Текст книги "Как общаться с вдовцом"

Автор книги: Джонатан Троппер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 13

Хрустальная люстра в похожей на пещеру столовой «Сёрф-клуба» притушена: освещение должно создавать уютную атмосферу, его вполне хватает, чтобы кольца с бриллиантами и золотые часы посетителей поблескивали, как звезды в вечернем небе. В мягком янтарном свете стоящих на столах свечей лица гостей кажутся очень загорелыми; приглушенный шум разговоров сопровождает мелодичный звон столового серебра по английскому фарфору и музыка играющего где-то в стороне джазового ансамбля. Мы опоздали на двадцать минут: одеваясь, отец с таким интересом смотрел повтор «Сайнфелда»[19]19
  «Саинфелд» – популярный американский ситком, впервые транслировавшийся по NBC с 1989 по 1998 год.


[Закрыть], что, пока сериал не кончился, его было невозможно оторвать от телевизора и заставить обуться.

Мистер и миссис Сендлмен, родители Майка, специально приехавшие по такому случаю из Вест-Хартфорда, вместе с ним дожидаются нас в баре. Все неловко переминаются с ноги на ногу, пока Дебби представляет им нас с Рассом. Я единственный из всей семьи, с кем они незнакомы, потому что несколько месяцев назад меня не было на обручении. У меня в тот вечер были дела поважнее: напиться и справиться с негодованием.

– Это мой старший брат Дуг, – говорит Дебби. – Его жена погибла в авиакатастрофе, и он безнадежно расклеился: никак не может перестать себя жалеть и взяться за ум.

Ну ладно, она не так сказала, но ясно, что именно это она имела в виду.

– Рад познакомиться, – говорит мистер Сендлмен. От бокала, который он держал в руке, его ладонь влажная и холодная. Он невысокий и коренастый, очки с толстыми стеклами и густые усы делают его похожим на карикатуру на политика.

Миссис Сендлмен обнимает меня. Она добрая, полная и пахнет освежителем воздуха.

– Мы каждый месяц читаем вашу колонку, – произносит она. – Очень трогательно.

– Хорошо написано, – заявляет мистер Сендлмен. По крайней мере, мне так кажется. Под его усами не видно губ.

– Приятно с вами познакомиться, – отвечаю я, не в силах повернуться к ним лицом: из их глаз, точно липкая грязь, сочится жалость. Я понял: жалость – как пердеж. Когда сам портишь воздух – еще ничего, но когда это делает кто-то другой, уже нестерпимо.

– Это Расс, – говорю я. – Сын моей покойной жены, который, кажется, решил любой ценой пустить свою молодую жизнь псу под хвост, и я, похоже, бессилен ему чем-либо помочь.

Или что-то вроде того.

– Привет, – здоровается Расс.

– Дуг, – произносит Майк, робко пожимая мне руку и хлопая меня по спине.

Мы не общались с тех пор, как я не явился на обручение. Он позволил Дебби обо всем договариваться. Огромная ошибка.

– Спасибо, что пришел. Для нас это и правда очень важно.

– Не стоит благодарности, – отвечаю я.

– Послушай. Я понимаю, что время для всего этого было выбрано неудачно. Но поверь мне…

– Я не шучу, Майк, – я прерываю его резче, чем хотел. – Серьезно. Не будем об этом.

Он, похоже, хочет еще что-то сказать, но нечто в выражении моего лица, чего я сам не знаю, заставляет его заткнуться. Я бросаю взгляд в зеркало за барной стойкой, чтобы отметить точное выражение и запомнить его на будущее, но тут ко мне подходит метрдотель, чтобы отвести нас к столу. Я ловлю в зеркале свой взгляд, но он не особо грозен.

Как только мы садимся за стол, отец волшебным образом меняется буквально на глазах. Он сидит во главе стола и распоряжается, он красив и элегантен. На нем костюм в тонкую полоску, густые седые волосы зачесаны назад. Через очки в золотой оправе отец изучает карту вин. Он авторитетно общается с сомелье, расспрашивает, какого года урожая то или иное вино, и заказывает два сорта, потом снимает очки, складывает и кладет в нагрудный карман. Невозможно представить, что это тот самый человек, который час назад гонялся за мячом по лужайке, голый по пояс.

– Дорогая, – признается он матери, целуя ей руку, – ты выглядишь так же великолепно, как в день нашего знакомства.

