Текст книги "Как общаться с вдовцом"

Автор книги: Джонатан Троппер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 14

Разговоры с вдовцом

Дуг Паркер

Столкнувшись со мной лицом к лицу, люди непременно произносят три вещи, а я каждый раз отчаянно надеюсь, что они не скажут эти три глупые банальности, от которых неизменно сводит кишки и кровь стучит в висках от гнева. И хотя я уже более-менее привык, но все же, услышав их, с трудом подавляю желание проорать в ответ что-нибудь непристойное и запустить в доброхота большим хрупким предметом, а потом занести кулак и ударить его прямо по искаженному гримасой жалости лицу – почувствовать, как кости хрустят под кулаком, увидеть, как из его ноздрей, точно гейзер, брызнет горячая алая струйка крови.

«Соболезную».

Я понимаю, это общее заблуждение, но дело в том, что, когда тебе выражают соболезнование, подразумевается, что ты тут же должен ответить: «Все в порядке». С детского сада, с самого первого раза, когда какой-нибудь насморочный нахаленок опрокинет твои кубики, ты запрограммирован на прощение. А ведь все отнюдь не в порядке, никаким порядком тут и не пахнет, но какой-то социолингвистический тик заставляет тебя утверждать обратное. И дело не только в этом: теперь вы поменялись ролями – ты утешаешь, вместо того чтобы выслушивать утешения. Это-то как раз не страшно: от бесплодных попыток успокоить меня уже тошнит, я мужчина и привык сам себя успокаивать – напиваться и орать на телевизор, бить кулаками по кирпичной стене, плакать под душем, где слезы исчезают, едва успев показаться. Но ни при каких обстоятельствах мне не хочется стоять и успокаивать кого-то еще. У того, кто недавно потерял жену, думается мне, есть свои проблемы. Так что, когда подобное повторяется несколько раз, приучаешься в ответ просто благодарить и при этом чувствуешь себя нелепо. Спасибо за соболезнование. Да что это такое, черт подери? Еще одно наглядное доказательство бесцельности существования, практически лишенного смысла.

«Как твои дела?»

И снова первое побуждение – отречься. Губы готовы произнести: «Прекрасно», и от тебя ждут, что ты это скажешь. Все очень надеются, что ты проговоришь: «Прекрасно», – может быть, устало и грустно пожав плечами, но все-таки скажешь именно это. Люди машинально проявили заботу, и «прекрасно» – расписка об уплате ими налога. Но у тебя все совсем не «прекрасно». Тебе хреново. Ты часто напиваешься еще до ланча и разговариваешь сам с собой, плачешь над фотографиями, часами сидишь, глядя в пространство, изводишь себя, снова и снова думая о том, «что было бы, если бы», чувствуешь, что погиб, опустошен, зол, виноват – или все сразу: коктейль крепкий – залпом не осилить. Хочется обо всем забыть, но для этого надо забыть о ней, а ты не хочешь о ней забывать, и поэтому ты не забываешь ничего. А может, и забываешь что-то, но потом снова и снова испытываешь боль утраты и чувство вины за то, что пытался утешиться, потом злишься на себя за то, что чувствуешь себя виноватым, хотя тебе не в чем себя винить, и в конце концов чувствуешь вину за то, что разозлился на свою покойную жену. Вам кажется, что это можно назвать «прекрасно»? Сказать так – значит дискредитировать все, что тебе пришлось пережить. «Прекрасно» – это в некотором смысле неуважение к покойной жене: значит, ты недостаточно любил ее. Но никто не хочет знать неприглядную правду, а если и хочет, не очень-то удобно вот так делиться своим горем. И ты в очередной раз произносишь: «Прекрасно», и дышишь глубоко, пока не пройдет мгновенное побуждение совершить ритуальное кровопролитие.

«Я могу тебе чем-то помочь?»

Да, раз уж вы об этом упомянули. Вернитесь в прошлое и помешайте моей жене сесть в тот чертов самолет. Вот это будет неоценимая помощь. Я буду вам вечно признателен. Но коль скоро это невозможно, чем, по вашему мнению, вы могли бы мне помочь, так чтобы это решило мои проблемы? Приготовить ужин? Я потерял жену, а не микроволновую печь.

