Текст книги "Нарисованная смерть (Глаза не лгут никогда)"

Автор книги: Джорджо Фалетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Хрупкий мостик сострадания в душах поверенных рухнул под напором нового шквала ярости и сквернословия, а недавний человеческий облик их клиентки вновь уступил место звериному оскалу.

Двери лифта наконец раздвинулись. Орлик, мягко высвободив руку, вошел в кабину, а Макайвори на миг задержался, глядя в лицо женщины, обезображенное бессильным гневом.

– Мне давно хотелось это сказать на доступном вам языке. Вы уже не девочка, так что блюстители нравственности меня простят. – На лице адвоката играла любезная улыбка, и следующую тираду он произнес все так же бесстрастно, нисколько не повысив голоса: – Вы сидите в глубокой заднице, мисс Стюарт. И не обольщайтесь: теперь на эту задницу уже никто не позарится.

Шандель Стюарт замерла с отвисшей челюстью. Глаза вылезли из орбит, как будто из них рвались наружу слова, неподвластные голосу.

Сквозь закрывающиеся двери лифта Роберт Орлик и Джейсон Макайвори увидели, как черная гарпия метнулась к роялю в отчаянной и бесплодной попытке проломить чем-нибудь башку своим адвокатам.

Лифт начал спускаться; никто из мужчин не произнес ни звука, но оба в уме прикидывали стоимость китайской вазы, которую их клиентка со звоном разбила о двери лифта.

16

Шандель Стюарт осталась наедине со своим бешенством.

Туфли «Прада» вполне годились для того, чтобы расшвырять ими по полу осколки драгоценной вазы, хотя хозяйка не имела понятия о ее ценности, как и о ценности своей выброшенной на ветер жизни. Чтобы по достоинству оценить даже свой последний жест, нужна изрядная доля иронии, от которой женщина была в данный момент безмерно далека.

Ярость придала ей сил. Она буквально сорвала с себя дорогое платье, раскидав обрывки по полу вместе с осколками вазы, и осталась в кружевном лифчике, таких же трусиках и черных чулках. Неестественно бледное тело, несмотря на молодость его обладательницы, уже носило следы увядания, как у всех, кто, стремясь к красивой жизни, не жалеет себя.

Она стала расхаживать по дому, картинно заламывая руки.

Отчаянные попытки стереть в памяти насмешливые лица двух так называемых адвокатов ни к чему не приводили.

Она принялась говорить сама с собой, вполголоса, почти не шевеля губами, подкрашенными лиловой помадой, бормоча проклятия, как молитву.

Джейсон Макайвори и Роберт Орлик, два вонючих сукина сына. Она возненавидела их лютой ненавистью в тот момент, когда они призвали ее, чтобы вскрыть отцовское завещание. Лютую ненависть ей внушили их зловредные улыбочки, когда нотариус объявил, что она фактически лишена наследства. Они напомнили ей двух черных стервятников, усевшихся на еще не остывший труп такого же ублюдка – ее папаши.

Ее до сих пор тошнило, когда она вспоминала показное благодушие денежного мешка, доверившего свои деньжищи двум мозглякам (тоже мне, Фрейд и Юнг!), которые читали ей проповеди своими бесстрастными голосами, в то время как родитель трахал направо и налево всех городских шлюх.

Будь он тоже проклят во веки вечные!

Шандель подняла глаза к потолку и в воспаленном сознании узрела силуэт, показавшийся ей настолько реальным, что она обратила к нему свой визгливый монолог. Будь он произнесен со сцены, она, возможно, сорвала бы гром аплодисментов.

– Слышишь меня, Эйведон Ли Стюарт? Слышишь, старый мудила? Хорошо бы ты меня услышал в адовом пекле, куда я тебя спровадила. Надеюсь, ты понял, что отправился туда не без моей помощи? Если не понял, я бы руки на себя наложила, чтоб спуститься в преисподнюю и сказать тебе об этом. Гори себе спокойно и моли дьявола, чтоб я не доставила тебе такого удовольствия, потому что, если я к тебе спущусь, твоя нынешняя жаровня покажется тебе раем!