– Ты так говоришь только потому, что это правда, – парирует мать, но она улыбается, и в глазах у нее стоят слезы. До удара Стэн никогда открыто не выказывал своих эмоций, он всю жизнь был флегматичен, и поэтому так странно слышать звучащее в его голосе искреннее чувство.

– В первый раз мы занимались любовью в подвале дома ее родителей, – рассказывает отец, повернувшись к мистеру Сендлмену. Тот краснеет и, похоже, не знает, как реагировать.

Расс фыркает в стакан с водой. Клэр берет нож для масла и изображает харакири.

– Ладно, Стэн, – вмешивается мама, сжимая руку отца.

Он поворачивается к ней.

– На тебе была белая шелковая блузка, а лифчика не было; мы поставили одну из пластинок Синатры, которые были у твоего отца.

Мать улыбается и берет его за руку.

– «Перед рассветом», – кивает она.

– Ты скучаешь по ней сильнее всего, – хрипло поет отец и снова целует ей руку.

– Он обожает Синатру, – залившись румянцем, признается мать Сендлменам.

– Пожалуйста, давайте сменим тему, – просит Дебби.

Отец кивает.

– Ну, – произносит он, обращаясь к мистеру Сендлмену, – Фил, если не ошибаюсь?

– Говард.

– Говард. Напомните-ка мне, чем вы занимаетесь?

– Торговля недвижимостью.

– Ага.

Фил – младший брат отца, он погиб во Вьетнаме. Когда отец забывает чье-то имя, он наугад произносит «Фил».

Принесли вино, отец пробует его и одобрительно кивает сомелье. Когда все бокалы налиты, отец поднимает свой и произносит:

– Я хочу предложить тост за счастливую пару. Все, кроме Клэр, поднимают бокалы: Клэр же смотрит на меня, поднимает брови и демонстративно берет вместо вина стакан воды.

– Дебби, – продолжает отец, обернувшись к ней. – Ты моя маленькая дочурка, и это всегда будет так – где бы ты ни была и сколько бы тебе ни было лет. Скоро твоя свадьба, и я хочу, чтобы ты знала, что мы с мамой очень тобой гордимся – не потому, что ты многого добилась, но потому, что ты замечательный человек. Я до сих пор помню, как ты в розовой пижамке с китами лежишь, свернувшись калачиком, у меня на коленях и поешь мне песенку о крошечном паучке. Я помню все, словно это было вчера…

У него срывается голос, глаза внезапно наполняются слезами.

– Когда я просыпаюсь утром, я жду, что вот-вот к нам в спальню вбежит та маленькая девочка, волоча мягкую игрушку-лягушку, запрыгнет на кровать и свернется калачиком.

Отец берет со стола салфетку и, оглядываясь, вытирает слезы.

– Я с вами, – ни с того ни с сего говорит он горячо.

Я замечаю, что Клэр и Дебби плачут, и чувствую, как у меня в глазах набухает горячая влага.

– Стэн, – мягко произносит мать, сквозь слезы глядя на отца.

– Все в порядке, Эви, – отвечает он, свободной рукой сжимая ее ладонь, и откашливается. – Я хочу сказать, что неважно, сколько нам всем лет: вы трое всегда будете моими детьми, а ты, Дебби, всегда будешь моей маленькой дочуркой. – Отец поднимает бокал вина. – За Дебби и Фила.

– Майка! – раздраженно рявкает Дебби, и мне хочется прицельно метнуть тарелку, как диск, и снести ей башку.

– Да, – поправляется отец. – За Дебби и Майка.

Ужин идет, как обычно проходят такие ужины. Дебби обсуждает с Клэр и миссис Сендлмен оркестр и цветы, мать упорно пьет и развлекает мистера Сендлмена историями о театральных интригах, которые мы все слышали миллион раз. Расс извиняется и говорит, что на минутку отлучится, отсутствует пятнадцать и возвращается со стеклянным взглядом.

– Тебе непременно нужно было дунуть именно сейчас? – шепотом спрашиваю я его. – Неужели это так важно?

– Биологический позыв, чувак. Чертовски сильный.

– Это семейный ужин.

– Да ладно тебе. Как будто к столу примотан кусок динамита и мы все ждем, когда же он рванет. Мне просто не верится, что ты притащил меня сюда.