Но, что бы вы ни делали, не перегибайте палку. Не надо совать мне под нос собственные беды, словно руку для тайного братского рукопожатия. Скорби не нужна компания. Я не хочу слышать о том, что ваш отец попал в автокатастрофу, мать хватил инфаркт, а сестра медленно умирает от лейкемии. Мое горе затмевает все, и мне нет дела до ваших печалей, как и вам до моих.

Я знаю, что вы желаете мне добра, но от этого мне не становится проще вас выслушивать. Если вы хотите выказать мне дружбу и сочувствие, от вас требуется только одно: оставьте меня в покое. Не нужно это понимать буквально. Я понимаю: вы полагаете, что, превознося мою жену или поделившись теплым воспоминанием, облегчите тем самым мою боль. Но поверьте мне на слово: это не так. Если вы иначе не можете, знайте: простое приветствие – все, что я сейчас могу вытерпеть. Если вам так уж необходимо посочувствовать моему горю – хмуро кивните, поджав губы и подняв брови, и сменим тему. А вообще – не стоит заморачиваться. Спросите, сколько времени, и я посмотрю на часы. Пригласите меня в кино. Я откажусь, но вы-то уже предложили, и мы обменялись парой таких реплик, после которых мне не захотелось начистить вам рыло. Может, если часто болтать на самые общие темы (обычное человеческое общение, не требующее от меня ничего), я снова смогу смотреть другим людям в глаза, начну потихоньку возвращаться к жизни.

Кто знает? Может быть, однажды вы застанете меня в подходящий момент, и я на самом деле соглашусь пойти с вами в кино, потому что это позволит мне выбраться из дома и я буду знать, что в течение двух часов мне не придется ни с кем разговаривать. А когда фильм кончится, мы его обсудим. Не нужно стараться как лучше, не нужно пытаться помочь мне примириться с утратой, и чем скорее вы откажетесь от этой мечты, тем будет проще для нас обоих. Исцеление – дело глубоко личное, и, если честно, ваше участие неуместно. Но в ваших силах ненадолго выпустить меня из угрюмой, мрачной тюрьмы моих мыслей, и этот подарок, сам по себе драгоценный, – лучшее, что вы можете мне дать.

Само собой, если вы пригласите меня на романтическую комедию, я застрелю сначала вас, а потом себя.

Глава 15

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

дата: 28.09.2006, среда

тема: Дело на мази

Я поговорил с «Саймон & Шустер», «Даблдэй» и «Риверхед». Они все заинтересованы. Я начну принимать предложения, как только ты дашь мне официальную заявку. Быть может, мы даже устроим торги! Ну же, Дуг, давай все сделаем! Чем ты там, черт подери, занимаешься?

К

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

дата: 28.09.2006, среда

тема: Спасибо, не надо

Извини, Кайл. Я пока не готов.

Д

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

дата: 28.09.2006, среда

тема: Хватит темнить

Черт подери, Дуг! Давай поторгуемся с ними! Вспомни, как ты годами искал работу! Раньше за такую возможность ты с радостью дал бы отрезать свое левое яйцо!

К

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

дата: 28.09.2006, среда

тема: То было тогда

А это сейчас. Пожалуйста, оставь меня в покое.

Д

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

дата: 28.09.2006, среда

тема: Хитрый ход

Ладно, ты круто берешь. Мне нравится. Но помни, что долго так продолжаться не может. Скоро надо будет подписать контракт.

К

от кого: Системный администратор

кому: [email protected]

дата: 28.09.2006, среда

тема: Письмо не было доставлено

Ваше письмо не дошло до адресата. Получатель занес Ваш адрес электронной почты [[email protected]] в черный список.

Глава 16

Поздним утром Клэр будит меня от сладкого сна. Мне не снилось ничего такого: мы с Хейли ехали куда-то на машине и слушали радио, в оранжевой дымке неслась куда-то разноцветная листва. В моих снах всегда осень. Хейли что-то мне говорила, но я не могу вспомнить ни единого слова, ни интонации, хотя во сне я слышал ее голос. Я лежу в постели и чувствую, как меня охватывает пустота: живот наливается привычной тяжестью, задворки сознания окутывает тьма. Когда я только-только просыпаюсь, я какое-то время – считаные драгоценные секунды – чувствую себя собой, как раньше, а потом сознание проясняется, и меня охватывает отчаяние. Мрачное и густое, оно затапливает меня, точно нефть. Я закрываю глаза и пытаюсь заставить себя заснуть, снова увидеть Хейли, но сознание включилось, как электричество: оно распространяется по всему телу со скоростью света, и выключить его не удастся.

