Текст книги "Только этот мужчина"

Автор книги: Джорджина Форсби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Чувствуя угрызения совести из-за того, что она так вышла из себя, Палома вошла в дом и с удовольствием отметила, что в нем стоит тишина. Поборов желание пойти проверить, что делает Лав, Палома взяла у Виолы, все еще занимающейся уроками, карандаш и пару листов бумаги.

Она решила записать некоторые свои мысли по поводу переустройства дома и сада. Ей казалось, что они должны быть в одном стиле. Если вместо плюща посадить розы или бугенвиллии, то терраса будет выглядеть гостеприимнее. И бассейн нужно перенести поближе к дому, на солнечное место.

Палома так увлеклась своими заметками, что не заметила, как Виола подошла к ней.

– Лав плохо себя чувствует, – сказала девочка тревожно.

Затаив волнение, Палома подняла брови.

– Не надо было так плакать. С каждым было бы так же.

– Да, – согласилась Виола. – Она хотела извиниться перед тобой.

– Тогда почему же не подойдет ко мне сама?

– А можно ей спуститься сюда?

– Это решать ей самой. Если она уже успокоилась, то можно.

– Я обещала попросить для нее разрешение.

– Тебе не нужно у меня ничего спрашивать. Лав должна отвечать за себя сама, а не посылать на переговоры сестру.

– Но ведь мы близнецы, – объяснила Виола.

– Ну, мы с этим разберемся позже. Пойдем, срежем в саду цветы и поставим перед фотографией вашей мамы. Эти камелии выглядят слишком мрачно. А я видела, что виолы уже расцвели.

После минутного раздумья Виола согласилась.

– Да, виолы были любимыми мамиными цветами, поэтому она и назвала меня так.

– Знаю. Когда-то я привезла их корень для нее из Окленда. Его дала мне одна старушка, что жила неподалеку от моего дома, когда я сказала, что это любимые цветы моей лучшей подруги.

Девочка недоуменно взглянула на Палому.

– Как мама могла быть твоей лучшей подругой, если она старше тебя?

– О, у нас было много общего. – Мы обе любили твоего отца, подумала она с иронией. – Как считаешь, сколько нам нужно цветов?

Они набрали большой букет. И Виола ставила их в красивую вазу, когда послышался кроткий голос Лав:

– Куда вы ходили?

– За цветами, – спокойно ответила Палома. – Если ты уже успокоилась, то можешь помочь нам. – Обращаясь к Виоле, она спросила ее: – Мне кажется, пара веточек дыхания небес оживит композицию. Ты знаешь, как выглядит дыхание небес?

– Да, – ответила девочка и отправилась в сад.

Лав, потоптавшись нерешительно в дверях, вошла в комнату. У нее задрожали губы, а глаза наполнились слезами, когда она тихо сказала:

– Давай помиримся.

– Конечно, – ответила Палома и крепко прижала дочку к себе. Слезы на глазах Лав высохли, и обычная улыбка уже готова была заиграть на ее лице, но девочка еще чувствовала вину. – Каждый раз, когда тебе будет казаться, что ты теряешь контроль над собой, ты можешь уйти к себе в комнату и успокоиться.

– Виола сказала тебе…

Но Палома перебила ее:

– Я знаю, что вы близнецы, но Виола – это не ты. Каждый должен сам отвечать за себя.

Лав хотела поспорить, но в это время вернулась ее сестра с тремя веточками дыхания небес, и она решила промолчать.

Вечером, когда девочки пошли спать, Джон оторвался от газеты, которую читал, лежа на диване, и заметил:

– Лав сегодня какая-то тихая.

– Все уже в порядке, – ответила Палома, вписывая последнее слово в кроссворд. Она рассказала Джону о происшествии, умолчав, однако, о некоторых высказываниях дочери. Джон кивнул.

– Она всегда использует Виолу, чтобы выйти из неприятной ситуации. Как ты быстро это заметила. Анна говорила, что… – Джон осекся.

Палома внимательно посмотрела на него.

