Текст книги "Помутнение"
Автор книги: Джонатан Летем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Проведя пять, если не шесть долгих часов в приемном покое отделения скорой помощи, прижав чемоданчик с комплектом для триктрака к заляпанной кровью белой рубашке и упершись затылком в твердую спинку стула, в позе, которая не давала ни малейшей возможности поспать, Александер Бруно зациклился на одной мысли: зачем эти красные отпечатки подошв на полу? Они были то ли нарисованы, то ли наклеены и тянулись куда-то внутрь здания. Он сидел, задумчиво рассматривая эти следы, щурясь от яркого сияния флуоресцентных ламп на потолке, за столом с твердой пластиковой столешницей, в помещении, стены которого были обшиты виниловыми панелями под дерево, под плоским телеэкраном с приглушенным звуком, на котором мелькали кадры новостей Германии, а за его спиной были двустворчатые двери в травмпункт. Минуты умирали одна за другой, превращаясь в часы.
Вместе с Бруно в приемном покое неизвестно почему находились в основном престарелые дамы – их было четыре или пять в разное время. Он мог бы вести мысленный учет их приходов и уходов, оценивать, кто из них насколько серьезно болен, а кто просто дожидался доставленного на скорой родственника, подмечать едва заметные различия в их поведении, но нет. Все они слились в один унылый портрет – точнее, в серию вариантов одного и того же портрета: «Престарелая дама в приемном покое». Ну и, конечно, помутнение, из-за которого картинка перед глазами была размыта, не позволяло ему четко разглядеть их лица.
Однообразие их компании нарушила молодая пара с завернутым в простынку младенцем: но после того, как они появились в приемном покое, их быстро куда-то увели, и больше они уже не вернулись. За это время он видел пару полицейских, стремительно продефилировавших по залу, массу усталых санитаров с нескрываемым выражением скуки на лицах – эти явно никуда не спешили. В столь поздний или, скорее, ранний час они просто отбывали тягостную повинность ночного дежурства. Похоже, никто в Берлине не получил удар ножом или пулю и не попал в автомобильную аварию. Во всяком случае, этой ночью. Кровавые пятна на рубашке Бруно выглядели тут странной аномалией. Если бы он удосужился выучить хотя бы одну полезную фразу на немецком, чего он, разумеется, не сделал, то мог бы сказать: «Это всего лишь кровь из носа».
Изоляция сознания от человеческого языка была полной – о большем он и мечтать не мог. Никто не вымолвил ни слова. А если кто-то заговаривал, то неслышно. Если же ему и удавалось расслышать слова, то все равно их говорили по-немецки. В памяти Бруно промелькнуло воспоминание о пребывании в подобном заведении, но это было вроде бы много лет назад. Его появление произвело здесь некоторый фурор, и он напряг память. Когда шофер Кёлера привел его сюда, все сочли, что он перенес инсульт. Дежурная медсестра показала его доктору, доктор натужно поговорил с ним по-английски с сильным акцентом, задав несколько стандартных вопросов, на которые Бруно смог ответить почти уверенно. Сильное впечатление произвело упоминание о мутном пятне перед глазами – как и о его коротком обмороке или припадке. Об этом мог бы чуть подробнее рассказать немец-толстосум, но его не оказалось рядом, когда же Бруно спросили, что тот имел в виду под словом «припадок», он вдруг понял, что и сам толком не знает.