– Давай, – говорит Клэр. – Открывай глаза.

Я переворачиваюсь на спину и вижу, что она сидит по-турецки в ногах моей кровати, как в старые добрые времена. От яркого цвета ее дизайнерского изумрудно-зеленого тренировочного костюма больно глазам.

– Сколько времени? – спрашиваю я.

– Десять часов тридцать три минуты. Я приготовила тебе завтрак, но потом съела его. Извини.

– Все в порядке, – отвечаю я. – Я не очень-то люблю завтракать.

– Но завтрак важнее обеда и ужина, – говорит она весело.

Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.

– Ты не могла бы прийти попозже?

– Нет. Просыпайся! – она стаскивает с меня одеяло.

– Так, – говорю я. – Мне кажется, нам пора установить кое-какие правила проживания в доме.

– Точно. Для меня правила не пустой звук.

Я неуверенно сажусь, прислонившись к спинке кровати.

– Клэр, ты о чем?

Ну, во-первых, я хочу, чтобы ты спрятал своего солдатика обратно в форт.

– Что? Ох. Ты сама стянула с меня одеяло, – оправдываюсь я, поправляя трусы.

– Верно подмечено, – соглашается она, бросая мне одеяло. – Ну что, ты готов?

– К чему?

Она улыбается широко, словно ведущая ток-шоу.

– К жизни!

Клэр выжидающе смотрит на меня.

– Что ты несешь? – недоумеваю я.

– Так, Дуг. Вот что я обо всем этом думаю, – продолжает она, многозначительно поглаживая себя по животу. – Скоро я подарю жизнь новому человеческому существу, которое сейчас сидит у меня вот тут. Более того, я сделаю это, практически не прилагая сознательных усилий, согласен? Если я за девять месяцев могу создать абсолютно новую жизнь, то, думается мне, если постараться, за то же время мы можем вернуть к жизни тебя.

Я поднимаю на нее глаза.

– Это так просто.

Ее взгляд открыт и полон решимости.

– Настолько просто, насколько ты сам того захочешь.

– Я не знаю, чего я хочу.

Она кивает.

– В этом-то вся прелесть: у тебя есть сестра-близнец, которая знает тебя лучше, чем ты сам. Я знаю за тебя. Если бы тебе была нужна пересадка почки или печени, то лучше меня не было бы донора, потому что внутри мы одинаковые. Здесь применим тот же принцип. Я разделю с тобой свое сердце, пока твое снова не начнет биться.

– Так что ты все-таки предлагаешь?

– Ты должен полностью мне довериться и согласиться делать все, что я скажу.

– Ну конечно.

– Дуг, я серьезно. Ты так погружен в скорбь о Хейли, что тебе некогда подумать о чем-то еще. Но умом ты понимаешь, что пора снова начать жить. Будь умницей: разреши тому, кому ты доверяешь, сделать все за тебя.

– И что же ты собираешься делать: отправлять меня на свидания вслепую?

Она наклоняется вперед и смотрит мне в глаза.

– Я собираюсь заставить тебя делать то, что, как мне кажется, делал бы ты прежний.

– Но я уже не я.

– Ты уже никто.

Мы долго смотрит друг другу в глаза. Как всегда, она выигрывает.

– Что мне надо будет сделать? – спрашиваю я.

– Две вещи, – отвечает она. – Первая – самая трудная.

– И что же это такое?

Она подвигается, садится мне на ноги, буквально придавив меня к кровати, и кладет руки мне на плечи; ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего.

– Ты должен мне сказать, что ты хочешь этого.

– Что я хочу чего?

– Что ты хочешь вернуться к жизни, согласен меньше грустить, намерен жить дальше и тебе просто нужна помощь, чтобы начать. Что ты готов, по крайней мере, допустить, что когда-нибудь снова будешь счастлив.

– Ну разумеется, я этого хочу.

– Так скажи это.

– Зачем?

– Потому что тебе нужно это услышать.

– Клэр… – я отворачиваюсь.

Клэр берет меня за подбородок и заставляет смотреть ей в глаза.

– Не спорь со мной.

