Текст книги "Дальше живите сами"

Автор книги: Джонатан Троппер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 16

20:42

В бледной большеглазой Пенни всегда было что-то от маленькой девочки, и за годы, что мы не виделись, ее облик ничуть не изменился. Едва я вхожу, она, просияв, перемахивает через стойку и бросается меня обнимать. На Пенни джинсы и мужская рубашка, длинные темные волосы забраны в свободный хвост. Издали, с порога, я мог бы принять ее за совсем юную студентку, и лишь вблизи видно, что кожа под глазами уже не так свежа, а у губ наметились морщинки.

– Ну, привет, Джад Фоксман!

Оказывается, мои руки забыли, какая она худенькая, почти бесплотная. Или похудела?

– Привет, Пенни.

Она целует меня в щеку и делает шаг назад, чтобы мы могли друг друга рассмотреть.

– Мне жаль, что Морта больше нет, – говорит она.

– Да. Спасибо.

– Я тебя уже видела. На похоронах.

– Правда? А я тебя не заметил.

– Я за спинами от тебя пряталась. На похоронах никогда не знаешь, что сказать.

– Верно.

Честность Пенни – бесплатное приложение ко всем ее прочим достоинствам, как нагота в порнофильме: можно следить за действием, а можно просто любоваться телом.

– Ну, сколько лет прошло? – спрашивает она. – Семь? Восемь?

– Вроде того.

Она оглядывает меня с головы до ног:

– Видок у тебя ни к черту.

– Спасибо. А ты – очень хороша.

– Правда? – Она улыбается.

Она и вправду мила, даже красива, только без той сочности и огня, который спалил когда-то всех парней в нашей школе. Как же я хотел ее тогда! Но она была королевой красоты, ее хотели все, так что мне такой орешек был просто не по зубам. Зато я решил стать ее лучшим другом – это такая форма мазохизма, характерная исключительно для стеснительных, неуверенных в себе подростков. Уму непостижимо, сколько часов провели мы вместе: я покорно слушал, а она рассказывала про всех кретинов, которым отдавала свое тело, вместо того чтобы любить меня.

Время и жизненные перипетии заострили и прежде-то не очень мягкие черты Пенни, и лицо ее теперь – точно нож, а груди – два кулака, сжатые под тесной рубашкой. В ней сохранилась агрессивная сексуальность, а я уже столько недель один, без женщины, без ласки, что меня возбуждает все, даже блеск ее влажных зубов, когда она раздвигает губы в улыбке.

– Я слышала про твою жену, – говорит Пенни. – Точнее, отсутствие оной.

– Худые вести не лежат на месте.

– Ну, все-таки я у твоего братца работаю.

– И как работается?

Она пожимает плечами:

– Он иногда заигрывает, но руки не распускает.

Когда-то Пенни планировала выйти замуж, переехать в Коннектикут, завести четырех детей и собаку, золотистого ретривера, и сочинять детские книжки. И вот ей уже тридцать пять лет, она по-прежнему живет в Элмсбруке и считает достойным упоминания, что босс не лапает ее на рабочем месте.

– Жалеешь меня, – говорит Пенни.

– Нет. С чего ты взяла?

– Ну, ты вообще не большой мастак скрывать свои чувства.

– Я сейчас в основном себя жалею, на других жалости не хватает.

– Джад, от тебя ушла жена. Это случается сплошь и рядом.

– Господи, Пенни!

– Прости. Правда – штука жестокая. Ты до нее еще не дозрел.

– Ну а у тебя какой сюжет?

Она пожимает плечами:

– Да никакого. Никакой чудовищной травмы, на которую можно было бы списать несложившуюся жизнь. Ни катастроф, ни разводов. Куча плохих мужиков, но и куча хороших, которым я, в конце концов, оказалась не нужна. Я пыталась как-то себя вылепить, но – не вышло. Это тоже случается сплошь и рядом.

– Хорри сказал, что ты по-прежнему на коньках?

Она кивает:

– Даже преподаю, на катке у Келтона.

– Я так любил смотреть, как ты катаешься.

– Да, помню. А помнишь наш уговор?

– Помню.

Мы смотрим друг на друга. И отводим глаза. Повисает неловкая тишина, которую Пенни прерывает словами:

– Повисла неловкая тишина.

– Угу.

– Значит, ты сидишь шиву?