– Ты сам напросился, помнишь?

– Надо было меня вышвырнуть, как всегда.

– Я тебя не вышвыривал.

– Вранье.

– Мне было абсолютно ясно, что здесь будет кошмарно. Ты сказал, что хочешь повидать Дебби.

Он кивает и смотрит через стол на мою младшую сестру.

– Я понимаю, что ты, возможно, этого не замечаешь, потому что она твоя сестра и все такое, но она чертовски сексуальна.

– Она твоя тетя.

– По отчиму. Да и то с натяжкой. Ты же меня не усыновлял. Помнишь? Нейтральная территория? Тебе так и не удалось сделать шаг вперед?

– Боже, Расс. Может, хватит уже?

– Не волнуйся, друг мой. Я сейчас под кайфом и не стану с тобой собачиться.

Он глубоко и прочувствованно вздыхает, не сводя глаз с Дебби.

– Если бы у меня хватило смелости, я бы признался ей в своих чувствах.

– Ты понимаешь, что она выходит замуж?

Он смотрит на Майка, который острием столового ножа рисует узоры на просыпанной соли, и грустно качает головой.

– Очень жаль!

Итак, Расс пялится на Дебби, а я смотрю на отца, который мирно жует бифштекс и счастливо улыбается, оглядывая свою семью. Мне странно видеть его таким величественным и элегантным, таким… непринужденным. Словно лицезреть давно умершего родственника. Я чувствую, как мой желудок наливается свинцовой тяжестью грусти. Мы никогда не были особо близки, но после удара он любит меня сильнее, и я скучаю по нему, сам толком не понимая, почему: как можно скучать по тому, что никогда тебе не принадлежало?

Я так погружен в наблюдение за отцом, что не слышу, как Майк, который сидит прямо напротив меня, дважды зовет меня по имени.

– Дуг! – наконец кричит он, и все замолкают.

– Что? – спрашиваю я недовольно.

– Я говорил, что хочу, чтобы ты был моим шафером.

– Что?

– Я хочу, чтобы ты пришел к нам на свадьбу.

Я не хотел над ним смеяться. Так получилось.

– Ты, наверно, шутишь.

– Ладно, Дуг, – продолжает он, нервно оглядываясь по сторонам. – Ты же не можешь вечно злиться, так почему бы не позабыть обо всем прямо сейчас? Мы были хорошими друзьями, а теперь мы породнимся.

Он протягивает мне через стол руку и широко улыбается.

– Что скажешь?

Краем глаза я вижу, что Дебби (тоже краем глаза) наблюдает за нами, и понимаю, что все это подстроено – открытая демонстрация расположения, призванная сломить мое сопротивление.

Я не протягиваю ему руки.

– Я не хочу.

Майк с оскорбленным видом убирает руку, а Дебби швыряет на стол вилку с ножом.

– Да что с тобой, черт подери, такое? – набрасывается она на меня.

– Ничего.

– Если ты собирался вести себя как последняя сволочь, зачем ты вообще пришел?

– Клэр заставила. Она не хотела идти одна.

Она вздыхает и меняет тактику.

– Ладно. Тебе грустно. Ты до сих пор оплакиваешь Хейли. Я понимаю. Я могу только догадываться, каково тебе. Но не кажется ли тебе, что всего на один день ты мог бы забыть об этом, перестать думать о себе и порадоваться за меня?

– Как ты забыла о своих чувствах к Майку и жалела меня, когда умерла моя жена?

– Это нечестно, Дуг.

– Тут ты права.

– Успокойся, – произносит Клэр, глядя на меня.

– Я не виновата, что именно там встретила Майка. Это… судьба. У всего есть причина.

– Ты мелкая эгоистичная сучка, – срываюсь я, и голова Дебби дергается, словно от пощечины.

– Дуг! – кричит Клэр, но слишком поздно. Если она хотела, чтобы я был милым, не надо было привозить меня сюда.

– Ты и правда веришь в это? – ору я на Дебби, а она смотрит на меня, открыв рот, не в силах произнести ни слова от возмущения. – Ты думаешь, что смерть Хейли была частью великого Божьего замысла, чтобы Майк смог оттрахать тебя в комнате наверху, пока я сидел шиву?

– Дуглас! – через стол шипит на меня мать, и я понимаю, что все посетители ресторана внезапно замолчали.

