отправить Мози в дом и выбить из Лизы, ради кого она так разоделась. На вечеринке будут сплошные женатики, учителя или благочестивые отцы одноклассников Мози. Для меня это «красный свет – дороги нет» трех разных оттенков, а вот Лиза, когда дело касается мужчин, не слишком различала цвета.

Было почти шесть, а в семь вечеринка уже заканчивалась. Я дала задний ход и, выехав с подъездной аллеи, погнала машину к школе Кэлвери. Я решила не спускать с Лизы глаз, а потом объяснить, что нельзя гадить там, где Мози будет есть. Тогда я не сомневалась: до «потом» рукой подать.

Когда проехали наш район, я прибавила скорость и сказала Лизе:

– Никуда не убегай! Там будет новый учитель естествознания, нужно с ним поговорить. Увидим собственными глазами, кто на следующий год будет пудрить Мози мозги.

– Господи! – охнула Мози на заднем сиденье, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Босс, Мози уже не пять, – напомнила Лиза, вытягивая руки, словно в танце хула, сперва к окну, потом в мою сторону.

– А как еще определить, хватит ли Мози пяти часов канала «Дискавери» в неделю или придется нанимать атеистов-радикалов, чтобы раскодировали ей мозги?

– Не надо меня позорить, пожалуйста! – взмолилась Мози.

Лиза, еще танцевавшая сидячую хулу, искоса взглянула на меня и ухмыльнулась.

– Мози-детка, подростком быть хреново. Босс опозорит тебя, даже если просто на людях покажется!

– Вообще-то я имела в виду не Босса, – многозначительно проговорила Мози.

В ответ Лиза расхохоталась:

– Я единственная хочу на эту вечеринку, а ты надеешься, что я буду скромно сидеть в углу? И не мечтай!

Лиза постепенно привыкала к тому, что Мози теперь держится с ней иначе. Пару месяцев назад Лиза с приятелями-друидами отправилась в поход с ночевкой, а по возвращении вместо милой Крохи Мози обнаружила девушку-подростка, которая в ответ на любое слово матери закатывает глаза, дергается и тяжело вздыхает.

– Еще как будешь! – прошипела я. – Если Мози не уходит из Кэлвери, на этой неделе нужно внести пятидесятипроцентный аванс за следующий год. Миссис Доутс четыре сообщения мне оставила, жалуется, что ты не отвечаешь на ее звонки. – Мне совершенно не улыбалось выкладывать треть своего годичного жалованья за то, чтобы на обществоведении Мози объясняли, кто попадет в ад (демократы, распущенные девицы и большинство врачей), а кто нет (благочестивые баптисты). – Сегодня чек выпишешь? – не унималась я. За первый год обучения Лиза внесла стопроцентную предоплату из своих сбережений. А я-то считала ее безбожницей, которая пропустит отплытие ковчега, заигравшись в карты с Пегасом!

– Скажи ей, что я все уладила, – беззаботно отмахнулась Лиза, и по спине у меня пополз холодный червячок подозрения. «Я все уладила» разительно отличается от «У меня есть деньги».

Я свернула на стоянку Кэлвери и затормозила.

– Угу, – неопределенно хмыкнула я. – Как выпишешь чек, вместе с Мози обойдите стенды и выберите факультатив на следующий год.

– Господи! – одновременно и с одинаковым раздражением воскликнули Мози и Лиза.

– Извини, Лиза, но если девочка останется в Кэлвери, то ей нужны друзья помимо Мерзкого Зародыша.

Мать и дочь снова ответили хором.

– В Кэлвери она останется непременно, – твердо сказала Лиза.

– Зародыша зовут Роджер, – сказала Мози.

– Его зовут Реймонд, – уточнила я, и Мози села как можно прямее, чтобы я увидела в зеркале заднего обзора, как она закатывает глаза.

Лиза уже выскользнула из машины и, оторвавшись от нас с Мози, неслась по стоянке, навстречу проблемам с мужчинами, или с деньгами, или с теми и другими. Я опустила спинку водительского сиденья, чтобы Мози выбралась из салона, и она поплелась к школе, путаясь у меня под ногами. Лиза уже исчезла за дверью, а мы с копушей Мози еще до середины стоянки не доползли.