– Сижу.

– Надо мне как-нибудь на днях вас навестить.

– У тебя в запасе пять дней.

– Вы и вправду затеяли шиву на семь дней, по полной программе?

– А то!

– Если хочешь – заходи на каток, я там с одиннадцати, каждое утро.

– Они так рано открываются?

– Открываются в час, но хозяин дал мне ключ – в обмен на плотские утехи.

– Хорошо тебе.

– Шутка, Джад.

– Знаю.

– Ты раньше любил мои шутки, смеялся.

– Шутки были смешнее.

Она усмехается.

– Какая жизнь, такие и шутки, – произносит она и смотрит на меня долго, пристально. Интересно, что она видит? В школе внешность у меня была самая заурядная, мы с Пенни просто дружили, и я тихо подыхал от желания. Внешность у меня по-прежнему заурядная, но сейчас я стал старше, толще и печальнее.

– Послушай, Джад, – говорит она. – Похоже, настал момент, когда наша встреча грозит обернуться пустой болтовней. Не думаю, что нам обоим этого хочется. Поэтому давай-ка я тебя поцелую и иди с богом. – Она целует меня в щеку, слегка дотронувшись до уголка губ, и говорит с лукавой улыбкой: – Это я нарочно. Чтоб тебе было о чем подумать, кроме твоей бывшей жены, пока ты там целый день шиву сидишь.

Я улыбаюсь:

– А ты, Пенни, большой мастак не скрывать вообще ничего.

В ее ответной полуулыбке сквозит горечь.

– Это все антидепрессанты. Во мне никаких тормозов не осталось.

Уговор мы заключили, когда нам было по двадцать лет и мы встретились, вернувшись в родной город на каникулы. Ее бойфренд ушел в пеший поход по Европе, моя подружка… да не было у меня еще никакой подружки, и – о чудо! – после долгих лет платонической дружбы, на протяжении которых Пенни ценила во мне лишь чуткое ухо и надежное плечо, она обратила внимание и на другие части моего тела. Дни я проводил, помогая отцу в магазине, а ночи где попало, но непременно с Пенни, которая вывела для себя удобную этическую формулу, допускавшую со мной все, кроме полноценного полового акта, – это помогало ей считать, что парню своему она не изменяет. Однажды ночью, когда мы, голые и потные, лежали на диване у нас в подвале, а мои родители похрапывали наверху, Пенни вдруг перестала стонать и тереться о мой стоящий член и обхватила мое лицо влажными ладонями.

– Ты ведь знаешь, что ты мой самый лучший друг? – спросила она.

– Знаю. – Сейчас, когда ее горячее, потное тело так тесно, так близко прижималось к моему, слышать, что я ее лучший друг, было уже не так мучительно.

– Может, это последнее лето, которое мы проводим вместе. Все в последний раз.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что такова жизнь, Джад. Она уже не за горами. Кто знает, что с нами будет? Так что давай заключим договор.

– Какой договор?

Мы все еще продолжали слегка двигать бедрами – точно уличные жонглеры – и легонько касались друг друга, боясь выпасть из ритма.

– В договоре будет два пункта. Первый: мы всегда созваниваемся в наши дни рождения, где бы мы ни были, что бы ни происходило. Железно, всегда.

– Конечно, давай!

– И второй пункт. Если к сорока годам мы оба будем свободны, мы поженимся. Без долгих ухаживаний и обсуждений. Находим друг друга – и начинаем жить вместе.

– Серьезный договор.

– Но вполне осмысленный. Мы же любим друг друга, нас тянет друг к другу. – В доказательство она прижалась влажным лобком к моим гениталиям.

Как же мне хотелось тогда спросить: Зачем столько ждать? Зачем ждать сорока лет, если все это так осмысленно? Почему нельзя быть вместе сразу, сейчас? Впрочем, я знал ответы. Топающий по Европе дружок-турист, учеба в разных колледжах… Сейчас лето, и мы чудно проводим время, но едва Пенни почувствует, что для меня все это так серьезно, она в одночасье положит конец нашим встречам. А этого я допустить не мог. Ни за что.

– Ну как, Джад? – спросила она с улыбкой и провела двумя пальцами по моему мокрому позвоночнику. – Будешь моей тихой гаванью?

Я всепонимающе улыбнулся в ответ:

– Конечно буду.

