Текст книги "Корсар"

Автор книги: Джордж Гордон Байрон

XV

 
«Ушел?» – как часто страшный тот вопрос
Тут прозвучит средь одиноких слез!
«Лишь миг назад здесь был он!..» На утес
Она спешит через портал и там
Дает свободу хлынувшим слезам.
Течет струя их, так светла, чиста,
Но не хотят сказать «прощай» уста:
Как мы ни верим, ни хотим, ни ждем
Отчаянье в том слове роковом.
На все черты прозрачного лица
Легла печаль; не будет ей конца;
Заледенел лазурный кроткий взор
И неподвижно устремлен в простор
Вдруг вдалеке встает как призрак он,
И меркнет взор, слезами затемнен.
Из-за ресниц они плывут росой
И так им часто литься в час ночной.
«Ушел!» – и к сердцу руки поднесла,
Потом их к небу кротко подняла;
Взглянула: пену океан клубил
И парус мчал; глядеть не стало сил;
Через портал пошла назад она:
«Нет, то не сон; я брошена одна!»
 

XVI

 
Поспешно вдоль утесистых громад
Шел Конрад вниз, не поглядев назад:
Боялся, огибая поворот,
Увидеть он с тропы, что вниз ведет,
Тот одинокий, живописный дом,
Что слал привет ему в пути морском,
А в нем – она, печальная звезда,
Чей нежный свет ему сиял всегда;
Нельзя глядеть, да и мечтать нельзя:
Покой манит, но – гибелью грозя.
Все ж замер он на миг, желанья полн
Не жертвовать покоем ради волн.
Но нет – нельзя! Пусть льется слезный дождь
Сдержав волненье, не отступит вождь!
Он слышит бриз попутный, видит бриг;
Все силы духа он собрал в тот миг,
Ускорив шаг. Когда ж его ушей
Коснулся шум погрузки, скрип снастей,
Все звуки суеты береговой,
Слова команды, весел плеск живой;
Когда на мачту юнга влез пред ним,
И вздулся парус выгибом тугим,
И каждый с побережья замахал
Платками тем, кто будут пенить вал,
И взмыл кровавый флаг, – как хладно он
Был слабостью недавней удивлен!
С огнем в глазах и с сердцем ледяным,
Он чувствует, что стал собой самим;
Летит он, мчится – и замедлить смог
Лишь там, где скалы сходят на песок,
Безумный шаг; но не затем, чтоб грудь
Могла вольней прохладный бриз вдохнуть,
А чтоб вернуть медлительную стать
И пред толпой смятенным не предстать:
Он знал искусство покорять сердца
Надменной маской хладного лица;
Он сух и замкнут – и нескромный взгляд
Его черты отводят иль страшат:
Его движенья, непреклонный взор
Всегда учтивы, но таят отпор;
И всякий знал: не слушаться нельзя.
Когда ж хотел он чаровать, – скользя
В сердца людей той музыкою слов,
Что шла от сердца, – всякий был готов
Ему внимать, бессилен и смущен,
Дарами доброты обворожен.
Но к этому он редко снисходил:
Он не пленять – повелевать любил.
Дурным страстям предавшись, с юных дней
Ценил он страх, а не любил людей.
 

