Текст книги "Дома"

Автор книги: Джордж Сондерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Дома
Джордж Сондерс

Как в былые времена, я появился из оврага за домом и постучал особым стуком в кухонное окно.

– Входи давай, – сказала Ма.

Внутри на лестнице высились кипы журналов, на плите – кипы газет, а из сломанной духовки торчали увязанные в пук вешалки. Ничего нового. Разве что след от воды, похожий на голову кошки, на стене над холодильником и наполовину свернутый старый рыжий ковер.

– Пуёвая из меня уборщица, – сказала Ма.

Я посмотрел на нее с усмешкой.

– Пуёвая? – сказал я.

– Один пуй, – сказала она. – На работе насели.

Ма была известная матерщинница. Но теперь работала в церкви. Ну и вот.

Мы постояли, глядя друг на друга.

Потом по лестнице, грохоча, спустился какой-то мужик: еще старше, чем Ма, в одних семейных трусах, походных ботинках и утепленной кепке, из под-которой торчали длинные волосы, забранные сзади в хвост.

– Кто это? – спросил он.

– Сын, – смущенно ответила Ма. – Микки, это Харис.

– Назови худшее из того, что ты там совершил? – сказал Харис.

– А Альберто где? – сказал я.

– Альберто слинял, – сказала Ма.

– Альберто дал деру, – сказал Харис.

– Я на этого пуя зла не держу, – сказала Ма.

– А я на этого хуя зло держу, – сказал Харис. – Он мне, помимо всего прочего, еще и десятку должен.

– Харис не может без мата, – сказала Ма.

– Она тоже не может, но на работе насели, – пояснил Харис.

– Харис не работает, – сказала Ма.

– А если б и работал, то не там, где рот затыкают, – сказал Харис. – Где я мог бы говорить, что хочу. Где меня принимали бы, какой есть. Вот в таком месте я бы, пожалуй, работал.

– Не больно-то много таких мест, – сказала Ма.

– Где я мог бы говорить, что хочу? – сказал Харис. – Или где меня принимали бы, какой есть?

– Куда ты бы пошел работать, – сказала Ма.

– Он надолго? – сказал Харис.

– Как захочет, – сказала Ма.

– Мой дом для тебя открыт, – сказал Харис.

– Это не твой дом, – сказала Ма.

– Покормила бы лучше парня, – сказал Харис.

– Без тебя разберусь, – сказала Ма и прогнала нас с кухни.

– Крутейшая чува, – сказал Харис. – Я давно к ней присматривался. А тут Альберто свинтил. Вот ты мне скажи. Живешь с крутейшей чувой, чува заболевает, ты свинчиваешь?

– Ма заболела? – спросил я.

– Она тебе не сказала? – сказал Харис.

Харис поморщился, сжал руку в кулак и приложил к своему затылку.

– Опухоль, – сказал он. – Но я тебе этого не говорил.

Ма напевала на кухне.

– Надеюсь, ты хоть ветчину жаришь, – крикнул Харис. – Парень с войны вернулся – нужно бы ветчинкой побаловать.

– Тебе-то какое дело? – крикнула Ма в ответ. – Первый раз его видишь.

– Но уже люблю как родного, – сказал Харис.

– Думай, что говоришь, – сказала Ма. – Ты ж родного на дух не переносишь.

– Точно, – сказал Харис. – Два сына, и обоих на дух не переношу.

– И с дочерью будет то же, если когда-нибудь встретитесь, – сказала Ма.

Харис широко улыбнулся, словно обрадовавшись, что Ма знает его как облупленного: рано или поздно он действительно начинал ненавидеть всех своих отпрысков.

Вошла Ма с ветчиной и яичницей на блюдце.

– Может волос попасться, – сказала она. – Чего-то лезть стали. Линяю напуй.

– Приятного аппетита, – сказал Харис.

– Молчи, старый пуй, – сказала Ма. – Не ты готовил. Пойди лучше посуду помой. Вот будет польза.

– Мне нельзя мыть посуду, и ты это знаешь, – сказал Харис. – По причине сыпи.

– У него сыпь от воды, – сказала Ма. – А спроси, почему ему вытирать нельзя?

– По причине спины, – сказал Харис.

– Как отговорки находить, он мастер – сказала Ма. – А как делом заняться – пуй.

– Вот он уйдет, и займемся делом, – сказал Харис.

– Ну, Харис, это уж слишком, фу-фу-фу, – сказала Ма.

