Текст книги "Мемуары дипломата"

Автор книги: Джордж Бьюкенен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Германский посол в Петербурге все время находился под впечатлением, что русское общество не очень взволновано австро-сербским конфликтом, и что только небольшая клика шовинистов старалась придать ему острый характер. 23 июля он завтракал у меня в посольстве, и я воспользовался случаем, чтобы открыть ему глаза на растущую опасность положения. Он попросил меня рекомендовать г. Сазонову осторожность, и я сказал ему, что я уже это сделал с самого начала. Я прибавил, что германский посланник в Вене должен серьезно поговорить с графом Берхтольдом, ибо, если Германия позволит Австрии напасть на Сербию, всеобщая война неизбежна. Граф Пурталес, будучи очень поражен моим замечанием, возразил, что не Германия, а Россия виновна в существующем напряженном положении. Я допускаю, что он лично старался предотвратить войну и был в неведении относительно действительных намерений своего правительства. Но его позиция не была рассчитана на сглаживание трений! Он считал, что Австрия должна строго наказать Сербию, а Россия должна оставаться спокойной и придерживаться пассивной роли незаинтересованного зрителя. Он соглашался, что, если она объявит предполагаемую мобилизацию, европейский мир будет в опасности. Напрасно я доказывал ему, что Россия выказала свои мирные намерения, приняв предложение о конференции четырех и объявив свою готовность подчиниться любому решению этой конференции, если оно будет принято Францией и Великобританией. Он не хотел также выслушать мое напоминание о том, что Австрия не только частично мобилизовалась, но даже уже объявила войну Сербии. "Я не могу, – возразил он, – обсуждать поступок Австрии".

Хотя Австрия начала свою мобилизацию против Сербии уже 26-го, Россия предприняла предварительные шаги к мобилизации военных округов Киевского, Одесского, Казанского и Московского только 28-го. 29 июля между часом и двумя пополудни граф Пурталес имел свидание с г. Сазоновым, в котором он напомнил последнему, что такая частичная мобилизация вызовет, согласно союзному договору Германии с Австрией, автоматическую мобилизацию Германии. В семь часов того же дня граф Пурталес опять посетил министерство иностранных дел и сообщил г. Сазонову телеграмму германского канцлера с заявлением, что дальнейшее развитие военных приготовлений со стороны России вызовет соответствующие меры со стороны Германии, и что это означает войну.

Такое заявление было равносильно ультиматуму. Тем временем русское военное министерство получило сведения об обширных военных приготовлениях, тайно производимых Германией, и о всеобщей мобилизации в Австрии. Приходилось пересмотреть всю ситуацию. В этот вечер царь, уступая давлению со стороны своих военных советников, неохотно подписал приказ о всеобщей мобилизации. Спустя несколько часов после этого он получил следующую телеграмму от германского императора:

"Я уверен, что возможно непосредственное соглашение между вашим правительством и Веной, которому старается способствовать мое правительство. Естественно, что военные приготовления России, представляющие угрозу для Австро-Венгрии, только ускорят катастрофу, которой мы оба стараемся избегнуть".

Император Николай ответил следующим образом:

"Благодарю за примирительную телеграмму, хотя официальное сообщение, представленное вашим посланником в мое министерство иностранных дел, было составлено совсем в другом тоне. Прошу вас объяснить эту разницу. Было бы правильным передать австро-сербский вопрос на Гаагскую конференцию. Полагаюсь на вашу мудрость и дружбу".

Отправив эту телеграмму, царь Николай вызвал к телефону одного за другим военного министра и начальника генерального штаба и отменил всеобщую мобилизацию. Но мобилизация уже началась, и остановка ее, как возражали оба генерала, выбьет из колеи всю военную машину. Царь, однако, продолжал настаивать. Но, несмотря на его категорический приказ, военные власти продолжали всеобщую мобилизацию без его ведома.

Тем временем немецкий посланник узнал, что происходит, и в два часа ночи на 30 июля приехал в министерство иностранных дел. Видя, что война неизбежна, он растерялся и попросил Сазонова посоветовать ему, что телеграфировать своему правительству. Сазонов набросал следующую формулу:

"Если Австрия, признавая, что конфликт с Сербией принял характер общеевропейской важности, объявит о своей готовности взять обратно пункты ультиматума, покушающиеся на принципы сербского суверенитета, Россия обязуется остановить всякие военные приготовления".