Школьный спортзал больше всего напоминал рекламный проспект «Бросовый отдых». С потолка свисали надувные зелено-розовые пальмы, а задник сцены обтянули длинным листом пергамента, на котором нарисовали бурный океан. Над океаном кружило слишком много чаек (или это были прописные «М»?). В общем, не океан, а театральный задник для школьного мюзикла по мотивам хичкоковского фильма. Приехавшие вовремя стояли группами, болтали, грызли магазинное печенье и запивали пенистой белой слякотью.

Мы с Мози взяли по печенью, я поздоровалась с парой ее учителей, а сама то и дело оглядывала огромный спортзал: где же Лиза, с кем она так жаждала встретиться? Она стояла на сцене и высматривала кого-то среди собравшихся, а рядом с ней оказалась не кто иная, как Клэр Ричардсон. Обе держали по бумажному стаканчику с белесым пойлом. Клэр тоже смотрела на собравшихся, явно не желая тратить драгоценные, пахнущие ментолом слова на светскую болтовню с моей дочерью. Лиза потягивала напиток через соломинку и, ответно, в упор не видела Клэр.

Сквозь толпу у стола с закусками к нам пробиралась миссис Доутс, поэтому я схватила Мози за руку и повела в другую сторону. Мы попали к украшенным складным столам, где дети записывались на хор, футбол, легкую атлетику и шахматы.

– Выбери что-нибудь, – велела я Мози, махнув рукой на столы, – и покажи мне мистера Ламберта.

Мози кивнула на коренастого бородача и, просветлев, воскликнула:

– Вон Роджер!

Бросившись прочь, она мелкой рыбешкой растворилась в толпе. Я пошла знакомиться с новым учителем. Через десять минут я убедилась, что он умеет пользоваться микроскопом и что он не педофил. Мистер Ламберт рассказал, как десятиклассники будут готовить препараты для микроскопического исследования растительных клеток, искоса поглядывая на мою довольно аппетитную для сорока пяти лет грудь. Он был очень мил и даже упомянул покойную жену, но я в жизни не стала бы встречаться с учителем Мози.

Оставив мистера Ламберта, я снова отправилась искать Лизу. У сцены кто-то тронул меня за руку, и я обернулась. Передо мной стояла девочка из танцевальной группы поддержки с целым подносом белых пенистых коктейлей.

– Попробуйте вёрджин коладу! – предложила она.

– Деточка, что это на тебе? – опешила я.

– Я танцовщица хула, – гордо заявила девочка. – Костюмы нам придумала миссис Ричардсон.

На девочке было бежевое трико, а поверх – юбка из травы и лифчик из кокосов. В трико ее тело казалось голым, но каким-то складчатым, как у тощего розоватого слона.

С другой стороны подошла Шарла Дартнер, тоже участница группы поддержки, и вручила мне большую плетеную сумку с распечатками, фруктовыми мини-десертами и гигиенической салфеткой.

– Ваш подарочный набор! – объявила она.

Шарлу Клэр Ричардсон тоже одела в бежевое балетное трико, будто одень девочку в ее природный цвет, и тут-то все и догадаются, что она темнокожая.

Я поблагодарила Шарлу и, повернувшись к сцене, наткнулась на миссис Доутс. Та решительно перегородила мне путь к побегу, и на уровне моих глаз оказался ее тонкий, как бритва, нос.

– Мисс Слоукэм, – начала она, тряхнув искусственной гривой, – я проверила свой журнал, вы ведь еще не внесли аванс за учебу Мози?

Я сунула свой клатч в плетеную сумку, чтобы освободить одну руку.

– Миссис Доутс, я уже объясняла, вопрос не ко мне, а к матери Мози.

– Боюсь, ей сейчас немного не до этого, – чопорно проговорила миссис Доутс и многозначительно повела глазами.

Я проследила за ее взглядом. Лиза стояла у стены и разговаривала со Стивом Мейсоном, широкогрудым здоровяком с шапкой каштановых волос и двумя детьми, учениками школы Кэлвери. Деньги на учебу Мози (и еще двух-трех человек) у Стива точно были, равно как и жена. Лиза подалась к нему, и их лица оказались совсем близко. Слишком близко. Вот ее рука легла Стиву на грудь, темно-сливовый рот приоткрылся. В другой руке Лиза по-прежнему держала стаканчик с остатками пенной колады, но явно забыла о его существовании, все плотнее прижимаясь к Стиву и едва не проливая несчастный коктейль. Она словно хотела лизнуть Мейсону шею и попробовать ее на вкус. Стив отклонил голову назад и беспомощно оглядывал зал, будто призывая кого-нибудь на выручку.

