Текст книги "Земля без людей"

Автор книги: Джордж Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Я стал плохо видеть из-за дыма». Но стоило лишь поднять голову и оглядеться кругом, он понял, что не только белая книжная страница, а все кругом, потеряв ясность линий, потускнело. Вздрогнув, он метнул взгляд на свисающую со стены лампу. А еще через мгновение вскочил с кресла и, с отчаянно бьющимся сердцем, стоял на ступенях дома и смотрел на замерший у подножия холмов город. Как и прежде, продолжали гореть огни уличных фонарей. По-прежнему цепочка желтых бусинок высвечивала силуэт великого моста, по-прежнему тревожно вспыхивали и гасли красные точки на его высоких башнях. Человек, напрягая зрение, вглядывался в эти огни. Ему казалось, что свет потускнел; или ему действительно казалось, или это медленно плывущий дым застилал огни и делал свет тусклым. Он вернулся в дом, снова уселся в кресло, поднес к глазам книгу и, пытаясь читать, старался забыть обо всем – забыть то, чего так боялся. Опять устали глаза, и он сильно сжал веки, потом еще раз сжал. Недоумевая, посмотрел на висящую перед ним лампу. И вдруг вспомнил… часы. Ну конечно же, стенные кухонные часы! «Вот и все, – мелькнула отчаянная мысль. – Это должно было случиться!» Его часы показывали десять пятьдесят две. Он пошел на кухню – на стенных часах было десять четырнадцать. Он быстро прикинул в уме разницу хода. Результат получился отвратительный. Если он прав, часы здорово отставали. Он знал, что маятники электрических часов приводятся в действие импульсами электрического тока, определенными строгой последовательностью шестьдесят импульсов в минуту. Теперь же частота их становится все меньше и меньше. Инженер-электрик, наверное, без труда мог бы подсчитать, насколько меньше. Иш сам предпринял попытку подобных вычислений, но, понимая никчемность занятия, испытывая чувство досады и беспомощности, оставил его. В любом случае, если электроэнергетическая система начала разваливаться, процесс развала будет ускоряться с неизбежной быстротой. Вернувшись в гостиную, он уже без сомнения мог сказать, что еще более тусклым стал окружающий его свет. Осмелев, поползли из углов, из-за спинки кресла длинные черные тени. «Гаснут огни! Свет мира!» – подумал он и ощутил себя ребенком, оставленным в темноте незнакомой комнаты. А Принцесса дремала, растянувшись на полу у его ног. Угасание света не имело для нее никакого значения, но нервное состояние человека передалось ей, и собака, вскочив, обнюхивая углы и тихонько поскуливая, суетливо забегала по комнате. И снова стоял человек на ступенях своего дома, и смотрел, как, с каждой новой минутой, тускнел, из яркого, переливающегося становясь желтым, свет уличных фонарей. И думал человек, что, наверное, сильный ветер помогает погасить свет – обрывая провода в одном месте, нарушая контакт в другом… И огонь бушующих, вышедших из-под контроля человека лесных пожаров, пожирая опоры линий электропередач и даже целые электростанции, тоже помогает погасить свет. Через какое-то время перестал тускнеть свет, но, однажды потеряв свою силу, остался таким же желтым и слабым. Иш вернулся в дом, придвинул к креслу еще одну лампу, и теперь при свете двух, а не одной, как прежде, смог, не напрягая зрения, продолжать читать свою книгу. Принцесса успокоилась, растянулась рядом и снова задремала. Было поздно, но ему совсем расхотелось идти спать. У него было такое чувство, будто сидит он у постели умирающего – самого близкого, самого дорогого друга. И еще он вспомнил великие слова: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Но оказывается, есть у истории и другой конец. Немного погодя, он снова пошел на кухню взглянуть на стенные часы. Они остановились, и стрелки симметрично относительно друг друга замерли на одиннадцати и пяти. А наручные упрямо показывали, что время неумолимо отсчитывает начало нового дня. Свет, наверное, проживет еще много часов, а может быть, медленно угасая, еще несколько дней. Но он не мог и не хотел идти в постель. Он снова пытался читать, но вскоре книга выпала из ослабевших пальцев, и он заснул, сидя в своем кресле.