– Джон, я не собираюсь закатывать истерики или угрожать тебе разводом всякий раз, когда ты будешь произносить ее имя. В конце концов, это ее дом, где я стараюсь теперь стать хозяйкой, и ее дети, которым я хочу стать матерью…

И ее муж, с которым я теперь сплю, мысленно продолжила она.

– Ладно, – сказал Джон, прикрывая глаза, чтобы не выдать своих чувств. – Слушай, до меня дошло, что ты хочешь кое-что изменить? Это же замечательно. Я давно предлагал тебе это.

Палома оживленно начала:

– Мне бы хотелось встретиться с мисс Синклер, чтобы поговорить о доме. Сад тоже нужно сделать немного другим. Плющ лучше убрать. Он делает дом ужасно мрачным, и к тому же под ним портятся стены. Вместо него лучше посадить бугенвиллии. И еще розы и…

– Сажай все, что хочешь. Но если решишь выкорчевывать деревья, то посоветуйся сначала со мной.

– Деревья как раз я и не хотела трогать, – сказала она немного обиженно, но, увидев улыбку на его губах, тут же улыбнулась сама. Как мало нужно, чтобы у нее запело в душе. – Я говорила с Бертом и поняла: он считает, что сад в отличном состоянии и любые изменения в нем бессмысленны, – продолжала Палома.

Джон внимательно посмотрел на нее.

– Я и не подозревал, что ты увлекаешься садоводством, – сказал он, переводя взгляд на ее красивые, ухоженные руки.

– Не воспринимай меня так однобоко, – и в ее голосе прозвучали нотки обиды. – Я изучала планировку ландшафтов, еще работая фотомоделью.

– Любопытно. Может, у тебя есть еще какие-нибудь мысли о саде?

Она посмотрела на него изучающе, пытаясь понять, насколько серьезно он говорит. Возможно, ему не очень интересно, но он старался вникнуть в суть дела ради нее.

– Немало, – ответила она. – На месте площадки для парковки машин я хочу устроить бассейн. Это у нас самый солнечный уголок.

– Но ведь у нас уже есть бассейн, который никому не нужен, – лаконично ответил Джон.

Палома кивнула.

– Потому что он слишком далеко от дома и весь затенен. Я хочу украсить его. Посмотри… – Она достала заметки, которые сделала днем.

Джон внимательно рассмотрел их, затем подытожил:

– Очень профессионально.

– Я же говорила, что училась этому.

– Хорошо, теперь нужно все это выполнить. Я найду тебе кого-нибудь в помощь.

Палома была благодарна ему. Придумать и даже спланировать – это одно, а сделать – совсем другое.

– И если Берт будет слишком много себе позволять, то напомни ему, кто здесь хозяин.

– Но в это придется вложить немалые деньги, – осторожно сказала Палома.

Его брови удивленно поднялись.

– Твой муж – богатый человек, – сказал он весело.

– Это мы еще не обсуждали. – Убрав листки в стол, она взглянула на него и увидела, что он очень устал. Морщины в углах глаз обозначились резче, подбородок казался еще тяжелее, чем обычно. Она тоже устала. Однако ночью они опять занимались любовью с такой страстью и так долго, что то, что они встали утром, казалось чудом.

Причесываясь перед зеркалом, она заявила:

– Кстати, о деньгах. Ты тоже женился на богатой женщине. Знаешь об этом?

– Мне не нужны твои деньги, – сказал он голосом, не терпящим возражений.

– А мне не нужны твои, – ответила она. – Я не рассчитывала на них, когда выходила за тебя. Ну, так как мы устроим наши денежные дела?

– Как хочешь. Я только считаю, что не надо покупать детям слишком много подарков. В остальном распоряжайся деньгами по своему усмотрению. Я буду оплачивать общие расходы по дому и, конечно, давать тебе деньги на карманные расходы.

Лицо Паломы вспыхнуло, словно ей дали пощечину. Джон снова предлагал ей полное покровительство и вместе с тем свободу и независимость от него. За исключением их отношений в постели, где они были равны. Она сделает все, чтобы ему никогда не пришло в голову нарушить это равенство.

Следующие два месяца прошли вполне спокойно. С Лав, конечно, приходилось нелегко, но не было ничего, что Палома не могла бы перенести. Виола же быстро привыкла к ней и стала доверять ей свои маленькие секреты. Палома с удовольствием замечала, что становится девочкам настоящей матерью.