Что-то было не так. Лиза, читающая мужчин как газету, не чувствовала, что Мейсону очень не по себе. Не сказав ни слова, я бросила миссис Доутс и устремилась к дочери.

Стив отступил на шаг, Лиза следом. Она выронила бумажный стаканчик, и остатки коктейля обрызгали чьи-то серебристые сандалии и лодыжки. Громко охнув, та женщина обернулась, а за ней и все стоящие рядом: надо же узнать, в чем дело. Лиза хохотнула, как пьяная гиена, и прижала вторую руку к широкой груди Стива. Слева от себя я заметила миссис Мейсон. Ее брови взлетели чуть ли не к прическе. Секундой позже она сквозь толпу двинулась к мужу. Я метнулась с ней наперегонки к своей дочери и, бормоча извинения, стала расталкивать детей и родителей.

Клэр Ричардсон протянула обрызганной даме бумажные салфетки, губы поджала кошачьей жопкой, аж помада свернулась. Взяв еще пару салфеток, она хотела поднять оброненный стаканчик, но я оказалась проворнее, схватила его первой и понюхала. Неужели Лиза принесла из дома флягу и превратила детскую коладу в нечто совсем недетское? От стаканчика не пахло ничем, кроме масла для загара. К тому же Лиза не пила, в январе она приколола к стволу ивы тринадцатый наркононовский значок. Когда я шагнула к ней, Лиза откинула густые кудри на спину. «Господи, у нее руки дрожат! – с ужасом подумала я. – Это хуже, чем алкоголь. Это опять наркотики. Она под кайфом!»

Лиза дрожала всем телом, совсем как тринадцать лет назад, когда вернулась домой с метамфетаминовыми язвами вокруг рта и бедняжкой Мози на костлявом боку. Я тоже задрожала, но от ярости. Как она посмела так обосраться, да еще здесь, в школе Мози? Как она могла? Как?

Я схватила Лизу за руку и развернула лицом к себе. Она снова захохотала, как-то странно, неестественно, и не осеклась, даже поняв, кто перед ней. На глазах у всех я оторвала Лизу от Стива, прекрасно зная, что увижу, если подниму ее лицо к свету, – тонкое колечко радужки вокруг огромных зрачков.

Я заставила ее запрокинуть голову и в ярком свете ламп увидела совсем другое: один зрачок расширяется, как бутон розы, раскрытие которого засняли покадрово и показали в ускоренном режиме, а другой зрачок постепенно сжимается в точку. Лиза недовольно посмотрела на меня, и уголок ее рта опустился, будто кто-то зашивал ей нижнюю губу и натянул нитку.

Я стиснула ее плечи – злость испарилась, теперь меня захлестнул страх. Дело было не в наркотиках. Судя по зрачкам, с ней творилось что-то ужасное.

– Лиза! Лиза! – позвала я.

– Голова раскалывается от этих барабанов! – пожаловалась она.

А потом произошло самое страшное: настоящая Лиза исчезла. Доля секунды – и перекошенное лицо стало пустым. Половина рта поползла вниз, Лиза дернулась, как марионетка на перерезанных лесках, и рухнула на пол. Не покачнулась, не вскрикнула в знак предупреждения, не устроила мелодраматическую сцену, а просто упала.

– Помогите! Помогите! – заорала я, бухнулась на колени и прижала ее к себе.

Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь гавайской музыкой из бумбокса, чересчур маленького для огромного спортзала. Я перевернула Лизу на спину – ее голова безвольно запрокинулась. Теперь огромными были оба зрачка. Лиза задрожала, на «ливайсах-чаевымогателях» расплылось темное пятно – это опорожнился мочевой пузырь.

– Нужно ложку ей в рот засунуть, – посоветовал какой-то мужчина.

– Звоните 911, вызывайте неотложку! – заорала я на Клэр Ричардсон.