Харис поднял руки и потряс ими над головой, как рестлер, одержавший победу.

– Мы тебя положим в твоей бывшей комнате, – сказала Ма.

На моей кровати валялись охотничий лук и костюм, оставшийся от Хеллоуина: лиловый плащ с капюшоном и пришитой к нему маской привидения.

– Раскидал свое барахло, старый пуй, – сказала Ма.

– Ма, – сказал я. – Харис мне все сказал.

Я сжал руку в кулак и приложил к своему затылку.

Она посмотрела на меня без выражения.

– Или, может, я его не так понял, – сказал я. – Опухоль? Он сказал, что у тебя…

– Вот брехло, – сказала она. – Всем какую-нибудь пуйню про меня порет. Почтальону сказал, что хожу на протезе. Айлин, которая в гастрономе работает, – что у меня глаз вставной. Продавцу в хозяйственном – что, типа, в обморок могу грохнуться и пеной брызгать, если меня разозлить. Тот теперь как видит меня, тут же выпроваживает.

Чтобы показать, в каком она порядке, Ма подпрыгнула, хлопнув ладонями над головой, и приземлилась, расставив ноги.

Харис с грохотом поднимался по лестнице.

– Я ему не скажу, что ты мне сказал про опухоль, – шепнула Ма. – А ты не говори, что я назвала его брехлом.

Это было уже совсем как в былые времена.

– Ма, – сказал я, – а Рене с Райном где живут?

– У-у, – сказала Ма.

– У них теперь уютное гнездышко, – сказал Харис. – Денег хоть лопатой греби.

– Не уверена, что оно того стоит, – сказала Ма.

– Ма думает, что там без рукоприкладства не обходится, – сказал Харис.

– Не обходится, – сказала Ма. – Я таких, как Райн, насквозь вижу.

– Райн занимается рукоприкладством? – сказал я. – Он бьет Рене?

– Я тебе этого не говорила, – сказала Ма.

– Хорошо еще не ребеночка, – сказал Харис. – Он у них такой симпатяга. Торгашей назвали.

– Пуёвое, кстати, имя, – вставила Ма. – Рене мое мнение знает. Я ей прямо сказала.

– Им обычно мальчиков называют или девочек? – спросил Харис.

– Совсем опуел? – сказала Ма. – Ты же видел, что у них родилось. На руках держал.

– Оно было на эльфа похоже, – сказал Харис.

– Эльфа-девочку или эльфа-мальчика? – сказала Ма. – Смотри. Ведь и впрямь не знает.

– Конечно, – сказал Харис. – Одели во все зеленое – поди угадай.

– Подумай, – сказала Ма. – Что мы ему купили?

– Срамота, конечно, не знать, – сказал Харис. – Как-никак, мое продолжение.

– Это не твое продолжение, – сказала Ма. – Мы купили лодку.

– Лодку можно и для мальчика купить, и для девочки, – сказал Харис. – Это все предрассудки. Есть девочки, которые любят лодки. И мальчики, которые любят куклы. Или лифчики.

– Однако мы не купили ни куклу, ни лифчик, – сказала Ма. – Мы купили лодку.

Я спустился на первый этаж, взял телефонный справочник. Рене и Райн жили на улице Линкольна. Улица Линкольна, дом 27.

Двадцать седьмой дом по улице Линкольна находился в самом центре. Нехилый район.

И домик нехилый. С нехилыми башенками. И калитка с заднего хода была из красного дерева. И растворилась бесшумно – видать, на гидравлической петле.

Сад тоже оказался нехилым.

Я присел на корточки в кустах у веранды, обтянутой сеткой от комаров. Внутри шла беседа: Рене, Райн и родители Райна, судя по голосам. У родителей Райна голоса были громкие, уверенные, словно прорезавшиеся из прежних, не таких громких, уверенных голосов, когда они в одночасье разбогатели.

– К Лону Брюстеру можно относиться по-разному, – сказал отец Райна, – но когда у меня посреди пустыни лопнула шина, Лон примчался за мной по первому зову.

– Несмотря на немыслимую, ужасающую жару, – сказала мать Райна.

– И даже не попрекнул, – сказал отец Райна. – Абсолютно очаровательный человек.

– Почти такой же очаровательный – ну, помнишь, ты говорил? – как Флеминги, – сказала она.

– Флеминги невозможно очаровательные, – сказал он.