Постепенно она познакомилась с соседями. С ней стали здороваться на улице, приходить в гости.

И все бы хорошо, но была одна вещь, недоступная ей: любовь Джона. Однажды, собрав охапку грязного белья, она отнесла его наверх. Как всегда, попался одинокий носок. Где его пара? Они словно пожирали друг друга. А может, он остался в ботинке мужа? Она заглянула в шкаф и осмотрела аккуратный ряд ботинок. Вдруг в дальнем углу заметила фотоальбом. Наверняка он попал сюда не случайно, а был намеренно спрятан. Подумав немного, Палома взяла его, сдула толстый слой пыли с обложки и открыла.

Первой оказалась фотография, которую Палома уже видела. Она была сделана уличным фотографом во время медового месяца Джона и Анны в Сиднее. Русые волосы Анны обрамляли ее умное лицо. Джон выглядел несколько моложе жены. В его облике было достаточно решительности и уверенности в себе. Он выглядел красивее, чем теперь, и смотрел на Анну с обожанием.

Палома с силой захлопнула альбом. Но тут что-то выпало из него.

Письмо.

Нет, не надо читать, мелькнуло в голове. Она старалась засунуть письмо обратно между страницами, но ей это не удалось. Вдруг она увидела на конверте свое имя, написанное округлым почерком Анны.

Предчувствуя недоброе, она надорвала конверт. Перед ее глазами заплясали огненные точки. Посидев неподвижно с минуту, Палома развернула листы.

8

«Дорогая Палома, – читала она. – Прошлой ночью мне приснилось, что ты вернулась, и хотя это только сон, он не дает мне покоя. Я думаю, это предзнаменование. Если это подтвердится и ты действительно вернешься, то мне нужно тебе кое-что сказать. К тому времени, как ты прочтешь это, я уже умру. Ты представить себе не можешь, как горько это сознавать. Жизнь нечестно обошлась со мной. Я хотела бы родить Джону детей – сыновей и дочерей, детей, которые были бы действительно моими. А вместо этого мне пришлось использовать тебя. Задумалась ли ты когда-нибудь о том, почему я предложила тебе в ту ночь спать в нашей кровати?..»

На сердце Паломы стало тяжело. Рука ее непроизвольно сжала письмо, и слова заплясали перед глазами, как пьяные. Ей хотелось бросить листки в огонь, не читая больше ни слова, но она не смогла. Глубоко вздохнув и собрав все силы, она продолжила чтение.

«…Мы использовали тебя, Джон и я. Я уговорила тебя лечь в нашей спальне и принять снотворное, а он сделал вид, что перепутал тебя со мной. Я знала, что ты можешь зачать в эту ночь. Вспомни, как за пару недель до этого мы обсуждали женские циклы и измеряли температуру. Это тоже подстроила я. Ты всегда благодарила меня за любую помощь в этих вопросах. Евгения – это не мать, а пустое место, ты была нужна ей разве только как возможность наказать всех вокруг и в первую очередь себя.

Джон не хотел спать с тобой, но сделал это ради меня. Тогда мы уже знали, что я бесплодна. Ужасное несчастье. Я стремилась устроить совершенную жизнь для нас, но все пошло прахом…»

У Паломы закружилась голова. Через несколько мгновений ей стало легче, и она вновь вернулась к прерванному занятию.

«…Джон предлагал взять приемного ребенка, но мне не нужен был чужой. Ведь порода очень важна, я всегда это знала. Да и он тоже. И тогда я поняла, что ты послана мне небом. Ты из нашей семьи, преданная, ласковая, красивая. Я хотела, чтобы мои дети были такими же. Я все спланировала, и мои планы осуществились. Если бы не я, эти дети никогда бы не появились на свет. Я и только я дала им жизнь, и никто не может любить их больше меня.

Нет нужды рассказывать тебе, как я исхитрилась удочерить близнецов. Даже Джон не знает, как я этого добилась, не сделав при этом ничего незаконного. Думаю, что мне повезло бы в любом случае: это было предопределено свыше.