Сазонов, извещенный начальником генерального штаба о его ночном разговоре по телефону с царем, имел аудиенцию у его величества рано утром 30-го числа. Раньше, чем выехать в Петергоф, он получил известие о бомбардировке Австрией Белграда и об отказе германского правительства рассмотреть предложения, данные им графу Пурталесу. Он застал царя глубоко взволнованным телеграммой, только что полученной им от германского императора. Она гласила: "Моему посланнику дана инструкция обратить внимание вашего правительства на опасности и серьезные последствия мобилизации. Я говорил то же в своей последней телеграмме. Австрия мобилизовалась только против Сербии и только частично. Если Россия мобилизуется против Австро-Венгрии, роль посредника, которую вы так любезно на меня возложили, и которую я принял только по вашему желанию, делается сомнительной, если не совершенно невозможной. Вся тяжесть решения лежит теперь на ваших плечах. Вы несете ответственность за войну и мир". Царь Николай так глубоко чувствовал серьезность предстоящего ему решения, что все еще колебался подтвердить приказ о всеобщей мобилизации. Только после того, как Сазонов убедил его, что он может это сделать с чистой совестью, так как его правительство не упустило ни одного средства в своих усилиях предотвратить войну, царь, наконец, решил не оставлять своей страны беззащитной против выступления, уже подготовляемого Германией. В 4 часа того же дня его величество приказал передать военному министру нужные приказы по телефону. До этого, того же 30 июля, он телеграфировал императору Вильгельму: "Я посылаю сегодня ночью Татищева с инструкциями. Принимаемые теперь военные меры были решены пять дней тому назад для защиты против Австрии. Я надеюсь от всего сердца, что эти меры никоим образом не повлияют на ваше положение посредника, которое я ценю очень высоко. Необходимо сильное давление с вашей стороны на Австрию, чтобы могло произойти соглашение".

На следующий день, 31-го, он телеграфировал опять: "По техническим причинам я не могу остановить свои военные приготовления. Но до тех пор, пока переговоры с Австрией не прерваны, мои войска воздержатся от всякого выступления. Даю вам мое честное слово".

Император Вильгельм ответил: "Я сделал все, что мог, в своих усилиях сохранить мир. Не я буду нести ответственность за то ужасное несчастье, которое грозит теперь всему цивилизованному миру. От вас зависит отвратить его. Моя дружба к вам и к вашей стране, которую мой дед завещал мне на своем смертном одре, всегда для меня священна. Я был верен России, когда несчастье поразило ее, особенно во время последней войны. В настоящий момент вы еще можете спасти европейский мир, остановив ваши военные приготовления".

В тот же день, 31-го, Сазонов сделал последнее усилие спасти мир, изменив, по просьбе сэра Э. Грея, формулу, данную им графу Пурталесу, следующим образом:

"Если Австрия согласна остановить наступление своих войск на сербскую территорию, и если, признавая, что австро-сербский конфликт принял характер общеевропейского вопроса, она согласится, чтобы великие державы решили вопрос об удовлетворении, которое Сербия может дать австро-венгерскому правительству без ущерба для ее суверенных прав и независимости как государства, Россия сохранит свое выжидательное положение".

Царь, принявши в тот же день в аудиенции германского посланника, старался убедить его в примирительном духе этой формулы и в предлагаемой ею возможности приличного разрешения конфликта, но безуспешно.

В 11 часов того же вечера граф Пурталес явился в министерство иностранных дел и сообщил г. Сазонову, что, если Россия до полудня следующего дня не остановит своей мобилизации, Германия мобилизует всю свою армию. В ответ на его возбужденную просьбу о немедленной демобилизации Сазонов мог только повторить обещание, что пока австро-русские переговоры продолжаются, Россия не начнет наступления. Между Веной и Петербургом в этот момент напряжение несколько ослабло; происходили дружеские беседы между министрами иностранных дел и посланниками обоих правительств, а австрийское правительство, казалось, было даже готово допустить обсуждение смысла своей ноты к сербскому правительству. Но Германия судила иначе.