Врач проверил его глаза. То, что раньше было личным секретом Бруно, о котором он с тревогой размышлял, теперь стало всеобщим достоянием. Во всем прочем, как ему казалось, он разочаровал врача. Конечности немеют, ощущаете там покалывание? Нет. С трудом вспоминаете нужные слова? Простите, нет. Не можете совершать простые привычные действия, с трудом ходите и поднимаете руки? Нет. К сожалению, Бруно был способен производить любые простые действия. Выполняя команды врача, после которых тому нечего или почти нечего было вписать в анкету нового пациента, Бруно ощутил, как поначалу напряженная атмосфера в смотровой рассеивается. Он еще больше разочаровал врача, признавшись в головных болях, в том, что накануне вечером перепил неразбавленного скотча, заев его немалой – по правде сказать, чрезмерной – дозой парацетамола. В последний момент, когда врач уже был готов его отпустить, Бруно упомянул об онемении губ. Врач поднял бровь. Неужели заинтересовался? Увы, нет. Бруно описал очень мало симптомов, характерных для инсульта, так что можно сказать, для отделения скорой помощи он как бы перестал существовать. Его вывели обратно в приемный покой.
Вопрос, что означает эта цепочка красных следов от подошв, которые тянулись от входных дверей через весь приемный покой и затем по одному из коридоров клиники, теперь стал для Бруно единственным занятием и утешением. Больше размышлять было не о чем. То есть не о чем, кроме мутного пятна или о том, как неудачно сложился у него вечер в доме Кёлера – но это был хоть какой-то, но результат, даже если его причины оставались загадочными. Внезапно обрушившееся на него невезение совпало с решением Кёлера повышать ставки: а что, если Кёлер просто-напросто хитрил, чтобы выпотрошить Бруно? Но это же невозможно. И тем не менее Бруно не мог избавиться от иррациональной убежденности в том, что Кёлер на деле был акулой. И теперь он стал подозревать, что хитрюга-немец пришел на игру с такой же мелочью в кармане, что и Бруно. Может быть, и особняк в Кладове не принадлежал ему. А может быть, и фамилия того, с кем Бруно играл в этот вечер, вовсе не «Кёлер». Это было чистое безумие, все эти мысли, что лезли ему в голову, – уж лучше сосредоточиться на красных отпечатках подошв. На полу в приемном покое были, надо сказать, и желтые отпечатки, которые вели в другом направлении. Бруно решил во что бы то ни стало разгадать тайну этих следов. А почему бы и нет? Времени у него было хоть отбавляй, и талантом он не был обделен – талантом добираться до глубинного смысла любой ситуации, в том числе собственной жизни.
Двери в отделение скорой помощи располагались под пешеходным мостом, и в стерильное чистилище приемного покоя свет с улицы почти не попадал. И все же первые проблески зари вползли в сумрачное помещение. Электрические часы на стене показывали 4:45. Он напряг слух, и ему показалось, что до ушей донеслось птичье чириканье. Пожилые фрау сидели не шевелясь, хотя они, как и Бруно, за всю ночь почти не сомкнули глаз. Когда из дверей вышел молоденький врач в ярко-зеленом халате с папкой в руках, с виду явный интерн, и встал перед сидящим Бруно, тот не сразу осознал, что вновь стал видимым для персонала клиники. Интерн был тощий, с соломенными кудряшками. Длинная ночь не оставила на его свежем лице ни следа. Возможно, он только что заступил на смену или взбодрился, поспав часок-другой на операционном столе. Интересно, есть ли в немецком слово «интерн»?
– Мистер Бруно? – Молоденький врач протянул руку.
– Да.
– Простите, что вам пришлось ждать так долго. Вас следовало отпустить гораздо раньше.
– Вы американец?
Интерн улыбнулся.
– Нет, я немец, но спасибо. Я учился в Коламбусе, штат Огайо, и потом недолго в Шотландии.
– Ясно. – Бруно, оставаясь на стуле, смотрел на интерна снизу вверх, и мутное пятно перед его глазами превратило молодого немца, свободно говорящего по-английски, в безликого арийского ангела, а его светлые кудряшки – в солнечный нимб вокруг головы.
– Вы, верно, утомлены. Давайте обсудим результаты обследования, после чего я вас отпущу: я вижу, вы указали свой отель.
– Да.
Врач сел за пластиковый столик напротив Бруно и раскрыл папку, которую держал в руках. Ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть там все, что нужно.
– Уровень сахара в крови нормальный. Врач, который проводил осмотр, уверенно исключил вероятность инсульта.