Когда мы привезли крошек домой, я просто влюбилась в них. Очень жаль, что мне пришлось оборвать все контакты с тобой, но с этим ничего нельзя было поделать. Если бы ты родила одного ребенка, мы как-нибудь справились бы с этим. Но две девочки, близнецы… Ты бы догадалась, что это твои дети. И это вызвало бы массу сложностей для нас. Поэтому мне нужна была уверенность, что ты никогда не переступишь порог нашего дома. Я не предполагала, что ты станешь фотомоделью, и очень удивилась, когда стала встречать твои фотографии в журналах. Из нескладной девочки ты превратилась в прекрасное, утонченное создание с обольстительным взглядом. Все в тебе было красиво. Я почти завидовала тебе. Надеюсь, ты хоть капельку благодарна мне, ведь твоим первым учителем в школе жизни стала я.

Когда ты впервые появилась у нас – маленькая дикарка, – я сомневалась, смогу ли что-нибудь сделать из тебя. Но смогла. Я создала тебя, как создала потом моих девочек. Это я приняла их, когда настоящая мать от них отказалась. Обучила их хорошим манерам, ухаживала за ними, любила их. Именно я назвала их, хотя Джон предлагал другие имена. Все получилось так хорошо, очевидно, Бог был на моей стороне. По крайней мере до сих пор. Выходит, что слово «мать» относится ко мне.

Джон женится на тебе, потому что это облегчит его совесть, а я чувствую себя счастливой, потому что судьба связала всех нас воедино. Вы тоже будете счастливы, хотя и не так, как мы. Нашу любовь можно сравнить только с чудом, но ты всегда влекла его. И ему понравилось спать с тобою, я заставила его признаться. Когда все было хорошо, я мечтала, чтобы ты никогда не узнала, как больно сознавать это. Теперь, когда я на пороге смерти, мне хочется, чтобы через это ты тоже прошла.

Стань для них хорошей матерью, Палома! Иначе я приду и накажу тебя!»

Палома уставилась на письмо, как будто оно было заколдованное. Потом ее взгляд переместился на фотографию Джона и Анны – таких счастливых, прекрасных, так подходящих друг другу.

– Не верю, – прошептала она, обращаясь к женщине, умершей два года назад. Но в глубине души верила. Как часто она слышала от Анны, что совершенство достижимо, нужно только очень постараться! Она не договаривала, что еще нужно научиться управлять другими для своей выгоды.

Палома всем сердцем ощутила горечь предательства. Анна воспользовалась ею! Вина и боль, жившие в ней последние десять лет, ничего не значили, оказались только бесполезными эмоциями. Какая ирония судьбы! Она жалела мать, а теперь оказалась в похожей ситуации.

Анна своими руками положила ее в кровать к Джону. В эту минуту Палома готова была убить ее.

– Как ты посмела? – шептала она в ярости, – как ты посмела распорядиться моей жизнью?

Измученная, дрожащая женщина снова взглянула на фотографию. Как Анна могла думать, что она полюбит Джона после всего этого? Такое не прощают, но это придется перенести, потому что дочери ни в чем не виноваты и не должны больше страдать. Они привыкли к ней, когда-нибудь полюбят ее по-настоящему, а больше ей нечего желать на этом свете.

Ей хотелось ударить Джона, плюнуть в его самоуверенное лицо, разрушить все в этом доме, показать ему, что за надругательство над ней должна прийти расплата, но она не могла позволить себе ничего. Она все переживет. Множество женщин живут с мужчинами, которые их не любят. Теперь она ни на что больше не будет надеяться. А когда гнев уляжется, она станет жить с Джоном обычной жизнью.

Не надо читать никаких писем, даже если на них стоит твое имя.

За дверью послышался какой-то шум. Джон появился на пороге и увидел ее с письмом в руках. Он сразу узнал почерк. Казалось, что в первую минуту он потерял способность двигаться, но справился с собой. И его лицо снова стало непроницаемым.

– Где ты это нашла? – спросил он.