– А сколько они творят добра, – сказала она. – Полный самолет ребятишек сюда привезли.

– Русских ребятишек, – сказал он. – С заячьей губой.

– Не успели они приземлиться, как их тут же расхватали по операционным в разных концах страны, – сказала она. – А кто оплатил?

– Флеминги, – сказал он.

– А на колледж разве не они деньги выделили? – сказала она. – Тем же русским?

– Эти дети были калеками в полуразвалившейся стране, а стали полноценными гражданами величайшей страны мира, – сказал он. – И кто все это устроил? Корпорация? Правительство?

– Обычная супружеская чета, – сказала она.

– Вот пример истинной дальновидности, – сказал он.

Наступила долгая восторженная пауза.

– А ведь не подумаешь, глядя, как он с ней груб, – сказала она.

– Положим, она тоже бывает с ним ужасно груба, – сказал он.

– Иногда она просто отвечает грубостью на его грубость, – сказала она.

– Ну это из серии: курица или яйцо, – сказал он.

– В смысле, чья грубость раньше, – сказала она.

– И все же Флемингов нельзя не любить, – сказал он.

– Давай станем такими же замечательными, – сказала она. – Когда мы в последний раз спасли русского малыша?

– Ну мы-то с тобой в порядке, – сказал он. – Возить сюда полные самолеты русских детей, конечно, пока не можем, но в остальном грех жаловаться.

– Мы и одного-то малыша из России не можем сюда привезти, – сказала она. – Даже малыш из Канады с заячьей губой – и тот нам не по карману.

– Нет, в Канаду за малышом мы могли бы съездить, – сказал он. – А дальше что? На операцию ему денег у нас нет и на колледж тоже. Так он и будет сидеть со своей губой, только в Америке, а не в Канаде.

– Мы вам уже успели сказать, мои милые? – спросила она. – Мы расширяемся. Открываем еще пять магазинов по всему штату. И все с фонтанчиками.

– Классно, мам, – сказал Райн.

– Это так классно, – сказала Рене.

– И если эти пять магазинов будут успешными, мы откроем еще три или четыре магазина, и тогда сможем вернуться к разговору о русских и заячьей губе, – сказал отец Райна.

– Вы не устаете меня удивлять, – сказал Райн.

Рене вышла в сад с малышом.

– Я выхожу в сад с малышом, – сказала она.

Малыш даром ей не прошел. Рене раздалась, растеряла часть своей бодрости. Стала бледной, точно лицо и волосы окунули в таз с пергидролью.

Малыш и впрямь был похож на эльфа.

Малыш-эльф поглядел на птицу, навел на нее палец.

– Птица, – сказала Рене.

Малыш-эльф поглядел на их нехилый бассейн.

– Для плавания, – сказала Рене. – Но нам пока рано. Пока рано, да?

Малыш-эльф посмотрел на небо.

– Тучки, – сказала Рене. – Тучки производят дождь.

Малыш, типа, требовал взглядом: «Расскажи-ка мне побыстрее про окружающий мир, чтобы я всю эту херню усвоил и открыл парочку магазинов».

Малыш посмотрел на меня.

Рене чуть не выронила малыша из рук.

– Майк, Микки, еб-тать, – сказала она.

Затем она будто о чем-то вспомнила и метнулась обратно к двери.

– Райн! – позвала она. – Майн генерайн! Можешь взять у меня Торгашеньку?

Райн взял малыша.

– Счастье мое, – услышал я его голос.

– А ты мое, – сказала Рене.

Затем она вернулась без малыша.

– Я его называю «Майн генерайн», – сказала она, краснея.

– Я слышал, – сказал я.

– Микки, – сказала она, – это ты сделал?

– Я могу войти? – сказал я.

– Не сегодня, – сказала она. – Завтра. Нет, в четверг. Его родители уезжают в среду. Приходи в четверг – и обсудим.

– Что обсудим? – сказал я.

– Можешь ли ты войти, – сказала она.

– Я не думал, что это вопрос, – сказал я.

– Так это ты сделал? – спросила она. – Или не ты?

– А Райн ничего вроде, – сказал я. – Заботливый.

– Господи, – сказала она, – да я более заботливого существа в мире не встречала.

– Когда рукоприкладством не занимается, – сказал я.

– Когда что? – переспросила она.

– Ма мне сказала, – объяснил я.

– Что сказала? – снова переспросила она. – Что Райн занимается рукоприкладством? Что он меня бьет? Ма такое сказала?