Охваченная истерическим бредом, Шандель продолжала разгуливать по квартире и срывать с себя последние покровы, пока не осталась в одних чулках. Так она добралась до спальни, которая, как и прочие комнаты, кричала о непомерном богатстве и столь же непомерном расточительстве. Ни собственная нагота, ни отражение в огромном зеркале не успокоили женщину, явив ей длинное, болезненно тощее тело с маленькой, но уже обвислой грудью и дочиста выбритым треугольником между ног. В этой худобе просматривалась почти кощунственная невинность, совершенно не вязавшаяся с искаженным злобой лицом и пеной засыхающей слюны в уголках губ.

– Ты мечтал, чтоб я стала достойной продолжательницей нашего рода? Хотел, чтоб я жила… как уж ты там говорил?

Она расставила ноги, уперлась руками в бока и выставила живот. Почему-то захотелось, чтобы голос из визгливого стал низким и глубоким, но это ей никак не удавалось, лишь уродливая поза стала гротескной имитацией мужской фигуры.

– Ах да… чтоб я жила согласно высоким принципам, всегда составлявшим основу незыблемого имиджа Стюартов.

Последние слова были съедены приступом безумного, судорожного хохота.

– А я вместо этого трахалась со всеми, с кем хотела, и всюду, где могла, слышите меня, великий мистер Стюарт? Недаром ты меня перед смертью наградил таким взглядом – понял небось, что это я окунула тебя в дерьмо, в котором ты сейчас плаваешь. Да, я, твоя беспутная дочь, площадная шлюха, тебя прикончила!

Крик резко оборвался, как будто кто-то отключил ее от источника питания. Она опрокинулась навзничь на кровать, раскинув руки и ноги, успокоенная, опустошенная, распятая своим собственным отчаянием и самой жизнью, которую судьба расстелила перед ней, точно красную ковровую дорожку, оказавшуюся в конце концов смертельной ловушкой.

От соприкосновения с прохладным атласом покрывала по телу ее прошла дрожь, и соски встали торчком от холода. Одной рукой Шандель подхватила край покрывала и завернулась в него.

Воспоминания о прошлой жизни были единственным ее утешением в настоящей. Смежив веки в темноте комнаты и души, она стала мысленно прокручивать кадры семилетней давности, запечатлевшие то, что она сотворила со своим отцом.

Когда мать, Элизабет, погибла в автокатастрофе на пути к их горному шале, отца посетила блестящая идея откинуть копыта от апоплексического удара. Не потому, что он так уж скорбел о жене, а потому что среди искореженной груды металла, помимо останков его благоверной, нашли также труп юного инструктора по горным лыжам из Аспена; он сидел за рулем со спущенными штанами. Тут уж только слепой или идиот не понял бы, что машина потеряла управление из-за того, чем занимались пассажирка с водителем. А журналист, первым подоспевший к месту аварии, ни слепым, ни идиотом не был и потому выдал сенсационный репортаж, который был ознаменован крупным карьерным взлетом журналиста и публичным ниспровержением представителя славного рода Стюартов, до той поры не ведавшего о своем позоре. Весь финансовый Нью-Йорк втихомолку посмеивался за спиной Эйведона Ли Стюарта, всю жизнь радевшего о высокой нравственности и общественном имидже семьи.

Его поместили в реанимацию и с трудом вытащили, хотя правая половина тела так и осталась парализованной. В инвалидном кресле Стюарта привезли домой и окружили штатом денно и нощно сменяющихся сиделок.

Шандель к смерти матери отнеслась равнодушно, но на похоронах ей все же удалось натянуть на лицо приличествующую случаю скорбную мину. Инвалид отец, напоминавший угловатую фигуру с полотен кубистов, внушал ей скуку и отвращение. Вынужденное соседство этого, с позволения сказать, человека, которого кормили через капельницу, поскольку перекошенный рот не позволял ему проглатывать пищу, с вечной струйкой слюны, сочившейся из уголка губ, несказанно тяготило ее.

Она никогда не питала нежных чувств к отцу, но то, во что он превратился, заставляло ее содрогаться от омерзения. Это содрогание вкупе с извращенным умом и подвело ее к мысли о простейшем выходе из положения. Моральные соображения не заботили Шандель. Пришедшую в голову мысль она восприняла как нормальный, естественный способ раз и навсегда разрешить все проблемы. После недолгих изысканий она встала на путь окончательного исцеления бедного больного, как про себя презрительно его окрестила.

