Текст книги "Идеальный день (ЛП)"
Автор книги: Джош Лэньон
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Сиквел “Свадебные одолжения”
– Насчет прошлой ночи, – неловко начал я.
Грэм передал мне красную пластиковую кружку с кофе. Над ароматным напитком поднимался пар.
Я глотнул горячего кофе и уставился мимо синей палатки на край луга, где островки золотарника в тумане раннего утра выглядели далеким золотым озером.
Глупо. Глупо. Глупо.
С самого начала – практически с начала – на третью ночь, которую я провел в маленьком уединенном доме на Старточ-драйв, Грэм сказал, что не хочет ничего серьезного. Что не стремится ни к чему серьезному. И ему не нужны отношения.
Яснее выразиться было просто невозможно.
Проблема была в том, что Грэм был всем, чего я хотел.
Ему было тридцать семь, и он был геологом. Ну хорошо, геология не являлась частью описания работы мужчины моей мечты. На самом деле, в своих фантазиях я скорее видел мужчину из журнала «GQ», чем из «Полей и рек». Но это же был Грэм со своей ленивой улыбкой и серыми глазами – серыми, не голубыми или зелеными, со слегка посеребренными на висках темными волосами, широкими плечами и узкими бедрами, уверенной прямой спиной, как у исследователя из прошлого, обозревающего перспективы – с легким смехом, с этими его картами, компасом и мягкими фланелевыми рубашками.
В общем, думаю, все понятно. Я влюбился.
Несмотря на самые лучшие мои намерения. Вопреки его предупреждениям.
Я влюбился.
А прошедшей ночью среди разворошенных спальных мешков и надувных матрасов я оказался достаточно туп, чтобы сказать это вслух.
И не единожды. Что само по себе уже было плохо. Не прошептал в его широкое плечо, чтобы мы могли притвориться, будто я этого не говорил… Чтобы нам удалось сохранить эту иллюзию чуть подольше.
Нет, сходя с ума на волне мощно накатывающего оргазма, я вцепился в него и прокричал:
– Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, Грэм.
Несомненно, напугав своим ором как всю живность в округе, так и Грэма. Не говоря уже о самом себе.
Потому что даже раньше, чем отзвучали слова, раньше, чем замер Грэм, я понял, что наделал. Разрушил все.
Ведь и до этого он подавал кое-какие знаки, что, видимо, все становится немного чересчур. Отдаляясь. Медленно. Почти неуловимо. Как песок, просыпающийся сквозь мои пальцы, и чем сильнее я его удерживал, тем быстрее он ускользал.
Я знал это.
Знал, что надо отступить, не суетиться, дать ему больше пространства. Однако слова выплеснулись, как кипящая вода, ломающая лед, и я практически услышал хруст.
Грэм накрыл мой рот своим, и все закончилось.
Буквально.
Потому что Грэм все еще любил Джейса.
И, наверное, так будет всегда.
– Завтрак готов, – сказал Грэм, указав на костер.
Я кивнул, хотя узел в животе не оставил места для еды. В первый раз мы тоже завтракали. Думаю, в тот момент я и влюбился.
Мы встретились в музейном планетарии Кендалла, на выставке «После наступления темноты». Это был третий раз, когда я посетил мероприятие Юджинской соцсети для геев. Я устал, целый день управляясь с толпой, и почти не собирался никуда идти.
С пивом в руке, Грэм бродил между представленными экспонатами. Он был красивым, неловким, и в джинсах и твидовом пиджаке выглядел слегка старше, чем остальная толпа «только для взрослых». Темой в ту ночь был секс. Когда я наконец поймал его в углу, он изучал картину из светящихся презервативов. Для данных обстоятельств лицо его было мрачноватым.
– Привет, меня зовут Уайетт, – представился я сам. А потом в шутку спросил: – Ты часто сюда приходишь?
Его глаза, холодные как звездный свет, зажглись. Он улыбнулся. Нет, это была ухмылка. Он понял, что я смеюсь над собой и ситуацией, и ему тоже показалось это забавным. Сердце у меня екнуло. Ага, как в любовных романах.
– Случается, – сказал он.
Мы немного поболтали, все время мельком переглядываясь, пристально смотря в глаза, отводя взгляды.
После музея мы выпили кофе, с десертом.
