Текст книги "Миланцы убивают по субботам"

Автор книги: Джорджо Щербаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

3

Минуты три спустя он уже был в номере отеля «Кавур». Весь похолодел, когда с порога увидел одну Ливию.

– Где она?! – прорычал он.

– В ванной, не нервничай.

– Я же сказал, чтоб ты ее и в ванной стерегла!

– Хорошо, хорошо, Дука. – Ей было невыносимо слышать этот жестокий, грубый голос – знак того, что душа у него болит. Она подошла к двери ванной и постучала. – Открой, пожалуйста.

– Не заперто, ваше фараонское величество.

Ливия отворила дверь и вошла. Эреро стояла в ванне под сильной струей холодного душа. Вскоре она предстала перед окаменело садящим на стуле Дукой. У того сразу отлегло от сердца, ведь ванная – самое подходящее место для самоубийства.

– Ну что еще?! Я и душ не имею права принять?

– Извини, – сказал Дука. – Я только хотел спросить, дозвонилась ли ты кому-нибудь.

– Всем, – вставила Ливия. – Всем дозвонилась, но безрезультатно.

– Ты вроде упомянула про Ассизи?

– Да, там что-то есть, но сведения туманные, – снова ответила за негритянку Ливия.

– Я говорила с подругой, – пояснила римлянка из племени банту. – Она месяца два назад заболела и вернулась к своим в Ассизи.

Как просто, подумал Дука, приехала из Ассизи в Милан, стала проституткой, потом захворала и вернулась к родным пенатам!

– Я разыскала адрес в телефонной книге, вызвала ее на переговорный пункт, и она сразу вспомнила ту великаншу. Даже имя назвала – Донателла.

Дука выпрямился и вновь застыл на стуле, точно изваяние.

– Ну-ну, продолжай!

– Она видела ее в одном доме, – вмешалась Ливия. – Когда та девушка...

– Вот именно, Донателла... Ее все время держали взаперти, другим не показывали, никто из девиц не знал о ее существовании, пока однажды ночью она не подняла на ноги весь дом.

Во весь голос, так что дребезжали оконные стекла, Донателла звала отца. Находившийся с нею пожилой синьор едва не выскочил голым на улицу от хриплых воплей, напоминающих рев взбесившейся слонихи: «Папа, папа, папа!» Эти вопли, наверно, были слышны и на площади Сан-Бабила, и на улице Мандзони, и на площади Кавур... Великанша металась по комнате, натыкаясь на мебель, получая ссадины и ушибы, и непрестанно душераздирающим голосом звала: «Папа, папа, папа!»

Сбежались все – не только хозяйка, не только двое «дежурных» сутенеров, но и остальные девушки, и две пожилые горничные, и повариха... Тогда как немногочисленные состоятельные клиенты на всей скорости, какую позволяли их иссякшие силы, бросились уносить ноги, ибо известный кардиолог X или прославленный издатель Y, естественно, не могли допустить, чтобы их застали в столь компрометирующей обстановке.

Подруга Эреро вошла в комнату Донателлы, когда двое горилл уже стреножили великаншу и дали ей в зубы, чтобы перестала орать (во всяком случае, изо рта у нее текла кровь).

– Пошла вон, стерва! – заорал один из них на подругу негритянки.

Но эта галантная просьба оказалась излишней: девица и так вылетела оттуда в ужасе и больше в тот дом не возвращалась.

– Да, негусто. А хоть адрес того дома ты у своей подруги спросила?

– Ну разумеется, – вновь ответила Ливия за негритянку, поскольку та прикуривала сигарету. – Он у меня записан.

Дука взглянул на адрес и закрыл глаза: воистину жизнь порой играет с тобою скверные шутки. Тот самый дом, который он посетил несколько часов назад, – вернее, не дом, а котлован, где с восьми утра до пяти вечера огромный экскаватор своим ревом действует на нервы всему району.

– Так, что еще сказала подруга? – обратился он к Эреро.