– Только не говори ей, что я проболтался, – попросил я, вдруг испугавшись, совсем как раньше.

– Ма ненормальная, – сказала она. – Выжила из ума. Как у нее вообще язык повернулся. Знаешь, кто скоро займется рукоприкладством? Я. Побью ее на фиг.

– Почему ты мне ничего не написала про Ма? – спросил я.

– Что я должна была написать? – спросила она подозрительно.

– Она больна? – спросил я.

– Она тебе сказала? – спросила она.

Я сжал ладонь в кулак и приложил к своему затылку.

– Что это? – спросила она.

– Опухоль? – спросил я.

– У Ма нет опухоли, – сказала она. – У нее сердце ни к черту. Кто тебе сказал, что у нее опухоль?

– Харис, – сказал я.

– О, Харис, прекрасно, – сказала она.

Из дома донесся детский плач.

– Иди, – сказала Рене. – Поговорим в четверг. Но сначала…

Она взяла мое лицо в ладони и повернула его в сторону окна, за которым Райн подогревал бутылочку с детским питанием в раковине на кухне.

– Похож он на человека, который занимается рукоприкладством? – спросила она.

– Нет, – сказал я.

Он не был похож. Совсем.

– Блин, – сказал я, – тут хоть кто-нибудь говорит правду?

– Я говорю, – сказала она. – Ты говоришь.

Я взглянул на нее, и на миг ей вновь стало восемь, а мне десять, и мы отсиживались в собачьей конуре, пока Ма, Па и тетя Тони, обкурившись грибами, буянили на террасе.

– Микки, – сказала она. – Я должна знать. Это ты сделал?

Резким рывком я сбросил ее ладони с лица, повернулся и пошел прочь.

– Поди жену свою проведай, чувырло! – крикнула она вслед. – Поди на собственных детей посмотри.

Ма стояла на лужайке перед домом, переругиваясь с каким-то приземистым грузным мужиком. На заднем плане маячил Харис, разбрасывая и пиная вещи, чтобы показать, как он страшен в гневе.

– Это мой сын, – сказала Ма. – Который отслужил в армии. Который только что демобилизовался. А вы вот как с нами?

– Благодарю за службу, – сказал мне мужик.

Харис пнул металлический мусорный бак.

– Будь любезен, – сказал мне мужик, – попроси его перестать.

– Не поможет, – сказал Харис. – Когда я зол, меня никто не остановит.

– Думаете, мне самому приятно? – сказал мужик. – Она четвертый месяц квартплату задерживает.

– Третий, – сказала Ма.

– Хороши почести семье героя, – сказал Харис. – Пока он там воюет, вы тут оскорбляете его мать.

– Друг, извини, я не оскорбляю, – сказал мужик. – У меня есть ордер на выселение. Если бы она платила, а я ее выселял, тогда другое дело.

– И на пуя, спрашивается, я в церкви работаю! – крикнула Ма.

Несмотря на свой малый рост и избыточный вес, мужик действовал на редкость проворно. Он нырнул в дом и вышел оттуда с нашим телевизором, причем нес его, будто свой, будто ему в саду приспичило посмотреть.

– Нет, – сказал я.

– Благодарю за службу, – сказал он.

Я схватил его за рубашку. К тому времени я уже хорошо умел хватать людей за рубашки, смотреть им в глаза, говорить без обиняков.

– Чей это дом? – сказал я.

– Мой, – сказал он.

Я сделал ему подсечку и завалил на траву.

– Ты с ним полегче, – сказал Харис.

– Это было легко, – сказал я и унес телевизор в дом.

В тот же вечер явился шериф в сопровождении нескольких грузчиков, которые вытряхнули все содержимое дома на лужайку.

Я заметил их издали, и вышел с черного хода, и наблюдал за всем с Хай-стрит, сидя в сарае за домом Нестонов.

Я видел, как Ма мечется, заламывая руки, меж груд своего барахла. Актриса, блин. Но с другой стороны, когда Ма по-настоящему плохо, она всегда малость переигрывает. Выходит, когда она переигрывает, она не играет?

У меня с недавних пор так: план действий рождается сам собой – и сразу в руках и ногах. Когда это случается, я не размышляю. Щеки начинают гореть, и в висках стучит: давай, давай, давай.

Это чувство меня не подводило, по большей части.