Каждая мелочь была тщательно продумана в электроэнергетической системе и потому не требовала постоянного участия и заботы человека. И когда заболел человек, продолжали мощные генераторы посылать по проводам свои точно выверенные во времени пульсации электрического тока. И продолжал гореть свет, когда закончились короткие муки агонизирующего человечества. И так продолжалось неделями. И если выходила из строя мощная линия, снабжающая энергией целый город, отключала ее система из своей сети еще до того, как падали стальные провода на землю. И если целая электростанция прекращала работу, остальные, отдаленные друг от друга на сотни миль, подхватывали ослабевшее звено и, увеличивая собственную мощность, посылали по проводам столько электроэнергии, сколько было нужно. Но, как и на бетонной автостраде, даже в такой совершенной системе есть свой слабый участок, уязвимое звено. (Это неизбежная, роковая отличительная черта, присущая каждой системе.) Так бы и продолжала непрерывно течь вода, продолжали бы мерно крутиться, посаженные в наполненные маслом гнезда подшипников валы генераторов, и шли бы годы… но существовало слабое место, и скрывалось оно в регуляторах, управляющих генераторами. Никому не пришла в голову мысль сделать их полностью автоматизированными. Каждые десять дней приходилось человеку проверять их состояние, наверное, раз в месяц пополнять масло. Через два месяца без всякого ухода уровень масла снизился, а время шло – неделя за неделей – и тогда один за другим начали выходить из строя регуляторы. Изменился угол наклона, и побежала вода, не попадая на лопасти турбины. И тогда замедлял свое вращение генератор и переставал отдавать в систему часть своей энергии. А когда один за другим выключались они из общего круга, нагрузка на оставшиеся возрастала и возрастала, и развал всей системы был предрешен.

А когда он проснулся, то увидел, что еще более тусклым стал свет электрических ламп. Из режущего глаз накал нити стал оранжево-красным, и теперь он спокойно мог смотреть на нее, не прикрывая глаз ладонью. И хотя он не выключил ни одной лампы, унылый полумрак поселился в его доме. «Гаснет свет! Гаснет свет!» Как часто во все века произносились эти слова человеком: иногда это была ничего не значащая, мельком брошенная фраза, иногда ее шептали помертвевшие губы, иногда в буквальном, иногда в переносном смысле, подразумевая некий символ. Ведь как много значил свет в истории человечества! Свет мира! Свет жизни! Свет знаний! Дрожь пробежала по телу человека, но подавил он страх. Несмотря ни на что, великая система энергии и света поразительно долгое время продолжала жить, и вся ее автоматика, когда не стало человека, тоже продолжала свою работу. И он вспомнил тот день, когда, не зная ничего о случившемся, спустился с гор. Тогда смотрел он на электростанцию и чувствовал, как уверенность и покой возвращаются к нему, потому что ничего не могло случиться в Мире, где продолжала стремительно уходить в решетку плотины вода и, как прежде, слышен был приглушенный, непрекращающийся гул вращающихся генераторов. И снова гордость за родные места поселилась в его душе. Наверное, нигде так долго не продолжала жить система. Возможно, он видит последние электрические огни, горящие на этой земле, и когда погаснут они, долгое, бесконечно долгое время пройдет, пока вспыхнут они и снова озарят эту землю. Сон оставил его, и сидел Иш, выпрямившись в кресле, и чувствовал, что не имеет он права сейчас спать, и желал лишь одного, чтобы быстрее наступил конец и чтобы был наполнен гордостью и достоинством, не растянулся в долгую агонизирующую муку ожидания. Снова, еще раз мигнув, стал слабее свет, и тогда Иш подумал: «Все… это конец». Но еще жил свет, лишь темно-вишневой стала нить в хрупкой оболочке стекла. И снова начал меркнуть свет. Словно катящиеся с горы сани – сначала медленно набирая скорость, а потом все быстрее, все стремительнее, несясь