Ну ладно, дом снесли – это факт, но можно же по крайней мере установить имена или приметы хозяйки двух горилл, других девиц, горничных, поварихи, наконец. Даже одно-единственное имя значительно ускорит поиски.

– Ничего, – отозвалась та (взгляд ее прояснился – ни следа недавнего опьянения). – Я понимаю, что тебе нужно, и спросила ее, а она, если б знала, обязательно бы мне сказала. Но она ничего не знает: она там была в первый и последний раз, потому что дружок не захотел...

– Так спроси хотя бы, как зовут дружка, ему ведь наверняка известно имя хозяйки и горилл, а?

Голос ее прозвучал так же твердо, как она теперь держалась на ногах:

– Я не стану ей больше звонить, а кабы и стала, она все равно не выдаст своего кота.

Чертово племя! Пастух с Сардинии ни за что не выдаст полиции имя бандита, который пришил его родного брата, старуха сицилийка под пытками не откроет имя главаря мафии, виновного в гибели ее единственного сына, а шлюха – хоть режь ее – не скажет, как зовут того подонка, что сломал ей жизнь и теперь торгует ею, как рабыней. Дело чести! Ну и черт с ними! Он не раз подумывал о том, что наказывать надо не только преступников, но и их жертв, которые добровольно, в силу природной тупости, позволяют себя истязать.

– Ну скажи хоть, как зовут эту твою подружку из Ассизи?

Эреро Акауну присела на кровать и загасила сигарету в пепельнице, стоявшей на тумбочке.

– Так твоя фараонша его уж записала. Мне ведь пришлось вызывать ее на переговорный, и твоя мадам, как услышала имя, сразу чирк-чирк в своей книжечке. – Она с яростью повертела окурком в пепельнице. – Но ты оставь ее в покое, слышишь? Она больная, несчастная деваха, и не думай, что она станет с тобой разговаривать, как со мной. И если ты притащишь ее сюда и будешь трясти день и ночь, чтоб выдала своего котяру, значит, ты не тот, за кого себя выдаешь. Я согласилась помочь парню, который честно делает свое дело, а не вонючей полицейской ищейке.

Дука повернулся к Ливии.

– Отдай ей листок, где записала имя.

Ливия тут же достала из кармана записную книжку, вырвала оттуда лист и протянула негритянке.

– Возьми, нам оно не нужно, – сказал Дука. – Лучше я дам тебе свой адрес. – На том же листочке он нацарапал свое имя, адрес: и два телефона, домашний и служебный. Если я тебе понадоблюсь, по этому телефону будешь звонить мне домой, а вот это – номер квестуры. Все, ты свободна, иди. Спасибо за помощь.

Девушка взяла бумажку, засунула ее в карман своего оранжевого костюма и неуверенно произнесла:

– Так я могу идти?

– Конечно, – сказал Дука.

Несмотря на всю свою гибкость, она почему-то двинулась к выходу на негнущихся ногах, открыла дверь и вышла, не обернувшись, не сказав на прощанье ни слова.

Ливия с тревогой поглядела ей вслед.

– Думаешь, она покончит с собой?

– Не знаю, – ответил Дука. – Не знаю, все ли я сделал, чтобы помешать этому. Наверное, нет.

Ливия взяла с тумбочки стакан, перепачканный помадой Эреро, сполоснула его в ванной, вернулась и налила себе глоток виски. Было видно, что ей это сейчас необходимо.

– Мне нужен твой совет, – сказал Дука.

– Я тебя слушаю.

– У нас не осталось практически никаких следов. Я надеялся поймать убийц за неделю, максимум – за две. Есть, правда, одна ниточка, но чтобы ее распутать, понадобятся месяцы, а я не могу терять столько времени. Как ты считаешь, может, перепоручить это дело Маскаранти? Хотя у него тоже работы по горло, но он со своей настырностью потихоньку до всего докопается. А мне осточертели несчастные шлюхи, трусливые сутенеры, слюнявые старцы, швыряющие на ветер миллионы, лишь бы удовлетворить свою грязную похоть, сводники, которые поставляют им великанш, карлиц, обезьян и прочие мерзости. Ей-богу, мне больше по душе грабители банков и почтовых поездов, взломщики сейфов, карманники, чем подонки, что сосут кровь из неприкаянных дур!