XVII

 
Его конвой уже стоит в рядах,
С Жуаном во главе. «Все на местах?»
«Все; погрузились; лишь один баркас
Ждет атамана».
«Плащ и меч». – «Тотчас».
И в перевязь он продевает меч,
Скрепив ее, и плащ струится с плеч.
«Позвать мне Педро». Тот пришел. Быстрей,
С учтивостью, хранимой для друзей,
Раскланялся с ним Конрад, «Вот листок,
Где несколько доверья полных строк;
Прочти. Удвой охрану. Как придет
Ансельмо в гавань, пусть и он прочтет.
Три дня (при ветре) – и закончим путь,
Здесь жди нас на заре; спокоен будь!»
Пожав пирату руку, он идет
И горделиво прыгает в вельбот;
Плеснули волны, вмиг окружены
Мерцаньем фосфорящейся волны;
Достигли судна; он взошел на ют;
Свисток залился: все к снастям бегут;
Он видит, как послушен бриг; он прыть
Своих людей снисходит похвалить.
На юного Гонзальво он глядит
Но что он вздрогнул? Что печален вид?
Увы! Он видит замок над хребтом,
И снова ожил миг разлуки в нем:
А видно ли Медоре судно их?
Ее вдвойне любил он в этот миг!
Но до утра ему немало дел,
Сдержался он и больше не глядел,
Сошел в каюту и с Гонзальво там
Дал волю планам, замыслам, мечтам;
Приборы взял, опору моряка,
И карту развернул у ночника;
До полночи они беседу длят,
Но на часы не смотрит зоркий взгляд.
Меж тем свежеет ветер, и вперед
Корабль, как сокол, свой стремит полет.
Скользят хребты вдоль пенной полосы,
Земля близка, и дороги часы;
И вдруг в трубу замечен узкий вход
В залив, где скрыт Паши галерный флот;
Все сочтено; огней дозорных стан
Чуть светит у беспечных мусульман.
Бриг проскользнул, невидим вдалеке,
И стал в засаде, как бы в тайнике,
Среди крутых и прихотливых скал,
Чей резкий очерк небо пронизал.
Без сна все, за работу: близко цель;
Все рвутся в бой – на суше, на воде ль.
Склонясь над зыбью, атаман их вновь
Спокойно речь ведет, и речь – про кровь!
 

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Conosceste i dubiosi desiri?

Dante. Inferno, v. 120.[13]13
Вам двойственные ведомы желанья?Данте. Ад.

[Закрыть]

I

 
В порту Корони[14]14
  В порту Корони… – Корони – порт на юге полуострова Пелопоннес.


[Закрыть] шхун проворных рой;
В домах огни за ставнею резной:
Сеид-паша устроил пир ночной.
Ведь он в цепях пиратов привезет
И празднует победу наперед;
Султанскому фирману верный, в чем
Поклялся он Аллахом и мечом,
Весь флот, все войско он готовит в бой:
Бахвалятся бойцы наперебой,
Считают пленных, делят горы благ,
Хотя еще не побежден их враг.
Лишь в путь, а завтра (каждый убежден)
Пиратов – в цепи, в пламя – их притон!
Пока ж дозор пусть дремлет, коль готов
И наяву, как в грезах, бить врагов,
Кто мог, тот на прибрежье поспешил
Воинственный излить на греков пыл:
Пристало чалмоносным храбрецам
Грозить блестящей саблею рабам!
Врываются в дома – но без резни,
И потому столь благостны они,
Что все разрешено им в эти дни!
Лишь иногда обрушится удар
Для практики: бой завтра будет яр.
Всю ночь гульба; кто жизнью дорожит,
Обязан тот хранить веселый вид
И потчевать непрошеных гостей,
Проклятия тая до лучших дней.
 

II

 
Повит чалмой, высоко сел Сеид;
Толпа вождей вокруг него сидит.
Плов съеден, и посуда убрана;
Сеид велел себе подать вина,
Хоть на вино у мусульман запрет;
Гостям подносят ягодный шербет;
Дым чубуков клубится меж гостей;
Под дикий бубен пляшет рой алмей;[15]15
  Алмеи – танцовщицы.


[Закрыть]
Вожди лишь утром сядут на суда:
Во мраке ведь коварнее вода,
А после пира сладостней покой
Здесь, на шелках, чем там – над глубиной.
Пируем же, пока не пробил час,
А там коран помчит к победе нас!
Но все ж те орды, что собрал паша,
Опорой мнит хвастливая душа.
 

III

 
Робея, в зал тревожно раб идет,
Что сторожить обязан у ворот;
Склонясь, земли коснулся он на миг
И лишь тогда смел развязать язык.
«К нам от пиратов убежал дервиш;
Он хочет все тебе открыть. Велишь?»
Паша взглянул; согласье раб прочел
И молча беглеца святого ввел.
Темно-зеленый запахнув халат,
Тот еле шел, уставя скорбный взгляд;
Постом он – не годами – изнурен,
От голода – не страха – бледен он.
Под острой шапкой черная волна
Его кудрей – Алле посвящена;
Широкая одежда облекла
Грудь, что лишь горьких радостей ждала;
Смирен, но тверд, спокойно он взирал
На возбужденный любопытством зал,
Что замер весь, предугадать спеша
Все, что позволит рассказать паша.
 