– Чем ты занимаешься? – спросил он за чизкейком.
– Преподаю.
Его глаза вспыхнули и погасли.
– Преподаешь что?
– Старшая школа. Естественные науки. Здоровье. Здоровье и естественные науки.
Он кивнул.
– Я преподаю девятиклассникам половое воспитание.
Он поймал мой взгляд и рассмеялся. Я тоже.
Закончили мы у Грэма.
Он тоже жил в Юджине, может, это и не была судьба, но удобно уж точно. Его дом стоял на холмах, спрятанный посреди деревьев. Внутри было очень тихо. Очень чисто. Деревянные полы, оборудование из нержавейки, столешницы из гранита. Но главной особенностью дома был естественный свет. Окна. Задняя часть дома была сплошной стеной окон, и в некоторых комнатах потолки были застеклены. Звезды мерцали и поблескивали вокруг нас, когда мы шли по дому той ночью.
Сейчас лучше не думать о той ночи. Неуверенность, неопределенность, неловкость неожиданно разрешились легкими улыбками и объятиями. Мы оба были трезвыми, поэтому я не знаю, как нам удалось так быстро перейти от легкости и дружелюбия к страсти и голоду, почти бешенству.
Мы трахнулись у стены из окон, через которые были видны облитые лунным светом верхушки деревьев и огни в долине. Нагишом, шумно, непристойно.
После все снова стало освежающе легко и дружелюбно, и Грэм пригласил меня провести у него ночь. Иногда вы просто знаете, что это правильно. Будто что-то щелкает у тебя внутри. Вот так случилось и со мной. Я представил, что тоже самое произошло и с Грэмом. Откуда же мне было знать?
Утром мы повторили – неторопливо и нежно – на простынях из египетского хлопка, купаясь в пятнах солнечного света, падающего через стеклянную крышу. После вместе принимали душ, а он собрал завтрак на двоих из того, что нашлось в его холодильнике: трюфель, три яйца, холодная отварная картофелина, кусок копченой курицы. Еда, похожая на солдатскую «кашу из топора» – или участника гонки на выживание – была вкусной.
Сегодня на завтрак была овсянка быстрого приготовления с персиками, и при виде ее желудок у меня неприятно сжался.
– Я пас.
– Тебе лучше поесть, – сказал Грэм. – До автостоянки идти долго.
– Мы возвращаемся?
– Да, – он кивнул на грозную стену темных облаков над горами. – Это идет прямо на нас.
– А. Хорошо, – я знал, что мы повернем назад вне зависимости от погоды. Завтрак я в себя запихнул. – Послушай, Грэм…
– Нет. Это ты просто сгоряча. Я понимаю, – сказал он, не глядя на меня.
Он давал мне выход. Подкидывал шанс сохранить гордость и, может, даже спасти хоть что-нибудь из нашей дружбы.
Я почти принял эту помощь. Я хотел ее принять. Но мне не хотелось быть с Грэмом просто друзьями, и делать вид, что не говорил ему о своей любви, казалось мне неправильным. Я не хотел лгать. В любом случае, он знал правду. И мы оба знали, что я знаю, что он знает. Так что в итоге это ничего бы не изменило. Только доказало бы, что мне не хватило мужества сказать об этом при холодном свете дня.
Это не простые слова, которые можно сказать в любое время. Не тогда, когда понимаешь, что ты сам по себе.
Так что я поставил свою чашку с кофе и сказал:
– Нет. Я имел в виду именно то, что сказал. В смысле, если честно, и не сказал бы, просто вдруг накатило, – я улыбнулся. Грэм не вернул мне улыбку. – Знаю, ты не чувствуешь того же. Но я тебя люблю.
Он выглядел… Не знаю, как описать. Пораженным? Может, виноватым. Определенно, не счастливым.
– Уайетт.
Вот оно. Мое имя. Печальное окончание всего. Остановись. Вот что он имел в виду. Остановись, Уайетт. Не говори этого. Это бесполезно. Нет смысла.
– Ведь это не похоже на ложь.
– Нет, – Грэм уставился в свою чашку. Наконец он медленно сказал: – Спасибо. Я-я… Мне нравится быть с тобой, Уайетт. Ты мне небезразличен. Но я не чувствую того же, что и ты. Для меня слишком рано.