И тут, чтобы скрепить наш договор, она поплевала себе на пальцы и взялась за дело. Слова ушли – остались только тихие влажные, чавкающие звуки – тело соприкасалось с телом, язык с языком, с членом, – и вскоре я сотрясся и выплеснул сперму на ее мягкий белый живот. Как только я кончил, она, улыбнувшись, поцеловала меня в нос и, схватив мою руку, завела себе меж раскинутых бедер.

– Теперь сделай мне хорошо.

20:50

Когда я выхожу из магазина, Хорри сидит в машине на пассажирском месте и дрожит, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Рука его, с давно погасшей сигаретой, свешивается из окошка.

– Эй, дружище! – окликаю я.

Он не отвечает. Голова его дергается взад-вперед, губы тоже дергаются – словно какая-то сила не дает им разомкнуться.

– Уууу, – мычит он.

Я перекидываю его высунутую, плетью висящую руку в салон, ему на колени. Рука тяжеленная, точно у мертвеца. Мы отъезжаем, но на первом же повороте Хорри заваливается на бок и утыкается головой мне в плечо. Я резко торможу, и мы просто сидим. Хорри так дрожит, словно через него пропущен ток.

Спустя какое-то время колотун наконец его отпускает. А потом, через паузу, он, прикрякнув, садится ровно, оттирает ладонью слюну с подбородка и, приветливо кивнув, спрашивает как ни в чем не бывало:

– Повидался с Пенни?

– Ага.

Он откашливается, и я слышу, как булькает у него в горле мокрота – типичный кашель заядлого курильщика.

– А когда ты так… вырубаешься, ты меня слышишь?

– Да. Как правило. Только говорить не могу. Вроде короткого замыкания, но меня не всего замыкает, а частично. Другая часть просто ждет, чтобы снова включился свет.

Я завожу машину.

– Хорри, готов?

Он смотрит в окно:

– Это тот самый квартал, да? Где на вас с Полом собака напала?

До сих пор я не очень следил за тем, где мы едем, но, всмотревшись, понял, что мы – на Ладлоу и особняк Тони Раско совсем рядом, через пару домов. Мы с Полом когда-то бежали тут очертя голову, а ротвейлер, позвякивая брелками на ошейнике, несся следом. Я закрываю глаза, но все равно слышу крики Пола, от них не укрыться, как не укрыться от слепящего ужаса, который клещами рвет мне нутро.

Хорри откидывается на спинку, закуривает.

– Я однажды ударил Венди, – говорит он.

Я не сразу соображаю, о чем он.

– Помню-помню.

– Даже не знаю, извинился я или нет.

– Она тебя простила.

– Но вмазал я ей – будь здоров.

Когда Хорри перевезли из больницы домой, Венди взяла академический отпуск, чтобы помочь Линде и маме за ним ухаживать. В то время врачи еще точно не определили, какой дозой надо снимать его агрессивность, и Хорри периодически впадал в дикую ярость, круша все, что попадалось под руку. Венди же, насмотревшись мелодрам, решила, что лучшее лекарство – обнять его крепко-крепко и не отпускать, пока любовь и нежность не сделают свое дело. Но Хорри отшвырнул ее на другой конец комнаты, а когда она подошла снова, дал по физиономии, сломав два зуба. Венди на него не обиделась, но начала побаиваться. Линда тогда настояла, чтобы она вернулась в колледж и занялась собственной жизнью. Венди спорить не стала. В следующий раз она приехала домой уже не одна, а с Барри.

– Хорри, все давно быльем поросло. Ты был не в себе.

Он кивает, выдувает дым в черноту ночи, смотрит, как колечки растворяются в янтарном свете уличного фонаря.

– Я и сейчас не в себе, – говорит он.