– В фотоальбоме, который валялся в твоем шкафу, – ответила она, дрожа от охвативших ее чувств. – Не беспокойся, оно адресовано мне. Как, наверное, ты смеялся! Вы смеялись! Оба!

Джон не двигался.

– О чем ты?

– Вот. – Она показала ему листки. – Это написала мне Анна, когда поняла, что умирает. Она догадывалась, что я буду искать детей.

Лицо Джона побледнело, глаза неподвижно уставились в одну точку.

– Что в нем?

– Признание. – Ярость все еще бушевала в ней, но она держала себя в руках. – Анна считала, что я должна знать, как вы использовали меня.

– Использовали?!

– Да, использовали, а потом выкинули на улицу. И продолжаете использовать теперь. Как жену и мать. – Палома резко бросала слова Джону в лицо.

Глаза его угрожающе сверкнули.

– Боюсь, что тебе придется объясниться.

– Довольно лгать. Анна была честна до конца. – Палома даже не пыталась скрыть злость и отвращение.

– Дай его сюда.

Женщина судорожно сжала в руках письмо, но Джон настаивал:

– Ты зашла слишком далеко. Теперь покажи мне это чертово письмо.

Палома перевела дыхание. Действительно настало время выяснить все до конца. Она протянула письмо. Он взял его не читая. Палома села на краешек кровати. Ее моральные и физические силы были на исходе, ей хотелось, чтобы все скорее закончилось. Джон развернул письмо. Палома не могла смотреть на него и отвернулась к окну. Завтра она позвонит декоратору, и первое, что она сделает, это уберет купидона с окна, который виделся ей символом того, чего у нее никогда не будет. Джон кашлянул. Она молча ожидала его слов.

– И ты поверила этому? – спросил он мрачно.

– А зачем Анне врать? – проговорила она монотонно. – Она же умирала. Мне кажется, что люди перед смертью честны.

– А если я скажу, что письмо – результат больного воображения, кому ты поверишь?

Палома оторвала наконец взгляд от злосчастного купидона.

– Да какая разница? Главное, я знаю, зачем ты женился на мне.

В доме воцарилась тишина. Ужасная, всепоглощающая тишина.

– Ты веришь ей, – наконец сказал Джон. – Веришь, что я ради того, чтобы иметь детей, мог совратить девочку, двоюродную сестру своей жены в собственном доме?

Она обернулась. Джон не смотрел на нее.

– Я всегда знала, что ты любил ее настолько, что готов был для нее на все.

– Спасибо за веру в мои душевные качества, – грустно проговорил Джон. – Ты даже не подозреваешь, как мне больно это слышать. Я понятия не имел, что ты спишь в моей кровати в ту ночь. Думал, что это Анна.

Палома очень хотела верить ему. Она сказала, глядя прямо в его глаза:

– Не лги мне, Джон. Я приму все, кроме лжи.

– И все-таки ты предпочитаешь верить Анне. Верить после того, как она предала тебя. Ну хорошо, тогда послушай, что случилось, когда ты уехала. Через пару лет я стал подозревать, что психика моей жены неадекватна. Она страстно хотела забеременеть, настолько, что в дни, когда могла зачать, думала только о занятиях любовью. Считала себя неполноценной женщиной из-за того, что не могла родить детей. Мне было довольно того, что у нас есть приемные дочери, но Анна мечтала родить сама. И буквально помешалась на этом.

Джон подошел к окну, за которым простирались его владения: темная громада холма, сад, зеленые лужайки, пастбища. В его голосе слышалась невысказанная боль.

– Неужели ты не замечаешь, что в этом письме – сплошной сумбур и нелепица? Ей так хотелось иметь собственных детей, что она любыми способами стремилась доказать себе, а оказывается, и тебе, свою причастность к рождению близнецов. Поэтому и написала, что все подстроила.

Конечно, эти соображения оправдывали Джона. Но некоторые факты в письме все еще заставляли Палому сомневаться.

– Но она действительно говорила со мной о женском цикле, я помню это, и разговор этот завела она сама. А после этого все можно было спланировать без труда. Ты уехал на три дня в Веллингтон, помнишь? Анна отправилась к Гарднерам, не сообщив об этом тебе. Это она уговорила меня спать в вашей кровати и даже предложила снотворное. Я приняла его и крепко заснула, поэтому не слышала, как ты пришел, как лег в кровать, но… – Она запнулась, краска залила ее лицо.