Внезапно Шандель стала любящей, заботливой дочерью.

Под предлогом этой любви и заботы она одну за другой выгоняла сиделок – якобы чек интересует их больше, чем милосердие. Где-то она вычитала, что витамин К повышает свертываемость крови, и, оставаясь одна с отцом, когда он задремывал, щедрой рукой добавляла в капельницу этот самый витамин.

Шандель хорошо запомнила ту ночь, когда отец после очередной дозы вдруг широко открыл глаза и увидел дочь возле кровати со шприцем в руке. Всего один миг, потом его взгляд затуманился и опустел, как та дорога, которая ожидает всех нас и перед которой все мы испытываем неизбывный страх.

Шандель как зачарованная следила за диаграммой сердцебиения на стоявшем возле кровати мониторе. Волнистая линия все больше и все быстрее спрямлялась, пока по экрану не поползла идеальная прямая.

Все еще ощущая на себе взгляд отца, Шандель вышла из комнаты и тихонько затворила за собой дверь.

– Спит, – с улыбкой прошептала она сиделке, устроившейся в кресле перед дверью с журналом в руках.

Сиделка приняла эту улыбку за трогательную нежность дочери, на самом же деле это была счастливая улыбка вновь обретенной свободы.

Вспоминая ту ночь, Шандель не отдавала себе отчета, что на лице ее появилась точно такая же улыбка.

Выплеснутый гнев и воспоминания окончательно ее успокоили. На душе было пусто и томно; она старалась как можно дольше удержать в себе это расслабленное ощущение. Шандель умела наслаждаться жизнью в любой ситуации. Ненавистные лица Макайвори и Орлика, их рассуждения, полные сухих цифр, отодвинулись куда-то далеко, за границы памяти.

Завернутая в покрывало, она повернулась на бок, к ночному столику. Потянулась за телефоном и набрала номер.

Едва трубку сняли, она быстро заговорила, не потрудившись назвать себя:

– Алло, Рэндал? Я хочу немного развеяться. Организуй мне что-нибудь этакое, искрометное. Только чтобы машина не слишком бросалась в глаза. Ближе к полуночи.

Она не дождалась ни подтверждения, ни возражений: человек, с которым она говорила, не имел на них права, недаром же она отстегивала ему каждый месяц кругленькую сумму, а иногда, если приходила охота, расплачивалась и натурой.

Выдвинув ящичек под телефоном, она просунула туда руку и шарила ею, пока не нащупала мешочка, приклеенного клейкой лентой к верхней панели.

Аккуратно отлепив ленту, она вытащила маленький целлофановый мешочек, набитый белым порошком. Шандель просунула туда пальцы, захватила щепотку, поднесла пальцы к носу и шумно вдохнула сперва одной ноздрей, потом другой. Затем швырнула пакетик в ящик, уже не заботясь о том, чтобы прилепить его скотчем. Сегодня ей такая подпитка просто необходима.

Она вновь растянулась на постели и блаженно улыбнулась, глядя в потолок, такой же белый, как и порошок из заветного мешочка.

И стала ждать действия кокаина, так похожего на мучительный оргазм. Наркотик всегда оказывал на нее эротический эффект, а мысль о предстоящем вечере добавила ощущениям остроты.

Шандель неторопливо втянула руку под покрывало и, раздвинув ноги, стала гладить пальцами грудь, живот и ниже.

Внутри она уже наполнилась благословенной влагой и вскоре, закрыв глаза, чтобы лучше представить приключения, которые сулит ей нынешняя ночь, содрогнулась от наслаждения.

17

Когда Шандель вновь нашла в себе силы взглянуть на часы, было почти девять. Небольшая прелюдия к ночному блаженству, которую она себе позволила, вместо того чтобы опустошить, зарядила ее новой энергией. Неплохо бы сейчас поесть чего-нибудь японского, решила она. Встав с постели и упершись руками пониже спины, она томно изогнулась и полюбовалась на себя в зеркале. Давешний кризис миновал полностью. Она, как всегда, крепко сидит в седле и снова стала хозяйкой жизни.

Это понимал, несмотря ни на что, и ее пустоголовый отец.

Это понимают и два кровососа – ее адвокаты.

Она им еще покажет, кто такая Шандель Стюарт.