Пятница

Глава 17

2:00

Мы с Джен занимаемся любовью. Она извивается подо мной, ее живот и бедра резко подаются вверх, бьются о мои. Она царапает мне спину, сжимает ягодицы, а потом ее пальцы постепенно соскальзывают по моей ноге до середины икры, до места, где нога внезапно заканчивается твердым, бугристым обрубком. Но нет. Это не я, это Уэйд навалился всем своим весом на Джен, а я сижу у окна в кресле и пялюсь на них, одновременно пытаясь пристегнуть ремешки и лямки протеза, чтобы убраться отсюда к чертовой матери. А вот это снова я – лежу в атласной колыбели меж ног Джен, но это уже не Джен, это Пенни Мор, а я нормальный, с двумя целыми нижними конечностями, и ноги Пенни тесно обвивают мое тело, она стонет, покусывает мое ухо, и мне невероятно хорошо. И тут за спиной у меня раздается низкий утробный рык, и, оглянувшись, я вижу ротвейлера, а из его пасти свисают клочья красной футболки моего брата Пола и капает густая белая слюна. Я оборачиваюсь к Пенни, но теперь это не Пенни, это Челси, подружка Филиппа, и у меня снова культя вместо ноги, а пес приседает, готовясь к прыжку, но я, как ни стараюсь, не могу выпростать свой член из Челси, потому что она продолжает мерно раскачиваться, облизывая губы и закатив глаза. И вот ротвейлер прыгает, и я чую его острый звериный запах, и его челюсти смыкаются сзади у меня на шее, и я зажат между бывшей подружкой Филиппа и свирепым псом, как ветчина в сэндвиче, и ног у меня не две, а полторы, и я не хочу умирать такой жалкой смертью. Я ощущаю жгучую боль там, где в меня впились зубы ротвейлера, и начинаю истошно орать – мой вопль заполняет весь подвал. И я просыпаюсь – в поту, дрожа крупной дрожью.

Воистину, тут приложил руку Стивен Кинг. Это он записывает мои сны на сетевом форуме журнала «Пентхаус».

Глава 18

8:25

Я моюсь, и тут, как всегда, вырубается свет. Когда я выхожу из душа в сумрак подвала, Элис в запахнутом халатике уже возится у электрощитка.

– Место встречи изменить нельзя, – говорит она.

– Дерьмо, а не дом, – отзываюсь я.

Элис улыбается.

– Какую пробку на этот раз вышибло? Наверно, ту же.

– В прошлый раз была четырнадцатая.

– Я не различаю номера, темно.

Я подхожу ближе, придерживая полотенце рукой.

– От тебя пахнет, как от ребеночка.

– У них тут только детский шампунь.

– Мне нравится этот запах. – Она подается чуть назад, ко мне, вдыхает глубже. – Запах только что вымытого младенца.

– Да… верно…

От ее волос идет густой медовый аромат – она недавно мыла их шампунем и сушила феном… халатик совсем тоненький… а я теперь всегда на взводе – и от снов, и от долгого воздержания. Короче, ощущения не братско-сестринские.

– Когда снова соберусь с кем-нибудь на свидание, куплю крутой мужской шампунь, – произношу я.

– Да уж, купи, – откликается она и поворачивается ко мне лицом. – Мы так и не поговорили о тебе, Джад. Ты как, справляешься?

– Вполне. – Я стремлюсь поскорее закончить разговор – и по эмоциональным, и по чисто физиологическим причинам. – Вот эта пробка.

Я тянусь через плечо Элис, чтобы включить свет. Но он не загорается. Наоборот, сверху раздается вопль Пола:

– Какого рожна? Кто балуется с предохранителями?

Элис хихикает и, повернувшись к щитку, исправляет мою ошибку.

– Пол всегда заполняет зарплатную ведомость, сидя на толчке.

– Мудро. Два больших дела одним махом.

Она смеется и нажимает оранжевую кнопку. На этот раз выбор верен.

– Да будет свет, – говорит она.

– И стал свет.

– Джад, послушай… – Элис снова поворачивается ко мне. – Тебе сейчас нелегко, а твое семейство большой отзывчивостью, скажем так, не отличается. Если захочешь поговорить, помни – мы с тобой друзья. И друзьями стали много раньше, чем родственниками.

– Спасибо, Элис. Я помню.

Она порывается еще что-то добавить, но потом просто кивает и целует меня в щеку. Я наклоняюсь чуть вперед: не столько чтобы подставить щеку, сколько чтобы избежать случайного контакта ниже пояса, поскольку член – в полной боевой готовности… Эх, мне бы его жизнелюбие… И твердость.