– Ладно, – сдаюсь я. – Я хочу вернуться к жизни. Я хочу снова быть счастлив, по крайней мере иногда. Если честно, я не знаю, готов ли я жить дальше, но я знаю, что я этого хочу. И… – у меня перехватывает горло, но я пересиливаю себя. – И я не знаю, как это сделать.

Клэр нежно проводит мизинцем по моей щеке, смахивая слезинку; я и не подозревал, что плачу. Потом она целует кончик своего мокрого пальца.

– Хорошо, – весело ухмыляется она. – Годится.

– А второе?

– Что, прости?

– Ты сказала, что мне надо сделать две вещи.

– Ах да, – вспоминает Клэр. – Второе. Это очень просто.

– Ну?

– Просто согласись.

– На что?

– На все.

– На все?

– Именно, – подтверждает она, слезая с кровати. – На все. Последний год ты только и делал, что отказывался от всего и вся, что было в твоей жизни, и чего ты добился?

– Я не отказал Лейни Поттер.

– И поэтому переспал с ней. А представь, что было бы, если бы ты чаще соглашался.

– Не знаю, смогу ли я справиться с волнением.

– Вот и выясним. Новое правило: просто соглашайся.

– Я думал, что для тебя правила ничего не значат.

– Значат, если это мои собственные правила. Хватит вилять, соглашайся.

– Могу ли я доверить мою жизнь тому, кто так эффектно ломает свою?

– Несомненно! – горячо уверяет она. – Я не ломаю, а строю. И хотя человеку неподготовленному может показаться, что это одно и то же, уверяю тебя, результат абсолютно другой.

– Мне кажется, Стивен так не думает.

Клэр пожимает плечами.

– Что тут скажешь? Не разбив яиц, омлет не приготовишь. Хватит менять тему, обо мне мы поговорим потом. Так ты согласен или нет?

Я вспоминаю, каким был вчера за ужином отец – улыбчивым, в здравом рассудке, счастливым от того, что вокруг сидят его несчастные запутавшиеся дети. Я вспоминаю, как Дебби плакала у него на плече, а мать следила за ним взглядом, когда он танцевал. Я вспоминаю, как Хейли долго-долго целовала меня на чертовом колесе, а сумерки окутывали нас, словно теплое одеяло.

– Я согласен, – отвечаю я.

– Вот и хорошо, – резюмирует Клэр с озорной улыбочкой. – Договорились.

– И что теперь?

– Натягивай на свою тощую задницу портки и дуй в рэдфордскую городскую среднюю школу.

– Какого черта?

– Оттуда звонили час назад. Расс подрался. Его на время исключили из школы.

– Черт. Почему же ты раньше не сказала?

– Вопрос был на повестке дня. Теперь и до него дошла очередь.

– А почему они не позвонили Джиму?

– Ладно, – раздраженно говорит Клэр. – Начинаем сначала. Тебе звонили из школы, потому что Расса временно исключили. Хотят, чтобы ты за ним приехал. Ты едешь?

Она сверлит меня свирепым взглядом.

– Да, – отвечаю я.

Она наклоняется и целует меня в щеку.

– Правильный ответ, – бросает она, направляясь к двери. – Ведь нетрудно, правда?

Глава 17

Расс осторожно отдирает с правой руки влажное окровавленное бумажное полотенце, и я вижу израненные, кровоточащие костяшки его пальцев. Левый глаз полуприкрыт; правая щека – от уголка глаза до скулы припухла и переливается красным и лиловым. Левая щека вся сплошь в мелких царапинах и рваных ранках.

– Впечатляет, – говорю я. – Как же тогда выглядел твой противник?

Как верзила, который, поставив мне колени на грудь, молотил меня почем зря кулаками.

Я киваю.

– Хочешь, расскажи мне об этом.

– Обычная глупая драка, Дуг. Не нужно начинать всю эту волынку, как будто ты – доктор Фил[21]21
  Имеется в виду популярное американское телешоу «Доктор Фил». Ведущим, психолог Фил Макгро, обсуждает с гостями передачи их проблемы.


[Закрыть].

Мы сидим на стульях, составленных по четыре в ряд в коридоре у кабинета школьного психолога.

– Ну что, мне нужно пойти поговорить с вашим психологом?

Расс безразлично кивает.

– Она тебя ждет.

– Уф, от сердца отлегло. Я думал, придется говорить с директором.