– Да, – повторил Бруно.
– Раньше вам не говорили, что у вас мигрень, вызывающая нарушения зрительного восприятия?
– Такого диагноза мне не ставили. Но меня мучают головные боли.
– Приступы мигрени могут возникать в более позднем возрасте.
Более поздний возраст – так вот в чем дело. Следующий этап – билеты в кино со скидкой для пожилых.
– Хорошо, но кроме того, – продолжал врач, – при описанных вами нарушениях зрения есть вероятность временного артериита – воспаления капилляров глазного яблока. Но это только предварительный диагноз. Я вам оставлю координаты двух специалистов, которым вам хорошо бы незамедлительно показаться. Один – Augenarzt, офтальмолог. Другой – невролог.
– Но… у меня был припадок.
– Да, однако анализ ваших рефлексов показал, что никакого припадка не было. – Врач снова поглядел в папку. – Тут сказано, что вы потеряли сознание, увидев кровь из носа. Это так?
– Да.
– А потом снова не теряли сознание?
– Нет… нет.
– Врач, который вас осматривал, предположил, что это вазовагальный обморок. Он это с вами обсуждал?
– Нет.
– Вам знаком этот термин?
– К сожалению, нет.
– Ясно. При вазовагальном обмороке человек может потерять сознание при виде собственной крови. Это автономная реакция, и ее невозможно предотвратить усилием воли. В ходе обычных процедур это может представлять большое неудобство – у нас, например, бывают случаи, когда пациенты теряют сознание при заборе крови из вены. Но это безобидная аномалия, не имеющая никаких последствий.
Безобидная аномалия? Бруно променял бы ее на смертный приговор. Молодой врач не скрывал улыбки: она была различима даже сквозь мутное пятно. Была ли его необычная вежливость всего лишь ложным впечатлением, создаваемым его безупречным английским? А возможно, это чары Бруно заставили его размякнуть, как Патти Херст в ее шкафу[16]16
Автор намекает на историю с похищением в 1971 году внучки американского миллиардера Патти Херст, которую первые два месяца держали с завязанными глазами в шкафу, отчего у заложницы притупилось желание сопротивляться.
[Закрыть].
– Прошу вас, поймите меня правильно. Диагноз «мигрень» – это только предположение, мы настоятельно рекомендуем вам обратиться к указанным здесь специалистам, хорошо? Но факт остается фактом: головная боль и носовое кровотечение, единичный случай обморока. Ясно одно: здесь вам находиться уже нет необходимости.
– Хорошо.
– Вы проездом в Германии, мистер Бруно?
– Да.
– И у вас нет никакой страховки.
– Нет.
– Тем не менее пусть это обстоятельство не помешает вам записаться на прием к этим специалистам. Если же вы собираетесь уехать, обратитесь к своему врачу в Штатах.
– Я… не планирую возвращаться.
Бруно вновь устыдился и своего поношенного смокинга, и перепачканной кровавыми пятнами рубашки, и рукава без запонки, и загадочного деревянного ящичка, который он, все еще сжимая в руке, держал на коленях. Как будто в нем лежали радиоактивные изотопы или шпионские микрофильмы. Или пачки банкнот неизвестно какой валюты. Он приобрел этот комплект для триктрака с инкрустированной доской в игорной лавке в Цюрихе, когда грудь ему грел лежащий в кармане смокинга свежий чек на тринадцать тысяч швейцарских франков. В теперешней ситуации тот триумф казался Бруно таким же экзотичным, как микрофильмы или изотопы.
– Вы сможете добраться отсюда до вашего отеля?
Может быть, этот ангелоподобный интерн тоже изучал Бруно. В конце концов у него взяли анализ крови и обнаружили следы парацетамола и дорогого скотча Вольфа-Дирка Кёлера. И, если отбросить словесную шелуху вроде «вазовагальный» и «мигрень», поставленный интерном диагноз мог просто гласить: алкогольное отравление. Если учесть, что толпы мужиков бродят по берлинским улицам среди бела дня, а в их животах булькают бессчетные литры пива, этому отделению скорой помощи безусловно знакомы пациенты с подобным диагнозом.