Утром 1 августа царь Николай еще раз телеграфировал императору Вильгельму: "Я понимаю, что вы были вынуждены мобилизоваться, но хотел бы получить от вас ту же гарантию, которую дал вам, а именно, что эта мера не означает войны, и что мы будем продолжать стремиться к благополучию наших двух стран и столь дорогому для нас общему миру. С божьей помощью наша испытанная дружба должна предупредить пролитие крови. С полным доверием ожидаю вашего немедленного ответа".

Император Вильгельм, отметив, что назначенный срок истек, и что он был вынужден мобилизовать свою армию, отвечал: "Единственный способ избежать бесконечного несчастья – это немедленный, ясный и безусловный ответ вашего правительства. До получения этого ответа я, к моему большому сожалению, не могу обсуждать вашу телеграмму по существу. Я очень серьезно прошу вас немедленно отдать приказ вашим войскам ни в коем случае не производить ни малейшего нарушения наших границ".

Около 5 часов в тот же день я получил телеграмму из министерства иностранных дел с предложением испросить немедленно аудиенцию для передачи царю личного послания от короля Георга, в котором его величество, передавая те объяснения, которые Германия делала по поводу русской мобилизации, говорил: "Я считаю, что только недоразумение привело нас в такой тупик. Я очень стараюсь не упустить никакой возможности избегнуть ужасной катастрофы, угрожающей сейчас всему миру. Поэтому я призываю вас отбросить недоразумения, которые, как я чувствую, произошли, и оставить открытой почву для переговоров и возможного мира. Если вы считаете, что я чем-нибудь могу способствовать этой насущной цели, я сделаю все возможное, чтобы помочь возобновлению прерванных переговоров между заинтересованными державами. Я верю, что вы, как и я, постараетесь сделать все возможное для обеспечения всеобщего мира".

Около четверти восьмого г. Сазонов, устроивши мне прием в Петергофе в 10 часов, позвонил мне по телефону, что граф Пурталес только что сообщил ему, что Германия считает себя в состоянии войны с Россией. К 8 часам он приехал ко мне обедать и привез с собой проект ответа на телеграмму короля, которую он просил передать царю. Я выехал из посольства в 9 часов, но в моем автомобиле испортились фонари, мой шофер заблудился, и я приехал в Петергоф только в четверть одиннадцатого. Извинившись перед царем за опоздание, я передал ему телеграмму и проект ответа, написанный Сазоновым. Когда его величество прочитал их, я осмелился заметить, что лучше было бы ответить королю собственноручно, чем в официальном стиле министерства иностранных дел. "Я это сделаю, если вы мне поможете, – ответил царь, – потому что мне легче говорить по-английски, чем правильно писать". Затем его величество предложил мне сесть и мы более часа обсуждали положение, созданное австрийским ультиматумом, безуспешные усилия русского и британского правительств сохранить мир и причины, вызвавшие мобилизацию в России. Его величество настаивал, что мобилизация не обязательно ведет к войне, и в этом смысле он дал императору Вильгельму самые категорические заверения. Затем, поднявшись и подойдя к своему письменному столу, он взял телеграфный бланк и карандаш и начал писать свой ответ, время от времени спрашивая меня, как выразиться, когда ему нехватало слова. Когда он кончил, он передал мне подлинную телеграмму для зашифрования ее по моем возвращении в посольство. Текст ее был следующий:

"Я был бы рад принять ваше предложение, если бы "Германский посланник сегодня днем не представил моему правительству ноты с объявлением войны. Со времени предъявления ультиматума в Белграде Россия посвятила все свои усилия, чтобы найти мирное решение вопроса, возбужденного поступком Австрии. Целью этого поступка было раздавить Сербию и сделать ее вассалом Австрии. В результате получилось бы изменение в равновесии сил на Балканах, представляющем жизненный интерес для моего государства. Все предложения, включая и предложение вашего правительства, были отвергнуты Германией и Австрией, а Германия выразила намерение выступить посредником тогда, когда благоприятный момент для оказания давления на Австрию уже прошел. Но и тогда она не выставила никакого определенного предложения. Объявление Австрией войны Сербии заставило меня издать приказ о частичной мобилизации, хотя, ввиду угрожающего положения, мои военные советники рекомендовали мне произвести всеобщую мобилизацию, указывая, что Германия может мобилизоваться значительно скорее России. В дальнейшем я был принужден пойти по этому пути вследствие всеобщей мобилизации в Австрии, бомбардировки Белграда, концентрации австрийских войск в Галиции и тайных военных приготовлений Германии. Правильность моих действий доказывается внезапным объявлением войны Германией, совершенно неожиданным для меня, так как я самым категорическим образом заверил императора Вильгельма, что мои войска не выступят, пока продолжается посредничество.

В этот торжественный час я хочу уверить вас еще раз, что я сделал все возможное для предотвращения войны. Теперь, когда она мне навязана, я надеюсь, что ваша страна не откажется поддержать Францию и Россию. Пусть бог благословит и хранит вас".

Только после часу ночи я вернулся в посольство, окруженное возбужденной толпой, жаждущей узнать, может ли Россия рассчитывать на поддержку Англии.

Глава XV
1914

Опровержение некоторых утверждений относительно моей позиции по отношению к участию Великобритании в войне. – Манифест императора о войне. Объединение нации вокруг трона. – Патриотические сцены в Москве. Наступление в Восточной Пруссии. – Танненбергская битва. – Польская кампания. – Недостаток боевых припасов и оружия в России. – Мирная кампания графа Витте

В предыдущей главе я передал то, что, по собственным сведениям, я считаю откровенным и точным отчетом о позиции России за девять дней, предшествовавших войне. Ни один из ее поступков и ничто в ее бездействии не может служить доказательством того, что барон фон-Шён называет "волей к войне". В своем старании сохранить мир Сазонов не отвергал ни одного сделанного ему указания. Он последовательно соглашался на предложения о конференции четырех, о посредничестве Великобритании и Италии и о непосредственных переговорах между Австрией и Россией. Германия и Австрия, с другой стороны, или совершенно отвергали эти предложения, или мешали их осуществлению, отвечая в неясных выражениях. Сазонов не мог сделать только одного: он не мог позволить Австрии раздавить Сербию. Германия и Австрия прекрасно это знали, потому что во время балканского кризиса им дано было понять, что нападение Австрии на Сербию вызовет выступление России. Правда, Россия мобилизовалась, но только тогда, когда ее вынудило к этому известие о тайных военных приготовлениях Германии и угрожающая позиция Австрии. Германия прекрасно знала, что военная программа, принятая Россией после нового закона о германской армии в 1913 году, будет выполнена только в 1918 году, а также и то, что русская армия недостаточно обучена современным научным методам ведения войны. В этом был психологический момент для вмешательства, и Германия ухватилась за него. В тот день, когда она отправила свой окончательный ультиматум, в Петербурге одно высокопоставленное лицо из германского министерства иностранных дел рассказало представителю нейтральной тогда державы, что единственно, чего боялась Германия, – это, чтобы в последнюю минуту Россия не покорилась и приняла этот ультиматум. Я знаю это от представителя той же нейтральной державы в Петербурге.

Что касается позиции Англии, то я уже объяснил причины тех взглядов, которые я выражал в беседах с Сазоновым. Англия никогда не давала России обещания поддержать ее вооруженной силой, ни других обещаний, которые способствовали бы крайней решимости России. До самого последнего момента британское правительство сохраняло за собою полную свободу действий, хотя мы совершенно правильно предупреждали германское правительство, что наши дружественные заявления не помешают нам вступить в войну, если будут затронуты наши интересы.

Против собственной воли я должен говорить себе, чтобы опровергнуть выдвинутые против меня обвинения. В номере от 8 апреля 1922 года «Graphic» опубликовал два отрывка, в которых, указав подходящее заглавие для будущей книги "Кто-то совершил глупость", продолжает: "Маловерным людям придется плохо. Иллюстрацию этого дает новая книга г. Палеолога о России в 1914 году. В ней говорится, что сэр Джордж Бьюкенен сказал г. Сазонову: "Я боюсь, что наше общественное мнение не понимает того, что с такой очевидностью диктуют нам наши национальные интересы (оставаться нейтральными в Великой войне)". Слова в скобках принадлежат "Graphic".