– Покойная мать – гарантированный талон к школьному психотерапевту.

– Понятно.

Мимо нас, покачивая бедрами, проходят три смазливые девицы в миниатюрных, обтягивающих бедра юбках и коротких футболках, открывающих живот. Девицы смеются и болтают со скоростью километр в секунду. Мы с Рассом одновременно поворачиваем головы и провожаем девушек взглядом.

– Когда я учился в школе, у меня не было таких девчонок, – признаюсь я.

– Как и у меня, – хмуро соглашается Расс, глядя в пол.

Я смотрю на него – избитого, всего в синяках парня, который до сих пор молчаливо оплакивает свою мать, но, в отличие от меня, каждый день вынужден общаться с людьми, обречен желать неприступных девиц и драться в безучастных школьных коридорах; а вечером дома его никто не ждет. И внезапно я чувствую себя эгоистом и мудаком, поглощенным жалостью к себе.

– Мы нечасто с тобой общаемся, правда? – говорю я.

Расс поднимает на меня глаза.

– Нечасто.

– Наверно, в этом моя вина.

– Наверно.

Он пожимает плечами и протягивает свою кровоточащую руку к лампе, пристально разглядывая содранную кожу.

– Джимбо и Энджи переезжают во Флориду.

– Что?

Он угрюмо кивает.

– Они сообщили мне эту потрясающую новость вчера вечером. Штат радости и солнца, ну ты понимаешь.

– Черт, Расс. Это скверно. И когда?

– После Рождества.

Я не знаю, что мне делать с этой новостью.

– А что они, черт возьми, забыли во Флориде?

– Не знаю, работа, кажется, или что-то вроде того. После слова «Флорида» я вроде как оглох.

– Ты поедешь?

– А у меня есть выбор? – отвечает Расс, смерив меня взглядом. – Мне же больше негде жить, так?

Я вздыхаю и закрываю лицо руками.

– Все не так-то просто, Расс.

– А по-моему, все просто.

– Послушай, – произношу я, чувствуя собственное бессилие. – Он твой отец, твой единственный законный опекун. Я не имею права диктовать ему, что делать.

– Ну что ж. Ты в этом не одинок.

Нужно начать разговор, спрашивать, убеждать, но будь я проклят, если понимаю, как это сделать.

– Давай я просто пойду и поручусь за тебя, а потом мы поедем перекусить и все обсудим, хорошо?

– Что тут обсуждать?

– Тогда мы поедим молча, – говорю я, поднимаясь. – Не бойся, я привык к этому.

– Дуг, – окликает меня Расс, когда я открываю дверь кабинета.

– Да?

– Ты не мог бы с ним поговорить?

Он серьезно смотрит на меня, широко раскрыв уцелевший, но красный правый глаз, и меня переполняет любовь к этому грустному запутавшемуся ребенку, неожиданная дрожь в груди подсказывает, что какая-то часть моего сердца еще способна страдать.

– Ладно, – соглашаюсь я покорно и думаю, как всегда, когда речь идет о разговоре с Джимом, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Школьный психолог Расса, мисс Хейз, моложе, чем я ожидал. У нее прямые черные волосы и молочно-белая кожа.

– Мистер Паркер, – произносит она, пожимая мне руку. – Спасибо, что пришли. Я Брук Хейз.

Она садится, тряхнув волосами, и я вижу целое созвездие сережек: колец, гвоздиков и цепочек – не самый стандартный набор для школьного психолога.

– Вы психолог? – интересуюсь я.

– Мне часто задают этот вопрос, – отвечает она. У нее спокойный, немного скрипучий голос, как у рок-певца, кажется, будто она говорит между тактами песни и вот-вот снова запоет балладу об утраченной любви.

– Просто вы довольно молодо выглядите.

Улыбка, словно пожар, озаряет цветущий луг ее лица.

– Спасибо. Но я дипломированный специалист, уверяю вас. Вы тоже выглядите молодо для отчима Расса. Сколько вам, тридцать?

– Двадцать девять.

– А мне двадцать семь, – говорит она. – Думаю, руководство решило, что дети будут мне доверять.

– И как, доверяют?

– Иногда.

Она подгибает под себя ногу и жестом показывает на стул передо мной.

– Итак, – спрашиваю я, садясь, – в чем дело?