– Именно потому ты и не должен бросать дело, – отрезала Ливия. – Маскаранти один не справится, вас должно быть много, чем больше вас будет, тем меньше останется на свете этих подонков.

Если ты, мозг всей операции, сейчас устранишься, то что сможет сделать обыкновенный полицейский? В лучшем случае прочесать проспект Витторио и проверить документы у сутенеров, которые пасут своих курочек, шныряющих под портиками...

Дука молчал долго, минуты две, и наконец выдохнул:

– Спасибо, Минерва, – Нет, он не бросит это дело, наоборот, возьмется за него с еще большей яростью. В конце-то концов, он Дука Ламберти, потомственный полицейский, а не какой-нибудь нытик! – Ты права. Начну все сначала, припру к стенке эту мразь в бархатном пиджаке, устрою новый набег на аристократические бордели, перетрясу всех сводников мужского и женского пола, пока не найду скотину, которая выследила Донателлу, выставила ее на продажу, а потом убила...

– Успокойся, – сказала Ливия.

Часть четвертая

Комната его девочки стояла пустая. Он разобрал всю мебель и перетащил в подвал. А кукол уложил в пластиковые мешки и на рассвете самолично проследил, чтобы они попали в чрево фургона, собирающего отбросы... Некоторые воспоминания мешают жить, а ему надо было дожить до того дня, когда убийцы Донателлы будут наказаны.

1

Синьор Аманцио Берзаги вышел из бара на бульваре Тунизиа, прихрамывая чуть меньше, потому что граппа, как ни странно, оказывала благотворное воздействие на его изуродованное колено. А сегодня он выпил немного больше обычного, так что человек посторонний даже, наверно, и не заметил бы никакой хромоты – настолько уверенной, упругой (несмотря на грузное тело) была его походка.

Он нехотя отпер дверь парадного: возвращаться в пустую квартиру не было желания. Нынче пятница, хотя нет, уже суббота, час ночи; трудовая неделя окончена, в субботнее утро можно поспать подольше, иначе разве бы он позволил себе так задержаться и выпить столько граппы? От алкоголя настроение у него было приподнятое, однако дом, где он уже несколько месяцев жил один, без своей девочки, без Донателлы, все же действовал угнетающе, и каждый раз войти туда стоило ему усилий.

Он включил свет, потому что с детства боялся темноты, и тут увидел его под своим ботинком. Письмо. Впрочем, он не сразу понял, откуда оно, и потом не сразу убрал ногу. С трудом ворочая одурманенными граппой мозгами, наконец сообразил, что письмо засунули в дверную щель, и когда он отворил дверь, оно упало.

Аманцио Берзаги отодвинул ногу, нагнулся и поднял письмо. Чистый конверт был не заклеен. Он долго разглядывал его, не открывая, затем все-таки вытащил и прочел то, что было написано на вложенном листке, раз, другой, третий. А когда положил письмо в карман и направился в ванную, то вдруг снова начал хромать, даже больше обыкновенного. Едва доковылял до раковины, как его стошнило: собственно, это была даже не рвота, а позыв, ведь он теперь почти ничего не ел.

Потом с присущей миланцу аккуратностью снял пиджак, умылся, восстановил в ванной безупречный порядок. Опять надел пиджак и в неизбывной тишине, какая теперь постоянно царила в его квартире, прошел по коридору в маленькую столовую и одновременно гостиную, зажег все светильники, сел к столу, чтобы вновь перечесть письмо.

И перечитывал его до трех часов утра – методично, чуть ли не каждые две минуты, может, раз пятьдесят, а может, сто. Наконец поднялся и побрел в спальню, но по привычке сперва открыл дверь и зажег свет в спальне Донателлы.