Сейчас она примет душ, позвонит Рэндалу Хейзу и распорядится начать вечер наслаждений несколько раньше, у «Нобу». А оставшийся час-другой ожидания скоротает за стаканом вина под музыку в каком-нибудь ресторанчике на Бауэри-стрит.

Она вошла в ванную и включила в своей многофункциональной ванне душ с гидромассажем шиацу. Впитывая всей кожей острые горячие струи, сказала себе, что сегодня должна быть особенно хороша и благоуханна, чтобы показаться неземным видением тем незнакомцам, которых встретит этой ночью. Ей хотелось читать на лицах растерянность и восхищение, желание и восторг, какие бывают только в сбывшихся снах.

Она тщательно вытерла гладкие, блестящие иссиня-черные волосы, провела дезодорантом по безупречно выбритым подмышкам и в нужных местах побрызгала ароматической эссенцией, сотворенной специально для нее в дорогой парфюмерии на Канал-стрит.

Затем наложила макияж, немного ярче обычного, и прошествовала из ванной в гардеробную. Там надела черное вызывающее белье и новые чулки на резинках, которые предпочитала колготкам не только потому, что они возбуждающе действуют на мужчин, но и потому, что они несравненно удобнее и практичнее.

Удобнее в том смысле, что позволяют в любом месте и в любое время отдаться нежданному приступу либидо.

Из множества висящих в шкафу нарядов Шандель выбрала маленькое черное платьице, которое соответствовало ее нынешним замыслам и удачно подчеркивало тонкую фигуру и длинные ноги.

Уже одетая, она позволила себе вторую дозу коки и собралась звонить Рэндалу, но тут услышала нежное чириканье домофона.

Кто бы это мог быть в такое время?

Квартира напрямую сообщалась с охранным агентством, поэтому она без страха отпустила после обеда всю прислугу, чтобы никто не мешал ее встрече с адвокатами.

Шандель подошла к маленькому видео, для удобства расположенному прямо в спальне, и на экране высветилось лицо звонившего у лифта огромного мраморного холла Стюарт-Билдинг.

Она удивилась, узнав нежданного гостя, да еще в таком странном виде. На голове у него был капюшон спортивной куртки. Они давно не встречались, и сегодня Шандель была вовсе не расположена к такой встрече, несмотря на то, что этот человек много для нее значил.

Из микрофона донесся слегка искаженный голос:

– Привет. Это ты, Шандель?

– Да, я. Чего тебе?

Резкий, неприветливый тон, казалось, совсем не смутил человека, чье лицо маячило на светящемся экране. Он даже слегка улыбнулся ей в ответ.

– Впусти меня, пожалуйста. Я на минутку.

– Что за срочность? Мне надо уходить.

– Я тебя не задержу. У меня новости, которые наверняка будут тебе интересны.

– Ну поднимайся. Сейчас я спущу тебе лифт. Ничего не нажимай, я все сделаю сама.

Пересекая тысячу триста квадратных метров своего жилища на пути к лифту, Шандель недоумевала: что же такое неотложное заставило его прийти к ней в столь поздний час?

Тем более после долгого перерыва.

И одет так странно – должно быть, бегал в Центральном парке и, увидев ее дом, решил заглянуть.

На пульте дистанционного управления Шандель нажала кнопку, открывающую двери лифта на первом этаже. Лифтом можно было управлять либо сверху с помощью пульта, либо снизу – набрав буквенно-цифровой код.

Она ждала его и думала, как бы поскорее спровадить. Впрочем, нельзя сказать, что ей совсем неприятно его видеть. Она попыталась взять себя в руки и оставаться спокойной, хотя от встреч с этим человеком всегда испытывала какое-то извращенное, садистское удовольствие. Шандель ощущала его и в первую минуту знакомства, и потом, всякий раз, когда оказывалась в его обществе. Ей всегда нравилось наблюдать за людьми незаметно, знать о них то, чего другие не знают, и в случае чего навязывать им свою волю, пользуясь их беспомощностью.

А сама подчинялась только воле случая.

Если б он знал…

Шандель успела на секунду заскочить в спальню и еще нюхнуть кокаину.

Шорох раздвижной двери лифта застиг ее на середине гостиной. В кабине, озаренный льющимся сверху светом, стоял человек. Он действительно был в спортивном костюме, с натянутым на голову капюшоном, руки глубоко засунуты в карманы.

