Текст книги "Дом сна"
Автор книги: Джонатан Коу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
3
– Расскажи мне о своих снах, – попросил однажды Грегори, сидя на той же террасе ясным ноябрьским утром много лет назад. – Скажи, давно они тебе снятся?
Сара грела ладони о кружку, слегка поеживаясь от морского бриза, и с нежностью смотрела на Грегори. Дело происходило в самом начале их романа, задолго до расставания. Ей в те дни еще казалось, что он добрый и ласковый, она считала его мудрым и понимающим. Сидя на террасе, инстинктивно подавшись к нему так, что их колени соприкасались, она чувствовала, как все ее тревоги рассеиваются. Сара забыла, что в последнее время они все чаще ссорились, и повод для ссоры каждый раз оказывался все мелочнее. Что до секса, то она убеждала себя, что со временем все наладится. Сара старалась не обращать внимания на то, что Грегори записывает ее слова в блокнот, на обложке которого значится: «ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ САРЫ».
Сара была в возбуждении – только что они с Грегори сделали важное открытие. Они нашли объяснение феномену, который последние пять с лишним лет неизменно ставил Сару в тупик. В то самое утро они обнаружили, что она не отличает сны от реальных воспоминаний.
– Расскажи мне о своих снах, – попросил Грегори. – Скажи, давно они тебе снятся?
И тогда Сара сделала глубокий вдох и все рассказала.
***
Все началось, заговорила Сара, когда ей было лет четырнадцать или пятнадцать. В школе она чувствовала себя несчастной, часто не делала домашних заданий, боялась учителей, в особенности – историка, некоего мистера Маунтджоя. Как-то раз, в конце трудного вечера, Сара поняла, что не может написать реферат о причинах Франко-прусской войны, который на следующий день следовало зачитать в классе вслух. И тогда в слезах она легла спать, от отчаяния решив прогулять школу или сказаться больной. Но вместо этого утром Сара проснулась с удивительно радостным чувством: она ясно помнила, что работа написана и написана просто замечательно; она помнила, как выглядят четыре с половиной исписанных страницы школьной тетради, на третьей – несколько исправлений, но в целом работа смотрится очень аккуратно и симпатично, а заголовок дважды подчеркнут красными чернилами, и в конце реферата даже есть несколько сносок – для солидности. И лишь в половине двенадцатого, сразу после большой перемены, раскрыв тетрадь, Сара обнаружила, что реферат непостижимым образом исчез. Во всяком случае, именно к этому выводу Сара, в конце концов, пришла. Поначалу-то она подумала, что попросту сглупила и написала реферат в другой тетради, – стала лихорадочно рыться в портфеле, просматривая тетради по английскому, географии и французскому. Паника ее нарастала столь явно и шумно, что мистеру Маунтджою пришлось прервать оратора на полуслове и спросить, в чем дело. Сара объяснила, что, видимо, оставила работу в шкафчике и попросила разрешения сходить за ней, но судорожное изучение тетрадей по математике, немецкому, физике и биологии в непривычно тихой раздевалке ничего не дало – злосчастный реферат на свет так и не явился. И тогда в замешательстве, на грани истерики, Сара выскочила из школы и понеслась в городской парк, где, обхватив голову руками, тщетно пыталась найти смысл в последовательности случившихся событий. Именно в тот день она впервые усомнилась в собственном душевном здоровье. Реферат так и не нашелся, и Сару на неделю исключили из школы (мистер Маунтджой не поверил ни слову из ее рассказа). Все вскоре забыли об этом случае, но сама Сара не забыла ничего и никогда никому не рассказывала о происшествии, хотя с тех пор с ней время от времени случались похожие неприятности. Однажды, несколько семестров спустя, Сара резко отчитала свою лучшую подругу Анджелу за то, что та не пришла к бассейну в условленное время, – Анджела отрицала, что они договаривались о встрече, и эта ссора породила в их дружбе трещину, которая так и не затянулась. Был еще один случай, когда Сара озадачила родителей, зайдя по дороге из школы в аптеку и купив там – как она уверяла, по настоятельной просьбе матери – шесть тюбиков зубной пасты для курильщиков, десять пакетиков ароматической смеси и чуть ли не годовой запас суппозиториев.
Хотя Сара стыдилась признаться в этом даже родным и самым близким друзьям, она все больше убеждалась, что является жертвой галлюцинаций, ярких, неконтролируемых полетов фантазии, которые поначалу она никак не связывала со снами (поскольку сны, которые Сара помнила, имели мало отношения к реальности, а больше походили на фантастические и гротескные картинки – ей часто снились кошмары, например, со змеями, или самые страшные – с лягушками). И лишь тем утром, на террасе, истина предстала перед ней – не без помощи Грегори. Несмотря на то, что Сара была расстроена вчерашней ссорой, в каком-то смысле она была благодарна этой размолвке, потому что именно ссора и ее странные последствия позволили наконец раскрыть тайну.
Неприятности начались накануне днем, когда Грегори сказал, что их пригласили в местный ресторан (точно неизвестно, в какой именно) отметить день рождения одного студента-медика – некоего Ральфа, которого Грегори и знал-то так себе. Сара спросила, лично ли ее пригласили, и Грегори признал, что нет. Насколько ему было известно, Ральф не в курсе, что они любовники, и просто предложил Грегори привести кого-нибудь с собой.
