Текст книги "Три пятнадцать"

Автор книги: Джослин Джексон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Это потому что я спилил ее иву? – спросил Тайлер, когда мы тащили Лизу к дому, а Мози брела следом – тащила ходунки и грызла нижнюю губу, да так сильно, что того и гляди откусит.

Я ответила Тайлеру фальшиво-жизнерадостно, ни дать ни взять чучело Джун Кливер [8]8
  Джун Кливер – образцовая мать семейства из комедийного сериала «Проделки Бивера», снимавшегося в 1957–1963 годах. В 1997 году по мотивам сериала вышел полнометражный фильм.


[Закрыть].

– Лиза у нас умеет истерики закатывать, а ту иву любила, как родного ребенка.

При слове «ребенок» Мози вздрогнула: она-то разобрала, что там Лиза вопила. А вот Тайлер хлопал пустыми, как у теленка, глазами: он ни слова не понял.

Мы медленно вели Лизу через бетонную террасу. Теперь стало проще – она снова поблекла до без-Лизого существа, какой стала после удара. Потерянный взгляд, перебирает ногами, двигаясь, куда поведут.

– Босс! – шепотом позвала Мози, когда я распахнула дверь черного хода, позволив Тайлеру втащить Лизу в дом. – Босс, это же кости!

– Да, да! – громко и взволнованно поддакнул Тайлер.

– Может, и так. – Мой голос по-прежнему звучал пугающе. Мы вели Лизу через гостиную, потом по коридору, и у меня рот заболел, устав улыбаться джокерской улыбкой.

– В сундучке детские вещи, – начал Тайлер. – Думаешь, кто-то убил…

Я перебила его громким «тьфу», Лиза отозвалась сонным булькающим эхом. Пинок – я распахнула дверь ее комнаты.

– Может, этим костям не одна сотня лет. Может, весь район построен на старом кладбище.

– Ага, как в фильме «Полтергейст»! – взволнованно добавил Тайлер. Его отвлечь легче легкого, а вот у Мози лицо было серьезное и задумчивое.

Мы посадили Лизу на кровать. Судя по виду, она смертельно устала, вся одежда у нее была в грязи и в зеленых травяных пятнах.

– Тайлер, не выйдешь на минутку? Нужно переодеть Лизу. Мози, помоги разуть маму! В носках у нее полным-полно песка.

Дверь захлопнулась на защелку – Тайлера как ветром сдуло. Вот еще одна перемена: до Лизиного инсульта он бы вывернулся наизнанку и выпрыгнул из трусов, только бы увидеть ее голой.

Мози опустилась на колени, чтобы снять с мамы кроссовки, а я взялась за Лизину кисть, которая со здоровой стороны, глянула на часы. Лиза ссутулилась и смотрела в никуда, а вот если верить пульсу, неслась, как горячая лава по склону.

– Лиза, Лиза, это ты? – позвала я, наклонившись к ее лицу. Она и бровью не повела.

– Пульс высокий? – спросила Мози.

Я повернулась к ней и растянула губы в улыбке:

– Не беспокойся! Он уже снижается. Минуты через три измерю снова. Не упадет – отвезем ее в больницу, а порядок позже наведем.

– Слушай, вряд ли этим костям не одна сотня лет. Если, конечно, первые поселенцы не шили плюшевых уточек-погремушек.

– Шить люди умеют с незапамятных времен, – резко ответила я, но, если честно, обрадовалась, что Мози хватило пороху съязвить и закатить глаза: проснись, мол, Босс!

Я достала из комода чистые треники, мягкую футболку, и мы с Мози вместе стянули с Лизы заляпанную зелеными пятнами одежду. На инсультную левую ногу даже смотреть не хотелось: она куда тоньше здоровой правой. С левой стороны даже бедра кожа да кости.

Вялая и безвольная, как тряпичная кукла, Лиза позволяла себя переодевать. Пока мы натягивали ей чистые носки и вычесывали грязь из волос, пульс пришел в норму. Она повесила голову – прежняя своенравная Лиза, боровшаяся со мной на лужайке, исчезла. Когда мы с Мози укладывали пассивное стофунтовое тело поудобнее, я уже сомневалась, что мимолетное возвращение прежней Лизы мне не пригрезилось.

– Спи, Кроха! – проговорила я, накрыла ее одеялом и поправила подушку. – Мози, позвони миссис Линч! Попроси прийти не после обеда, а прямо сейчас.