– Но что?

– Я узнала тебя почти сразу, – продолжала она, переведя дыхание. – Но мне показалось это продолжением сна.

Волнуясь, Джон заговорил:

– Тогда я поздно приехал домой, выпил на кухне стакан вина, пока читал газету, и затем отправился спать. – Он внимательно посмотрел на нее и, бессильно махнув рукой, продолжал: – Мне надо было остановиться, когда я понял, что это ты, но я не смог. Я поддался чарам твоей свежести и прелести. Но потом я долгие годы представлял себе, как ты, должно быть, страдаешь от одиночества и унижения. И не мог смириться с тем, что я сделал это сознательно. Но в то же время я был так поражен тем, что совершил, так зол на себя за то, что желал тебя, получил и тем предал Анну, что не мог справиться с собой. Потому и оскорбил тебя.

– Я думала, что ты разозлился потому, что я тебя соблазнила, – сказала Палома безжизненным голосом. Сказанные им грубые слова преследовали ее долгие годы и теперь ясно всплыли в памяти.

– И поэтому тоже. Я понял, что ты меня узнала, как и я не мог не узнать тебя.

– Она пишет здесь…

– Ты все еще не веришь мне?

Джон произнес это спокойно, но Палома заметила, как желваки заиграли на его скулах, а в глазах появился нетерпеливый огонек. И все же она твердо сказала:

– Я не могу не верить Анне… Как она узнала о моей беременности? Моя мать ей не говорила. О том, что мы провели с тобой ночь? Ты рассказывал ей?

Его рука смяла письмо, кожа вокруг губ побелела.

– Нет, – яростно сказал он. – Я не говорил!

– Что она теряла? Одну ночь с тобой в постели, а так как, по твоим словам, ее интересовала постель, только когда она могла забеременеть, то, наверное, это была небольшая утрата. – Палома хотела задеть, оскорбить его, заставить страдать.

Джон присвистнул.

– Нет, ты ошибаешься, для нее это была большая потеря. Ну, хорошо, пусть она все подстроила. Но то, что я имел к этому отношение, – ложь. Она не посвящала меня в свои планы, потому что знала, я запрещу ей делать что-либо подобное.

Палома тряхнула головой.

– Как я проверю это?

– Узнай меня получше, – сказал он обиженно. – По-моему, доводов, что письмо построено на лжи, достаточно.

– А ты веришь, что она все подстроила?

Джон колебался. Палома пыталась прочесть его мысли. Наконец он тихо сказал:

– Да, она могла это сделать.

– Теперь мне тоже так кажется.

– Ты веришь, что я непричастен к этому?

Палома не могла ответить. Ее желание верить в невиновность Джона побороло соображение, что он мог пойти на все ради Анны.

– Я не хочу давить на тебя, – продолжал Джон, – но ты не обратила внимания, что в начале письма она пишет: «мы подстроили все», а потом – «я сделала это, я сделала то», ни разу не упомянув обо мне.

Женщину поразил необычный тон его голоса, но лицо Джона все так же было скрыто под маской бесстрастности. Она понимала, почему он с таким жаром убеждает ее: от этого зависит вся их дальнейшая совместная жизнь. Ему будет гораздо проще, если она не поверит в то, что он сознательно совратил ее и затем предал. Так горестно размышляла Палома, все еще не решив, что ей думать о Джоне.

Палома могла бы перечитать письмо еще раз, но ей показалось, что, если она это сделает, их супружеской жизни придет конец.

Остался единственный вопрос: правда ли, что Джон переспал с молоденькой кузиной жены с одной лишь целью – забрать себе ее детей?

И ответ казался ей ясным: конечно нет. Палома знала, что Джон очень щепетилен в вопросах морали и не мог так поступить. Он не был снобом, у него никогда и мыслей не возникало о святости голубой крови, о том, что в «Голубином холме» должны жить только истинные члены его семьи. Палома убеждалась все больше и больше в том, что Анна солгала. Она тихо сказала:

– Нет, ты не мог этого сделать.