Я бы не обратил внимания на этот глупый отрывок, если бы вскоре один из моих друзей не сказал мне, что многие удивляются, почему я не отвечаю на обвинения, выдвинутые против меня Палеологом. Я ответил, что Палеолог – мой старый друг, который был моим сослуживцем в Петербурге и в Софии, и я уверен, что он обо мне мог сказать только хорошее. Впрочем, я решил прочитать его книгу. В ней я прочел, что он приписывает мне слова, сказанные мной 24 июля: "Я боюсь, что наше общественное мнение далеко не понимает того, что нам с такой очевидностью диктуют наши национальные интересы". Предполагая даже, что я, действительно, употребил это выражение, я только хочу спросить, пошло ли бы английское общественное мнение в день представления австрийского ультиматума вслед за своим правительством, если бы оно тогда толкнуло страну в войну за то, что в тот момент рассматривалось как ссора между Австрией и Сербией. Но даже независимо от этого вопроса «Graphic» не только неправильно перевел вышеприведенный отрывок, но, прибавив слова "остаться нейтральными в Великой войне", придал им ради удовольствия своих читателей смысл, который они не могли иметь. Это совершенно ясно из содержания. Сазонов, согласно Палеологу, сказал: "Нейтралитет Англии равносилен ее самоубийству". – "Я того же мнения", ответил я, а конец моего ответа, правильно переведенный, гласит следующее: "Но я боюсь, что наше общественное мнение еще очень далеко от понимания того, что именно диктуют нам наши национальные интересы". Зачем, хотелось бы мне знать, «Graphic» прибег к такой неправильной передаче? Мой личный взгляд на участие Англии в войне был выражен в Моей тогдашней официальной переписке с министерством иностранных дел. Передавая мне в ночь с 1-го на 2-е августа ответ на телеграмму короля, царь просил меня присоединиться к призыву о поддержке Англии, и я без колебания сделал это. Я осмелился заявить британскому правительству, что, если мы останемся в стороне, мы лишимся всех друзей в Европе; что даже, помимо вопроса о нашей собственной безопасности, мы не можем позволить Германии раздавить Францию; что рано или поздно мы будем вынуждены вмешаться в войну, и что, чем дальше мы будем откладывать вмешательство, тем более дорогой ценой нам придется расплачиваться.

Телеграмма эта прибыла в министерство иностранных дел в искаженном виде, прерванная на средине фразы. Поэтому она не могла быть опубликована в Белой книге, в которой, за одним этим исключением, собрана вся переписка между мной и министерством в течение этих переходных дней.

На следующий день после объявления Германией войны в Зимнем дворце было совершено торжественное богослужение, на котором присутствовал единственный иностранец, французский посланник, представитель союзницы России.

В течение первых трех дней войны моя позиция была не из приятных. Беспокойные толпы собирались перед посольством, требуя известий из Лондона и в далеко не дружеском тоне справляясь, может ли Россия рассчитывать на нашу поддержку. Я, насколько мог, успокаивал их туманными заявлениями, но почувствовал огромное облегчение, когда в 5 часов утра 5 августа один из моих секретарей принес мне лаконическую телеграмму из министерства иностранных дел: "Война с Германией, действуйте", которая показала мне, что Англия оказалась верна самой себе и своим сочленам по Тройственному Согласию. Я протелефонировал об этой доброй вести во французское посольство, в министерство иностранных дел и в Царское – государю, а позже, в то же утро, присутствовал на торжественной мессе во французской католической церкви, как представитель союзницы Франции и России. В посольстве меня дожидалось много цветочных подношений, присланных русскими всех рангов и состояний, как дань благодарности своему новому союзнику.