– Три года, – три года прошло со смерти Джейса. Я не хотел спорить, просто… Три года.
Жесткий серый взгляд Грэма впился в меня.
– Я не знаю, хватит ли мне десяти лет. Я все еще скучаю по нему. Каждый день. Каждый проклятый день я хочу, чтобы он вернулся.
Нельзя запустить отсчет времени для горя. Или для любви, если уж на то пошло.
– Все нормально. Я знаю. Ты рассказывал мне, что случилось.
Его плечи, будто приготовившиеся к драке, расслабились. Похоже, он не ожидал моего признания. Был готов, что я попытаюсь и изложу свои доводы. Прямо реплика Сэма Харриса. Я не могу заставить тебя полюбить меня, если ты этого не хочешь. Это я знал точно, хотя никогда никого не любил и никто не любил меня так, как Грэм Джейса. Нельзя осуждать кого-то за любовь к тебе.
С мучительной и нехарактерной для него нерешительностью он сказал:
– Если бы это… Если бы я был… Это был бы кто-то вроде тебя.
Кто-то вроде меня. Но не я. Конечно же, не я.
Забавно, но из всего, что он сказал мне этим утром, это ранило больнее всего.
– Конечно, – я улыбнулся ему, получилось, наверное, в лучшем случае вежливо. И проглотил остатки своего кофе.
О чем еще можно говорить после такого?
Мы доели завтрак и свернули лагерь.
*
Мне нравились походы. Но я их не любил. И хотел в выходные пойти в поход, только потому, что туда собирался Грэм, а мне хотелось быть с ним. Я предпочитал музеи, художественные галереи и поздний завтрак в «Метрополь Бакери». Грэму тоже все это нравилось, но не так сильно, как он наслаждался пешими прогулками, палатками и рыбалкой. Мы чередовали. Одни выходные мы занимались тем, что нравилось ему. И тогда в следующие была бы моя очередь выбирать.
Это работало какое-то время.
Я мог бы точно указать момент, когда между нами все изменилось. Мы встречались довольно регулярно. Мимолетно, но регулярно. И однажды в субботу днем мы готовили барбекю из лосося у него на веранде, и я сказал:
– Эй, ты не хочешь в следующую субботу съездить в дендрарий на Писгу? Там идет цветочно-музыкальный фестиваль.
Казалось бы безобидная вещь, но она подразумевала, что мы увидимся на следующих выходных. Ничего чрезмерного, потому что мы встречались почти на каждый уикенд, но я увидел, как эти слова закоротили Грэма. Уничтожили то хорошее настроение, в котором он пребывал последние два месяца.
Он ответил вежливо, неопределенно:
– Может быть. Мне, возможно, придется поработать. Я тебе позвоню.
Закончилось это тем, что в тот выходной ему пришлось работать. Я сказал, что очень жаль и что я поеду с друзьями. И поехал. И хотя я скучал по Грэму, у меня хватило мозгов не звонить ему, оставив следующий ход за ним. К моему облегчению, он позвонил в конце недели и мы договорились о планах на уикенд.
Но они прошли совсем не так, как обычно. Он начал меня отталкивать. Разными способами. Он не был злым, но часто не звонил, и у него постоянно не хватало времени увидеться со мной. Он был занят. Мы оба были заняты. Но я знал. Установившаяся в самом начале между нами легкая гармония исчезла. Мы по-прежнему неплохо ладили, нам было о чем поговорить при встрече, но я ощущал, как она понемногу рассеивается. Я чувствовал, что силюсь вернуть то, что между нами было, но чем больше стараюсь, тем дальше отдаляется Грэм.
И я никак не мог сообразить почему. Я понимал, что это связано с моим предложением чаще встречаться. Но что было не так с этим предложением?
Нет, может, дело в планах. Совместных планах.
Я не знаю. И никогда бы не узнал – вот в чем правда.
В течение двух месяцев все было хорошо. И от этого еще тяжелее. Все казалось правильным. Я был так уверен, что Грэм должен быть тем парнем, которого я полюблю. Что ж, он им и был. Но я ошибался, думая, что Грэм почувствует то же самое.
*
Рядом зажужжала пчела. Я отмахнулся от нее.
– Ты знаешь о синдроме разрушения пчелиных семей? – спросил Грэм.