– Ладно.

Вид у Мози был чересчур задумчивый, и я добавила:

– Твоя мама вышла из берегов, но то, что ты прогуливаешь школу, я заметила. Об этом мы еще поговорим!

Так у Мози возникли проблемы поважнее Лизиных слов, и звонить она чуть ли не побежала. Подростки вообще такие. Любая старшеклассница забудет даже о ядерном апокалипсисе, если пристально взглянуть ей на подбородок и спросить, не прыщ ли там зреет.

Я вышла в коридор и отправилась на поиски Тайлера. В гостиной его не оказалось. Толкнув распашную дверь на кухню, я увидела, что дверь черного хода раскрыта, а Тайлер стоит на заднем дворе с сотовым в руке.

– Кому ты звонил? – прокурорским голосом спросила я.

– Рику Уорфилду, – ответил Тайлер.

В тот момент я с удовольствием застрелила бы его и бросила труп в яму от выкорчеванной ивы. Рику Уорфилду археолого-полтергейстскую байку не скормишь. У того горшок куда шустрее, скороварка прямо.

Будто со стороны, я услышала свой голос, на полной громкости:

– С каких пор «Ничего, едрить твою!» означает «Пожалуйста, позвони шерифу»?

– Да елки-палки, Джинни, надо же было кому-то позвонить, – покачал головой Тайлер. – Он сейчас приедет. Давай огородим дом лентой!

– Господи, мы еще не знаем, совершено ли здесь преступление! Или ты желтую коповскую ленту вместе с пилой возишь?

– У меня изолента есть, – чуть ли не с надеждой проговорил Тайлер.

– Здесь не «Место преступления Майами», лейтенант Кейн! – рявкнула я. Тайлер заметно сник, а я злорадно подумала: «Получил?»

Протиснувшись мимо Тайлера на бетонную плиту, гордо называвшуюся террасой, я посмотрела на открытый серебряный сундучок в глубине двора. Сейчас приедет шериф Уорфилд и начнет хватать своими ручищами косточки в складках желтого одеяла. Мне его не остановить. Взгляд скользнул к истлевшей линялой тряпке.

Ноги принесли меня к сундучку, будто осененные собственной догадкой, которую решили проверить, не заручившись одобрением мозга. Я нагнулась и взяла тряпку обеими руками. Детское платьице! Я вертела его, пока не нашла ворот, а с ним и бирку. «Кидворкс». Я стиснула платье так, что пальцы свело, а выпустить не могла.

Я знала это платьице, отлично знала. Я сама купила его для Мози, Лизиной девочки, вместе с одеялами, пушистыми носочками и пижамой. Дело было пятнадцать лет назад, а сейчас платье поблекло, покрылось грязью и серо-зеленой осклизлой плесенью. Предаваться воспоминаниям не хотелось, но оборки на подоле я не забыла. Как их забыть? В этом платьице я в последний раз видела свою внучку, прежде чем они с Лизой исчезли.

Помню, я надевала это платье на девочку, когда ей и месяца не было. Лысая как яйцо, она по-лягушачьи поднимала к животу пухлые, в складочках, ножки. Изнуренная Лиза, ссутулившись, сидела на диване. Девочка капризничала, только ее фасоны капризов мне были чисто цветочки. Я вытерпела детский вопль-фестиваль Лизы Слоукэм и ни разу не сбросила ее с железнодорожного моста и не съела, как хомячиха свое потомство. С таким гундежем я уж как-нибудь справлюсь. По мне, ребенок был паинька. Милая, но не слабенькая – так я о ней думала.

– Лиза-кроха, я повожусь с ребенком, – сказала я. – Можешь выйти во вторую смену.

– Босс, у тебя завтра работа.

– У тебя тоже. Будешь весь день нянчить ребенка, соберешься с мыслями и наконец придумаешь имя. А то зовем ее деткой, будто никто до этого не рожал детей. Если в ближайшее время не определишься, нареку ее Гретхен, чисто назло тебе.

Когда детка заснула, я перенесла колыбель в Лизину комнату. Переодевать ребенка не стала: розовое трикотажное платьице было мягче мягкого. Лиза спала крепче своей детки – на спине, разметав руки по подушке. Она сама была детка: кожа упругая, нежная, даже под глазами.