Комната его девочки стояла пустая. Никакой мебели на голом пространстве, свисала с потолка голая лампочка, привинченная к голому патрону. При жизни Донателлы на ней красовалась люстра из радужного стекла с привешенными к ней пластмассовыми зверюшками из диснеевских мультфильмов: Микки-Маус, Бэмби, Гномик, Гусенок, – Донателла так их любила.

Но он все ликвидировал. Одно дело, если бы она умерла от бронхопневмонии или погибла в автомобильной катастрофе, но хранить безделушки дочери, похищенной кровожадными чудовищами и зверски ими убитой, было выше его сил. После того как он увидел Донателлу в морге, Аманцио Берзаги вынес все из ее комнаты, чтобы ничего не напоминало о ней, как будто у него никогда и не было дочери.

Он разобрал всю мебель и перетащил в подвал. А многочисленных кукол, украшавших кровать его девочки, диванчик, два кресла, подоконник, уложил в пластиковые мешки вместе с диснеевскими фигурками и на рассвете самолично проследил, чтобы они попали в чрево фургона, собирающего отбросы, Он сошел бы • с ума и умер, если бы все эти куклы, микки-маусы, гусята и оленята остались в квартире. Некоторые воспоминания мешают жить, а ему надо было в здравом уме дожить до того дня, когда убийцы Донателлы будут наказаны. Так что воспоминания долой!

Вот почему эта комната была пуста, как после переезда, и Аманцио Берзаги отворял дверь, всякий раз мысленно обставлял ее – возвращал на место кровать, комодик, кукол, зверюшек, свисавших с люстры, а музыкальная шкатулка с маленькой каруселью все еще крутилась и звенела у него в мозгу.

Он выключил свет и закрыл дверь; как практичный миланец, он понимал, что этот ежевечерний ритуал нелеп и начисто лишен смысла, и все-таки не мог не совершать его.

Войдя в соседнюю комнату – свою и своей «бедной жены» – Аманцио Берзаги неторопливо разделся, лег под одеяло и закрыл глаза. Ночник на тумбочке он оставлял включенным с тех пор, как овдовел и стал сам охранять сон своей девочки...

Так, с закрытыми глазами, он продолжал перечитывать написанное крупным, размашистым почерком письмо, которое уже успел выучить наизусть.

2

Он перечитывал его бессчетно, всю ночь.

"Вот имена и адреса тех, кого ты разыскиваешь:

1) Франко Барониа, главный убийца. Живет на улице Ферранте Апорта, 86, со своей бабой.

2) Кончеттой Джарцоне, старой сводней, гардеробщицей из ночного клуба. Она придумала, как выкрасть твою дочь.

3) Микелоне Сарози – его ты хорошо знаешь, он служит барменом в заведении, где ты пьешь свою граппу. А тех двоих ты тоже хорошо знаешь, потому что они вечно ошиваются в том баре".

Вот и все, что было в письме. И ему ничего не оставалось, как повторять, лежа с закрытыми глазами, в оцепенении, эти немногие слова. Франко Барониа, главный убийца... Кончетта Джарцоне... Она придумала, как выкрасть твою дочь.

Только часам к девяти утра ему стало чуть лучше, и он решил, что пора вставать. Но в ванной у него опять закружилась голова, он рухнул на кафельный пол и несколько минут лежал без чувств. У него кружилась голова от мысли, что лишь накануне вечером он беседовал с барменом Микелоне, оказавшимся убийцей его дочери. От силы восемь часов назад тот как ни в чем не бывало наливал ему граппу и при этом обменивался с другими клиентами своими соображениями по поводу футбольной лотереи (на следующий день, в субботу, предстояло заполнить карточки).

Аманцио Берзаги пришел в себя и, цепляясь за стенку, попытался встать на ноги. А ведь он действительно хорошо знает и тех двоих друзей Микелоне, завсегдатаев бара, которых тот ласково называл «Кончеттуцца» и «Франколино».