– Если вы подскажете, как мне дойти до станции электрички, я не пропаду.
– Мы находимся как раз напротив центрального вокзала, он на противоположном берегу реки. Вам предстоит приятная прогулка мимо старых корпусов клиники – пойдемте, я покажу вам дорогу.
Очередная ангельская услуга? Возможно, интерн просто хотел понаблюдать, как Бруно переставляет ноги, прежде чем отпустить его на все четыре стороны. Идя к раздвижным дверям отделения скорой помощи, они пересекли полосу красных отпечатков ног.
– Для чего они?
– Прошу прошения?
Бруно махнул рукой под ноги.
– Такое впечатление, что эти следы никуда не ведут.
– Ах это! Красные ведут в красную зону, а желтые – в желтую зону. Когда это необходимо.
– Не понимаю.
Оказавшись на воздухе, Бруно был ошеломлен натиском вновь обрушившегося на него мира: смрад выхлопных газов и прелой скошенной травы, сияние солнечных лучей, косо пробивающихся сквозь деревья, люди c целью в жизни, спешащие куда-то с картонными стаканчиками кофе в руках. Они с интерном все шли и шли по нескончаемой брусчатке, похожей на россыпь игральных костей, пока наконец не вынырнули из-под пешеходного моста.
– Да, они выглядят странно. Но на них никто не обращает внимания. Это некий план на случай катастрофы, которая будет слишком серьезной для нашей системы. Следы показывают, куда следует направлять тяжелораненых, куда – легкораненых. – Эти объяснения потребовали от молодого врача усилий, и он заговорил с сильным акцентом. – У нас там есть и зеленая зона, для тех, кому не требуется медицинская помощь, но кто пришел в клинику, чтобы спастись или сдать кровь, ну и так далее.
Они вышли из мрачного современного комплекса и попали в другую, более безмятежную эпоху. Старая часть клиники представляла собой краснокирпичные здания в старом английском стиле c арками и галереями, стоящие на зеленых лужайках. Рассветные лучи рассыпались по широким дорожкам, бледно-розовое небо виднелось сквозь кроны деревьев, над головой щебетал неисчислимый хор птиц. Но когда Бруно задрал голову вверх, чтобы поглядеть на ветки, мутное облако опять повисло перед глазами. Оно затуманивало верхнюю часть поля зрения больше, чем нижнюю. Не удивительно, что он охотнее смотрел себе под ноги.
Его провожатый остановился посреди мощеной дорожки и, порывшись в карманах халата, вынул пачку сигарет – должно быть, в этом и крылась истинная причина его желания выйти из отделения скорой помощи на воздух.
– Ну вот, теперь идите все время прямо, – закурив, произнес интерн. – Прямо по этой дороге мимо старых корпусов «Шаритэ» вы выйдете к реке. И сразу увидите здание вокзала. Перейдите реку по мосту – и будете на месте.
– Какой очаровательный уголок.
– «Шаритэ» изначально была чумным изолятором. Так что сейчас это своего рода город в городе.
– Приятный получился заповедник.
– Ага, – интерн криво усмехнулся, – где множество улиц и зданий носит имена знаменитых врачей-нацистов.
Берлин – город-склеп. Тут куда ни пойди, везде наступишь на могилу, вход в подземный бункер или призрачный фундамент Стены. То же касается и красных отпечатков ног на полу: будущие катастрофы четко спланированы, а маршруты движения жертв «грязных бомб» и чумных зомби продуманы.
Между затяжками сигареты и банальными тевтонскими шуточками этот блондин-интерн утратил свой ангельский шарм, но не все ли равно. Он вывел Бруно из пограничного состояния в этот мини-рай, оглашаемый птичьими трелями. Бруно был готов к расставанию с ним.
– Со мной все будет в порядке.