IV[16]16
  К строфе IV Байрон дал примечание: «Отмечали, что появление на пиру переодетого Конрада в качестве разведчика – неестественно. Возможно. Нечто подобное я нашел в истории… Смотри Гиббона „История упадка и разрушения Римской империи“, том VI, стр. 180».


[Закрыть]

 
«Откуда ты?»
«Взял в плен меня пират,
Но я бежал».
«Когда и где ты взят?»
«От Скалановы плыл в Хиос саик;[17]17
  От Скалановы плыл в Хиос саик… – Скалановы – порт близ Смирны. Хиос – остров в Эгейском море. Саик – быстроходный турецкий парусник.


[Закрыть]
Но отвратил от нас Алла свой лик:
Груз, что турецких ожидал купцов,
Разбойник отнял, дав нам – гнет оков.
Я смерти не боялся: я богат
Был только тем, что путь свой наугад
Мог направлять, куда хочу… челнок
Свободу эту мне вернуть помог.
Я выбрал ночь, бежал – и вот я здесь,
А близ тебя мне мир не страшен весь!»
 

 
«Ну, как злодеи? Сильно ль укреплен,
С награбленным богатством, их притон?
Известно ль им, что мы пришли сюда
С огнем для скорпионьего гнезда?»
 

 
«Паша! Ведь пленник рвется к одному:
К свободе. Как шпионом быть ему?
Я слышал лишь привольных волн прибой,
Что не хотел умчать меня с собой.
Я видел лишь лазурный небосклон,
Был слишком синь и слишком ясен он
Рабу. Я знал, что надо цепь разбить,
Чтоб ветром воли слезы осушить.
По бегству моему ты сам суди,
Ждут ли беды пираты впереди.
Я, сколь ни плачь, не мог бы убежать,
Когда б они умели охранять.
Страж, не видавший, как их раб бежит,
И приближенье войск твоих проспит…
Без сил я; хлеб и отдых мне нужны:
Был долгим пост, свирепым гнев волны;
Позволь уйти мне. Мир тебе и всем.
Даруй покой мне, отпусти совсем».
 

 
«Стой, я еще спросить хочу, дервиш.
Сказал я! Сядь. Ты слышишь? Что стоишь?
Я должен знать… Тебе поесть дадут:
Насытишься, коль мы пируем тут.
Когда поешь, мне ясный дашь ответ,
Но помни: тайн передо мною нет!»
 

 
Но что дервиш волненьем обуян?
Так зло на шумный он взглянул Диван:
Он не спешит поесть, он все стоит
И, мрачный, на соседей не глядит;
Тень омрачила исхудалый лик
Зловещая, исчезнув в тот же миг.
Но молча сел он, как ему велят,
И снова стал его спокоен взгляд.
Внесли еду – не прикоснулся он,
Как будто плов был ядом напоен,
И странно это было для того,
Кто столько суток был лишен всего.
 

 
«Ешь! Что с тобой? Иль трапеза моя
Пир христиан? Иль рядом – не друзья?
Ты соль отверг – священный тот залог,
Что притупляет сабельный клинок,
Что племена умеет примирять,
Что укрощает вражескую рать!»
 

 
«Ведь соль – для вкуса: есть же клялся я
Одни коренья, пить – лишь из ручья:
У дервишей есть правило притом
Хлеб не делить ни с другом, ни с врагом;
Пусть это странно – но обычай тот
Опасности меня лишь предает;
Ни ты, ни сам султан меня вовек
Не склонят есть, коль рядом человек:
Забыть устав – пророка обмануть,
И, гневный, в Мекку заградит он путь».
 

 
«Пусть будет так, коль ты аскет такой.
Один вопрос, и после – мир с тобой.
Их много?.. Что?! Уже заря встает?
Комета? Солнце над простором вод?
Там море пламени! Вперед! вперед!
Предательство! Где стража? Меч мой? Весь
Пылает флот, а я далеко! здесь!
Дервиш проклятый! Вот ты кто! Средь нас
Лазутчик гнусный! Смерть ему! Тотчас!»
 