– Дело в том, что сегодня утром Расс подрался с половиной футбольной команды, и, как видите, ему надрали задницу.

– Все на одного? – спрашиваю я, чувствуя, как живот сводит от ярости.

– По словам очевидцев, один из ребят что-то ему сказал, и Расс на него набросился. Другие просто хотели его оттащить.

– Ничего себе. И что же тот парень ему сказал?

– Не говорят.

– Кто-нибудь сильно пострадал?

Она качает головой.

– Как обычно. Но, к несчастью для Расса, средняя школа нетерпимо относится к применению силы. Так что его в принудительном порядке на три дня исключили из школы.

– Мисс Хейз…

– Пожалуйста, зовите меня Брук. А я буду вас звать Дуг, хорошо? Ну, нам ведь обоим еще и тридцати нет, правда?

– Правда, – соглашаюсь я, немного смущенный ее непринужденной, небрежной манерой. – Брук. Видите ли, я не являюсь законным опекуном Расса. Он живет с отцом.

– Да, – произносит она медленно, в задумчивости покусывая губу и оценивающе глядя на меня. – Когда Расс в прошлый раз подрался, Джим приходил ко мне.

– А это случалось и раньше?

Она смотрит на меня с любопытством.

– Сейчас это случается практически регулярно, – поясняет она. – В общем, Джим произнес довольно нескладную речь о том, что дети должны сами между собой разбираться и что его сын не так воспитан, чтобы пасовать перед хулиганами.

– Какое-то время он его вообще не воспитывал, – замечаю я.

Она кивает, внимательно меня разглядывая.

– Потом он спросил, во сколько я освобожусь.

– О боже!

– Ага. Так что на этот раз я решила пойти по другому пути. Расс очень хорошо о вас отзывается.

– Неужели?

Она ухмыляется и поднимает руки.

– Ну ладно, может, я прочитала это между строк. Понимаете, с парнем вроде Расса по-другому нельзя. Он не очень-то разговорчив. Но из той малости, которую он рассказывал, я могу сделать вывод, что он вас любит. А еще, я надеюсь, вы меня за это простите, я хочу сказать, что читаю вашу колонку в «М», и… – она умолкает. – Ладно. Не обращайте внимания. Это к делу не относится.

– Что? – спрашиваю я.

– Не хочу переходить границы.

– Брук, вы не производите впечатление человека, для которого существуют границы.

– Вы ранимы и наделены тонкой интуицией, – произносит она с одобрительной улыбкой. – Хорошо. Я хотела сказать, что вдобавок к тому, что вы остроумны и печальны, вы производите впечатление озлобленного человека.

– Озлобленного? – повторяю за ней я. – И на кого же я злюсь?

– Выбирайте. На весь свет за то, что с вами произошло, или на Бога, если вы верите в него. А может, на свою жену за то, что посмела умереть, или на самого себя за то, что не остановили ее.

– Вы проводите со мной сеанс психоанализа на основе моей колонки?

– То, что вы пишете эту колонку, уже само по себе довольно показательно. Вы злобствуете, пытаясь призвать жизнь к ответу. И ваши чувства абсолютно естественны.

– У меня просто камень с души упал. А теперь давайте все-таки поговорим о Рассе.

– Но я и говорю о Рассе, – парирует она, не обращая внимания на мой враждебный тон. – Когда мы злимся и печалимся, мы зачастую подсознательно отталкиваем всех и вся, что так или иначе связано с человеком, которого мы потеряли. И трагедия в том, что вы оба испытываете одно и то же. Он так же зол, печален, растерян и одинок, как и вы; кроме того, он еще подросток, а это значит, что даже в лучшие моменты его жизнь – полное дерьмо. Ему нужен кто-то, с кем можно поговорить, кто поможет ему справиться с этим, и никто не способен понять его лучше вас.

– Вы говорите, я отталкиваю Расса? – переспрашиваю я раздраженно. – Вы ни черта обо мне не знаете.

– Вы правы, – соглашается она, подаваясь вперед. – Я знаю одно: от отца он не дождется необходимой помощи и передо мной тоже не раскроется. Он хороший парень, вы это знаете. Немного замкнутый, но очень смышленый и добрый. И когда такой ребенок начинает притворяться и лезть в драки, это, в сущности, значит, что он пытается привлечь чье-то внимание, и будьте уверены, черт подери, что не Джима.