9:37

Завтрак подан. Естественно, на соседских блюдах. Стараниями родительских друзей выпечка продолжает поступать ежедневно, а сортирует поступления Линда, которая каждое утро открывает дверь своим ключом и принимается хозяйничать. Сегодня зашел и Хорри – он задумчиво пьет кофе и украдкой, из-за кружки, поглядывает на Венди. На его футболке написано: Ты – урод, но прикольный. Его тугие мышцы распирают майку – мне о таких остается только мечтать. Трейси мажет маслом бублик для Филиппа, а Филипп наливает сливки ей в кофе, и они улыбаются друг другу так нестерпимо, что я отвожу глаза. Судя по всему, залп из трех орудий – Челси, Жанель и Келли – прошел без серьезных последствий. Венди кормит дочку из бутылочки, а Барри жует кекс и читает «Уолл-стрит джорнэл». Райана и Коула за столом нет, они на кухне смотрят мультики. Мама тоже на кухне, вместе с Линдой – разбираются с очередными подношениями. Надо же, умер один еврей, а еды подвалило – хоть самолет снаряжай для голодающих Африки. Элис мажет обезжиренную сырковую массу на рисовый крекер, а Пол подле нее жует пончик в шоколадной глазури. Пол сидит почти во главе стола. Почти – потому что там еще папин стул, который, по традиции, никто не занимает.

Едят все молча. Заговорить никто не отваживается.

– Послушайте, – начинает Пол. – Надо бы обсудить, что будет с Точкой.

Папино слово. Это он называл свой бизнес Точкой. Не магазином, не компанией, а просто Точкой. «Еду на Точку», – говорил он. Или: «Мы взяли на Точку новую продавщицу». Видимо, Пол перенял у отца это словечко. Элис поднимает глаза, и я чувствую, как она напряжена, как сопереживает мужу. Эта женщина за-мужем. И стоит за мужа горой. Она знает все, что он сейчас скажет.

– Что именно обсудить? – спрашивает Филипп.

– В какой-то момент к нам зайдет Барни, изложит папино завещание в деталях, но кое-что я хочу объяснить заранее. Половину бизнеса отец оставил мне. Вторая половина принадлежит теперь Венди, Джаду и Филиппу, в равных долях. То есть каждый из вас отныне владеет одной шестой дела, которое за последние три года не принесло ни цента прибыли. Так что на доходы надеяться нечего. Барни попросит банк оценить ваши доли, и затем я выкуплю их у вас по рыночной стоимости. Возможно – это зависит от результатов оценки – я не смогу набрать нужную сумму сразу, и надеюсь, вы мне дадите некоторую отсрочку.

– Ну а по самым грубым прикидкам, на сколько потянет одна шестая? – спрашивает Филипп. – Какова цена вопроса?

– А как же мама? – спрашивает Венди. – Разве ей ничего не причитается?

– Маме причитается отцовская страховка и пенсия, так что – с учетом ее гонораров – она более чем обеспечена, по гроб жизни, – отвечает Пол. – Я понимаю, вы все наверняка ожидали, что отец оставит нам куда больше. К сожалению, практически все его состояние вложено в дело, причем дело сейчас не в лучшем виде. Ну, разумеется, есть еще дом. Его оценивают примерно в миллион. Отец передал дом в управление трастовой компании. Когда мама его продаст, каждый из нас получит кругленькую сумму.

– Я не собираюсь продавать дом, – откликается мать с порога кухни.

– Естественно, не сейчас.

– Никогда. И не рассчитывайте. Мне только шестьдесят три года.

– Я просто имел в виду, что…

– Я знаю, что ты имел в виду. Ты хочешь вскрыть полы и поискать тайник. Так вперед, не стесняйся! Но насчет дома не обольщайтесь. Я намерена в этом доме умереть. Причем не завтра.

– Мама, успокойся, – говорит Пол, обменявшись с Элис встревоженным взглядом. – Будем считать, что я ничего не говорил.

Мать снова открывает рот, но сзади подходит Линда и кладет руку ей на плечо:

– Хилл, он не имел в виду ничего плохого.

– Это наш дом! – не унимается мать.

– Я знаю, знаю. Успокойся. – Линда уводит ее на кухню.

Мы все сердито смотрим на Пола. Зачем он вообще втянул нас в этот разговор?

– Дело в том… Я вкалываю с утра до ночи, пытаюсь спасти этот гребаный бизнес. И не факт, что мне это удастся. На сегодня речь идет о закрытии одного, а может, и двух магазинов.

– А я как раз намеревался войти в семейное дело, – произносит Филипп.