 
Дервиш вскочил, весь в зареве, и сам,
Преобразясь, внушает страх сердцам.
Дервиш вскочил – где мир в его лице?
Он – воин на арабском жеребце:
Сорвав колпак, халат он сбросил с плеч,
Блеснули латы на груди и меч!
С плюмажем вороненый шлем блистал,
Но взор горел мрачнее, чем металл!
Он был страшней, чем адский дух Африт,
Чей меч смертельный наповал разит.
Смятенье, крик: там – пламя в высоте,
Здесь – факелы в безумной суете,
Все спуталось, бегут вперед, назад,
Звон стали, вопли, ужас, дым и смрад,
И на земле как бы разверзся ад.
Рабы бегут – напрасно; слепнет взор,
В крови весь берег, и в огне простор.
Напрасно им кричит паша: «Вперед!
Взять сатану! От нас он не уйдет!»
Смятенье видя, Конрад гонит прочь
Нахлынувшую было в сердце ночь;
Он смерти ждал; пираты корабли,
Сигнала не дождавшись, подожгли!
Смятенье видя, он схватил свой рог
И кратко звук пронзительный извлек.
Звучит ответ. «Отряд мой недалек;
О храбрецы! Как мог подумать я,
Что не пойдут на выручку друзья!»
Он руку вздел – клинок сверкает в ней,
Он бьет, льет кровь, тревоге мстя своей.
Он ужас множит, лют, неукротим,
И все бегут постыдно пред одним.
Летят чалмы разрубленные прочь,
И из врагов никто мечом помочь
Себе не может. Потрясен Сеид,
Он пятится, хоть все еще грозит:
Хоть и не трус он, но удара ждет,
Столь возвеличен общим страхом тог.
Вдруг, вспомня флот пылающий, Сеид
Рвет бороду и, свет кляня, бежит.
Ждать – смерть: гарем врагами окружен;
Пираты рвутся внутрь со всех сторон;
Там – бред: бросают сабли, стон и вой,
Все на коленях – тщетно! Кровь рекой!
Корсары мчатся в тот парадный зал,
Куда их рог сигнальный призывал,
Где слышат вопли и мольбы они
Как знак удачно конченой резни.
Там их вожак: один, свиреп, глядел
Он сытым тигром средь кровавых тел.
Привет был краток, кратче был ответ:
«Неплохо, но паши средь мертвых нет;
Немало сделано, но больше – ждет;
Что ж город вы не подожгли, как флот?»
 

V

 
И факелы хватают все в ответ:
Дворец в огне, пылает минарет.
Восторгом злым взор Конрада зардел
И вдруг погас: до слуха долетел
Вопль женщины; как погребальный стон,
Пронзил вождю стальное сердце он.
«В гарем! Но помнить: я убью тотчас
Того, кто женщин тронет! И у нас
Есть жены. Рок отплатит местью им.
Мужчина – враг: жестоки будьте с ним;
Но женщин мы щадили и щадим.
Как мог забыть я? Небо не простит,
Коль мой приказ им жизнь не охранит!
За мною все! Грех этот – время есть
От наших душ успеем мы отвесть!»
По лестнице летит он, рвет замок,
Не чувствуя огня у самых ног;
Хоть там от дыма не передохнуть,
По всем покоям проложил он путь.
Бегут, нашли, спасают, сквозь костер
Несут красавиц, отвращая взор,
Их страх гася, даря заботы все,
Что надлежат беспомощной красе:
Так атаман умеет нрав смирять
И руки, в брызгах крови, укрощать!
Но кто ж она, кого он сам несет,
Когда уж рухнул обгорелый свод?
Она – любовь того, кому он мстит,
Гарема свет, раба твоя, Сеид!
 

VI

 
С Гюльнар он сдержан; кратко, второпях,
Ей говорит, чтоб позабыла страх.
Все ж прерванный тем благородством бой
Врагам дал время совладать с собой.
Погони нет; у всех яснеет взор;
Сплотиться можно, можно дать отпор.
Паша глядит: впервые ловит взгляд,
Как малочислен Конрадов отряд;
Стыдится он ошибки: столько зла
Им паника внезапно принесла!
«Алла! Алла!» – крик бешенством звучит.
Месть или смерть! Стал исступленьем стыд.
За пламя – пламя, кровь за кровь! Должна
Отхлынуть прочь приливная волна!
Бой снова разразился, дик и яр;
Кто нападал, должны принять удар.
Опасность понял Конрад, перед ним
Друзья слабеют, враг неукротим.
«Прорвать кольцо! Дружней!» С бойцом боец
Сомкнулись – бьются – дрогнули! Конец!
Кругом теснимы, без надежд – и все ж
Пираты рубятся и гибнут сплошь.
Уже раскидан их упорный строй!
Враг смял его и топчет под пятой!
Они уж в одиночку бьются так,
Что, падая, не уклоняют шаг
И опускают на врага сплеча
Предсмертный взмах усталого меча!
 