– Я не это имела в виду, – оправдывается Дебби дрожащим голосом.

– Ты имела в виду, что не хотела говорить об этом вслух.

– Может, вам двоим лучше выйти? – вмешивается Майк.

– Может, тебе лучше заткнуться на хрен?

Не выражайся, Дуглас! – обрывает меня мать, щелкая пальцами.

– Ты просто скотина, – всхлипывает Дебби.

– А ты маленькая самовлюбленная шлюшка.

– Так, – весело произносит Клэр. – У меня для вас новость. Я беременна. И я ушла от Стивена.

Все оборачиваются и смотрят на нее. Она барабанит пальцами по столу.

– Только не поздравляйте меня все сразу.

Мать хватает отца за руку и смотрит на Клэр.

– Повтори, пожалуйста, – просит она, прижимая другую руку к груди.

– Что именно?

– Всё.

– Я беременна и собираюсь разводиться.

– Ба-бах, – громко произносит Расс. Я решил было, что это все марихуана, но тут он засмеялся. Смех становится громче и вскоре переходит в истерику, Расс трясется, захлебываясь от хохота; по его лицу текут слезы.

– Расс, – умоляю я, пихая его под столом ногой, – прекрати!

Но он только громче смеется и в исступлении хлопает ладошками по столу.

– Ба-бах! – кричит он во все горло, бешено размахивая руками над головой, и заходится в новом припадке хохота.

Какое-то время мы все молча сидели, ошеломленно и беспомощно глядя на Расса, и ждали, пока он перестанет, и вдруг отец тоже громко и весело рассмеялся, за ним Клэр, а потом и я. По столу прокатывается волна смеха, и вот уже мы все неудержимо хохочем, а Майк и его родители смотрят на нас во все глаза и не могут понять, что тут смешного. Даже если бы я мог говорить, мне нечего было бы им сказать; ведь ничего смешного нет, и все печальнее, чем можно себе представить. Добро пожаловать в семью: вот что я бы им сказал.

К десерту все более-менее вошло в свою колею: мать ела «вилы», как конфеты; мистер Сендлмен прожужжал отцу все уши о государственных процентных ставках; Расс в полном молчании методично намазывал маслом и доедал оставшиеся в хлебнице булочки и хлебные палочки, а Майк, не таясь, спокойно лапал под столом Дебби.

– Все и всегда должны плясать вокруг тебя, да, Клэр? – с горечью спрашивает Дебби. – Мне следовало догадаться, что ты наверняка что-нибудь учудишь.

– Точно, Пух. Я ломаю себе жизнь только для того, чтобы выделиться на твоем фоне и привлечь к себе внимание.

– Нет. Ты и правда ломаешь себе жизнь. А вот объявляешь об этом сейчас, потому что не дай бог хоть десять минут на тебя не будут обращать внимание.

– Ничто не происходит просто так, верно?

– Иди к черту, Клэр.

– Не выражайся, Дебора, – рассеянно произносит мать. Она пытается щелкнуть пальцами, но они ее не слушаются. Она запила пилюли белым вином и растворилась в наркотическом оцепенении, не чувствуя боли.

– А вы уже знаете, мальчик или девочка? – миссис Сендлмен, обращаясь к Клэр, резко меняет тему.

– Что, простите? – переспрашивает Клэр.

– Ребенок.

Клэр качает головой.

– Понятия не имею.

– Вот-вот, – хмуро замечает Дебби. – Все занимаются исключительно Клэр. Кто знает, что еще она выкинет, если мы перестанем обращать на нее внимание. Наверно, сделает операцию по перемене пола.

– Расслабься, детка.

– Заткнись, Майк.

– Синатра! – воскликнул отец, вскочив на ноги. Действительно, ансамбль заиграл старую песню Синатры.

– Потанцуем? – приглашает отец, протягивая руку матери.

– Ну нет, – отвечает она, отталкивая его руку. – Я сейчас и прямо пройти-то не смогу.

– Дебби? – спрашивает он, глядя на нее.

– Не сейчас, пап.

– Ну пожалуйста.

– Пап, никто не танцует.

– Ошибаешься, – возражает он.

Отец проходит мимо стоящих рядом с нами двух столиков и начинает танцевать в одиночку, двигаясь вдоль длинного ряда окон, которые выходят на пролив Лонг-Айленд. Отец делает па и кружится в такт музыке. Солнце садится, и последние пастельно-розовые сполохи света окрашивают небо за его спиной.