вниз. На короткое мгновение (а может, ему показалось) вспыхнул свет ослепительно ярко и все, исчез навсегда. Принцесса беспокойно заметалась во сне и неожиданно подала голос – протяжный, наполненный сном собачий голос. Что это – не похоронный ли звон? Он вышел на улицу. «Может быть, – думал он, – это повреждение местной линии». Но он точно знал, что это не так. Он напряженно вглядывался в темноту. И не видел больше света – ни на улицах, ни на далеком мосту. И это был конец. «Да не будет света… и не стал свет». «Не надо трагедий», – решил он и ушел в дом, и там долго спотыкался в темноте, пока не нашел ящик в шкафу, в котором мама хранила свечи. Поставив свечу в подсвечник, он неподвижно сидел при ее хрупком, колеблющемся, но не затухающем свете. Но чувствовал, как продолжает нервным ознобом сотрясать его тело.

6

Исчезновение света стало для Иша жесточайшим психологическим потрясением. Даже при свете яркого солнечного дня казалось, что длинные черные тени протягивают к нему из углов свои извивающиеся щупальца. Темные Времена сжали его в своих объятиях. Независимо от сознания, подчиняясь слепому инстинкту своеобразной защиты собственной психики, он где только мог собирал и сносил в дом спичечные коробки, свечи, фонари и лампы. Прошло некоторое время, и он понял, что не сам факт отсутствия электрического света пугал и делал его жизнь невыносимой. Не электрический свет, а электрическая энергия, в частности приводившая в действие моторы холодильников, – вот что воистину имело для него значение. Погиб его ледяной ящик, и вся его еда испортилась. В морозильных камерах масло, мясо, головки латука – все это превратилось в один бесформенный, дурно пахнущий ком. И совпало сие событие со сменой времени года. Он не следил и давно потерял счет бегущим неделям и месяцам, но опытным глазом географа по малейшим признакам меняющейся природы мог определить начало смены времен года. Он догадывался, что сейчас октябрь, и первый дождь подтвердил его догадку; а по тому, как зарядил этот дождь, понял, будет длиться первый период осеннего ненастья дольше, чем можно было от него ожидать. Он не выходил из дома, стараясь в его стенах найти себе занятие и немного отвлечься от грустных мыслей. Он играл на аккордеоне, перелистывал книги – те, которые давно хотел прочесть и, наверное, найдет время сделать это сейчас. Время от времени он выглядывал в окно и смотрел на серую пелену дождя и нависшие над крышами домов неподвижные тучи. Лишь на следующий день он вышел из дома, посмотреть и увидеть следы ненастья. На первый взгляд ничего не изменилось в окружающем его мирке. Но стоило приглядеться внимательнее, и он начал замечать. На Сан-Лупо-драйв опавшими листьями забило решетку канализационного люка. Когда забилась решетка, забурлила вода в водостоках и, не находя выхода, затопила противоположную, более низкую сторону улицы и хлынула через поребрик тротуара. Водяные потоки пробили себе путь в спутанных зарослях травы, что были некогда образцовой лужайкой Хартов, и потекли в дом. Теперь, наверное, ковры и полы дома стали скользкими и липкими от воды и мокрой глины. За домом, не видя перед собой преград, прокатилась вода по розарию и, оставив за собой размытую ложбину, исчезла в водостоке соседней улицы. Ничтожное явление, по которому можно судить, что происходит по всей стране. Люди настроили дорог, водостоков, плотин и тысячи других преград на пути естественного течения воды. Все это могло существовать и исполнять свои функции лишь потому, что рядом пребывал человек, который постоянно исправлял и ремонтировал тысячи маленьких неисправностей, прочищал дренажные трубы и водостоки, то есть устранял все те беды, которые несла за собой вместе со сменой погоды природа его земли. Иш в две минуты мог очистить колодец, просто убрав листву, забившую решетку. Но он не видел смысла в приложении даже столь незначительных усилий. На земле останутся тысячи, миллионы точно