В окно за ее спиной я вижу группу ребят, тусующихся в машинах на стоянке: они смеются, флиртуют, гоняются друг за другом, целуются, хватают друг друга в охапку и тискают. Я бы все отдал за то, чтобы стать одним из них, хотя бы на несколько минут почувствовать, что передо мной снова, насколько хватает глаз, расстилается безоблачное будущее.

– Дуг, – окликает меня Брук немного погодя, и я понимаю, что на какое-то время перенесся туда, на стоянку.

– Что?

– Вы злитесь.

– Вы мне об этом рассказывали.

– Нет, я имею в виду сейчас. На меня.

– Нет, – возражаю я тихо. – Вы, наверно, правы. Я ошибался. Я отдалился от него. Я хотел помочь ему, но не помог.

– Это не ваша вина, – успокаивает меня она. – Вы страдали. И, мне кажется, еще не поздно. Просто протяните ему руку. Дайте ему понять, что хотите ему помочь.

– Они переезжают во Флориду.

Она широко раскрывает глаза и удивленно приоткрывает рот, так что губы складываются прелестным кружочком.

– Что?

– Штат радости и солнечного света, – говорю я тупо.

– Я каждую неделю вижу Расса. И он ни словом не обмолвился ни о чем таком.

– Он только что это узнал.

– Ну, это объясняет сегодняшнюю драку, – вздыхает Брук, откидываясь на спинку стула. – Господи боже мой, Дуг! Никто моложе восьмидесяти не переезжает во Флориду. Это разве не федеральный закон или что-то вроде того?

– Ну, они вот переезжают, – замечаю я.

– Если бы вы меня спросили, как раз и навсегда испортить парню жизнь, знаете, что бы я вам ответила?

– Что?

– Увезите его от друзей, заберите из родного города, отнимите воспоминания о матери, отправьте с отцом в другой штат.

– Я почему-то так и думал, что вы это скажете.

– И что вы намерены делать?

– Не думаю, что смогу что-то сделать.

– Я почему-то так и думала, что вы это скажете.

– Ага, – грустно соглашаюсь я и встаю. – Я так предсказуем.

– Ну, – говорит она, поднимаясь, – может, однажды вы удивите сами себя.

– Может.

– Дуг, – нерешительно начинает она, огибая стол и подходя ко мне. – Не вы придумали скорбь. Мой психолог однажды мне об этом рассказал.

– Да ну? Ваш психолог рассказал вам обо мне? Она смеется – глубоко, громко, мелодично, абсолютно раскованно.

– Дело в том, что люди начинают относиться к скорби как к своей собственности, практически ею гордятся. Им хочется верить, что никто никогда не испытывал ничего подобного. Но это не так. Все скорбят одинаково. Скорбь словно хищник. Она всегда поблизости и за все это время практически не изменилась. Знаете почему?

– Почему?

– Потому что она и так совершенна.

Брук сочувственно улыбается, и я замечаю легкий блеск ее теней для век, это кажется мне таким милым, словно я мельком вижу маленькую девочку, до сих пор живущую в ней, – девочку, которая верит в фей и принцесс.

– Почему он вам так сказал?

– Что, простите?

– Из-за чего вы горевали?

Она ухмыляется.

– Что бы я была за психолог, если бы обсуждала с вами свою личную жизнь?

– Думаю, вы все-таки признаете кое-какие границы.

– Когда они меня устраивают, – произносит она, встретившись со мной взглядом. – Может, в другой раз я вам об этом расскажу. Если это не скомпрометирует меня как профессионала.

Эту ремарку можно истолковать по-разному – как правильно, так и неправильно, но я слишком долго был вне игры, чтобы попытаться, – и неважно, что Клэр в моей голове громко называет меня жалким трусом.

– Договорились, – соглашаюсь я, подавая ей руку. – Спасибо за разговор, или сеанс, или что это еще было.

– Не стоит благодарности.

Я поворачиваю дверную ручку, но она заедает.

– Потяните, – говорит Брук.

Когда она протискивается мимо меня, чтобы открыть дверь, я чувствую ее запах – приятную смесь вымытых цитрусовым шампунем и высушенных феном волос, мятной жвачки и сигарет – и внезапно испытываю тоску по чему-то, чего и сам не знаю. Не потому, что хочу ее понюхать. Вовсе нет.