Поскольку я был поглощен своими переживаниями, мне понадобилась пара секунд, чтобы сообразить, что он имеет в виду. Еще пару секунд заняло понимание того, что мы разговариваем. Так вот к чему все свелось? К обмену научными статьями?
– Ты говоришь про тот факт, что миллионы пчел по всей стране бесследно исчезают из ульев?
– Стране? Бери выше – по всему земному шару. И они не исчезают. Они умирают. От пестицидов. Уже почти не осталось диких пчел.
Да. На моей научной кафедре только старые данные. Кто-то должен был объяснить пчелам на лугу, что мы тут ходим. Я отмахнулся от еще одного пикирующего бомбардировщика.
– Я думал, что есть теория о паразитах?
– Может, это и возможно при определенной совокупности факторов, но основным причиной ослабления рабочих пчел являются пестициды.
– Ясно. Смысл в этом есть.
Теперь, когда у меня появилось время подумать, я понял, что, наверное, больше не увижу Грэма. Не после этой ночи. Это была последняя капля. Это только подтвердит то, что он чувствовал: я слишком привязался, слишком увлекся. А он изо всех сил избегал такого.
Грэм, должно быть, мыслил в том же направлении.
– Я увижу тебя еще?
Такая формулировка вопроса застала меня врасплох, хотя я постарался не показать своего удивления.
– Да. Почему нет? – я знал почему нет, но сказать это непринужденно показалось мне хорошей идеей.
– Я подумал, ты можешь решить, что тратишь свое время.
– Мне тоже нравится быть с тобой. Как это может быть тратой времени? – гордость почти заставила меня добавить что-то типа «я не тороплюсь остепениться», но факт был в том, что если был Грэм попросил, я переехал бы к нему в мгновение ока. Или попросил бы его жить со мной, если бы считал, что есть хотя бы один чертов шанс выманить его из стеклянной лисьей норы. И это уже открыто говорит о том, что мне нужно что-то более значимое, даже если это переселение.
– Если из-за меня тебе неудобно… – вместо этого сказал я.
– Мне не неудобно, – тут же сказал он.
Я подумал, что мы оба прозвучали вызывающе.
– Ладно. Замечательно, – я попытался представить нас вместе после того, как мы простимся сегодня. И не смог этого увидеть… Как мне бы этого ни хотелось.
Это выглядело, будто я цепляюсь за обломки? Что не могу отпустить? Но ведь это правда, ведь так? Мне казалось, что хоть какая-нибудь частичка Грэма все же лучше, чем ничего. Где была моя гордость? Или легкомысленная гордыня говорила за меня? Эй, нет проблем! Вы хотите быть друзьями. Я могу это включать и выключать.
Кого я пытаюсь обмануть? Не делаю ли я себе только хуже, пытаясь его удержать?
Конечно же, делаю.
Полный разрыв был бы наилучшим выходом.
Но одна только мысль о том, чтобы больше не видеться с ним… Никогда не слышать его голос, его смех. Никогда не обнять его снова. И никогда не почувствовать его объятий.
Я еще не был готов встретиться с этим лицом к лицу. Просто не мог.
Золотарник расступился, и мы шагали по лугу по пояс в «черноглазых Сьюзан» и иерусалимских подсолнухах.
Не ждать больше пятничного вечера… Даже не волноваться, что он может все отменить, не волноваться, что каждое свидание может стать последним, тонуть в осознании того, что мы не становимся ближе.
*
У него дома, на крыше установлен высокомощный телескоп, и иногда мы смотрели в него и фотографировали звезды.
Я обожал телескоп. Он напоминал мне о той ночи, когда мы познакомились. Позже я понял, что этот телескоп принадлежал Джейсу.
Помню, как однажды сказал Грэму:
– А ты знаешь, что можно купить звезду? Ну, по крайней мере, дать ей имя кого-то особенного. Стоит около двадцати долларов. И получишь звездное имя, зарегистрированное в базе универсального звездного каталога.
Он улыбнулся. Ну, он скорее фыркнул, а не улыбнулся, но это было терпимо, что удивительно. Я знал, что если бы Джейс был жив, они бы переглянулись, делясь только им понятной шуткой.