таких же забитых решеток. Дороги, водостоки, плотины – все это было построено человеком для его удобства, и когда не стало человека, кому нужны труды рук его? И будет теперь течь вода своим естественным путем, вымывая землю из-под корней кустов роз. Покрытые грязью, будут лежать мокрыми и гнить ковры Хартов. И пусть лежат! Думать об этом, как о дурном, так же нелепо, как и страдать по тому, что когда-то было, но теперь не существует. По дороге домой Иш неожиданно наткнулся на большого черного козла, увлеченно жующего живую изгородь, еще недавно так тщательно подстригаемую мистером Осмером. С веселым удивлением и любопытством, недоумевая, откуда взяться козлу на столь респектабельной улице, как Сан-Лупо, смотрел Иш на это прожорливое чудо. А чудо отвлеклось от поедания изгороди и в свою очередь уставилось на человека. «Козел, наверное, тоже должен смотреть на человека с недоумением и любопытством, – решил Иш. – Человек ведь нынче такая дорогая редкость». Двух секунд хватило козлу, как равному, смотреть в глаза двуногому, и он вернулся к продолжению более полезного занятия – поедания молодых побегов живой изгороди мистера Осмера. Без сомнения, очень сочными и вкусными были те побеги. Неожиданно Принцесса возвратилась из очередного похода и с бешеным лаем кинулась на пришельца. Козел нехотя повернулся, низко опустил рога и с неожиданным проворством кинулся на собаку. Принцесса, не отличающаяся стойким бойцовым характером, очень быстро, своим характерным заячьим движением перевернулась в воздухе и стремительно понеслась под защиту человеческих ног. А козел продолжил прерванную трапезу. Через несколько минут Иш стал свидетелем, как спокойно и важно шел козел по тротуару, словно это его тротуар и вся Сан-Лупо тоже его, мол, он здесь полноправный хозяин. «А почему бы и нет? – подумал Иш. – Наверное, козел имеет на это какие-то основания. Воистину начало „Нового курса“…» Шли дожди; Иш сидел в основном дома, и в мыслях, как тогда в Соборе, стал обращаться к религии. На полке с книгами отца он нашел толстую Библию с комментариями, открывал наугад страницы и пробовал читать. Проповеди Евангелия не нашли отклика в его душе, потому что посвящены были человеку и его месту в некоторой социальной группе. Оставь кесарю…

– странно воспринимающийся текст, когда не осталось на земле ни кесаря, ни даже сборщика податей. «Всякому просящему у тебя, давай… И как хотите, чтобы с вами поступали люди… Возлюби ближнего, как себя самого» – все эти изречения предполагали существование действующего сообщества многих людей. Возможно, если бы остались в этом мире фарисеи и книжники, то могли бы они слепо продолжать следовать религиозным догмам, но в нынешнем мире вся гуманистическая направленность учения Иисуса, утратив истинный смысл, не представляла никакой ценности. Вернувшись к Ветхому Завету, он начал с Екклесиаста. Старина Проповедник Кохелет, как называли его в комментариях, кто бы он ни был в действительности, обладал забавной способностью рассматривать философские проблемы взаимоотношений человека и мироздания с натуралистической точки зрения. Порой казалось, он говорил о том, что уже пережил или переживает Иш собственной персоной. «И если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет». И Иш вспоминал о том дереве в Оклахоме, упавшем на Шестьдесят шестом шоссе и перегородившем путь. «Двоим лучше, нежели одному… Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его». И Иш думал о том великом страхе, что испытал в одиночестве, и ясно представлял, что никто не протянет ему руки помощи, когда упадет он. Он читал, пропуская через себя каждую строку, восхищаясь столь ясным, естественным пониманием бытия. Там были даже такие строчки: «Если змей ужалит без заговаривания…» Он дочитал до конца последнюю главу, и взгляд его скользнул по строчкам внизу страницы. «Песни Песней Соломона». И прочел он: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина». И