Та разинула рот – все, конец кошачьей заднице! – и раскачивалась на высоченных каблуках дорогих туфель, как глупая жирафа с поползшей помадой. «Господи, Господи, помоги ей!» – вопила я, но Клэр тупо смотрела на нас с Лизой и морщила нос, явно учуяв резкий запах мочи. К счастью, Стив Мейсон уже достал телефон и набирал номер.

– Босс! Босс!

Где-то рядом плакала перепуганная Мози. Только мне было не до нее, я повернула Лизино лицо к себе и звала ее. Лизино тело обмякло, глаза опустели. Я закричала. Сильные мужские руки оторвали меня от дочери и толкнули к Мози.

Над Лизой склонилась школьная медсестра.

– Уберите ложку! – скомандовала она. – Отойдите, ей же дышать нечем!

Я обняла Мози, и мы испуганно жались друг к другу, пока вдали не завыли сирены. Лиза так и лежала с запрокинутой головой и полузакрытыми глазами. Только это была не Лиза, а бездушное тело, вдыхающее кислород и выпускающее углекислый газ к надувным пальмам.

До сегодняшнего дня прежняя Лиза не возвращалась. Я не видела свою дочь даже мельком, пока Тайлер Бейнс не выкопал сундучок и Лиза не бросилась к нему как бешеная. На заднем дворе со мной боролась настоящая Лиза. По крайней мере, я на это надеялась.

Наступил вечер. Я вспомнила, что мы не обедали, и позвала Мози. Она пришла из своей комнаты с таким видом, словно отбывала повинность. Мози смотрела не на меня, а на стену, ее глаза блестели, щеки пылали. «Только бы мне не померещилось, что настоящая Лиза возвращается! – подумала я, взглянув на Мози. – Одна я не справлюсь».

Я подошла к Мози и положила ладонь ей на лоб. Кожа была холодной и чуть влажной. Мози сжалась в комок, словно кошка, которая любит хозяйку, но ласкаться не собирается. Я убрала руку.

О еде даже думать не хотелось, но я открыла банку с томатным супом и решила приготовить горячие бутерброды с сыром. Облокотившись на разделочный стол у плиты, я ждала, когда согреется суп.

– Все ушли? – спросила Мози.

– Да, все, кроме шерифа Уорфилда, – осторожно ответила я. – Ему нужно поговорить с судмедэкспертом.

– В смысле, Олив и эти все, со двора.

Я быстро перевернула бутерброды, которые еще рано было переворачивать: хотелось спрятать густой румянец, заливший щеки. Ишь, размечталась! Когда я вышла прогнать зевак-ротозеев, на переднем дворе не осталось ни души. Странно, Мози говорила, что там полгорода. Потом я увидела патрульную машину и сразу подумала: Лоренс. Казалось, сердце взлетело к самому горлу. Оно бестолково стучало, а взгляд метался по сторонам: где же он, где?

Лоренс стоял на улице спиной ко мне, но я все равно его узнала. Он провожал восвояси соседей из дома напротив.

Лоренс живет за Мосс-Пойнтом, но патрулирует территорию от окраин Иммиты до Пэскагулы, а радио настраивает на ту же частоту, что и местные копы. Он наверняка слышал и как Рик Уорфилд передает Джоэлу мой домашний адрес, и про человеческие останки на моем дворе.

Он приехал! Тут же приехал, чтобы тайком мне помочь. Мы не виделись двенадцать лет, но, глядя на его прямую спину и широкие, обтянутые формой плечи, я могла поклясться, что дело было вчера, нет, даже сегодня утром. Я чуть за порог не выбежала: к Лоренсу меня тянуло как магнитом.

Остановиться я смогла, лишь спросив себя, признается ли Лоренс жене, что сегодня был у моего дома?

Я перевернула бутерброды на неподрумяненную сторону. Буквально через секунду после того, как я увидела Лоренса, на заднем дворе закричала Мози. Она хотела, чтобы убрались все – копы, спецы из колледжа и даже Тайлер Бейнс. Козлами их называла. Я закрыла парадную дверь и бросилась к ней, а Лоренс, скорее всего, уехал домой к Сэнди и мальчикам. Он даже не постучался ко мне.

– Полиция отправила их по домам, – сказала я Мози и с гордостью отметила, что голос почти не дрожит.