– О боже! – вздыхает Дебби, отодвигает стул и встает.

Она подбегает к отцу и тащит было его обратно к столу, но он обнимает ее и начинает с ней танцевать, напевая себе под нос. Дебби сперва сопротивляется, но потом затихает и, обмякнув, повисает на отце, обхватив его за шею руками и положив голову ему на плечо. А потом она плачет – в голос, глубоко, страдальчески всхлипывая и содрогаясь всем телом. Отец же просто обнимает Дебби, сдерживая ее слабые конвульсии, гладит ее по шее, целует в голову. Они стоят так долго-долго, тихонько покачиваясь из стороны в сторону, хотя песня уже кончилась. Небо за окном темнеет, и пролив Лонг-Айленд медленно сливается с ним.

После ужина мать исчезает, я нахожу ее на пляже. Сняв туфли, она стоит на волнорезе и глядит на темный океан. Черное платье полощется и облепляет ее, она сняла заколку, и распущенные волосы развеваются на ветру. Я не думаю, что мать принимает такие позы исключительно ради драматического эффекта, но вообще-то, кроме как в кино, никто и никогда не стоит, устремив взгляд за горизонт и глубоко задумавшись, пока не придет еще кто-то и не начнет важный разговор. В жизни же мы задумываемся, чтобы как-то убить время – когда едим, ведем машину, сидим на унитазе или стоим в очереди. Но в фильме это передать не так-то просто, поэтому какой-то неизвестный режиссер придумал «взгляд, устремленный вдаль», который означает глубокую задумчивость. Для матери граница между жизнью и игрой давным-давно стерлась, к тому же мать приняла «вилы» и выпила вина, а это значит, что ощущение реальности у нее искажено сильнее, чем обычно.

– Когда вы были маленькие, мы все время ходили на этот пляж, – произносит она, не отводя взгляда от темного пролива. – Помнишь?

– Конечно.

Она вздыхает.

– Мне нравилось здесь бывать. Вы трое очень любили купаться. Собственно, только в этом вы были единодушны. А я сидела на одеяле и смотрела на ваши маленькие стриженые головки. Знаешь, по крайней мере тогда я занималась тем, чем должна была, и вы все были счастливы. Потом вы стали брать с собой плейеры – просто валялись на одеяле, воткнув в уши наушники и погрузившись в собственные проблемы. У Клэр выросла грудь, она стала носить бикини и болтаться с какими-то противными парнями. Дебора оставалась одна и приставала к тебе, пока ты не доводил ее до слез или не уходил. Все кончалось тем, что я кричала на нее. Тогда-то я и перестала любить пляж.

Я молча стою, словно актер за кулисами, ждущий своей реплики.

– Ты все-таки жестоко поступаешь с сестрой, тебе не кажется? – спрашивает мать.

– Нет, не думаю, – отвечаю я и встаю рядом с ней на волнорез.

Мать кивает. Прожектор ресторана бросает на ее лицо синий отблеск.

– Майк хороший. Конечно, для юриста он немного туповат, и нам придется убрать его руку с задницы твоей сестры хоть путем хирургического вмешательства, но он любит Дебби и, что важнее, она его любит. Я вижу по ее глазам.

– Она считает его своей собственностью.

– Брось, хватит умничать! Это тоже любовь. Ей нравится доминировать в любви, ты скорбишь, озлобившись на весь свет. Каждому свое.

– Я понял, что ты хочешь сказать.

– Но я хочу сказать не это. А вот что, – она оборачивается и сверлит меня суровым взглядом. – Будь с ней помягче. Это ее день. Если все сложится удачно, она выйдет замуж только раз в жизни. Не надо портить ей праздник. В конце концов, ведь не на нее же ты злишься.

– Разве? А на кого же?

– На Хейли, разумеется, – отвечает она, снова глядя на океан. – Я и сама, кстати, на нее чертовски сердита за то, что она так тебя бросила. Но это уже не новость, и я больше не хочу об этом говорить.

– Я тоже.

Вода яростно бьется о камни у нас под ногами, разлетается брызгами в воздухе; я чувствую, как крошечные капли холодного тумана мелкими иголками покалывают лицо.