Через несколько часов я проснулась: Лиза с шумом возилась в своей комнате. Девочку я не слышала, впрочем, громко она никогда не плакала, и я не забеспокоилась, просто перевернулась на другой бок и уснула.

Наутро в доме было тихо, а у Лизы закрыто. Я решила, что дочь и внучка спят, ведь малыши нередко день с ночью путают. Я почти бесшумно оделась и проглотила овсянку с бананом.

Вечером, когда я вернулась из банка, дом показался пустым, а воздух мертвым. Я заглянула к Лизе: шкаф раскрыт настежь, на перекладине свободные плечики, обе пары любимых Лизиных джинсов и большой красный рюкзак, который она хотела приспособить под сумку для пеленок, исчезли. Я выдвинула ящики. Не хватало белья, носков, футболок; в колыбели – желтого одеяла и плюшевой утки с колокольчиком в животе, которая спала в ногах у девочки.

Я упала на колени перед квадратным ковриком, на котором прежде стоял Лизин серебряный сундучок. Она вытащила все свои сокровища и свалила в большую кучу – записки от школьных приятелей, засушенные цветы, свидетельство о рождении Девочки Слоукэм, где в графе «мать» стояло «Лиза Слоукэм», а в графе «отец» – ничего. Лиза твердила, что отец ребенка – высокий симпатичный парень. Он, мол, управлял чертовым колесом на воскресной ярмарке, где она побывала с так называемой подругой Мелиссой Ричардсон. Имени парня Лиза якобы не помнила, а мне было легче думать, что она просто не хочет его называть.

Имя Девочки Слоукэм я узнала лишь через два с лишним года, когда Лиза вернулась. Золотистокаштановые волосы висели грязными патлами, в кошачьих глазах поселилась усталость. На руках она несла худую девочку с надутым животом и большими серьезными глазками. Детка цеплялась за Лизу печальной обезьянкой. Судя по внешнему виду, Лиза давно загнала себя в угол – рот облепили метамфетаминовые язвы, острые скулы торчали так, что, казалось, кожа вот-вот треснет и обнажит ее усталый череп. Впрочем, девочка, уже двухлетняя, грязной и истощенной не была. Малышка цеплялась за Лизины волосы и, похоже, удобно устроилась.

– Босс, я хочу домой, можно?

Я ответила не сразу. В сердце боролись боль и надежда, а обозленный рассудок кричал: прежде чем они переступят порог моего дома, нужно договориться. Если Лиза возвращается, то живет по моим правилам: проходит реабилитацию и передает мне права на ребенка. Коли реабилитация не поможет и Лиза опять съедет с катушек, девочку я потерять не желаю. В скорбно опущенных уголках некогда сочного рта и сухой, как пергамент, коже я видела два года бродяжничества, наркотиков, мужиков и страшно подумать, чего еще.

– Я даже имени ее не знаю. Свидетельство о рождении ты оставила, но там написано «Девочка Слоукэм».

– Ее зовут Мози Ива Джейн Грейс Слоукэм. Босс, я так устала. Мы обе устали. Пожалуйста, мама, пожалуйста, можно мне домой?

Мози Ива Джейн Грейс Слоукэм сунула большой пальчик в рот и сонно захлопала глазками. Нерастраченная любовь накрыла меня с головой – я видела только малышку, все остальное померкло и отошло на второй план. Правила и договоренности подождут. Я широко распахнула перед ними дверь. А что мне еще оставалось?

Теперь я смотрела на сундучок с костями. На детское платье. На плюшевую уточку. Я опустилась на колени и накинула на кости розовое платье, словно они мерзли, поэтому и накрылись одеяльцем. От догадок не спрячешься. Я попробовала встать, только ноги сильно дрожали. Я присела на пятки.

– Джинни, ты как, ничего? – спросил Тайлер.

Я обернулась: он стоял позади меня, а с ним весь наличный состав здешних копов – Рик Уорфилд и Джоэл, его помощник. Значит, Рик серьезно отнесся к звонку Тайлера, а я и не помню уж, как давно застыла на коленях у ямы из-под выкорчеванной ивы. Уорфилд опустился на корточки рядом со мной и задумчиво захмыкал.

– Да, Тайлер, ничего, – ответила я, наблюдая за руками Рика Уорфилда. Ногти у него короткие, без затей, как у мужчины. А руки, как я очень надеялась, добрые: Рик тянулся к розовому платью. Когда он взял его, я резко встала и отвернулась: не хочу смотреть, как Рик Уорфилд касается костей.