тогда отдернул Иш пальцы от книги, словно обжегся. Все эти длинные месяцы редко навещало его это чувство. И теперь снова, с еще большей силой понял он, что и для него не бесследно прошла катастрофа. И вспомнил старую сказку о зачарованном принце, который мог лишь сидеть и смотреть, как проходит жизнь, и не мог соединить себя с этой жизнью. Встреченные им мужчины вели себя по-другому. Даже те, кто пил и напивался до смерти, и то в каком-то смысле принимали участие в этой жизни. Он же, в желании своем наблюдать, отрицал жизнь. Так что же делает жизнь жизнью? Много людей задавали этот вопрос – даже Кохелет Проповедник искал ответа. И у каждого был свой ответ, кроме тех, кто признавал невозможность найти его. Вот сидит он, Ишервуд Уильямс, – странное создание, в котором переплелись в единое целое реальность и фантазии, действие и противодействие, а рядом раскинувшийся вширь пустынный город, и унылый дождь скрывает за серой пеленой длинную и такую же пустынную улицу, и начинают сгущаться сумерки, и тихо вокруг. И между существующими реальностями – им и всем, что окружает его, – есть странная связь, и если меняется одно, то и другое спешит тоже измениться. Словно длинное уравнение со многими переменными по обе стороны знака равенства, и только два великих неизвестных. Он был на одной стороне, и можно его назвать икс, а на другой стороне был игрек – все, что называется миром. И обе стороны уравнения всегда пытались достигнуть состояния равновесия и редко добивались желаемого. Наверное, истинное состояние равновесия приходит только со смертью. (Возможно, об этом думал своим острым, лишенным иллюзий умом Проповедник Кохелет, когда писал: «Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают».) Но это в смерти, а когда продолжается жизнь, две части одного уравнения пытаются сохранить равновесие. Если часть, в которой заключена неизвестная икс, меняется, и он – Иш – чувствует порыв желаний или страдает от нервного потрясения, или что-нибудь совсем мелкое, вроде обычной скуки, он совершает поступок, и поступок этот, почти невидимо изменяет другую часть уравнения, и снова наступает временное равновесие. Но если меняется внешний мир, если происходит катастрофа, стирающая с лица земли человеческий род, или просто прекращается дождь, тогда неизвестная икс, то есть Иш, тоже должна измениться, но для этого потребуется приложение больших усилий, и снова наступит временное равновесие. И кто скажет, какой из двух сторон на долгом временном пути пришлось произвести больше действий? И еще до того как пришло понимание, что он делает и зачем, Иш вскочил с кресла и только потом понял, что сделал это потому, что снова шевельнулось желание в его груди. Уравнение вышло из равновесия, и он вскочил, чтобы движением этим нетерпеливым привести его в исходное состояние, и одновременно он повлиял на окружающий мир, потому что вместе с ним вскочила Принцесса и бесцельно начала бродить по комнате. И еще показалось ему, что чаще и сильнее застучали капли дождя о переплеты оконного стекла. И он выглянул в окно, посмотреть, что происходит в окружающем его мире. И окружающий мир давлением своим заставил его что-то предпринять… И он отошел от окна и отправился готовить ужин.

По существу полное уничтожение человечества, в своем роде беспрецедентная мировая катастрофа, тем не менее не оказало даже малейшего влияния на земную орбиту и ее расположение относительно Солнца, ни на размеры и расположение океанов и континентов, ни на какие-либо другие факторы, обуславливающие погоду. Поэтому начало поры осеннего ненастья, которое приносят к побережью Калифорнии северные ветра с Алеутских островов, не относилось к разряду необычных явлений. Влага усмирила буйство лесных пожаров, а капли дождя очистили атмосферу от дыма и копоти. А потом стремительный ветер принес с северо-запада холодный, кристальной чистоты воздух. И тогда резко упала температура.