– Не сомневаюсь.
Когда Бруно остался один, его охватила обманчивая экзальтация. Это состояние могло стать результатом ночного проигрыша напыщенному магнату или королю недвижимости, каким ему виделся Вольф-Дирк Кёлер (который, как теперь Бруно понял, был вполне искренен и в своем самодовольстве, и в своей роскоши и всего лишь поймал фарт в финальной стадии игры). Не впервые в жизни он бродил на рассвете по улицам чужого города, точно вампир, хоронящийся от дневного света. С той лишь разницей, что у него сейчас не было денег, которые он мог бы предъявить. Но что деньги?
Бруно шагал, приветливо улыбаясь прохожим и помахивая чемоданчиком. Студенты-медики, один моложе другого, удивленно встречали его улыбку и, вопреки прусской невозмутимости, поднимали брови. Кто-то даже бросил ему смущенное Morgen!
Вооружившись свежей рубашкой и двойным эспрессо, Бруно мог бы и не спать, хотя теперь ничего, кроме короткой поездки на электричке в Шарлоттенбург, где находился его отель, не могло отвлечь его от восьми– или даже пятнадцатичасового сна в номере с зашторенным окном. Он мог бы даже избавиться во сне от мутного пятна, так ему сейчас казалось. А почему бы и нет? Хотя ему нечем было оплатить гостиничный счет, он понадеялся, что электронный ключ-карточка, лежащий в его кармане, еще не отключен.
Перейдя по мосту через реку и глядя на высящееся впереди здание центрального вокзала, Бруно ощутил невероятный эмоциональный подъем. Равнодушие широко раскинувшегося Берлина и неприглядное великолепие его испещренного подъемными кранами пейзажа освободило его. Возможно, ему надо упустить шанс в Кладове, который дал ему Эдгар Фальк, и выдержать потом многочасовое ночное бдение в клинике, чтобы оценить это ощущение. Ему захотелось избавиться от уз, связывающих его с Фальком, а не восстановить их. И пускай все это абсурдное приключение – с проигрышем и кровотечением из носа – будет воспринято как его прощальное «да пошел ты!».
Он смешался с толпой, спешащей к переливающемуся на утреннем солнце стеклянному атриуму вокзала. Он тоже представлялся городом в городе, чья освежающая прохлада и анонимный комфорт казались щедрее, чем в средневековом городке «Шаритэ», и в то же время все тут казалось таким знакомым: и закусочные «Суши-Экспресс», и «Бургер-Кинг», и киоски иностранной прессы, и десятки путей, ведущих неведомо в какие дали, куда он мог бы умчаться, спастись… После этих головокружительных попыток спасения от смерти, после решения забыть о прежней профессии Бруно понял, что ему теперь лишь требуется обзавестись новым именем. Мистер Муттнопяттен. Пяттенштейн. Пяттенбург…
И тут он упал. Не на пороге центрального вокзала, а перед ним, сразу за ограждением стройплощадки около входа со стороны реки. Он споткнулся о выбоину в брусчатке, попав ногой в пустоту там, где камни были вынуты и была видна земля. Горка гранитных кубиков, вывороченных из мостовой, лежала рядом, попав теперь в его деформированное поле зрения. Но своих ног Бруно не видел. И даже не пытался встать. Из-за мутного пятна картина мира была полностью смазана, он потерял ориентацию в пространстве. Но он все еще – или снова – крепко прижимал к груди чемоданчик с комплектом для триктрака. Впереди сверкало огнями здание вокзала – как недостижимая цель из парадокса Зенона. Он был ближе к ней, когда стоял на другом берегу реки. Его нос опять кровоточил. Он шевельнул ногами, но лишь беспомощно загреб песок и щебенку. Никто не обращал на него внимания. Он ощутил запахи пыли, грязи, солнечного света и жареных сосисок, и от их столь неуместного ранним утром запаха его чуть не вырвало.