– Та-ак! – протянул Рик за моей спиной. – Бирку видел? Детский магазин «Кидворкс» открылся в Мосс-Пойнте менее двадцати лет назад, а платье до сих пор в приличном состоянии. Значит, Тайлер, это не старое кладбище.

Я это уже успела понять. Это останки Детки Слоукэм, которую заботливо укрыли желтым одеяльцем и похоронили вместе с любимой погремушкой. Да, скорее всего, так.

Это знали и я, и Лиза. «Мой ребенок!» – снова и снова повторяла она, когда на животе ползла по задней лужайке. Конечно, Лиза знала, ведь это она похоронила там девочку. Я отпрянула от ямы. Не сдержалась и отпрянула.

Джоэл с Риком о чем-то разговаривали, только их слова казались полной бессмыслицей. Я продолжала пятиться.

– Джинни! – позвал Рик. Представляю, какое у меня было лицо, раз в его голосе звучало искреннее беспокойство. По рукам побежали мурашки: вдруг он лишь изображает беспокойство, чтобы спрятать подозрения?

– Да не волнуйся ты за меня, просто все это так странно и грустно!

Я представила, как по моему лицу катится холодный валун – разглаживает морщины вокруг рта и глаз, стирая горестную гримасу. Отвернувшись, я старательно расправила плечи и прошагала к бетонной плите, которую мы зовем террасой. Земля подо мной бешено кружилась и ходила ходуном. Я рухнула в полосатое пластиковое кресло.

Тут на ум пришло слово, почти сказочное, из Братьев Гримм, типа «волчары» или «ведьмы». На взрослых такие слова не действуют. Для взрослой женщины волчара – это мужик, который, чуть что, руки распускает. Ведьма – самое невинное обозначение истерички, которая требует разменять две сотни пятерками. Такая тетка глазки закатывает да каблучком постукивает, мешая считать, потом заявляет, что нужны не пятерки, а двадцатки; за ней нервно гудит очередь: на дворе пятница, обеденный перерыв, и всем нужно обналичить зарплатные чеки. Ребенок, подброшенный эльфами вместо похищенного, подменыш – это слово, хрупкое, цвета слоновой кости, выкопали у меня на заднем дворе.

Я балансировала на краю призрачного обрыва: одно слово или движение – и потеряю равновесие. Неподвижно, совершенно неподвижно я сидела в своем кресле, когда Джоэл вызвал эксперта из колледжа. Я чуть дышала и даже не подумала предложить им кофе. Первый эксперт позвонил кому-то покомпетентнее. Тайлер сплюнул на мою лужайку коричневым, и Рик отогнал его от ямы и сундучка. Все происходящее казалось глупым, далеким, со мной никак не связанным. Только бы равновесие удержать, только бы не упасть! Я бы до ночи так балансировала, если бы Мози не столкнула меня с обрыва.

– Босс! – позвала она, подошла и присела у моего кресла, обхватив себя руками, будто хотела утешить, но не могла. Я смотрела на нее, прищурившись. Подменыш! – С мамой сейчас миссис Линч.

Босс, как ты? – спросила она, и я упала с обрыва, скользнула вниз, навстречу тому, что ждало меня в выстланном тьмой сундучке.

Лизиного ребенка не вернули, в отличие от моего. «Разве это не здорово?» – снова и снова спрашивали меня Катрина и «Волны». Здорово, еще как здорово было держать на руках прекрасного, здорового ребенка. Я даже шестичасовые роды почти забыла.

Лизин ребенок на самом деле умер, как и от чего, я не знала, пока даже думать об этом не могла. Я понимала одно: Мози – украденное дитя, а Лиза – воровка-эльф, подменившая свое горе маленьким живым чудом. Она нашла Мози в страшную пору двухгодичного бродяжничества, почти потеряв рассудок от боли и всех наркотиков, которые удавалось раздобыть.

Сначала я подумала, что Мози не должна узнать правду. Правда искалечит ее, столкнет с рельсов, да еще в такое время. Как-никак лихой год на дворе. Страшная правда кинет ее в объятия первого встречного мальчишки. Потом я взглянула на все это шире и поняла: правду не должен узнать никто. Мози не наша, и, если это разнюхает Рик Уорфилд, ее заберут под опеку штата. Похитителям детей не оставляют, сколько бы лет ни прошло, так что Мози у нас отнимут.