Скидывая пелену сна, он беспокойно заворочался в постели. Холодно. «Изменилась вторая половина, – подумал он и натянул на себя еще одно одеяло. Стало теплее. – О возлюбленная моя! Два сосца твои, как двойни…» – И он снова забылся глубоким, покойным сном. К утру в доме стало совсем холодно. Завтрак Иш готовил в свитере. Он было подумал затопить камин, но холодная погода пробудила в нем желание активных действий, и он решил, что сегодня большую часть дня проведет вне стен этого дома. После завтрака, с недопитой кружкой кофе он вышел на крыльцо. Как всегда после ненастья, воздух был чист, прозрачен, и даже уставший ветер лишь слегка прикасался к ветвям деревьев. Красные башни моста Золотые Ворота, отдаленные милями расстояния, теперь на фоне безоблачного голубого неба стали ближе – вытяни руку и достанешь. Он повернулся к северу взглянуть на вершину Тамальпаиса и вздрогнул от неожиданности. Между ним и горой, на этой стороне залива, в застывший покоем воздух поднимался тонкий столб дыма – тонкий, кудрявый столбик дыма, точно такой, что, проходя сквозь каминную трубу, должен подниматься от горящих в нем сухих маленьких поленьев. Наверное, думал Иш, этот дым поднимался сотни раз, но в туманном, наполненном дымом пожаров воздухе он не мог разглядеть этот дымок. Теперь он был как сигнал. Конечно, это мог быть знак огня, возникшего без всякого участия человека. Сколько раз уже стремился Иш вот к таким маленьким столбикам дыма и находил лишь тихое безмолвие. Но этот совсем другой, иначе дожди бы давно погасили рождающие его языки пламени. Но что бы это ни было, дымок всего лишь в двух милях, и первым желанием Иша было вскочить в кабину пикапа, завести мотор и ехать навстречу этому легкому, призывному знаку. В худшем случае он бесполезно потратит пару лишних минут, а что в его положении значат эти минуты, и сколько он уже их потратил? Но что-то неведомое удерживало его на месте. Все его усилия установить контакт с другим человеческим существом не были достойно вознаграждены. И еще ожило старое чувство застенчивости, то самое старое чувство, которое заставляло его покрываться потом от одной только мысли, что надо идти на танцы. И он начал медлить и колебаться, словно вернулись те старые времена, когда, вместо того чтобы идти на эти самые танцы, он убеждал себя, что у него много работы, и прятался, хоронил себя в книжных страницах. Неужели Крузо действительно хотел спасения от одиночества своего необитаемого острова, где он был господином и богом всего живущего? Вот вопрос, который часто задавали себе люди. Но если Крузо и был человеком, ищущим спасения, желающим вновь возобновить контакты с потерянным миром, это вовсе не значило, что он, Иш, сделал бы то же самое. Возможно, он бы боготворил свой остров и благодарил судьбу. Или он просто боится человеческого вмешательства? В подобии панического страха, словно искушаемый праведник, он крикнул Принцессу, быстро забрался в машину и поехал в прямо противоположном направлении. Большую часть дня он провел в беспокойных метаниях по склонам холмов. Было время, когда его интересовало, что дожди могут сделать с дорогами. Сейчас уже не существовало той четкой разграничительной черты, отделявшей дорогу от всего того, что не было дорогой. Сорванная дождем и сильным ветром, опавшая листва укрывала ее. И еще сухие ветви и маленькие сучья деревьев. То там то здесь пронесшиеся потоки воды оставили на ней размытый слой песка и мелкого камня. Один раз он услышал, или это ему показалось, что услышал, далекий, приглушенный расстоянием, лай собачьей своры. Но он не увидел собак и, когда светлый