Лоренс, наверное, подумал, что и после двенадцатилетней разлуки встречаться со мной небезопасно для его чувств, поэтому решил не рисковать. Даже сейчас горячая волна растеклась от лица к груди и спускалась все ниже и ниже. Так, может, Лоренс поступил правильно? Приехал и сделал максимум, не устраивая сцен, – очень в его духе. Разливая суп по тарелкам, я смаргивала слезы и приказывала щекам остыть.

– Спасибо. Бабушка, – проговорила Мози, когда я поставила перед ней ужин. Последнее слово она сделала отдельным предложением и склонила голову набок. В ее голосе звучало любопытство, но не живое, а сдержанное, как у ученого с канала «Дискавери», который ждет окончания опыта: что за реакция произойдет в пробирке?

– На здоровье. Хочешь молока? – спросила я, вздрогнув от удивления.

– Нет, спасибо, – ответила она и снова добавила: – Бабушка.

Мози вроде уставилась на еду, а на деле украдкой следила за мной. Я замерла, не зная, какой реакции она ждет. Я же всю жизнь была для нее Боссом!

– Почему ты зовешь меня бабушкой? – поинтересовалась я, стараясь не выдать волнения.

– Разве не странно, что я зову тебя Боссом? – пожала плечами Мози. – И суперстранно называть маму Лизой.

Отвернувшись к разделочному столу, я стала собирать Лизин ужин на поднос.

– Когда вы с ней ко мне вернулись, ты уже звала ее Лизой. – Взгляд Мози, испытующий, пронзительный, я чувствовала затылком.

– А ты не хотела, чтобы я звала тебя бабушкой? Ну, или, не знаю… бабулей?

Вопрос опасный, как заряженный пистолет.

– Лиза зовет меня Боссом с тех пор, как я зову ее моей Крохой. Когда вы поселились здесь, ты переняла это у нее. Наверное, я считала себя чересчур молодой для бабули.

– А сейчас?

Я поджала губы. Если честно, мне казалось, что и сорок пять лет – слишком мало для бабули. Бабули носят не джинсы в облипку, а теплые свитера с трехмерными аппликациями из блесток в виде оленей с колокольцами на упряжи. Они вяжут на спицах, так и не выучились танцевать танго, не съездили во Францию, и секса им не видать до конца дней.

До такого я, к счастью, еще не докатилась, только об этом ли спрашивает Мози?

– Я твоя бабушка, балда, так что называй меня как хочешь. Давай я отнесу ужин маме, пока совсем не остыл.

Пылающий взгляд Мози проводил меня до двери. Едва распашная дверь перестала болтаться, у меня мурашки пошли по коже. Господи, ну какая я бабуля?! Лоренс, здесь был Лоренс!

К Лизе я чуть ли не бежала, ну, насколько это получилось с тарелкой горячего супа на подносе. Раз Лоренс приезжал, значит, он все помнит. Может, как я, слишком отчетливо; может содрогаясь от чувства вины, но помнит. Грудь заболела от чего-то, поразительно напоминающего счастье, но я подавила глупое чувство в зародыше и ногой толкнула дверь в Лизину комнату. О Лоренсе подумаю потом. Если я твердо решила сохранить Лизин секрет, нужно кое-что выяснить. И без Лизы мне тут не справиться. Разумеется, при условии, что во дворе я видела настоящую Лизу. При условии, что Лиза по-прежнему есть, пусть и где-то в глубинах тела.

Я вошла в тихую комнату. Лиза лежала так, как я ее положила, – на здоровом боку, лицом к стене, поджав под себя инсультную руку. Последние лучи догорающего солнца просачивались сквозь тюль и ласкали ее волосы. Я поставила поднос на комод из ивовой лозы, который Лиза разрисовала цветами, через изножье заползла в узкую брешь между больничной койкой и стеной и прислонилась к холодной зеленой штукатурке.

Солнце почти село, свет я не зажгла, но увидела, что Лиза не спит. Ее черные глаза сияли в полумраке комнаты, переливаясь тысячей оттенков, как нефтяное пятно. Взгляд был жесткий, пронзительный, но мое сердце радостно встрепенулось. Это Лиза. Она здесь, со мной.