Тут в сознании вспыхнули два слова, вытеснившие все остальные мысли. Я взглянула на мокрые ресницы Мози и подумала: «Красивая!» Это было первое слово. Губы скорбно поджаты, значит, она недавно плакала. Вторым словом было «моя».

Она красивая и моя – только это мне и важно.

Глава третья
Лиза

За правду Лиза цепляется даже сейчас, во мраке, где нет ни света, ни звуков, ни воздуха, ни ее самой. Вот что она знала наверняка: ребенок под землей, ребенок в безопасности, ребенок в безопасности под землей.

Но все меняется. Босс зовет ее обратно, зовет бороться и исправлять ошибки.

«Лиза, Лиза, это ты?» В голосе Босса отчаяние.

Течение раскачивает Лизу взад-вперед, несет куда угодно, только не в настоящее. Она кружится в водовороте, настолько запутавшись в прошлом, что не понимает, откуда голос Босса. Здесь нет песчаного дна, чтобы понять, где низ. Свет на такую глубину не проникает. Верха тоже нет. Нет ничего, кроме мрака и течения, которое ее крутит и вертит. Порой во сне Лиза видит бледных белесых рыб: гладкие, мускулистые, они проплывают мимо. Они светятся в темноте, а во рту у них полно зубов-иголок, а вместо глаз – шишаки. Рыб Лиза не боится – с чего бы? Она такая же; здесь, во мраке, ей самое место. Она это заслужила.

Лиза чувствует, как рука Босса гладит ее по голове. Хочется отправить послание в бутылке, которая вынесет его на поверхность. Лиза представляет, как пишет записку желтой штуковиной с острым черным кончиком с одной стороны и упругим розовым с другой. Название штуковины она не помнит. Лиза не помнит, как называется бутылка, записка, верх и низ, океан и рыбы. Суть вещей и что вещи ей нужны, она знает и без названий. Лучше всего она знает, что ребенок сейчас в опасности и что нужно отправить послание.

«…Первые поселенцы не шили плюшевых уточек-погремушек», – где-то в дальней дали говорит Мози. Лизе хочется спросить, какой хренью ей набивают голову в баптистской школе, только слов-названий она не помнит, а голос Мози стихает. Мози – вот ее новая правда. Лиза тянется к Мози, но, всплыв на поверхность, видит только лицо Босса.

«Спи, Кроха!» – велит Босс, упирается в Лизины плечи и снова погружает ее в воду. Океан накрывает Лизу с головой, течение уносит в прошлое, в сети ее собственных воспоминаний. На поверхность тянут руки. Это руки преподобного Джона из церкви Кэлвери. Лиза помнит эти руки, помнит, где и когда их видела. Значит, ей тринадцать. Сегодня якобы спасут ее душу.

Лиза поднимается, отплевываясь, она по пояс в голубой, пахнущей хлоркой воде. Пастор Джон поворачивает ее в нужную сторону, кладет руки ей на плечи и, улыбаясь, смотрит вниз на церковь. Лиза трет глаза. Большинство скамей пусты, но в средних рядах много детей из Группы молодых баптистов при церкви Кэлвери. Дети восторженно галдят, все ей хлопают.

Лиза широко улыбается Мелиссиной маме – она единственная сидит с хмурым лицом, лишь ее руки спокойно лежат на коленях. Лизе жаль, что миссис Ричардсон не рада. В конце концов, этот спектакль для нее: миссис Ричардсон запретила Мелиссе общаться с Лизой. В Писании есть какая-то заповедь о том, что баптисту нельзя якшаться с не-баптистом, поэтому Лиза и ныряет в купель. Теперь Мелисса точно наберет очков. Лиза молится только о том, чтоб Босс не узнала. Лизе неведомо, что бы взбесило Босса больше – что Лиза стала настоящей баптисткой или что Лиза бессовестно закосила под баптистку.

Мелисса стоит рядом с матерью. Веки так густо намазаны голубым вырви-глаз карандашом, что вспыхивают, когда Мелисса подмигивает. Лиза смотрит, не просвечивает ли сквозь белую блузку красный лифчик, который ей одолжила Мелисса. Еще как просвечивает! Кажется, два мультяшных оленя Рудольфа прижали носы к мокрому хлопку. Это лифчик Мелиссиной мамы. У самой Мелиссы красного нет, а даже если бы был, чашечки размера А+ Лизе малы. Интересно, миссис Ричардсон узнает свой лифчик по форме чашечек или по малиновому сиянию сквозь белый хлопок?