Он шагнул к ней, и высокая худая женщина в коротком вечернем платье впервые почувствовала, каким холодом веет от его улыбки.

– Здравствуй, Шандель. Извини, что побеспокоил. Но я в самом деле долго тебя не задержу.

Как по заказу, тучи, целый день сторожившие Нью-Йорк, разразились грозовым ливнем. Сверкали молнии, грохотал гром, мощные капли, перелетая веранду, с визгом били в стекла.

А человек продолжал двигаться ей навстречу. Остановившись перед ней, он вытащил руку из кармана. Шандель подумала, что он хочет обменяться с ней рукопожатием, но вдруг с ужасом заметила зажатый между пальцев пистолет.

Она завороженно глядела в черную дыру ствола и не заметила, как улыбка сошла с лица гостя, не уловила едкой насмешки в голосе.

– Всего одно мгновение. Правда, для тебя оно растянется на целую вечность.

Он выдержал паузу. Голос его внезапно сделался мягким, бархатным.

– Моя прекрасная Люси…

Шандель Стюарт вскинула голову, но так и не успела понять, что в его взгляде был тот же самый свет, какой она увидела в глазах отца на смертном одре.

В ушах Шандели грянул еще один громовой раскат, а сверкнувшая молния отбросила на стену тень безалаберной женщины в миг ее смерти.

18

В кромешной тьме хлестал дождь.

Стоя у окна, выходившего на Шестнадцатую улицу, Джордан глядел на капли, вертикально падавшие с неба на город, в котором толком и неба-то нет. Дождь заливал все огни и все чудеса Нью-Йорка, не принимая в них участия: ему суждено было утечь в стоки и стать водой второго сорта.

Джордану вспомнился один старый фильм с Эллиотом Гулдом. Там был такой кинематографический трюк: на титрах герой идет вперед по оживленной улице, а все остальное – машины и люди – движется назад, как будто пленку прокручивают от конца к началу.

Точно так же он ощущал себя в эту дождливую ночь.

Джордан не знал, правильна ли выбранная им методика розыска, но был уверен, что окружающие его люди идут в противоположном направлении. Он поневоле думал о себе как об инородном теле в контексте, что уже стал ему чужим.

Потоку жизни совершенно не важно, кто плывет по, а кто против течения.

Он оторвался от окна и подошел к столику перед диваном. Взял пульт и включил телевизор. На круглосуточном канале шла передача «Айуитнесс-Ньюс». Показывали репортаж, снятый днем. На переднем плане вещал репортер с микрофоном в руке. За его спиной сквозь стеклянную стену аэропорта просматривались самолеты и блестящая от дождя взлетно-посадочная полоса.

– Огромная толпа собралась в аэропорту встречать прах Коннора Слейва, певца, похищенного в Риме вместе с подругой, комиссаром итальянской полиции Морин Мартини, и зверски убитого неделю назад. Проститься со своим кумиром пришли сотни тысяч его поклонников со всех концов страны. Похороны состоятся…

Джордан выключил звук, чтобы услышать язык образов под аккомпанемент дождя, барабанившего по стеклу. Еще один парень никогда не состарится и всегда будет улыбаться с фотографии на могильной плите.

 
Откройся, заветная дверца.
Как можно мечту забыть?…
 

Строки несчастного поэта отозвались новой горечью в душе. Шестым чувством, какое иногда приходит во время затяжного дождя, он за миг до звонка угадал, что сейчас зазвонит телефон. Джордан стоял и смотрел на него, не зная, стоит ли брать трубку. Сомнения разрешила Лиза, вышедшая в халате из глубины коридора и протянувшая ему телефон.

– Тебя…

Джордан приложил к уху аппарат, еще хранивший тепло Лизиной кожи.

– Джордан, это Буррони. Ну, мы дождались.

– Что такое?

– На нас свалилась Люси.

– Черт! Кто?

– Держись крепче. Шандель Стюарт. Ее нашли ночью у нее дома.

– Где?

– Стюарт-Билдинг, на Сентрал-Парк-Уэст.

Джордан почувствовал, как взмокли руки, будто бы дождь, слепо колотивший по стеклам, сумел просочиться в комнату.

– Черт побери. Я надеялся, что этот гад даст нам побольше времени.

– Я еду туда. Заехать за тобой?