– Мне нужна помощь, понимаешь, Кроха? Ты играешь на грани фола, впрочем, как всегда, но сейчас ради Мози постарайся мне кое-что объяснить.

Лиза так и буравила меня взглядом. Вопреки моим ожиданиям, она издала свой «да»-звук. Получилось тихо, но не слабо, как убежденное «да» шепотом.

– Кроха, пожалуйста, расскажи мне, как все случилось. Я спрашиваю только для того, чтобы тебя защитить. Лиза, ты что-то сделала? Если да, считай, я тебя уже простила. Ты ж была совсем молодой. Я должна узнать правду про Девочку Слоукэм, твою бедную дочь. Ты сделала ей что-нибудь? Хоть что-нибудь плохое?

Лизин здоровый глаз вспыхнул, а меня что-то кольнуло или обожгло. Боль была резкой и сильной, словно под простынями сидела пчела и вдруг ужалила меня в грудь. Вздрогнув, я прихлопнула обидчицу, только это была не пчела, а Лизина рука. Значит, она незаметно дотянулась до меня и ущипнула, излив всю свою злость.

У меня слезы на глаза навернулись.

– Ну конечно, нет! Я знала, знала, что ты на такое не способна!

Лиза спокойно встретила мой взгляд, ожидая единственный вопрос, который я могла задать дальше. Я должна была выяснить, а смерть в колыбели казалась единственным разумным объяснением.

– В ту ночь… Значит, девочка уже умерла, когда ты проснулась?

Лиза снова издала «да»-звук. Тихий и несчастный, он эхом разнесся по полутемной комнате.

Я кивнула, отчаянно желая на этом остановиться. Хотелось прилечь рядом с ней и беззвучно оплакать бедную малышку. Хотелось обнять Лизу. Сколько лет она несла тот серебряный сундучок, маленький, но такой тяжелый! В одиночку несла… Только я не могла остановиться. Сейчас на карте стояло еще нечто важное, и я должна была задать все нелегкие вопросы. Казалось, грудь сводит судорога. Лизиному сердцу я верила, а вот ее здравому смыслу – нет: дочь не давала мне ни малейшего повода.

– Мози было плохо там, откуда ты ее забрала?

Лиза не спрятала глаза и даже не моргнула. Она прошипела долгое серьезное «да».

– Очень плохо?

Это «да» получилось спокойнее.

– Может, стоит разыскать ее родных и сказать, что с Мози все хорошо?

C Лизиных губ слетел резкий, неузнаваемый звук, она буквально вытолкнула его из себя и протянула здоровую руку, чтобы меня ущипнуть. На сей раз я все видела, накрыла ее руку ладонью и крепко сжала. Я знала свою дочь. Она дикая, неуправляемая, но жестокости я в ней не чувствовала. А как Лиза похоронила свою умершую девочку – завернула в теплое одеяло вместе с плюшевой уткой и положила в любимый серебряный сундучок. Раз она украла Мози, значит, ее следовало украсть, – это мне сейчас объясняла дочь.

– Не пойми меня неправильно, – шепнула я. – Возвращать ее я не намерена. Мози наша, тут даже вопросов нет.

После паузы Лиза издала еще один звук, тихий и вибрирующий, как блеянье ягненка. Я озадаченно покачала головой, и Лиза повторила непонятную абракадабру из Н и Б с гласными.

Я лишь качала головой, раздосадованная не меньше, чем Лиза. Все мысли были о потерянной внучке и наполовину потерянной дочери, слабой и сломленной, а потому неспособной рассказать полиции, что той ночью ее малышка перестала дышать. Лиза не могла ни объясниться, ни защитить себя. Если копы вообразят невообразимое – решат, что Лиза убила своего ребенка, об истечении срока давности не будет и речи. Но если тут она невиновна, то вот похищение Мози – уголовка, по полной программе. До сегодняшнего дня это было только Лизино преступление, а теперь и мое. Соучастница после совершения преступления, укрывательница – так бы меня назвали в «Законе и порядке». Мози по-прежнему с нами, то есть мы сознательно укрывали ее почти тринадцать лет. Я понимала: куда ни кинь – всюду клин, но где тогда не клин в таком случае, понятия не имела. Закон не оставляет похищенного ребенка похитителям, сколько бы лет ни прошло и как бы ребенок ни обожал своих похитителей.