В течение этих чудесных первых дней августа Россия казалась совершенно преображенной. Германский посланник предсказывал, что объявление войны вызовет революцию. Он даже не послушался приятеля, советовавшего ему накануне отъезда отослать свою художественную коллекцию в Эрмитаж, так как он предсказывал, что Эрмитаж будет разграблен в первую очередь. К несчастью, единственным насильственным действием толпы во всей России было полное разграбление германского посольства 4-го августа. Вместо того, чтобы вызвать революцию, война теснее связала государя и народ. Рабочие объявили о прекращении забастовок, а различные политические партии оставили в стороне свои разногласия. В чрезвычайной сессии Думы, специально созванной царем, лидеры различных партий наперерыв объявляли правительству о своей поддержке, в которой отказывали ему несколько недель тому назад. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, предлагали рабочим защищать свое отечество от неприятеля. Объединяясь таким образом вокруг трона, либеральные и прогрессивные партии были одушевлены надеждой, что война, вызвавшая такое тесное соприкосновение царя с народом, послужит началом новой эры конституционных реформ.

Я не собираюсь проследить действия русской армии во все последовательные фазы войны, потому что это уже превосходно сделано моим другом и бывшим военным атташе, генерал-майором Альфредом Ноксом в его книге "С русской армией" (1914–1917 годы)". Поэтому я ограничусь кратким описанием главных событий восточного фронта войны, особенно в связи с их влиянием на общее положение России.

Уступая настояниям своих министров, царь отказался от своего намерения принять главное командование армией и назначил верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Несмотря на то, что Германия объявила войну 1 августа, Австрия, вызвавшая войну, последовала ее примеру и отозвала своего посла только 6-го. Следуя плану кампании, начертанному генеральным штабом, Россия должна была сразу начать наступление на Австрию на юге и обороняться на севере до тех пор, пока все не будет готово для более серьезного наступления на Германию. Если бы Россия считалась только со своими интересами, это был бы для нее наилучший способ действия, но ей приходилось считаться и со своими союзниками. Наступление германской армии на западе вызвало необходимость отвлечь ее на восток. Поэтому первоначальный план кампании был соответствующим образом изменен, и 17 августа, на следующий день после окончания мобилизации, генерал Ранненкампф начал наступление на Восточную Пруссию.

В первые 10 дней его действия шли с таким большим успехом, что, казалось, вся область вскоре будет в его власти. Но он, однако, продвинулся дальше, чем позволяла осторожность при данных обстоятельствах. Германский генеральный штаб, испугавшись количества беженцев, наводнивших Берлин, перебросил войска с запада и назначил генерала фон-Гинденбурга главнокомандующим на востоке. В то же время, благодаря вынужденному отступлению союзных войск на западе, французскому посланнику даны были инструкции заставить русское правительство продолжать наступление в Восточной Пруссии. По мнению лучших русских генералов, такое наступление было преждевременно и осуждено на неудачу. Армия в отдельных своих частях не была еще вполне организована; трудности транспорта были неимоверны; войска еще не были сосредоточены, как следует, и местность с ее лесами, озерами и болотами не даром сравнивали с губкой, впитывающей в себя все, что ей дают. Но Россия не могла оставаться глухой к голосу союзника, столица которого была под угрозой врага, и армии Самсонова был отдан приказ наступать.

Последовала битва под Танненбергом. Из-за тактических ошибок фланговых корпусных командиров и отсутствия необходимых способов сообщения между ними и Самсоновым, два центральных корпуса остались без поддержки и должны были сложить оружие. Русские оставили всю свою артиллерию и огромное количество броневиков и других военных материалов, которые им с трудом удалось собрать. В течение нескольких недель немцы, развивая свою победу, совсем очистили всю область от неприятеля, потерпевшего урон в 250. 000 человек, помимо серьезного морального удара, нанесенного армии и престижу ее командиров. Хотя позднее, в том же году, русские вновь вошли в Восточную Пруссию и заняли пограничные области, они в феврале следующего года опять должны были ее оставить.