день начал сменяться сумерками, вернулся домой. И когда снова взглянул он на север, в сторону горы, то не увидел больше поднимающегося к небу столба дыма. И почувствовал облегчение, а вместе с облегчением более сильное чувство разочарования, потому что все время думал об этом знаке и желал его. И это есть жизнь. Когда благоприятная возможность оказывается рядом, никто не спешит протянуть руку и воспользоваться ею. Но стоит исчезнуть ей, как начинаешь вспоминать и думать, как о безвозвратно утраченном сокровище. Изменилась вторая часть уравнения, и он восстановил равновесие поспешным бегством. Конечно, он может увидеть дым утром следующего дня и, с равными шансами, может уже никогда не увидеть его. Возможно, это неизвестное человеческое существо просто проходило мимо, и теперь уже не пересекутся их пути. Но не закончился день, и, когда сгустились сумерки, вновь испытал он тревожное волнение возвращающейся возможности, потому что сейчас, в темноте вечера увидел он безошибочно слабый далекий свет. Теперь не колебался он. Теперь, не медля ни минуты, подозвал Принцессу и поехал вперед к мерцающему свету. Долгим оказался этот путь. Случайно увидел он свет лишь потому, что окна этого дома смотрели прямо на его крыльцо, и, наверное, никогда бы не увидел, если бы холодные осенние ветра не сорвали листву с обступивших его деревьев. Вот почему стоило только отъехать от дома, как более не видел он огня. Наверное, с полчаса ездил он по улицам, пока снова не увидел свет и не выехал на нужную улицу, и не определил на ней нужный дом. Шторы были опущены, но, пробиваясь сквозь них, слегка разгоняя мрак улицы, светил огонь. Яркий свет керосиновой лампы. Он остановил машину на противоположной стороне улицы и немного подождал. Ясно, что тот, кто был в доме, не слышал звука его мотора. На какое-то мгновение он снова заколебался и был готов завести мотор и скрыться незамеченным. Но что-то глубоко спрятанное внутри него противилось, и, пожалуй, против воли своей надавил он на ручку двери, слегка приоткрывая ее, словно готовясь выйти. И тут как молния метнулась по его коленям Принцесса и с громким лаем бросилась в направлении дома. Что-то учуяла собака. С вырвавшимся проклятием последовал Иш за ней. Подлая собака опять заведет его куда-нибудь. И тут он снова замешкался, потому что безоружным шел навстречу неизвестности. Но и идти к чужому дому, сжимая в руках винтовку, вряд ли могло быть хорошим началом. Не зная, как поступить, он вернулся к машине и ухватился за ручку своего старого молотка. Крепко сжимая его холодную рукоятку, пошел догонять собаку и увидел, как колыхнулась за шторой темная расплывчатая тень. Он шел по дорожке к дому, когда слегка, всего на несколько сантиметров, приоткрылась дверь и неожиданно ослепительно яркий свет фонаря ударил ему в лицо. Он ослеп, он ничего не видел. Он стоял и ждал, что скажет ему сейчас прячущийся в темноте тот, другой человек. И Принцесса, неожиданно замолчав, прижалась к его ногам. И с нарастающим беспокойством понимал Иш, и неуютно становилось от этой мысли, что тот, другой человек, одной рукой придерживая ослепительно яркий фонарь, в другой руке сжимает готовое выстрелить без предупреждения оружие. А он ничего не видит, он ослеплен. «Глупая затея» – так думал Иш; появление под покровом ночи в любые времена выглядело подозрительно и заставляло людей нервничать. По крайней мере, он был рад, что сегодня утром побрился, и одежда его казалась относительно опрятной. Пауза затягивалась. Иш молча стоял и ждал отрывистого, неминуемого и слегка нелепого вопроса: «Кто ты?» И наверное, не менее