Я поняла, что решать тут нечего. Мози – моя, а я – ее. Лиза не имела законного права нас сводить, только что сделано, то сделано. Изменить это я способна не больше, чем остановить свое сердце.

Напрашивался вывод: никто не должен узнать, что те кости во дворе – Лизин ребенок. Никто, ни при каких обстоятельствах. Мне следовало выяснить, что на уме у Рика Уорфилда и не докапывается ли он до правды.

Так мои мысли вернулись к Лоренсу. Формально он представитель полиции штата, но Иммита – часть его территории. Он на короткой ноге с местными копами – на короткой покерной ноге. Он будет знать все подробности расследования.

Лоренс уже был дома с женой, но, едва мне понадобилась помощь, примчался белым рыцарем на черно-зеленой патрульной машине. Примчался и выгнал зевак с моей лужайки. Где-то в душе Лоренс тоже закопал тайный сундучок, там, где по-прежнему у него ко мне что-то было. Если захочу к нему обратиться, это будет очень кстати. Только захочу ли я? Перед моим мысленным взором встал Рик Уорфилд, тянущийся к беззащитным костям Лизиной девочки. Потом представилось, как чьи-то грубые ручищи тянутся к Мози, словно она так же бессловесна, как бедные косточки.

Я поняла, что хочу обратиться к Лоренсу, еще как хочу.

– По-моему, лучше помалкивать, – проговорила я. – По крайней мере, до совершеннолетия Мози.

«Да»-звук Лиза издала трижды и очень убежденно.

Я поползла было обратно, но Лизина здоровая рука схватила меня и отпускать явно не собиралась.

С ее губ слетел новый звук, похожий на воронье карканье. Лиза снова каркнула, черные глаза блеснули в последних лучах заката. С тех пор как случился инсульт, я пыталась понять, что происходило в голове у дочери. В неотложке ее стабилизировали, но больше ничем не помогли. Во время короткой реабилитации доктор сказал мне, что у Лизы в мозгу врожденный изъян. Дескать, увлечение наркотиками, особенно амфетамином, все ухудшило, но удар мог догнать ее в любой момент. Врач сказал, что ей речевой центр повредило, но не исключено, что она мыслит нормально и со временем начнет разговаривать. Мозг нередко находит другой способ, тем более Лиза молодая и сильная.

Сейчас Лиза явно что-то задумала. Наверное, искала тот другой способ, отчаянно желая что-то мне рассказать.

– Не понимаю.

С Лизиных губ слетел шелест, означающий «Мози-детка», потом еще раз, с такой безысходностью, что у меня сердце чуть на части не разорвалось.

– Я тебя вытащу! – тихо, но решительно пообещала я. – Спущусь туда, где ты спряталась, найду, откопаю, и ты мне все расскажешь.

После долгого раздосадованного выдоха Лиза издала свой «да»-звук. Мы лежали в лучах умирающего солнца и смотрели друг на друга. Раздался скрип двери, гул голосов – Рик Уорфилд и судмедэксперт желали Мози доброго вечера. Едва по полу прогрохотали их тяжелые шаги, моя рука нырнула под одеяло навстречу Лизиной. Мы лежали на белой простыне, отчаянно цепляясь друг за друга, и слушали, как по нашему дому медленно, тяжело, неумолимо движутся мужчины.

Уорфилд и судмедэксперт уносили кости Лизиной дочки, и скорбные их шаги – хоть какая-то траурная процессия нашей девочке, другой уж не будет. «Упокой, упокой, упокой…» – вдруг зашептала я, не зная, кому шепчу – нам с Лизой или Богу, впервые за тридцать лет обращаясь к нему не с упреком, а с поминальной молитвой. Как бы то ни было, вскоре шаги стихли – и нет больше нашей девочки. Теперь слышно было лишь возню Мози, которая рылась в моей шоколадной заначке. Я попросила дочь:

– Лиза, пожалуйста, вернись. Нельзя, чтобы у нас и ее забрали.

Я смотрела на Лизу и задыхалась от ужаса. Я стиснула ее здоровую руку и в блестящих, как нефть, глазах прочла ответ, такой четкий и однозначный, что можно было не озвучивать.

«Война».