Ничего себе заявленьице! Все ошеломленно умолкают. Элис квадратными глазами смотрит на Пола. Трейси смотрит на Филиппа – гордо и одобрительно. Даже Барри, включившись в происходящее, откладывает газету. Венди весело подмигивает мне: Кажется, будет не скучно!

– Ты о чем? – спрашивает Пол.

Филипп вытирает рот салфеткой. Откашливается.

– Я не так давно обсуждал это с папой. Он выстраивал свой бизнес для нас, мечтал нам его передать. Не как наследство, а как… наследие! И я хочу продолжить его дело.

– Отлично, Филипп. – Пол кивает и отставляет чашку. – Что именно ты хотел бы делать в компании?

– Я хочу помочь тебе развивать дело. Компания должна расти.

– Растить, значит, хочешь? Как свою коноплю?

– Я тогда получил доход!

– А сколько мы потратили на адвокатов, чтобы выпутать тебя из этой истории?

– Послушай, Пол. Ты в меня не веришь, это понятно. Я и сам в себя никогда особо не верил. Но люди меняются. И я теперь тоже другой. Мы с тобой хорошо дополняем друг друга, Пол. Ты у нас – мозговой центр, и никто на твою роль не покушается. Но как насчет рекламы и маркетинга? Работы с кадрами? С прессой? Пол, я в этом деле ас, я умею общаться с людьми, а ты нет. Ты хороший парень, но жутко упертый и, если честно, не самый приятный в общении. Всех вокруг распугать можешь одним своим видом. Вот сейчас, например, на тебя страшно смотреть. Ты красный как помидор. И дышать забыл. Эй, народ, он дышит или уже не дышит?

Пол с силой ударяет кулаком по столу.

– Это моя жизнь! – кричит он. – Я угробил последние десять лет на эту компанию и едва свожу концы с концами. Я по уши в долгах, компания того и гляди гикнется. Прости, Филипп, но мы не можем сейчас устраивать экскурсии в мир бизнеса для неудачников.

– Понимаю твои доводы, Пол, – терпеливо говорит Филипп. – Но речь идет о семейном деле, так что шансы поучаствовать у нас с тобой равные. Мы ведь из одного курятника.

Пол поднимается, резко отодвинув стул:

– Разговор окончен.

В комнату входит встревоженная мать:

– Какой разговор?

– Ну, ясно, – примиряюще говорит Филипп. – Для вас это как гром среди ясного неба. Нужно время переварить.

– Что переварить? – спрашивает мать. – Мне кто-нибудь объяснит, что происходит?

– Тут нечего переваривать, болван! Ты не будешь у меня работать!

– У тебя – не буду. С тобой – буду. Я выкуплю доли у Джада и Венди. Джад, тебя ведь в бизнес не тянет, правда? А ты, Венди, и без того богаче иранского шаха.

Я украдкой смотрю на Барри – не обиделся ли? Похоже, что нет.

– Да что ты выкупишь, цыпленок? Ты и костюма приличного себе купить не в состоянии.

– Люди меняются, брателло.

Тяжелый взгляд Пола надолго задерживается на Трейси, и на лице его появляется кривая, горькая усмешка.

– Что ж, все понятно, – говорит он, качая головой. – Помолвка с далеко идущими планами. Продажная тварь.

Филипп вскакивает:

– Как он ее обозвал?

– Не ее. Я тебя обозвал. Ты всегда был продажной тварью.

– А ну повтори!

– Только не в доме! – говорит мать. Она никогда не разнимала наших драк, наоборот, считала, что при здоровых отношениях в семье братья должны время от времени мутузить друг друга. Главное, чтобы ничего не разбили, поэтому – не в доме.

Пол надвигается на Филиппа, и с каждым шагом его преимущество в росте и весовой категории видно все разительнее. Когда они стоят уже почти вплотную, между ними втискивается Трейси.

– Отлично, друзья мои, – говорит она громко и четко, словно ведущая на семинаре. – Каждый из вас высказал свою точку зрения и привел доводы, которые противная сторона должна рассмотреть и обдумать. По возможности непредвзято. Никто не обязывает вас принимать безотлагательные решения. И никакие решения невозможны, пока вы оба не посмотрите на ситуацию под иным углом, не попробуете понять друг друга. Поэтому давайте договоримся, что дальнейшее обсуждение откладывается до тех пор, пора вы не воспримете новую информацию в полном объеме и не внесете поправки в собственную точку зрения. Договорились?