VII

 
Пока еще ряды свои сомкнуть
Враг не успел, чтоб драться с грудью грудь,
Гарем был во главе с Гюльнар укрыт,
По воле Конрада, от всех обид
В турецком доме; стонам и слезам
Уже умолкнуть можно было там.
Свой ужас вспоминая и пожар,
Дивилась темноокая Гюльнар,
Что с ней учтивы, что пирата взор
Был мягок и приветлив разговор.
Пират, на ком еще дымится кровь,
Нежней Сеида, в чьей душе – любовь?
Паша, любя, считал: раба должна
Такою честью быть упоена;
Корсар же с ней старался нежным быть,
Как с женщиной, кого он должен чтить.
«Желанье – грех, бесплодное – вдвойне,
Но хочется корсара видеть мне:
Благодарить мне ужас не дал мой
Его за жизнь, забытую пашой!»
 

VIII

 
Старался он поймать, рубя мечом,
Хоть смертный вздох простершихся кругом;
Отрезан, дрался он что было сил:
Враг за победу страшно заплатил;
Изрублен, смерть он звал, но не пришла,
И он – в плену до искупленья зла.
Он пощажен, чтоб в муках жить: готовь,
О мщение, терзанья вновь и вновь,
Остановись, но после выпей кровь
По каплям! Чтоб Сеид ненасытим,
Знал, что он жив, но смерть все время с ним!
Гюльнар глядит: то он ли? Час назад
Законом был и жест его и взгляд!
Да, он! В плену, и все ж, неукрощен,
О смерти лишь теперь тоскует он.
Ничтожны раны, – как он их искал!
Он руки бы убийцам целовал!
Дух не снесет ли этих ран роса…
Он не договорил: «на небеса?»
Ужель дыханье будет в нем одном,
Кто, в жажде смерти, бился ярым львом?
Всю боль узнал он, что наш дух гнетет,
Когда удача взор свой отведет,
Когда – воздать желая по делам!
Она грозит ужасной мукой нам.
Всю боль он терпит, но, как прежде, горд
И злобы полн, – он остается тверд.
Храня суровый и надменный вид,
Не пленником – владыкой он глядит:
Он слаб, в крови, – но раскаленный взор
Никто не может выдержать в упор.
Хотя звучат проклятия вокруг
Угрозы тех, кто мстит за свой испуг,
С ним лучшие почтительны: бойца
Всегда влечет величье храбреца;
Конвой, ведущий пленника в цепях,
В лицо ему глядел, смиряя страх.
 

IX

 
Явился врач, но не лечить, – взглянуть,
Довольно ль жизни кроет эта грудь:
Нашел, что он снесет и груз оков
И вытерпит жар пыточных щипцов,
А завтра – завтра поглядит закат,
Как будет на колу сидеть пират,
А там заря, с улыбкой цвета роз,
Увидит, как он муку перенес.
Всех казней в мире эта казнь страшней;
Мученья – жажда обостряет в ней,
Дни тянутся, а смерть – все нет ее,
И над тобой кружится коршунье.
«Пить! пить!» – Но Ненависть глядит смеясь:
Пить не дают; коль жертва напилась
Ей смерть. Ушли и врач и страж. И вот,
В оковах, казни гордый Конрад ждет.
 