отрывистого и резкого приказа: «Руки вверх!» Наверное, лишь поэтому задохнулся он от изумления, когда женский голос произнес: «Какая замечательная собака!» И снова наступила тишина, но в ушах его еще звучали отголоски этой удивительной фразы, произнесенной низким, мягким голосом с каким-то едва различимым акцентом. И волна давно забытых теплых чувств захлестнула Иша. Луч света упал с его глаз и теперь освещал дорожку к дому, и первой, виляя от счастья хвостом, побежала по этой искрящейся светом дорожке его Принцесса. Дверь дома растворилась, и на фоне приглушенного света увидел Иш склонившуюся на колени, ласково треплющую собаку женщину. И тогда он тоже пошел вперед, чувствуя, как нелепой, ненужной, но так удобно устроившейся вещью в его руке свисает вниз рукоятка молотка. И вдруг Принцесса в неожиданном порыве собачьих чувств вырвалась из рук женщины и метнулась внутрь дома. Вскочила и женщина и, то ли вскрикнув, то ли рассмеявшись, бросилась за ней следом. «Боже, там, наверное, кошка», – подумал Иш и переступил порог… Но когда добрался до гостиной, то увидел, что Принцесса в своей обычной манере носится вокруг стола, обнюхивая стулья; а женщина, выпрямившись во весь рост, прикрывает собой керосиновую лампу, защищая ее от разбушевавшейся собаки. Среднего роста, брюнетка, не молоденькая девушка, а зрелая оформившаяся женщина. Она смотрела на выходки беспутной собаки и смеялась; и было в звуках этого смеха нечто, что заставляло думать о Парадизе. Она слегка повернулась, и увидел Иш, как ослепительно на смуглом лице сверкнула нитка белоснежных зубов. И тогда рухнули сковывающие душу его преграды, и он тоже расхохотался радостно и беззаботно. И когда отсмеялись они, заговорила женщина, и не вопрос, а уверенность услышал в словах ее Иш.

– Это хорошо, увидеть кого-нибудь. На этот раз Иш ответил, но не нашел других слов, а лишь стал извиняться зачем-то за нелепый молоток, который все еще держал в руке.

– Извините за эту штуку, – сказал он и поставил молоток на пол, и ручка молотка покачалась немного и застыла, глядя строго вверх.

– Не беспокойтесь, – улыбнулась она. – Я понимаю. Я тоже испытала это – когда надо держать что-то рядом, тогда чувствуешь себя уверенней. Как кроличью лапку в кармане, помните? Мы все остались такими, как привыкли быть, все мы. Сейчас, после принесшего освобождение смеха, нервный озноб охватил его. Все тело ослабло и не слушалось. Почти физически ощущал он, как продолжают рушиться барьеры, очень нужные ему барьеры, которые месяцами воздвигал он, защищая себя от одиночества и отчаяния. Он одинок, он беззащитен, и, испытывая непреодолимое желание дотронуться до другого человеческого существа, Иш протянул руку в древнем жесте рукопожатия. Она взяла его протянутую ладонь в свою мягкую ладонь и, наверное, ощутив его дрожь, – без сомнения, она поняла, как дрожит он, – довела до стула и почти заставила сесть. А когда сел он, слегка, лишь кончиками пальцев дотронулась до плеча. И снова прозвучал в тишине ее мягкий голос – короткая фраза, не вопрос, а лишь утверждение того, что необходимо сделать.

– Я сейчас принесу вам еды. Он не возражал, хотя совсем не хотелось есть. Не возражал, потому что знал: за ее спокойным утверждением лежит несколько большее, чем простое понимание потребностей человеческого организма в пище. Они нуждались в этой совместной трапезе, как в символе, первой общей нити, связывающей человеческие существа. Общий стол, за которым делят хлеб и соль. Сейчас они сидели друг против друга. Они поели немного, скорее отдавая дань символу, чем утоляя голод. На столе стоял свежий хлеб.