Сейчас план созрел такой: схватить Ма, втолкнуть внутрь, усадить силой, отловить Хариса, усадить силой, поджечь (или сделать вид, что собираюсь поджечь) дом – это их встряхнет, заставит вести себя более адекватно.

Я слетел вниз по склону, втолкнул Ма внутрь, усадил на ступени, схватил Хариса за рубашку, сделал подсечку, завалил на пол. Затем поднес спичку к ковру на лестнице и, когда он загорелся, поднял палец, типа: «Цыц! Не будите спящего во мне зверя!».

От ужаса они совсем притихли, отчего мне стало безумно стыдно. Стыдно тем стыдом, от которого даже извинения не помогают, и единственный способ от него избавиться – сделать так, чтобы стало еще стыднее.

Я затоптал огонь на ковре и пошел на Глисон-стрит, куда Джой с малышами переехала к Мудозвону.

Вот так удар под дых: их дом оказался еще круче, чем у Рене.

Внутри было темно. У входа стояло три тачки. Значит, все в сборе, спят.

Я немного послонялся, обдумывая это обстоятельство.

Потом вернулся обратно в центр, зашел в магазин. То есть вроде это был магазин. Хотя я не понял, чем он торгует. На желтых витринах с подсветкой снизу лежали какие-то толстые пластмассовые бирки синего цвета. Я взял одну. На ней было слово «MiiVOXМАХ».

– Что это? – спросил я.

– Проще объяснить, для чего, – сказал парень за прилавком.

– Ну для чего? – спросил я.

– Вообще-то, – сказал он, – тебе, наверное, больше подойдет это.

Он дал мне в точности такую же бирку, только со словом «MiiVOXМIN».

Подошел другой парень с эспрессо и печеньем.

Я положил бирку «MiiVOXМIN» и взял бирку «MiiVOXМАХ».

– Сколько? – спросил я.

– В смысле, денег? – уточнил он.

– В чем фишка? – спросил я.

– Если ты спрашиваешь, что это – репозиторий данных или информационно-иерархический домен, – сказал он, – то ответ: и да, и нет.

Славные были ребята. Лица без единой морщинки. Хотя оба, наверное, мои ровесники.

– Я долго отсутствовал, – сказал я.

– С приездом, – сказал первый парень.

– Где тебя носило? – спросил второй.

– На войне, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало с вызовом. – Может, слышали про такое.

– Я слышал, – уважительно сказал первый. – Спасибо за службу.

– На какой? – спросил второй. – Их же, типа, две.

– Одна вроде недавно кончилась, – сказал первый.

– У меня двоюродный брат там, – сказал второй. – На одной из. Хотя, может, и нет. Знаю только, что собирался. Мы с ним не особо близки.

– Короче, спасибо, – сказал первый, протягивая мне руку, и я ее пожал.

– Я с самого начала был против, – сказал второй. – Но с тебя какой спрос.

– Э-э, – сказал я, – с меня тоже.

– Был против, а сейчас, что ли, за? – спросил первый у второго.

– Почему? – сказал второй. – Разве она продолжается?

– Какая из? – спросил первый.

– Та, на которой ты был? – спросил меня второй.

– Да, – сказал я.

– Ну и как там дела: лучше или хуже, как думаешь? – спросил первый. – Мы побеждаем? Хотя мне-то что? Мне ж по фиг, вот что самое смешное.

– Короче, держи пять, – сказал второй, протягивая мне руку, и я ее пожал.

Они были очень славные, благожелательные, доверчивые, полностью на моей стороне, поэтому я вышел оттуда с улыбкой и успел пройти целый квартал, прежде чем сообразил, что в кулаке у меня по-прежнему «MiiVOXМАХ». Я остановился под фонарем и рассмотрел эту хрень поближе. Ну, блин, бирка как бирка. По ней, наверное, можно купить «MiiVOXМАХ», если знать, что это за штуковина.

Дверь открыл Мудозвон.

У него было и нормальное имя – Эван. Мы вместе учились в школе. Смутно помню, как он носился по коридорам в своем индийском тюрбане.

– Майк, – сказал он.

– Я могу войти? – спросил я.

– Боюсь, мне придется ответить «нет», – сказал он.

– Хоть на детей взглянуть, – сказал я.

– Первый час ночи, – сказал он.

Я был почти уверен, что врет. Разве магазины в первом часу открыты? С другой стороны, луна светила вовсю, и в воздухе пахло совсем по-ночному: грустью и сыростью.

– Завтра? – спросил я.