Мы таращимся на Трейси, точно она толкнула речь на каком-то древнем языке. Наша семья состоит из бойцов и зрителей. Логические доводы и апелляция к разуму нам абсолютно чужды, они подрывают устои нашей жизни. Пол оглядывает Трейси с головы до ног, словно ставит под вопрос само ее существование. Потом кивает и переводит взгляд на Филиппа:

– Тупица. Недоросль. Продажная тварь.

Филипп сияет голливудской улыбкой.

– Жалкий импотент.

Руки Пола взлетают так резко и смыкаются на шее Филиппа такой железной хваткой, что даже трудно сказать, отчего вскрикивает Элис – от наглости Филиппа или от страха, что Пол его просто убьет. Они катятся по полу и врезаются в сервант, сбивая блюда с едой, подсвечники, а заодно и не успевшую вовремя отскочить Трейси.

– Только не в доме! – Мама встает над Полом и Филиппом и отвешивает каждому по подзатыльнику. – На улице деритесь в свое удовольствие.

Неизвестно, каким уроном для дома и лично для Филиппа все это могло закончиться, если бы на пороге – точно мираж, точно призрак, вплывший из прихожей в комнату, – не появилась Джен.

– Всем привет, – говорит она со смущенной улыбкой.

При виде Джен все присутствующие, не говоря уже о моих внутренних органах, напряженно замирают. Ошеломленный Пол застывает, занеся кулак над Филиппом.

– Дверь была незаперта, – поясняет Джен. – Надеюсь, я не помешала…

– Джен, дорогая, – произносит мать, мгновенно взяв себя в руки. – Какой приятный сюрприз.

Бывают моменты, когда мать ведет себя так, словно мы с ней существуем в разных, непересекающихся мирах. Сначала она невозмутимо наблюдает, как ее сыновья, старший и младший, дубасят друг друга, и волнуется только за фарфор и хрусталь, а потом говорит «добро пожаловать» женщине, которая разбила жизнь ее среднему сыну. И все – не моргнув глазом.

Что до меня… Я в полном потрясении. Джен приехала, Джен здесь, и теперь все станут разглядывать осколки нашего брака под микроскопом. Одновременно я внутренне невольно вскидываюсь: вдруг ее приезд что-то значит? Вдруг это значит, что мы снова будем вместе? Внезапно это больше не кажется невозможным: беременность оказалась ложной тревогой, Джен останется на шиву, мы с ней ночью устроим тяжелый разбор полетов, я буду кричать, она плакать, но мы все равно будем трахаться на раздолбанном диване в подвале. Отсидев шиву, мы вернемся домой и начнем все сначала. Я даже не заеду за вещами к супругам Ли – пускай все останется их следующему обездоленному жильцу. А я куплю себе все новое, и у нас начнется новая жизнь.

Джен смотрит на меня. Я – на нее. И тут я вспоминаю про деньги, про шестнадцать тысяч долларов, что лежат в конверте на дне моей спортивной сумки. Это те самые деньги, которые она угрожала снять с нашего общего счета, когда звонила мне на автоответчик. Она приехала не мириться и даже не выразить нам соболезнования. У нее в животе ребенок Уэйда, а в башке – наши деньги. Во мне снова вскипает гнев, а заодно и здравое презрение к самому себе, идиоту, который мечтает воссоединиться с женой, наставившей ему рога.

– Я вам так сочувствую, – говорит Джен, обнимая мою мать.

– Спасибо, милая.

И тут, не дав этой сюрреалистической сцене достигнуть апогея, Филипп улучает момент, выскальзывает из-под занесенного кулака Пола и наносит ему резкий неожиданный удар в челюсть. Пол брякается на пол. Вскочив на ноги, Филипп победоносно встает над Полом, потирая ушибленные пальцы. Джен смотрит на меня, удивленно вздернув брови. Я в ответ пожимаю плечами. И в этот момент мы – снова мы, потому что понимаем друг друга без слов. Но я тут же вспоминаю, что это не так, и отвожу глаза. Элис бухается на колени возле Пола – пытается привести его в чувство. Трейси поспешно уводит Филиппа из комнаты.

– Ну и кто из нас тупица? Кто продажная тварь? – вопит Филипп, морщась от боли в руке.

Нам явно пора смириться с реальностью и совместных трапез больше не устраивать.