Еще тише Джон ответил:

– Ты представить себе не можешь, как мне дороги эти слова.

Палома рискнула взглянуть на него. Он остался все тем же мужчиной с выражением силы и власти во всем облике. Всегда одинаковым, за исключением постели, где был на редкость нежным и осторожным.

Теперь письмо Анны заставило их обоих вернуться к главному вопросу их жизни. Палома решила задать его:

– Джон, почему ты женился на мне?

– Потому что это был лучший выход из безвыходной ситуации.

– Ну, конечно. – Неудивительно. Паломе не одержать победы. Сомнения будут сопутствовать ей всю жизнь, угрожая причинить новую боль.

– Я солгал. – Джон резко повернулся к ней. – Я женился, потому что хотел тебя. Всегда хотел. Ты появилась на пороге моего дома столько лет спустя после разлуки, и я понял, что для меня все осталось по-прежнему…

– Прекрати! – закричала Палома, закрывая уши руками.

Джон отнял их от ее головы и крепко схватил ее за плечи, не позволяя отвернуться.

– Ты же стремилась знать, – вскричал он яростно. – Сначала я ненавидел тебя, потому что ты была единственной женщиной в мире, обладающей такой властью надо мной. Эти одиннадцать лет стали сущим кошмаром, мне было невыносимо тяжело, но когда ты вернулась, я понял, что прежнее чувство к тебе стало лишь сильнее. Я думал, что это пройдет, если я женюсь на тебе. Но сначала мне надо было убедиться, что ты не бросишь детей. Я познакомил тебя с ними, и вы нашли общий язык. Затем я вынудил тебя выйти за меня замуж. И это была наиглупейшая вещь, какую я только мог совершить, теперь я принадлежу тебе полностью.

Палома отступила назад, как бы желая установить дистанцию между ними. Напряжение достигло предела. Женщина не могла, казалось, больше дышать, думать, говорить. Не сводя с нее глаз, Джон грустно продолжал:

– Сначала я думал, что виною всему секс, но потом был вынужден признаться, что обманывал себя много лет, не желая видеть главного.

Как трудно, почти невозможно было ему верить. Но интуиция подсказывала Паломе, что Джон, как никогда, откровенен.

– Я понял, что люблю тебя. – Ироническая улыбка тронула его губы. – Забавно, не правда ли? Ты можешь смеяться, если тебе хочется.

Что-то взорвалось внутри нее. Она преодолела расстояние, разделявшее их, и с размаху залепила ему пощечину. На его щеке проступили контуры ее руки.

– Почему, почему ты никогда не говорил мне об этом? – закричала Палома.

Внимательный изучающий взгляд его светлых глаз проникал в самую глубину ее существа.

– Над чем смеяться? Разве может нормальная женщина смеяться над мужчиной, любимым ею на протяжении стольких лет и признающимся ей в любви? Как ты думаешь, почему я вышла за тебя замуж?

Палома заплакала, слова ее пробивались сквозь рыдания.

– Милая, – сказал Джон голосом, какого она еще до сих пор не слышала, – милая, не надо, пожалуйста, не надо. Я не вынесу твоих слез…

Его руки, обнявшие плачущую женщину, были теплыми, сильными и нежными, и Палома уткнулась лицом в его грудь.

– Моя хорошая, моя родная, я не знал, что ты любишь меня. Как я мог надеяться на это? Думал, что ты вышла за меня ради детей.

– Неужели ты не замечал, что я вся вспыхиваю, когда приближаюсь к тебе?

– Да откуда мне знать, – просто ответил Джон. – Ты молодая темпераментная женщина и…

– Не говори этого!

Джон поднял ее на руки, отнес к кровати и сел на край, крепко обнимая ее. И это объятие говорило лучше всяких слов: отныне он никуда не отпустит свою жену.

– Я хочу, чтобы ты знал, – сказала Палома, немного отстранив его. – Я спала с другим мужчиной, и, хотя мне казалось, что я любила его, у нас совсем не было…

Глаза Джона сузились.