Это была первая ночь, когда я ощутил одиночество рядом с Грэмом. Даже в постели, пока мы трахались под звездами, ярко сверкающими сквозь окна, у меня было чувство, что я сам по себе.
– Ты какой-то рассеянный сегодня, – в какой-то момент сказал Грэм.
Я потянулся к нему, поддразнив:
– Эй, такого допускать нельзя.
В постели он был нежен и изобретателен. Страстный – да, но единственный раз, когда он утратил над собой контроль, была та первая наша ночь. Меня все устраивало. Когда целый день проводишь среди бурлящих гормонами подростков, то не возражаешь против некоторой сдержанности. Грэм был, наверное, самым ласковым парнем, который у меня был, чего я совсем не ожидал от любителя пешего туризма. Не особо сильный и молчаливый, но… лаконичный. Скрытный.
Я бы сказал, это не совсем мой тип мужчины. До того, как встретил его. До того, как влюбился.
Это не походило на то, будто я искал, хотел и в результате выбрал предоплаченный просмотр мыльной гей-оперы в высоком разрешении. Все, что мне было нужно – обычные отношения с хорошим парнем. С парнем, с которым я могу разделить свою жизнь. Радости. Горести. Может, даже кредитные платежи. С парнем, который поладит с моими друзьями и у которого есть собственные друзья. Может, даже с парнем, которого я могу привезти к родителям на праздники. Не знаю. В любом случае, что бы я там не выдумывал, приятные фантазии были невероятно далеки от трепещущей и мучительной реальности с Грэмом.
И сейчас, когда у меня есть Грэм – или у меня его нет – все эти размытые мечты казались просто чьими-то воспоминаниями. Осознание того, что Грэм не собирается становиться частью моего будущего, что уже стремится уйти из моей жизни, ранило настолько сильно, что даже думать об этом было тяжело.
От одной только мысли о его мягких сонных губах, ищущих мои в мерцающем утреннем свете, мне захотелось бросить рюкзак и сесть на землю, обхватив себя руками, будто мне нанесен сокрушительный удар. Смертельный удар.
Как люди справляются с этим?
Но как-то ведь справляются. Ежедневно кто-то влюбляется не в того человека, вынужденно собирает все свои хрупкие обманутые надежды и невостребованные привязанности и уходит к следующему столику для пикника.
Сколько раз мне самому приходилось вежливо – а иногда и не очень – перенаправлять от себя чью-то заинтересованность?
Расплата оказалась суровой.
Нет, никаких драм. Сердца разбиваются каждый день. И никто от этого не умер. Но как будто гаснет солнечный свет, и тускнеют краски дня.
А ночами… Ночами еще долго будут жить ощущения.
Мысль, что все эти ночи были на самом деле, заставила меня вдруг резко втянуть воздух.
Грэм оглянулся.
Я показал ему поднятый вверх большой палец. Только, может, чересчур энергично.
Он снова поспешно отвернулся.
А я снова задумался. Конечно же, какое-то время ночи будут ужасны. Но потом я справлюсь и двинусь дальше, или даже в итоге найду того, кто оценит меня по достоинству, кто захочет, чтобы мы были вместе каждую минуту, и я, расправив плечи и просветлев ликом, смогу ехать на мотоцикле, слушать Бонни Райт и обожать ночевки на природе так же, как и Грэм.
Эта мысль должна была меня утешить, но этого не произошло. Стало только больнее. Сердце сжалось и разбилось, подпрыгнуло камешком и, клацая, покатилось вниз, в глубокую, пустую дорожную выбоину.
Почему это обязательно должен был оказаться Грэм? Почему это не мог быть хороший нормальный обычный парень, который не меньше меня устал от клубов, шумных вечеринок, организованных усилиями соцсетей, и прочего дуракаваляния? Почему это должен быть Грэм с его идеальным домом на холмах и трагической смертью его половинки?
Нет, серьезно.
И зачем чертов Грэм втянул меня во все это?
Почему он не мог просто запереть свое покалеченное сердце в доме с огромным количеством окон? Зачем притворялся, что готов идти вперед и полюбить снова, хотя сам все еще оплакивает призрака? Все еще скорбит у гробницы.
Это нечестно. Это не правильно.