– Неплохо бы. В такой ливень на мотоцикле не погоняешь.

– Ладно, я уже близко. Через пять минут буду у тебя.

– Я спускаюсь.

Лиза, стоя посреди комнаты, смотрела, как он натягивает кожаную куртку.

– Прости, что разбудил тебя, Лиза. Не пойму, почему он не мог позвонить на мобильный.

– Ничего, я не спала. Случилось что-нибудь?

– Да, убили еще одного человека, и, по-видимому, это связано с моим племянником.

– Неприятно.

– Чего уж тут приятного. Надеюсь, на сей раз мне хотя бы удастся найти зацепку, которая выведет нас на этого психа.

Они стояли друг перед другом в комнате, которая не принадлежала ни ему, ни ей. У Лизы странно блестели глаза.

– Я не знаю, что говорят в таких случаях.

– Ты же сама меня научила недавно. Ничего не надо говорить. Все, что можно сказать, мы уже слышали сотни раз.

Он вышел и постарался бесшумно закрыть дверь, как будто от стука мог треснуть смысл этих слов. Лифт оказался не на его этаже, и он решил спуститься пешком. Музыки в квартире под ним не было слышно. Он прошел мимо двери, с грустью подумав о Конноре Слейве, который отныне обречен петь, лишь когда кто-нибудь нажмет клавишу воспроизведения.

Он вышел из подъезда, как раз когда на противоположной стороне остановился служебный «форд». Джордан нырнул под дождь, перебежал улицу и увидел, как перегнулся сидящий за рулем Буррони, чтобы открыть ему. Джордан втиснулся в машину, пропахшую мокрой кожей, и захлопнул за собой дверцу.

Сквозь мельканье дворников он увидел освещенный квадрат своего окна и застывшую в нем фигуру Лизы. Присутствие и одновременно отсутствие. Буррони проследил за его взглядом и тоже добрался до освещенного окна.

– Твое окно?

– Да.

Буррони больше ничего не спросил, как будто угадав, что ему ничего больше говорить не хотелось. Когда машина оторвалась от тротуара и от взгляда Лизы, Джордан вспомнил, как проснулся на следующий день после их странного знакомства.

Он открыл глаза и тут же учуял нечто непривычное для своего жилища: аромат кофе, который сам не варится. Он встал с постели, натянул джинсы и майку. Перед тем как выйти, глянул на себя в зеркало ванной и увидел то, что ожидал увидеть: свою физиономию, которой вчера изрядно досталось.

Он умылся и вышел в гостиную к Лизе Герреро. И вновь ему показалось, что воздух словно бы разрежен в помещении, где находится…

он или она?

Воспоминание об этой мысли смутило его точно так же, как в тот момент, когда она явилась. Зато ни в глазах, ни в голосе Лизы не было и следа памяти об их вчерашнем разговоре.

Только улыбка.

– Доброе утро, Джордан. Нос и глаз я вижу. А сами как себя чувствуете?

– Ни носа, ни глаза не чувствую. Вернее, чувствую, но стараюсь к ним не прислушиваться.

– Отлично. Кофе хотите?

Она уселась за стол, накрытый на двоих.

– Я заслужил такую привилегию?

– Сегодня первое утро моего первого посещения Нью-Йорка. Я тоже ее заслужила. Вам яйца вкрутую или всмятку?

– Я и на завтрак могу рассчитывать?

– Ну конечно. Пансиона без завтрака не бывает.

Лиза подала яйца, хлеб и кофе. Они позавтракали в молчании, опасаясь нарушить равновесие, подернутое ледком, который хотя и треснул, но не раскололся совсем. Каждый нес в голове невидимую облачность своих мыслей.

Лиза первой нарушила этот мирный уют, открыв дверь во внешний мир.

– Только что по телевизору говорили про вашего племянника.

– Еще бы. Теперь такое начнется.

– А вы что будете делать?

Джордан ответил жестом, включающим в себя весь мир и ничего в отдельности.