X

 
Как описать вихрь чувств, борьбу ума?
Едва ли жертва знала их сама!
Был хаос духа, смута и разлад,
Когда все чувства, мысли все глушат
Друг друга, и, как будто демон злой,
Глумится Угрызенье над душой
(Но не Раскаянье) и, запоздав,
Твердит: «Я говорило; ты неправ».
Напрасный звук! Коль дух неукротим,
В ней все – мятеж: скорбь – слабым лишь одним?
И в час, когда с собой наедине
Душа, горя, раскроется вполне,
Нет страсти, что отпор дала бы им
Смятенным чувствам, чуждым и пустым.
К душе на смотр по тысячам дорог
Спешит туманных образов поток;
Сны гордости ушли, в слезах – любовь,
Померкла слава, скоро брызнет кровь;
Несбывшаяся радость; темный гнев
На тех, кто торжествует, одолев;
Скорбь о былом; судьбы столь спешный шаг,
Что не узнать: с ней – небо? адский мрак?
Поступки, речи, мысли сотни раз
Забытые, но яркие сейчас,
Воскреснувшие в памяти дела,
Что дышат терпким ароматом зла;
Мысль, что душа разъедена до дна
Грехом, хоть эта язва не видна;
Здесь все, что взору обнажит тайком
Разверстый гроб; здесь сердца страшный ком;
Сведенный мукой; гордость, чей порыв
Душой владеет, зеркало разбив
Пред ней. Отвага с гордостью вдвоем
Прикроют сердце, павшее щитом!
Все знают страх, но кто свой трепет скрыл.
Тот честь, хоть и притворством, заслужил.
Трус, похвалясь, бежит, а храбрецу
Пристало смерть встречать лицом к лицу;
О Неизбежном думой закален,
На полдороги ближе к смерти он!
 

XI

 
Велел паша, чтоб заперт был пират
В высокой башне в тесный каземат.
Дворец сгорел, и крепостной затвор
Укрыл пашу, и узника, и двор.
Казнь Конрада не устрашает; он
Казнил бы сам, будь им Сеид пленен.
Один, пытливо, в сердце он читал
И в нем, преступном, бодрость обретал.
Одну лишь мысль не мог он перенесть:
«Как встретит весть Медора, злую весть?»
О, лишь тогда цепями он гремел,
Ломая руки, свой кляня удел!
Но вдруг утих – самообман? мечта?
И усмехнулись гордые уста:
«Что ж, пусть казнят, когда угодно им:
Мне нужен отдых перед днем таким!»
Сказав, с трудом подполз к цыновке он
И вмиг заснул – каков бы ни был сон.
Была лишь полночь, как начался бой:
Раз план созрел – он должен быть судьбой;
Резня не любит медлить: в краткий срок
Злодей свершит все, что свершить он мог.
Лишь час прошел – и в этот час пират
Покинул бриг, носил чужой наряд,
Был узнан, дрался, взвил пожара гул,
Губил, спасал, взят, осужден, уснул!
 

XII

 
Он мирно спит, не дрогнет очерк век;
О, если б это был покой навек!
Он спит… Но кто глядит на этот сон?
Враги ушли, друзей утратил он.
То не спустился ль ангел с высоты?
Нет: женщины небесные черты!
В руке лампада, но заслонена
Она рукой, чтоб не согнала сна
С его на муку обреченных глаз,
Что, раз открывшись, вновь уснут сейчас.
Глубокий взор и губы цвета роз,
Блеск жемчуга в изгибах черных кос,
Легчайший стан и стройность белых ног,
Что лишь со снегом ты сравнить бы мог…
Как женщине пройти средь янычар?
Но нет преград, коль в сердце юный жар
И жалость кличут, – как тебя, Гюльнар!
Ей не спалось: пока паша дремал
И о пирате пленном бормотал,
Она с него кольцо-тамгу[18]18
  Кольцо-тамга – перстень, служивший пропуском при проходе через сторожевые посты.


[Закрыть] сняла,
Что, забавляясь, много раз брала,
И с ним прошла чрез полусонный ряд
Тамге повиновавшихся солдат.
Устали те от боя и тревог:
Пирату всяк завидовать бы мог
Уснувшему; иззябши, у ворот
Они лежат; никто не стережет:
На миг привстали посмотреть кольцо
И, без вопросов, клонят вновь лицо.
 

XIII

 
Она дивилась: «Как он мирно спит!
А кто-то плачет от его обид
Или о нем. И мне тревожно здесь;
Иль колдовством он стал мне дорог весь?
Да, он мне спас и жизнь и больше: честь,
От нас от всех успев позор отвесть.
Но поздно думать… Тише… Дрогнул сон…
Как тяжко дышит! О, проснулся он!»
Поднялся Конрад, ослепленный вдруг,
С недоуменьем он глядит вокруг;
Он шевельнул рукой – железный звон
Его уверил, что пред ним не сон.
«Коль здесь не призрак, то тюремщик мой
Неотразимой блещет красотой!»
 