Или все просто – Грэм-то был готов, но я оказался неподходящим парнем? Да, скорее всего так и есть. Нужен кто-то более… Да кто угодно, кто ослабит мертвую хватку прошлого. Кто-то больше похожий на Джейса. Или кто-то не такой как я.
Грэм остановился и откупорил свою фляжку. Предложил мне глоток, что выглядело мирным жестом, учитывая, что у меня нет своей. Но я взял и глотнул, запрокинув голову. Вода была теплой и сладкой.
– Ты молчишь, – сказал он.
Я протянул ему фляжку. Вытер рот.
– Думаю.
– Ясно.
Краткость – сестра таланта, Грэм.
Я пытался удержать спокойное выражение на лице, но наткнулся на его взгляд. Я почти видел в его глазах отражение моей горечи. Увидел, как он изменился в лице. Увидел, что он не представляет, что с этим можно поделать. Что ему жаль.
Моя злость испарилась. Это плохо, потому что она придавала мне энергии и силы воли, но истина в том, что Грэм не виноват, что я в него влюбился. И даже больше того – это моя вина, что я влюбился в него.
Я глубоко вздохнул.
– Дело в том, что ты прав.
Он прищурился.
– Я? Ты о чем?
– Не о том, что я трачу время, потому как думаю, что быть с тобой – это не пустая трата времени. Мне нравится проводить время с тобой. Мне приятна твоя компания. И однажды мне бы понравилось быть тебе другом. Но.
Мне пришлось прерваться, чтобы не выглядело, будто мне трудно продолжать, но я уже почти закончил.
– Но? – спросил он, когда я замолчал.
– Но, наверное, будет лучше, если я не буду видеть тебя некоторое время.
Смена эмоций на его лице была достойна изучения. Там промелькнуло все, от ярости до облегчения, пока он впитывал мои слова.
– Если ты этого хочешь.
Кажется, мое душевное равновесие рухнуло, потому что нечто страшное вскипело у меня внутри.
Если я этого хочу? Ты, черт возьми, прекрасно знаешь, чего я хочу!
Разум восторжествовал… У Грэма тоже. Прежде чем я проглотил пылкие слова, он сказал:
– Конечно, Уайетт. Конечно же.
Голос его звучал глухо. Он с преувеличенным вниманием закручивал фляжку.
– Просто…
Я закрыл глаза. Не говори этого.
– Я буду по тебе скучать.
Я открыл глаза.
– Я тоже буду скучать, – подождал, когда он отвернется. Он этого не сделал, и я прошел мимо него.
И еще долгое время никто из нас не произнес ни слова. Единственными звуками были только глухой топот наших ботинок по рыхлой земле, гул пьяных от нектара пчел, далекий грохот грома. Облака кружились, температура падала, но мы пока еще были далеко от грозы. Нам надо было добраться до машины, пока не начался дождь.
– Я не ощущаю, что прошло три года, – неожиданно сказал Грэм рядом со мной. – Со смерти Джейса.
– Нет. Наверное, нет.
– Иногда я чувствую, что он ушел навсегда. Как будто это случилось с кем-то другим. Будто нашу жизнь прожил кто-то другой.
– Мне жаль, – я не впервые говорил это, но что еще можно сказать? Я подумал, что понимаю это так же, как и любой другой посторонний человек.
– Тебе не стоит сожалеть, Уайетт. Я знаю, что поступил с тобой нечестно.
И хотя недавно сам я подумал именно об этом, сейчас мне было немного совестно слышать от него такое признание.
– Ты был честен. А я подумал, может быть…
– Я так долго был в ярости. Злился на Джейса. Злился на… жизнь. Зачем давать людям столько счастья, если все равно собираешься его забрать?
– Не знаю.
– Я больше не верю в Бога. И если он… Оно… Существует, то я его ненавижу.
Так и есть. Я практически слышал скрытую ярость, по-прежнему вибрирующую в его голосе. Я начал отчетливо понимать, насколько жестко он держал себя в руках.
Я остановился и повернулся к нему лицом.
– Знаю, это не помогает, но у некоторых людей никогда не бывает такого. Того, что было у вас с Джейсом. Просто не бывает и все. Они оглядываются на прожитую ими жизнь и ничего не находят.
Глаза у Грэма были злыми и яркими.
– Ты прав, Уайетт. Это не помогает.
– Ладно.
Он посмотрел на мою кривобокую улыбку и вздохнул. Такой усталый звук.