Это несчастие на севере уравновешивалось до некоторой степени блестящими победами на юге, где командующим был генерал Иванов при начальнике штаба генерале Алексееве. Армии генералов Рузского, Брусилова и Радко-Дмитриева гнали австрийские войска, – в сентябре был взят Львов, а в ноябре была осаждена большая крепость Перемышль. Австрийцы потеряли 1.000 орудий и 200.000 пленных. Такое быстрое продвижение вызвало в некоторых кругах преувеличенные надежды на будущее, и мой французский коллега был одно время так оптимистически настроен, что пошел со мной на пари в 5 ф. стерл. за то, что война будет окончена до Рождества. Но русские руководящие круги в своем стремлении облегчить напряжение на западе зашли слишком далеко для сложного механизма своей армии. России приходилось очень тяжело. Ей нужно было перебрасывать войска на огромные расстояния по скверным дорогам, а в Польше, которую немцы заняли в начале войны, ей приходилось сражаться, имея с обоих флангов враждебную территорию. В октябре немцы были почти у ворот Варшавы. Своевременное прибытие сибирского запаса армии произвело благоприятный поворот в положении. Русские вновь начали наступление, немцы были отогнаны и едва не потерпели решительного поражения у Лодзи. Они были спасены только подкреплениями, которые они сумели вовремя доставить, благодаря развитой сети стратегических железных дорог. Обстоятельства снова стали им благоприятствовать, русские вынуждены были отступить, и в середине декабря их наступление было совершенно остановлено. Поднялся занавес, и начался вводный акт великой русской трагедии.

25 сентября генерал Жофр запросил, достаточны ли русские запасы снаряжения, чтобы покрыть все увеличивающиеся расходы его, и получил успокоительное заверение, что на этот счет беспокоиться нечего. Потом внезапно, 18 декабря, французский посланник и я были извещены начальником штаба военного министерства, что, хотя у России вполне достаточный запас людей, чтобы пополнить колоссальную убыль на фронте, но что у ней нехватает ружей, и артиллерийские припасы истощились. Генерал Беляев прибавил, что сданы заказы за границу, и что приняты меры к тому, чтоб поднять производительность русских заводов, но что все же в ближайшие два-три месяца положение не только затруднительно, но и опасно. Это сообщение было ударом грома среди ясного неба. В этот начальный период войны между союзными верховными главнокомандующими не существовало общего плана кампании, и они действовали по системе сообщающихся сосудов. Если на западе не могли наступать, русские были вынуждены наступать, и наоборот, так что у немцев были специальные армейские корпуса, которые они перебрасывали туда и обратно, с одного фронта на другой, в зависимости от того, где их присутствие было необходимо.

Выразив протест против того, что недостаток вооружения держался втайне, я указал на необходимость более тесной связи между главными штабами союзников. Русские, очевидно, основывали свои расчеты на своем опыте Японской войны и не запасли военных припасов на долгий срок. Я вспоминаю, как во время балканского кризиса я спросил у видного члена Думы, настаивавшего на более твердой политике со стороны России, готова ли она к европейской войне. "Нет, – был ответ, – но она никогда не будет готова". Он был прав. Ее промышленность была еще в отсталом состоянии; у ней не было достаточного количества фабрик и заводов, а на тех, которые существовали, нехватало необходимых машин и нужного числа квалифицированных рабочих. Союзникам вскоре предстояла труднейшая задача перевооружения России. Лично я не разделял пессимизма, охватившего русскую столицу, переименованную в Петроград, но я чувствовал, что вряд ли русским удастся занять Берлин через Силезию, и что их будущая роль сведется к задержанию и уничтожению неприятельских сил в войне на истощение.

Вдобавок к чувству растерянности из-за военного положения, мирная кампания, руководимая графом Витте и его сподвижниками-германофилами, была далеко не успокаивающим моментом. Как я уже указывал в главе XIV, граф Витте всегда считал, что в интересах России – более тесное сближение с Германией, а теперь он открыто утверждал, что Россия ничего не выиграет от продолжения войны и должна заключить мир. В одной из наших бесед с Сазоновым в начале ноября мой французский коллега указал, что пора бы уже царю принять какие-либо меры против этой кампании, принимающей опасные размеры. Сазонов на это возразил, что французский посланник должен сам обратить на это внимание царя и обещал устроить ему для этого аудиенцию. В этой аудиенции, имевшей место неделю спустя, царь не упомянул имени графа Витте, а Палеолог не рискнул заговорить о нем первый.