 
«Меня, пират, не знаешь ты. Твоя
Добром не так богата жизнь, и я
Одна из тех, кого ты в страшный час
И от огня и от насилья спас.
Не знаю я, что мне в тебе, пират.
Но я не враг: не пытки ищет взгляд».
 

 
«Ты добрая. Когда меня казнят,
Твой только взор восторгом не блеснет.
Что ж: побежден, я гибну в свой черед.
Их и твою любезность я ценю,
Коль исповедь к такой красе склоню!»
 

 
Как странно! Миг отчаянья согрет
Шутливостью! В ней облегченья нет,
Не отменить ей роковой исход;
В улыбке – боль, и все ж она цветет!
Не мало мудрых было до сих пор,
Кто с шуткою ложились под топор!
Но горек и насильствен это смех.
Хоть и обманет, кроме жертвы, всех.
Что б Конрад ни испытывал, – легло
Веселое безумье на чело,
Его разгладив; голос так звучал,
Как если б напоследок счастье звал.
То было не по нем: так редко он
Был не задумчив иль не разъярен.
 

XIV

 
«Ты осужден, корсар, но я пашой
Могу владеть, когда он слаб душой.
Ты должен жить, – хочу тебя спасти,
Но поздно, трудно: слаб ты, чтоб уйти.
Пока одно берусь устроить я:
Чтоб казнь была отложена твоя;
Просить о жизни можно не сейчас,
А всякий риск двоих погубит нас».
 

 
«Я б не рискнул; душа закалена
Иль пала так, что бездна не страшна.
Что звать опасность, что меня манить
Бежать от тех, кого мне не сломить?
Ужель как трус (коль победить не мог)
Бегу один, а весь отряд полег?
Но есть любовь… душа горит; слеза
В ответ слезе туманит мне глаза.
Привязанностей мало дал мне рок;
То были: судно, меч, она и бог.
Забыл я бога, бросил он меня:
Паша свершает суд его, казня.
Мольбой не оскверню его престол,
Как трус, что голос в ужасе обрел;
Я жив, дышу, мне жребий не тяжел!
Меч отдала врагу моя рука,
Не стоившая верного клинка.
Мой бриг потоплен. Но моя любовь!..
Лишь за нее могу молиться вновь!
Лишь для нее хотел я жить – и вот
Ей сердце гибель друга разобьет
И красоту сотрет… Когда б не ты
Я не встречал ей равной красоты!»
 

 
«Ты любишь?.. Это безразлично мне…
Теперь, потом ли… Я ведь в стороне…
Но все же… любишь! Счастливы сердца,
Что преданы друг другу до конца,
Что не томятся тайной пустотой
Бесплодных грез, как я в тиши ночной!»
 

 
«Ужель его не любишь ты, Гюльнар,
Кому тебя вернул я сквозь пожар?»
 

 
«Любить пашу свирепого? О нет!
Душа мертва, хоть силилась ответ
В себе найти на страсть его… давно…
Увы! Любить свободным лишь дано!
Ведь я раба, – пусть первая из всех,
Счастливой я кажусь среди утех!
Вопрос: „Ты любишь?“ – колет, как стилет;
Я вся горю, не смея крикнуть „нет!“
О! тяжко эту нежность выносить
И в сердце отвращение гасить,
Но горше думать, что не он – другой
По праву б мог владеть моей душой.
Возьмет он руку – я не отниму,
Но кровь не хлынет к сердцу моему;
Отпустит – вяло упадет рука:
Коль нет любви – и злоба далека.
Целуя, губ он не согреет мне,
А вспомнив, корчусь я наедине!
Когда б любовь я знала, может быть,
Я ненависть могла бы ощутить,
А так – все пусто: он уйдет – не жаль.
С ним рядом я – а мысль несется вдаль.
Боюсь раздумья: ведь во мне оно
Лишь отвращенье закрепить должно.
Я не женой паши, хоть я горда,
Рабыней быть хотела б навсегда.
О, если бы его любовь прошла,
И, брошена, я б вольною была!
Еще вчера я так желать могла.
Теперь же с ним хочу быть нежной я,
Но лишь затем, чтоб спала цепь твоя,
Чтоб жизнь тебе за жизнь мою вернуть,
Чтобы открыть тебе к любимой путь,
К любви, какой моя не знает грудь.
Прощай: рассвет. Хоть дорого плачу
Не будешь нынче отдан палачу!»