– Ты не против? – сказал он. – Когда вернусь с работы?

Я понял, что игра, в которую мы играем, называется «Будь учтив». И одно из правил этой игры – придавать каждой реплике форму вопроса.

– Часиков в шесть? – спросил я.

– В шесть удобно? – спросил он.

Страннее всего было то, что я никогда не видел их вместе. И жена, дожидавшаяся его в постели, вполне могла оказаться и не моей.

– Я знаю, как это нелегко, – сказал он.

– Еще бы, – сказал я. – Вы с ней отымели меня по полной.

– При всем уважении, не могу с этим согласиться, – сказал он.

– Кто б сомневался, – сказал я.

– Ни я, ни она этого не хотели – сказал он. – Ситуация была тупиковой для всех участников.

– Для одних – более тупиковой, чем для других, – сказал я. – С этим ты хотя бы согласен?

– Хочешь начистоту? – спросил он. – Или продолжим ходить вокруг да около?

– Начистоту, – сказал я, и его лицо стало таким, что на миг я даже проникся к нему симпатией.

– Мне было тяжело, потому что я чувствовал себя дерьмом, – сказал он. – Ей было тяжело, потому что она чувствовала себя дерьмом. Нам обоим было тяжело, потому что, даже чувствуя себя дерьмом, мы чувствовали еще что-то, и это что-то, поверь, было и остается реальнее всего остального, прямо-таки благодать божья, которая на нас снизошла, если можно так выразиться.

Тут мне стало совсем паршиво, как если бы меня нагнула группа салаг, чтобы какой-нибудь другой салага смог подойти и всунуть мне в жопу свой эзотерический кулак, объясняя при этом, что совать мне в жопу кулак ему совсем не хотелось, и теперь его мучают угрызения совести.

– В шесть, – сказал я.

– В шесть – прекрасно, – сказал он. – По счастью, у меня на работе свободный график.

– Тебе необязательно при этом присутствовать, – сказал я.

– Если бы ты был мной, а я – тобой, думаешь, тебе бы не казалось, что присутствовать, в некотором смысле, обязательно? – спросил он.

Из трех их тачек одна была Saab, вторая «Эскалейд», а третья Saab поновее. Внутри – два детских сиденья и незнакомый мне плюшевый клоун.

Три тачки на двоих, подумал я. Вот страна. Вот засранцы – моя жена и ее новый муженек. Думают только о себе, эгоисты хуевы. Мне было ясно, что с годами и дети мои медленно превратятся в таких же, как они, эгоистов – сначала эгоистов-дошколят, потом эгоистов-первоклашек, потом эгоистов-подростков, потом эгоистов-взрослых, и все это время их будут ограждать от меня, как от какого-нибудь опустившегося прокаженного дядюшки.

В той части города было много особняков. В одном обнималась какая-то пара. В другом женщина выставляла на стол девять миллионов крошечных рождественских домиков, словно вела им учет. По ту сторону реки особняки становились поменьше. В нашей части города дома напоминали крестьянские избы. В одном из них пятеро пацанят неподвижно стояли на спинке дивана. Потом они разом спрыгнули, и собаки в соседнем дворе подняли отчаянный лай.

Дом Ма был пуст. Ма с Харисом сидели на полу гостиной и звонили знакомым, ища, кто бы приютил. Шериф дал им время до завтрашнего утра.

– Который час? – спросил я.

Ма бросила взгляд наверх – туда, где раньше висели часы.

– Часы на тротуаре, – сказала она.

Я вышел на улицу. Нашел часы под пальто. Было девять. Эван-таки меня обжулил. Я подумал, что надо бы вернуться и потребовать увидеть детей, но ведь, пока дойду, будет десять, и он опять сошлется на поздноту, и тут уже не поспоришь.

Вошел шериф.

– Не вставайте, – сказал он Ма.

Ма встала.

– Встань, – сказал он мне.

Я остался сидеть.

– Это ты завалил мистера Клиса? – спросил шериф.

– Он только что вернулся с войны, – сказала Ма.

– Благодарю за службу, – сказал шериф. – Я бы хотел тебя попросить в будущем воздержаться от подобного рода действий.

– Он и меня завалил, – сказал Харис.

– Меньше всего мне бы хотелось арестовывать ветеранов, – сказал шериф. – Я сам ветеран. Поэтому предлагаю: дай слово, что больше никого не будешь заваливать – и я тебя не арестую. По рукам?