– Нет. Это неправда. Я знаю, насколько мне повезло, а иногда даже могу повспоминать и порадоваться, безо всякой злости, – и честно добавил, – в последнее время все чаще. Думаю, это из-за тебя.
Услышать это дорогого стоило.
– Это самое прекрасное, что ты мне говорил.
Мы уставились друг на друга.
– Это правда, – взгляд Грэм скользнул по горам, интонация изменилась. – Наверное, даже если бы этого гребаного убийцу поймали…
Убийцу?
Может не в глазах закона, но разве это не одно и тоже? Для Грэма – он убийца.
– Если бы существовала какая-то справедливость. Хоть что-то. Что-то… Близкое к ней.
Сколько раз можно говорить, что тебе жаль? Я покачал головой.
– Этого не должно было случиться. Это не должно было… так закончиться. Это так, блядь, чертовски бессмысленно, – лицо Грэма исказилось, а потом, о чудо, он заплакал. Его лицо скривилось, стало некрасивым от того, что он пытался перебороть себя. Но всхлип все равно вырвался. Придушенный, надрывный звук. И еще один.
У меня начало печь глаза, я не мог выносить его дикую боль. Я хотел обвить его руками, защитить. Не думаю, что он бы этому обрадовался, поэтому не сдвинулся с места.
Почему мы все так отчаянно жаждем любви, если в половине случаев она нас уничтожает?
– Я думаю о нем, лежащем там, – сдавленно проговорил Грэм. – Меньше чем в миле от дома. А я был дома. Я мог бы…
Он никогда не заговаривал об этом раньше. Не со мной, по крайней мере. Я знал только факты. Большинство из них я почерпнул из интернета. Джейсон Эдвард Кейн, 38 лет, профессор астрономии в Университете Орегона погиб ранним утром в субботу во время поездки на мотоцикле. Это было ДТП. Водитель, сбившего его автомобиля, скрылся, его так и не нашли.
Я знал о смерти Джейса больше, чем знал о его жизни.
Находиться в том тихом, умиротворяющем доме в субботу утром… Наедине с атласным светом просачивающимся сквозь ветви деревьев и вливающимся во все эти блестящие окна, с поющими снаружи птицами, с запахом свежезаваренного кофе. Идеальное начало еще одного идеального дня. Оказавшееся фальстартом. Барометр соврал, ведь, несмотря на то, что все индикаторы в мире работают исправно, на самом деле планета всего в секунде от того, чтобы сойти с орбиты от удара астероида.
Трудно не поддаться чувству, что тебя предал сам космос. Трудно вообще снова поверить в милосердие судьбы.
Грэм снова всхлипнул. Звук был такой, как будто кто-то воткнул нож ему в грудь и вырезал его оттуда.
– Если бы ты его знал…
Я обнял его. В последний раз, подумал я.
Один последний раз. И я стиснул его сильнее. Спустя мгновение он обнял меня в ответ. Ухватился за меня, словно я был дрейфующим рангоутом, а он потерпевшим кораблекрушение моряком, потерявшимся в темном и неспокойном море. В этом безбрежном золотом продуваемом ветрами пустом океане, где мы стояли вместе… И по одиночке. А потом он освободился, конечно же, смущенный и злой из-за того, что сорвался… И из-за того, что я был этому свидетелем.
– Мне жаль, – сказал я. – Мне бы хотелось иметь силу, чтобы вернуть его тебе.
Он еще раз судорожно вздохнул и замолчал, лицо у него было… Странное.
Мы смотрели друг на друга. Момент затягивался. Между двумя ударами сердца показалось, что мы стоим на грани какого-то откровения.
Вдруг я почувствовал жжение на внутренней стороне локтя. Подпрыгнув, я посмотрел вниз и увидел пчелу, которая изо всех сил меня жалила. Я схватился за руку.
– Проклятье. Она меня укусила.
Как, черт возьми, такое маленькое существо может так больно кусаться? Как будто кто-то потушил о мою кожу сигарету.
– Жало осталось?
– Жало? Не могу сказать.
Мы оба стали рассматривать мое загорелое предплечье. Возле локтя осталось красное пятнышко размером с четвертак. Грэм показал головой.