– Мне не очень приятно знать о том, что ты спала с кем-то еще, кроме меня, но я смогу это пережить. Я убеждал себя, что нужно смириться с тем, что тебя окружали любовники. – Джон остановился и затем продолжил: – Я принимаю все. Когда-нибудь ты расскажешь мне, почему твое имя так часто стояло рядом с именами других мужчин. Возможно, это слишком, но все же я хочу полностью владеть душой и телом своей женщины.

– Только с одним мужчиной, – повторила Палома, едва шевеля губами.

Палома находилась в кольце его рук, ощущая щекой его дыхание. Никогда еще он не был с ней так необыкновенно нежен, даже в постели.

– Я постараюсь справиться с собой, – проговорил Джон.

– Меня это устраивает, – ответила Палома с улыбкой на губах.

Анна планировала своим письмом разлучить их, продолжая распоряжаться людьми даже из могилы. Но переборов зародившуюся ненависть к кузине, Палома все же постаралась понять и простить ее.

– Я не могу поверить, что ты любишь меня, – прошептала она.

– Неужели это так трудно? Ты вернула мир моей душе, теперь я снова могу смеяться, мне интересно жить. Ты веришь?

Палома взглянула в глаза, которые больше не были холодными и непроницаемыми, как кристаллы.

– О, Джон, я вынуждена верить тебе, потому что просто не смогу жить, если ты лжешь.

– Клянусь, что больше ни разу в жизни не солгу тебе, – сказал он низким, глубоким голосом, полным любви, и принялся ее целовать.

Поздно ночью, когда дети уже спали, Палома и Джон сидели возле камина. Взгляд ее упал на фотографию улыбающейся Анны. Бессознательно она крепче прижалась к Джону.

– Ты можешь избавиться от нее, – сказал он.

– Нет. Она больше не властна надо мной. Я просто подумала, как мало знала ее.

– Никто из нас не знал ее. Она тратила много сил, чтобы быть такой, какой ее видели окружающие. Анна тщательно следила за собой, чтобы слыть отличной женой известного человека. Она пыталась достичь планки, слишком высоко поставленной ею самой. Но порою сквозь ее знаменитое очарование проглядывало ее истинное лицо.

– Она, должно быть, ненавидела себя, – сказала задумчиво Палома.

– Да, мне кажется, временами это было так. Особенно из-за того, что не могла родить детей. Врачи не смогли определить причину ее бесплодия. Я пытался убедить ее, что люблю ее все равно. Но одной моей любви ей оказалось недостаточно. Порою мне казалось, что она вышла за меня замуж, потому что увидела во мне прообраз совершенного мужа из той идеальной жизни, которую себе нарисовала.

– Бедная Анна, – вздохнула Палома.

– Когда ты забеременела, она, наверное, уверилась, что ее планы увенчаются успехом. – В голосе Джона было столько боли, что сомнений больше не оставалось: он совершенно искренен. Теперь Палома уже верила ему.

– Что Анна сообщила тебе, когда на следующий день вернулась от Гарднеров?

– Что, должно быть, служащий гостиницы не передал мне ее записку, а когда узнала, что ты уехала домой, то сказала, что ей очень жаль, но, возможно, это и к лучшему.

Палома спрятала лицо у него на груди.

– Думаю, она все-таки любила меня.

– Да, насколько могла любить вообще.

– И ты ее очень любил, – осторожно сказала Палома.

– Да, я ее любил, но не так, как тебя. Когда мы поженились, мне исполнился только двадцать один год, ей – на пару лет больше, и я всегда чувствовал разницу в возрасте. Теперь я уже не так молод, и мои чувства к тебе – это чувства зрелого человека. Я люблю тебя всем, что во мне есть. И не в силах выразить словами, сколько нежности в моем сердце. Только живя с тобой, каждый день доказывая, как ты нужна мне… я заставлю тебя мне поверить!

Палома отстранилась и внимательно посмотрела в его лицо. Оно стало другим – исчезло выражение самодовольства и появилась теплота, которая говорила больше, чем слова.

Улыбнувшись, она снова прильнула к нему, поцеловала в подбородок и прошептала:

– Я уже верю, верю, что ты любишь меня. Как счастливы мы будем!