За бритьем отец Донателлы пришел к выводу, что в письме все правда. Он был слишком опытен и осторожен, чтобы сразу поверить. Бывает, человека хлебом не корми, а дай вот так зло пошутить. Он тщательно сбрил пену, протер щеки спиртом. Но простой шутник не мог быть настолько в курсе всего. Аманцио Берзаги присел на край ванны, опасаясь вновь упасть: голова еще кружилась. Немного отдышался, закончил утренний туалет и вышел на улицу.

Бар находился в двух шагах от дома. Соблазн взглянуть в глаза убийце своей дочери был слишком велик, и Аманцио Берзаги не сумел его побороть. Вчера он смотрел на Микелоне совсем другими глазами, не зная, что бармен причастен к убийству Донателлы.

Вот уже много лет он заходил в тот бар – два раза с утра, два раза днем, один раз вечером. Причем не обязательно пил граппу – иногда ликер закажет, иногда просто «капуччино». Заведение было обставлено в убогом стиле эпохи всеобщего благоденствия: флиппер, музыкальный автомат, телевизор, радиоприемник – на случай, если нет ничего интересного по телевизору; смежный зал со столиками, накрытыми зеленым сукном для игры в карты; бар с холодильником, сквозь стеклянную дверцу которого видны колбасы, окорока, четверти швейцарского сыра и выставленные в ряд плексигласовые судочки с анчоусами, артишоками, каперсами; небольшая плита для пиццы, рядом витрина с пирожными и булками в целлофановых пакетиках; сооружение, напоминающее макет дворца Объединенных Наций из карамели, разнообразных жвачек и тюбиков с витамином С против гриппа.

– Доброе утро, – сказал Аманцио Берзаги, подойдя к стойке. – А что Микелоне? Его нет?

Хозяин стоял к нему спиной и сосредоточенно разглядывал в зеркальной стенке бара то ли фурункул, то ли какой-то лишний волосок, то ли пятнышко на коже; ответил не оборачиваясь:

– Доброе утро, синьор Берзаги. – Затем с унылым видом повернулся. – Нет, его нет.

– У него, наверное, выходной?

Выражение лица хозяина стало еще более кислым.

– Да у него всякий день выходной – является, когда пожелает, а я терпи, потому что другие еще хуже. Вам граппу, синьор Берзаги?

– Да. – Он залпом выпил, положил деньги на стойку и, пока хозяин отсчитывал сдачу, задал еще один вопрос: – Может, после обеда будет?

– А Бог его ведает! – отозвался хозяин. – Его милость никому не сообщает, когда соизволит прийти на работу, а искать ему замену – напрасный труд. – Он и себе плеснул граппы. – Вам он срочно нужен?

– Нужен, – ответил Аманцио Берзаги. – Но не срочно.

И пошел к выходу, тяжело припадая на больную ногу. Про себя машинально отметил, что идет по направлению к улице Ферранте Апорти. Утренний туман уже рассеялся, но небо затянуло тучами. Минут десять он посидел в скверике, среди голых клумб; с городского вокзала до него доносилась удушливая гарь, а четыре прилегающие улицы оглушались хаотическим грохотом почтовых фургонов, суетливых такси и грузовиков-мастодонтов. Аманцио Берзаги понимал, что ему не следует ходить на улицу Ферранте Апорта, но едва боль в колене чуть-чуть утихла, встал и направился именно туда.

Миновав здание почты, он начал размышлять о том, каким образом они умудрились подсунуть письмо под дверь. Как истинный миланец, он был очень дотошен и привык во всем доходить до сути. Вчера вечером он вышел из дома около одиннадцати, чтобы пропустить в баре рюмку граппы и посмотреть по телевизору новости – единственную интересовавшую его передачу. В одиннадцать письма под дверью не было. А подъезд был уже заперт. Около часу ночи он вернулся домой и нашел конверт. Следовательно, письмо подсунул под дверь человек, у которого имеется ключ от парадного, то есть один из жильцов. Или аноним дождался, пока кто-нибудь не войдет в подъезд, и прошмыгнул следом?.. Да зачем тебе знать, кто принес письмо и как подсунул его под дверь, спросил себя Аманцио Берзаги. Что тебе это даст? Ничего.