– Он и дом собирался сжечь, – сказала Ма.

– Подобного рода действия тоже не приветствуются, – сказал шериф.

– Он на себя не похож, – сказала Ма. – Вы посмотрите.

Шериф никогда раньше меня не видел, но признаваться не захотел, словно это могло подорвать его профессиональную репутацию.

– Да, вид у него усталый, – сказал шериф.

– Зато силищи, – сказал Харис. – Завалил, как пушинку.

– Вы нашли, куда перебраться? – спросил шериф.

– Есть предложения? – спросила Ма.

– Друзья-родственники? – сказал шериф.

– Рене? – сказал я.

– На худой конец ночлежка на Фристен-стрит, – сказал Шериф.

– К Рене даже обсуждать не хочу, – сказал Ма. – Там и так от нас нос воротят. Будто мы отребье какое.

– А кто мы рядом с ними? – сказал Харис. – Отребье и есть.

– И ночлежка – ну ее на пуй, – сказала Ма. – Там вшей полно.

– Когда я за ней только ухаживать начал, у меня были вши из этой ночлежки, – поддакнул Харис.

– Вы уж не обессудьте, что выселяю – сказал шериф. – Все у нас не по-людски, шиворот-навыворот.

– И не говорите, – сказала Ма. – Взять меня, например: работаю в церкви, сын – герой. «Серебряную звезду» получил. Морпеха на пуй вытащил откуда-то за ногу. Мы письмо получили. И где я? На улице.

Шериф уже не слушал и только ждал момента, чтобы свалить и заняться тем, что на тот момент ему казалось важнее.

– Ищите, где жить, ребята, – добродушно посоветовал он напоследок.

Мы с Харисом втащили с улицы два матраса. Они по-прежнему были заправлены простынями, одеялами и всем прочим. Только на простынях кое-где появился след от травы, а от подушек пованивало грязью.

Затем мы провели долгую ночь в пустом доме.

Утром Ма позвонила каким-то теткам (она их знала с тех пор, как сама была молодой мамашей), но оказалось, что у одной выбит межпозвоночный диск, у другой – рак, а у третьей – двойня, которой недавно диагностировали «маниакально-депрессивный психоз».

При свете дня Харис вновь осмелел.

– Признайся, – начал он, – хуже той хрени, за которую тебя судили, ты ничего не совершал? Или совершал, но не поймали с поличным.

– Его оправдали, – процедила сквозь зубы Ма.

– Ну и что? – сказал Харис. – Меня вон за кражу со взломом тоже оправдали.

– Не важно, какое тебе дело? – сказала Ма.

– Может, ему выговориться охота, – сказал Харис. – Облегчить душу.

– Ты посмотри на него, – сказала Ма.

Харис посмотрел.

– Теперь вижу, что я зря поднял эту тему, – сказал он.

Затем вернулся шериф. Велел, чтобы мы с Харисом выволокли матрасы на улицу. С крыльца мы наблюдали за тем, как он опечатывает дверь.

– Восемнадцать лет ты служил мне верным пристанищем, – запричитала Ма, очевидно, подражая какому-то сиу из кино.

– Вам бы грузовик найти не мешало, – сказал шериф.

– Мой сын служил на войне, – сказала Ма. – И смотрите, как вы со мной поступаете.

– Неужели я так сильно за ночь изменился? – сказал шериф и зачем-то приставил к лицу ладони. – Не узнаете? Вроде тот же, что был вчера. Вы мне это уже говорили. Я поблагодарил его за службу. Ищите грузовик. Иначе ваше дерьмо окажется на помойке.

– Вот как обращаются с женщиной, которая работает в церкви, – сказала Ма.

Ма с Харисом порылись в своем барахле, нашли чемодан, набили его шмотьем.

Затем мы отправились к Рене.

Я ехал и думал: «О, будет весело».

Впрочем, я думал не только это. Были и другие мысли.

Например: «Ах, Ма, я ведь помню тебя совсем молодой, в дредах. В те времена, я, наверное, умер бы со стыда, если б знал, во что ты превратишься».

Или: «Старая шизанутая ведьма! Ты ж меня вчера шерифу чуть не сдала. Совсем спятила?»

Или: «Мама, мамочка, дай я встану перед тобой на колени, дай расскажу тебе, что именно мы с Рикки Джи и Смелтоном натворили в Аль-Разе, а потом ты прижмешь к груди мою голову и шепнешь, что любой на моем месте поступил бы так же».