Будь у него деревянный молоток, он мог бы притвориться дорожным рабочим. Интересно, все эти старые гранитные бруски бесконечно переносят по всему Берлину из одного района в другой, выворачивают в одних местах и теми же камнями покрывают мостовые в других местах? Или же всякий раз добывают гранит на каменоломнях и высекают из него новые бруски? А что, если стащить один камень, вывести его из оборота? Интересно, система рухнет? Бруно мог бы бесконечно любоваться геометрией грубых каменных кубиков, которые буквально пленили его воображение, – если бы не лежал на боку и не наблюдал, как кровь из носа капает на сухую землю, если бы с ним не случился прилюдно такой конфуз. В любом случае «бесконечно» было теперь понятием относительным. Время ускользало от него, обращаясь в мимолетные помутнения сознания, как в фильме, где смазанное изображение одного персонажа сменялось другим таким же смазанным персонажем – быстрым монтажом. Ну не ирония ли, подумал он, что далеко позади, на том берегу, в идиллическом кирпичном городке, упавший на землю человек тотчас бы привлек к себе участливое внимание десятков случайных пешеходов – сбежались бы студенты-медики, желая продемонстрировать свои знания. А на этой стороне моста, у подножия величественной громады вокзала, он лежал, не удостоенный ничьего внимания, напоминая очередной отброс общества, презренного бродягу, какие всегда стекаются к большим вокзалам во всех столицах мира.
Он получил справедливую компенсацию за свой легкий флирт в поезде – желание исчезнуть. Ради забавы Бруно протянул руку и стал трогать каменные кубики. Но результат оказался вовсе не таким, какого он мог бы ожидать. Он же бессознательно ощупал нос и губу, поэтому пальцы оставили на камнях соцветие кровавых отпечатков. Три отпечатка пальцев на одном камне и отпечаток большого на другом. Три-одно – всегда прекрасный выброс костей в начале игры. Почти так называемый «золотой пункт»[17]17
Пункт номер 20 в «доме» игрока или пункт номер 5 у его противника.
[Закрыть] в твоем «доме», хотя недавно этот термин стал предметом дискуссий, после того как компьютерные алгоритмы подтвердили, что это поле не так ценно, как «пункт у бара»[18]18
Пункты номер 7 и 18 около бара, расположенные вне «дома» каждого из игроков.
[Закрыть]. Но ведь Бруно принял решение бросить триктрак, так что теперь это уже не имело значения. Он придвинул перепачканный кровью камень поближе к себе. Он снова тронул себя за нос – сколько же крови! – и аккуратно поставил кровавые точки на других сторонах каменного кубика: две, три, четыре, пять и шесть. Под ярким солнцем пятна свежей крови на гранитной поверхности почти мгновенно высохли. Теперь главное не размазать кровавые кляксочки. Бруно вытер кончики пальцев о рубашку, с которой он мысленно распрощался несколько часов назад. Занятие было само по себе достаточно странным, и он не беспокоился о том, что подумают о нем спешащие мимо пешеходы и посмотрят ли они на него или нет. Закончив ставить кровавые точки на каменном кубике, он повертел его и, стараясь глядеть мимо мутного пятна, удостоверился, что не допустил ошибки. Не допустил. Каменная кость получилась идеальной. Бруно даже удовлетворенно хмыкнул. Потом он раскрыл доску для триктрака, испещренную красными отпечатками пальцев, и добавил к набору деревянных игральных костей – двум светлым, двум темным и удваивающему кубику – только что изготовленную им большую каменную кость. Он с трудом закрыл чемоданчик, защелкнув оба замка, и выпустил его из ослабевших рук на вспоротый тротуар, в дорожную пыль. Бруно не сомневался, что каменные углы исцарапают треугольные инкрустации из мягкого дерева. Но ему было наплевать. Возможно, этот кубик брусчатки – сейчас самое ценное его имущество. По крайней мере, он был вещественным доказательством того, что Берлин в принципе отказывался принять: что Бруно существует – здесь, сейчас.