Остановившись на красный свет, он вдруг передернулся – не от холода, а от зрелища, возникшего перед его мысленным взором: девочка, черная, обугленная, на столе в морге... Это видение преследовало старика по многу раз на дню, и ничем вытравить его из памяти он не мог.

На светофоре загорелся зеленый. Аманцио Берзаги пересек улицу, но судорога внутри отпустила, только когда он подошел к номеру восемьдесят шесть. Теперь внутренности закаменели, словно пронзенные несгибаемым стальным клинком, заменившем ему позвоночник.

– Простите, мне к синьорине Кончетте Джарцони, – обратился он к привратнику с типично миланской, невзирая на стальной клинок, вежливостью.

Обращение «синьорина» вызвало на лице привратника злорадную ухмылку.

– Шестой этаж. – Тон был не менее злорадный, чем ухмылка. – Лифт не работает.

– Ничего страшного, – любезно отозвался Аманцио Берзаги (благодаря этому стержню внутри он вскарабкался бы и на верхний этаж «Эмпайр Стейт Билдинг»).

Отдыхая после каждого марша, он поднялся на шестой этаж нового, но уже провонявшего помоями здания, обращенного фасадом к головокружительному переплетению вокзальных путей, по которым с одержимостью эпилептиков шныряли поезда. Правда, на последних трех этажах он делал передышку и посередине марша. На площадке шестого этажа была всего одна дверь без таблички. Аманцио Берзаги набрал побольше воздуха в легкие и указательным пальцем надавил на грязно-белую кнопку. Изнутри ему откликнулся пронзительный звон.

Часть пятая

Преступники нынче не только стыд, но и всякий страх потеряли. Преспокойно рассказывают дружкам-подружкам в ресторанах и других людных местах о том, что завтра поутру убьют родную мать, – а наутро и правда убивают. Те же, кто находится вокруг них, почитают за лучшее заткнуть уши.

1

– Стоп. Кажется, здесь, – сказал он Ливии.

Та послушно притормозила. На заднем сиденье помещались Маскаранти и парень в оливковом бархатном пиджаке, на сей раз одетый в бежевое полупальто с меховым воротником.

– Точно, здесь, – подтвердил Маскаранти. – Я помню, что это было метрах в ста от бензоколонки.

Все, кроме молодого человека, вылезли из машины. Суббота. Миланское предместье в серых ноябрьских сумерках. Все настолько окутано предвечерней серостью, что кажется, будто с ясного неба упал туман.

– Да-да, здесь, – повторил Маскаранти, имея в виду, что здесь поблизости – плюс-минус двадцать метров – сожгли Донателлу Берзаги.

Дука окинул взглядом совершенно плоскую равнину с подгнившей в преддверии неминуемой зимы травой, грязную ленту дороги на фоне этой грязной зелени, и снова сел в машину. Для чего понадобилась еще одна экскурсия на пепелище? Какое это имеет значение, где была убита Донателла Берзаги? Ему важно найти убийц, но теперь он их почти наверняка нашел.

– В Лоди! Скорее! – приказал он Ливии, и та рывком тронулась с места.

Все пришлось начинать сначала. Ливия за рулем, Маскаранти, молодой человек в бархатном пиджаке – все та же компания – они как стог сена, соломинку за соломинкой, перерыли весь греховный Милан и всюду таскали с собой нарисованный молодым сутенером портрет преступника, и предъявляли его всем Богом проклятым шлюхам и всем их альфонсам-садистам, а в ответ неизменно слышали одно и то же монотонно-обескураживающее «нет, нет, нет». И вдруг в одном из пристанищ порока некая девятнадцатилетняя туринка нацепила на нос очки, оперлась своим могучим бюстом на этот весьма приблизительный рисунок размером двадцать на тридцать и раскатисто, по-турински, выговорила:

– По таким каракулям разве узнаешь? Но сдается мне, была я этим летом в Лоди с похожим типом. Рот такой же прямой, в ниточку, а брови совсем срослись, точно помню. Он как будто из этих, из черномазых сицилийцев.