– Нет. Маленькая сволочь выжила, чтобы снова кусаться, – он рассеянно потер влажные глаза.
– Отличная новость для разрушающихся пчелиных семей.
Он улыбнулся.
– Ты же не аллергик?
– Нет.
– Мы уже недалеко от парковки. Может, минут десять? Когда дойдем, обработаю укус антисептиком.
– Конечно.
Небо потемнело. Грэм был прав. Нам надо было пошевеливаться. Мы снова пошли. Рука адски болела. Я и забыл, как больно жалят пчелы. Я пытался вспомнить, о чем мы говорили до того, как поймал жало. А, ну да. Джейс. О чем же еще? Но в этот раз все по-другому. Впервые Грэм утратил свой железный самоконтроль. И наконец-то открылся мне. Даже больше, чем открылся. Он плакал у меня на груди.
Сейчас это казалось нереальным.
Собственно говоря, все начинается как нечто нереальное. Все, кроме моей руки, которая перестала щипаться и начала пульсировать глухой настырной болью. Я взглянул на нее и увидел, что на месте укуса вспух большой волдырь. А еще хуже, гораздо хуже оказался тот факт, что моя здоровая рука начала опухать. И пальцы стали выглядеть, как фиолетовые сосиски. Я покачнулся и остановился.
– Вот дерьмо.
Аллергическая реакция. Анафилаксия.
Это слово означает, что организм вырабатывает химические вещества, атакуя аллергены, которые содержатся в яде насекомых или в моллюсках. Массовое убийство, короче, и ключевое слово здесь – убийство. Можно умереть от анафилактического шока. Можно умереть в считанные минуты. Выплеск иммунной системой активных веществ сопровождается резким падением артериального давления, увеличением частоты сердечных сокращений, и тело впадает в шок. Признаки и симптомы включают в себя частый и слабый пульс, сыпь, головокружение и чувство тревоги.
У меня проявились они все. Особенно тревожность. С каждой секундой она возрастала в геометрической прогрессии.
Как далеко мы от автостоянки? Достаточно, чтобы ее до сих пор не было видно.
– Грэм…
Он повернулся ко мне, сорвал с плеч рюкзак, бросил на землю и рывком открыл его.
– Ты же говорил, что не аллергик!
– Я не знал…
Грэм достал аптечку первой помощи. Белая с голубым жестянка выглядела как антиквариат. Он открыл коробку, в ней обнаружились аккуратно уложенные медикаменты. Или, по крайней мере, были уложены, пока он не начал в ней копаться.
– Раньше тебя жалили пчелы?
– Вроде бы. Точно, да, – я держал свою ставшую уродливой руку, поднятой вверх, рассматривая уродливый след. Рука выглядела, как реквизит из фильма ужасов.
– А я думал, что еще лучше этот день стать не может.
– Когда?
Ох, блядь. Становится труднее глотать? Тяжелее дышать? Или просто от страха у меня перехватило горло, перекрывая дыхательные пути? От испуга сердце заколотилось еще быстрее. Что произойдет дальше? Я перестану дышать? Потеряю сознание? Умру? Я вспомнил, что Грэм меня о чем-то спрашивал. Но забыл о чем.
– Что?
– Уайетт, когда последний раз тебя жалили?
Я с усилием сглотнул.
– В старших классах? Это было давно.
– Вот дерьмо, – он кинул в меня убийственный взгляд. На его бледном лице глаза казались черными. – У тебя могла развиться аллергия в любое время.
– Ну и как, черт возьми, кто-то может вдруг понять, что он теперь аллергик? – с присвистом прохрипел я.
Он издал раздраженный звук, но я услышал беспокойство. В этом он был не одинок. Я был напуган до смерти. Я даже не догадывался, насколько сильно хочу жить – даже если Грэм не станет частью моей жизни – пока мое будущее не оказалось под вопросом.
Как долго я протяну? От аллергической реакции люди умирают за минуты. А нам идти до помощи намного дольше, чем минуты. Даже если мы возьмем джип, нам ни за что не успеть в больницу вовремя. Да какая больница? Где здесь больница вообще? Не могу об этом думать. Я почувствовал слабость или, может, усталость и слабость. Я не помню, как сбросил рюкзак, но оказалось, что я сижу на земле, привалившись к нему и будто издалека глядя на Грэма.