– В чем бы Дебби ни провинилась перед тобой, она это сделала ради любви, и кому, как не тебе, это понять.

– Ради любви к себе, – парирую я.

– Да ладно тебе, Дуглас. А бывает другая?

– Послушай, мам…

– Нет, это ты меня послушай. Послушай свою маму. Может, я чокнулась, может, упилась вдрызг, но я живу немножечко дольше тебя и знаю кое-что, чего не знаешь ты. Я знаю, что Дебора может быть той еще стервой, но это генетическое, она в этом не виновата. Ты вот что пойми: в детстве ей пришлось несладко. Вы с Клэр – то еще удовольствие. В лучшие времена вы оба не подпускали ее к себе, а в худшие были просто жестоки.

– Да ладно тебе. Не так уж мы были плохи.

Она смотрит на меня, подняв тонкую, выщипанную ниточкой бровь.

– Вы были ужасны. Вы и сейчас такие. Дебби одна из вас, но она всегда была в стороне от вас – от понятных только вам двоим шуток и таинственных взглядов. Дебби бы с радостью отдала свою правую руку, лишь бы вы приняли ее в компанию. Да и теперь тоже. Может, это моя ошибка – я не приучила вас больше общаться с младшей сестрой. Она всегда хотела, чтобы вы с Клэр ее любили.

Редко бывает, что кто-то скажет тебе всего несколько слов, но так, что это заставит взглянуть на себя другими глазами. Однако мать до сих пор способна сыграть так, что это станет откровением.

– Я никогда об этом не задумывался, – признаюсь я, чувствуя себя дураком.

– Ну конечно. Вы с Клэр всегда были слишком погружены в собственные проблемы, чтобы замечать кого-то еще. И это тоже генетическое, – грустно усмехается мать. – Оголтелый эгоизм у вас в крови.

Вдали я слышу голос Расса, который с парковки зовет меня.

– Они нас потеряли, – говорю я.

Мать кивает и берет меня за руку, я помогаю ей слезть с волнореза. Мы идем по песчаному берегу к парковке, мать несет туфли в руках. Я вижу отца и Клэр, которые кружатся, как Джинджер и Фред[20]20
  Джинджер Роджерс и Фред Астер, американские актеры и танцовщики, звезды кино 1930-1940-х годов.


[Закрыть], в свете натриевых ламп.

– Отец сегодня просто молодчина, правда?

Мать кивает и берет меня под руку.

– Знаешь, что будет дальше? Когда мы вернемся домой, ему захочется заняться со мной сексом, причем несколько раз, а потом он будет лежать, обняв меня, и рассказывать мне о вашем детстве или о нашем первом свидании. Я буду держаться до последнего, стараясь не заснуть, потому что я не хочу пропустить ни минуты, и желать лишь одного: чтобы мы лежали так вечно. Но в конце концов я засну, а он все еще будет рассказывать. А когда я проснусь утром, он будет писать на клумбы, или играть в бейсбол в одном исподнем, или строить на полу в гостиной стеклянную башню из хрусталя моей бабушки – одному Богу ведомо, что он еще придумает. Я накроюсь с головой одеялом и разревусь, гадая, когда я снова увижу его – да и увижу ли.

Мать поворачивается ко мне лицом, и я смотрю в ее большие проницательные глаза. Холодной рукой она гладит меня по щеке.

– Ты потерял жену, Дуглас. У меня сердце разрывается от жалости к тебе, поверь. Но я каждый день теряю мужа, каждый божий день. И даже не сетую на это.

– О господи, мама, – отвечаю я хрипло, но она уже снова идет. Ее излюбленный приемчик. Ей нравится озадачивать и трогать за живое. Поставить в тупик и заставить волноваться.

– Что делать, Дуглас, – произносит она весело и тянет меня вперед. – Жизнь – дерьмо, это точно. Но в ней есть и хорошее: по крайней мере один из нас сегодня ночью будет трахаться.

На парковке отец подходит к матери, накидывает на ее подрагивающие плечи пиджак и обнимает ее. Они прощаются с Сендлменами, которые, кажется, до сих пор не до конца оправились от ужаса. Наверно, им не терпится сесть в машину и перемыть нам кости. Как только они уезжают, мы все обнимаемся, жмем друг другу руки, прощаемся. Стороннему наблюдателю, который нас толком не знает, может показаться, что мы самая обычная семья.