Маскаранти тоже был «из этих», однако обошелся без комментариев.

– А где именно в Лоди? – спросил Дука.

– Да у его двоюродного брата бар с меблированными комнатами прямо на шоссе. Правда, что он ему двоюродный – не поручусь, мы нынче все двоюродные. – Девица приподняла роскошные груди над столом, выпрямилась, сдернула очки, и за ними обнаружилась лукавая туринская улыбка.

– А чего ему понадобилось везти тебя к этому двоюродному? – осведомился Дука. (К чему тащиться в Лоди, неужто в Милане коек нет?)

– Сказал, что ему надо с братом обсудить одно дельце, – объяснила уроженка Пьемонта. – И потом говорит: двоюродный отменно готовит и мы сможем у него поужинать на халяву – ну и все остальное в лучшем номере отеля.

Не след, а слезы: девица поглядела на жалкое подобие словесного портрета и сказала, что он ей напоминает типа, с которым она всего один раз, несколько месяцев назад, прогулялась в Лоди, к его двоюродному брату, хозяину гостиницы на шоссе, отменному кулинару и все такое прочее...

Но тут вмешался молодой человек в бархатном пиджаке, эксперт в вопросах проституции:

– Ой, вспомнил, тот парень из «Билли Джо» говорил, что двоюродный брат у него содержит гостиницу в Лоди...

Дука едва не бросился на парня с кулаками; Маскаранти вовремя его удержал.

– Что ж ты месяц назад молчал, чертов подонок!

– Да я... мне как-то в голову не пришло.

Подонки, подонки, сволочи, трусы, скоты, сутенеры проклятые, мразь без совести, чести, достоинства и даже без памяти! Он бы уже месяц назад вышел на убийц, если б этот альфонс безмозглый во время первого допроса упомянул о двоюродном брате, который содержит гостиницу в Лоди!

– Езжай помедленней, – сказал он Ливии.

Вдали, на фоне чернильного неба, замигали огни Лоди. Пользуясь инструкциями, полученными от дотошной туринки, они быстро отыскали ресторан-гостиницу на въезде в Лоди. Это здание ни с чем не спутаешь – сияет, будто рождественская елка среди низкорослых саженцев.

Ливия припарковалась под навесом.

– Маскаранти, стой здесь и стереги выходы, – распорядился Дука.

– Рад стараться! – Маскаранти добродушно похлопал себя по карману. (Пусть попробует сбежать из такого гостеприимного местечка – этим он доставит Маскаранти массу удовольствия.)

Дука, Ливия и юный «эксперт» вошли в совершенно пустой бар; казалось, все живое в этой маленькой, затерянной среди зеленых долин гостинице вымерло, несмотря на столь яркое освещение.

Слева под аркой вход в ресторан: столики накрыты, под люстрами печально поблескивают бокалы. Справа другая арка; за ней, должно быть, помещение администрации. Оттуда, из полутемной ниши, навстречу им с натянутой улыбкой поднялся человек.

Низкорослый, худощавый, в черной как смоль шевелюре пробивается седина, на мясистом носу круглые очки, а за ними умный, но грустный и усталый взгляд.

– Полиция. – Дука предъявил удостоверение. – Мне нужен хозяин этого заведения.

– К вашим услугам, – отозвался коротышка. – Хотите посмотреть регистрационный журнал? У меня сейчас ни одного посетителя. – Речь его была правильной, даже с некоторым оттенком интеллигентности.

– Нет, – ответил Дука. – Мы разыскиваем одного человека. Нам сообщили, что ваш двоюродный брат очень на него похож. – Он повернулся к Ливии. – Покажи.

Ливия достала импровизированный словесный портрет. При виде его лицо хозяина собралось в мелкие-мелкие складочки, и он сказал, впервые обнаружив гортанный южный выговор:

– Ну слава Богу, наконец-то я смогу спать спокойно.

После минутной растерянности Дука Ламберти кивнул в сторону бара.

– Пойдемте поговорим.