– Сперва поищу себе пристанище. К брату в Грейси-Мэншн переселяться не хочу – слишком уж на виду. А мне надо поменьше мелькать. На Тридцать восьмой есть небольшая гостиница…

– Послушайте, у меня к вам предложение. Поскольку проблема моего мужа устранена…

Горячая волна внутри. Джордан надеялся, что эта волна не прокатилась по его лицу. Лиза же продолжала как ни в чем не бывало:

– Я только что приехала и хочу немного побыть туристкой, прежде чем определяться с работой. Поэтому дома буду бывать нечасто. Что до вас – разумеется, эта история рано или поздно кончится, и вы уедете, куда собирались. А пока живите здесь. – Она помолчала, чуть склонив голову набок. В глазах молнией сверкнул вызов, на миг расплавивший подернутое патиной старинное золото. – Если, конечно, для вас это не проблема.

– Нет, что вы.

Джордан ответил чересчур поспешно и тут же обругал себя идиотом.

– Ну что ж, тогда я думаю, мы можем перейти на «ты».

Джордан понял, что это уже не предложение, а данность. Лиза поднялась и начала убирать со стола.

– Выходи, не мешайся.

– Тебе помочь?

– Да ты что! У тебя наверняка есть дела поважнее.

Джордан взглянул на часы.

– И правда. Пойду приму душ и помчусь.

Он направился к себе в комнату, но его на полпути задержал голос Лизы.

– Джордан…

Он остановился, не поворачиваясь.

– В новостях по телевизору говорили и о тебе. Сказали, что ты был один из лучших полицейских Нью-Йорка.

– Мало ли что они скажут…

– И сказали, почему ты ушел из полиции.

Он повернулся и заглянул в глаза, в которых было исполнение всех желаний. Ответ Джордана пролетел через комнату, как окровавленное полотенце, брошенное в угол ринга.

– Потому ли, поэтому – какая разница?

– …ночью ее телохранитель.

Голос Буррони перенес его в исхлестанную дождем машину, что, казалось, повисла между фонарями и их отражением в лужах.

– Прости, Джеймс, я задумался. Повтори, пожалуйста.

– Я говорю, труп обнаружил сегодня ночью ее телохранитель. Он позвонил в Управление, а я как раз дежурил. Судя по тому, в каком положении найдено тело, это именно то, что ты предсказывал.

– Мой брат знает?

– Конечно. Ему тут же сообщили, как было приказано. Он велел позвонить ему, если предположение подтвердится.

– Сейчас мы это установим.

Больше за всю дорогу они не сказали ни слова; каждый ехал со своими мыслями, которые с удовольствием бы оставил дома.

Джордан знал Стюарт-Билдинг, это довольно странное здание в шестьдесят этажей, украшенное сверху горгульями, как на Крайслер-Билдинг. Оно возвышалось на Сентрал-Парк-Уэст между Девяносто второй и Девяносто третьей улицами и смотрело на Центральный парк. Фамилия Стюарт означала деньги, настоящие, большие. Старик Арнольд Стюарт нажил состояние на стали во времена Фриков и Карнеги. Впоследствии сфера семейных интересов расширилась: Стюарты вкладывали практически во все отрасли и сделались столпами общества. Когда умерли ее родители – сперва мать, потом, несколько лет спустя, отец, Шандель Стюарт осталась единственной наследницей состояния из великого множества нулей.

И теперь, несмотря на свои деньги, пополнила вереницу этих нулей.

Прибыв на место, Буррони припарковал машину прямо за фургоном судебно-медицинской экспертизы. Он заглушил мотор, но из машины выходить не торопился. Дворники перестали очищать стекло, теперь его беспрепятственно шлифовала вода.

– Джордан, я хочу, чтоб ты знал… После того, что ты мне сказал сегодня, тебе необходимо это знать.

Джордан молча ждал продолжения. Он не догадывался о том, что скажет ему Буррони, но чувствовал, как трудно тому было решиться на это.

– Я насчет той истории в Министерстве внутренних дел… Те деньги взял я. Очень нужно было. Кенни, мой сын…

Джордан, подняв руку, прервал эту исповедь. От его ответа затуманился участок лобового стекла.

– Хватит, Джеймс. Я же говорю, всем достается.

Их лица казались призрачными в оранжевом свете фонарей, что просачивался внутрь сквозь пелену дождевых капель.

Немного помолчав, Джордан взялся за ручку двери.

– Вылезай, пошли дерьмо разгребать.

Дверцы открылись почти одновременно. Оба вышли под дождь и двинулись к главному входу, метя широкими мужскими шагами тротуар, который дождь тщетно пытался отмыть.