Когда мы переезжали мост через Рокочущий Ручей, я прочитал на лице Ма ее мысли: «Пусть только Рене мне откажет, я ей такое, на пуй, устрою, мало не покажется».

Но затем, бенц, когда мост остался далеко позади, и речная прохлада вновь сменилась привычной духотой, на лице ее было написано совсем другое: «О Господи, если Рене мне откажет при родителях Райна и я опять буду выглядеть в их глазах побирушкой, я умру, я просто умру».

Рене отказала Ма при родителях Райна, и Ма опять выглядела в их глазах побирушкой.

Но она не умерла.

Надо было видеть их лица, когда мы входили.

Рене офигела. Райн офигел. Мать и отец Райна офигели, но так старались этого не показать, что начали задевать предметы. Отец Райна опрокинул вазу, неуклюже рванувшись нам навстречу, изображая радость/гостеприимство. Мать Райна покачнулась и задела плечом картину, которую, однако, успела поймать и теперь держала, прижимая к своему красному свитеру, как младенца.

– Внучок? – съязвил я.

Ма опять вдруг на меня ополчилась.

– А ты кто думал? – спросила она. – Безногий карлик?

– Это Торгаша, да, – сказала Рене, протягивая мне малыша.

Райн кашлянул, метнув в Рене многозначительный взгляд, типа: мы же, кажется, договаривались.

Протянутый мне малыш изменил траекторию движения, неожиданно взмыв под потолок, словно там, у люстры, ему было безопаснее, чем на руках у родного дяди.

Меня это здорово задело.

– Совсем охуели, – сказал я. – Неужели думаете, я способен поднять руку на малыша?

– Попрошу в нашем доме не выражаться, – сказал Райн.

– Попрошу не указывать моему сыну выражаться ему, на пуй, или нет, – сказала Ма. – Он, между прочим, с войны вернулся.

– Благодарю за службу, – сказал отец Райна.

– Мы легко перейдем в гостиницу, – сказала мать Райна.

– Почему вы должны куда-то переходить, мам? – спросил Райн. – Пусть они в гостиницу отправляются.

– Мы в гостиницу не пойдем, – сказала Ма.

– Ты могла бы запросто пойти в гостиницу, мама. Ты же любишь хорошие гостиницы, – сказала Рене. – Тем более, за наш счет.

Харис – и тот возбудился.

– А что, гостиница звучит неплохо, – объявил он. – Даже и не припомню, когда в последний раз я прибегал к услугам подобного рода заведений.

– Ты хочешь сказать, что способна отправить родную мать, работающую в церкви, и родного брата, вернувшегося с войны со звездой героя, в какой-то клоповник? – спросила Ма.

– Да, – сказала Рене.

– Дай хоть малыша подержать, – сказал я.

– Только через мой труп, – сказал Райн.

– Мы с Джейн хотим подчеркнуть, что всегда поддерживали и продолжаем поддерживать наши доблестные вооруженные силы, – сказал отец Райна.

– Многие люди понятия не имеют, как много школ построили там наши солдаты, – сказала мать Райна.

– Людям свойственно зацикливаться на негативе, – сказал отец Райна.

– Как там в пословице говорится? – сказала мать Райна. – Не сломав старого, не построишь нового, да?

– Может, пусть подержит, – сказала Рене. – Мы же рядом стоим.

Райн поморщился, отрицательно завертев головой.

Малыш изогнулся, словно чувствуя, что судьба его повисла на волоске.

Поскольку все они были уверены, что я способен поднять на малыша руку, я представил, как поднимаю руку на малыша. А представив себя, поднимающим руку на малыша, я испугался, что действительно окажусь на это способен. Неужели у меня было такое в мыслях? О боже, нет, конечно. Однако тот факт, что у меня такого и в мыслях не было, еще не означал, что в решающий момент я этого не сделаю. Разве в недавнем прошлом я не оказывался в ситуациях, когда, не имея ни малейших намерений производить какое-то действие, я вдруг обнаруживал себя производящим именно это действие?

– Пожалуй, я не буду брать на руки малыша, – сказал я.

– Вот спасибо, – сказал Райн. – Это настоящий мужской поступок.

– А возьму-ка я лучше на руки вот этот кувшин, – сказал я, беря кувшин и укачивая его, как младенца. Из кувшина на их паркетный пол потекла солидная струя лимонада. А когда она иссякла, я выпустил кувшин из рук.