Лиза поджимает губы и старательно делает постное лицо. На Мелиссу смотреть нельзя: они обе захохочут, и спектаклю копец.

Преподобный Джон лифчик не заметил. Он стоит к Лизе боком и заливает детям о том, как радуются ангелы, что одна заблудшая овечка нашла дорогу домой, к Отцу Небесному. Пастор не знает, что, когда он повернулся боком к собравшимся и стал опускать Лизу в купель, она незаметно подняла руку и спрятала у него за спиной. Лизина голова погрузилась в воду, а кончики пальцев остались над поверхностью. Мелисса говорила, что если не окунуться целиком, то крещение не считается, а Лизе именно этого и надо.

Чистой и безгрешной ей быть совсем не хочется: после обеда у них с Мелиссой свиданка. В шалаше на дереве будут ждать Дэнни Дирфилд и Картер Мэк. Дэнни принесет теплое пиво, яблочную водку и перепихнется с Лизой. Картер не принесет ничего и перепихнется с Мелиссой, хотя, даже лапая Мелиссину грудь, будет коситься на Лизу. Если с нее смоют все грехи и отскребут дочиста, она станет прежней обыкновенной девчонкой из средней школы. Та святоша не позволяла себе ничего такого, чем Лиза собиралась заняться после обеда. Еще в восьмом классе парни вроде Дэнни и Картера плевали с высокой вышки на нее, а она – на них. Еще год назад она была ребенком, не знающим, что такое любовь.

А сейчас? Сейчас она влюблена так, что дышать больно! Она даже от Мелиссы скрывает, потому что эта любовь принадлежит только ей. Однажды он уже целовал ее – после четвертого урока затащил в вентиляционную шахту, но это было несерьезно. Он слишком классный, чтобы возиться с неловкими девственницами, вот она и учится на идиотах вроде Дэнни и Картера Мэка. Она хочет знать все, поэтому и держит два пальца за спиной пастора, согнув их, чтобы не потерять нажитые таким трудом грехи.

Пастор Джон нудит о покаянии, а Лиза знает, что случится дальше. Она это уже пережила, и пусть тело ее не слушается, настоящее ускользает, а слова стерлись из памяти, но воспоминания до сих пор при ней. Стоит погрузиться в них, и она оживет. Дальше она переоденется и спустится вниз для первого причастия. Вместе со всеми она дождется своей очереди, и тогда преподобный Джон позволит ей отломить кусочек от большого плоского крекера, а Мелиссина мама протянет пластиковую рюмку с кислым виноградным соком.

Только Лиза не может шевельнуться. Она застряла среди воспоминаний, и бетонное дно купели под ногами постепенно размягчается. Она тонет, снова падает в черные глубины своего сна.

Нужно выйти из купели, любой ценой попасть в следующую часть воспоминаний, туда, где хлеб и вино, но рука священника превратилась в тяжкую железную балку.

Лиза тонет, недовольное лицо миссис Ричардсон колышется, улыбающиеся рты молодых баптистов неправдоподобно разъезжаются, открываются, как крокодильи пасти, в них сверкают бесконечные ряды зубов. Вид у молодых баптистов кровожадный. Похоже, они, как древесные лягушки с липкими лапами, хотят вскарабкаться по стенке купели, нырнуть к ней и, может, откусить кусочек. Лиза тонет, опускается на глубину, исчезает.

Лиза с усилием цепляется за это мгновение. Пытается задержаться на этом отрезке прошлого. Ей пора натянуть джинсы, встать в очередь и ждать, когда позволят отломить кусок сухого пресного крекера. Пора взять пластиковую рюмку из рук Мелиссиной мамы и выпить сок. В этом эпизоде послание, которое нужно отправить Боссу.

Только под ногами нет дна, Лиза уходит в темнеющую воду, запах хлора сменяется соленым. На глубине она понимает то, что Мелисса знала с самого начала, – если не окунуться целиком, крещение не считается.

Исчезла Мелисса, исчезла ее мать, исчезли дети из Группы молодых баптистов. Исчезли руки священника. Осталась только спящая Лиза. Она дрейфует во мраке, на недоступной свету глубине, и не видать берегов.