– Ну ясно, – вздохнула Сара.
Грегори спросил, что она имеет в виду, и она рассказала, что когда-то была дружна с Ральфом, но несколько месяцев назад произошел неприятный инцидент, после которого они не разговаривают.
– Знаешь рыбный ресторан у бухты? – спросила она. – «Планетарий» называется.
Своим названием ресторан был обязан куполообразному потолку-своду, на котором местный художник изобразил ночное небо.
– Так вот, он однажды меня туда пригласил. Только меня и своих родителей, которые приехали на выходные. Бог знает, почему именно я удостоилась такой чести. Думаю, Ральф немного был в меня влюблен. Во всяком случае, дело происходило в субботу, ресторан был переполнен, и концу ужина, когда мы уже пили кофе, я почувствовала себя нехорошо. По-настоящему нехорошо. Думаю, виноваты были мидии. Я сбегала в туалет, решив, что меня вывернет, но ничего не случилось, и я снова поднялась в зал. Все уже собрались уходить, а я чувствовала себя ужасно, но все равно мы надели пальто и вышли на крыльцо, где собирались попрощаться – его родители возвращались в гостиницу. И вот мы стояли, болтали, прощались, и я вдруг поняла, что меня сейчас вырвет. Немедленно. И понятное дело, прямо посреди разговора, без всякого предупреждения, я согнулась надвое и облевала все ступени. Все, что я съела, разлетелось по крыльцу ресторана на всеобщее обозрение. Но самое удивительное – Ральф и его родители ни на секунду не прервали разговор. Вот что значит настоящее воспитание. Они вели себя так, словно ничего не случилось. Только мать Ральфа протянула мне платок, чтобы я вытерла рот. Они еще пару минут болтали, договариваясь, куда пойти на следующий день, потом поцеловали Ральфа на прощанье, а затем его отец потянулся ко мне, чтобы поцеловать меня, и тут это случилось снова: не успела я опомниться, как опять забрызгала всю лестницу, но теперь угодила на брюки и ботинки его отца. И даже после этого они глазом не моргнули. Ни слова не сказали. Родители поблагодарили Ральфа за прекрасный вечер и пошли в одну сторону, а мы – в другую, и он лишь спросил: «Теперь с тобой все в порядке?» Холодным таким тоном. В общем, сели мы в такси и вернулись в студгородок, и даже не поцеловались на прощание. Мне показалось, что Ральф счел происшествие забавным – в неприятном смысле этого слова, потому что у его родителей есть шик, а у меня шика нет. Вот он и решил, будто я весьма забавным образом продемонстрировала, чем отличается низшее сословие от высшего.
– Ты несправедлива к Ральфу, – сказал Грегори. – Я не очень хорошо его знаю, но уверен, что это не в его характере.
– Тогда почему он с тех пор ни разу со мной не заговорил?
Ответа у Грегори не было, но следующие несколько часов он потратил на то, чтобы заверить Сару: она может смело отправляться на день рождения Ральфа. Но и без четверти восемь, когда они подъехали к общежитию, ее не покидали сомнения.
– А что если он поведет всех в тот же самый ресторан?
– Ну и что?
– Мне будет неловко.
– Меня не покидает мысль, что ты принимаешь все это слишком близко к сердцу, Сара.
Они уже поднимались по лестнице.
– Тебе легко говорить. Но дело в том, что я знаю, я просто знаю, что это происшествие сильно позабавило его друзей. Могу себе представить, как он рассказывает им эту историю, и все громко смеются. У них это будет дежурная шутка.
– Че-пу-ха, – подчеркнуто заявил Грегори. Они уже находились в коридоре. – Я учусь на психиатра, Сара. Моя специальность – человеческий разум. И если я хоть что-то смыслю в человеческой природе, то гарантирую, что об этом случае Ральф не рассказал ни одной живой душе. Все это – еще один пример твоей паранойи. – Остановившись у нужной двери, Грегори сорвал приколотую к двери записку и прочел ее вслух.
– Друзья Ральфа, – прочел он, – встречаемся в восемь тридцать в «Блевунарии».
С этого места версии Грегори и Сары расходились, хотя выяснилось это только на следующее утро, когда Сара проснулась, довольно рано, и обнаружила, что Грегори рядом с ней нет. Он встала и отдернула занавески. Посмотрела вниз и увидела, что он сидит на террасе, в застегнутом на все пуговицы синем драповом пальто, и смотрит на море.
Сара что-то накинула на себя и спустилась в кухню, где приготовила две кружки кофе. Она вынесла кофе на террасу, пройдя через высокие окна-двери в общей гостиной с телевизором.
– Прошу, – сказала она, ставя кружку на стол рядом с блокнотом, в который Грегори что-то записывал. – Похоже, ты совсем замерз. Что-то случилось?
– Не мог заснуть, – сказал Грегори, с благодарностью отпивая кофе. – Точнее, отвратительно спал всю ночь.
– Да?
– Да. Ты меня все время будила.
– То есть? – удивилась Сара.
– Ты не давала мне заснуть. Разговаривала во сне.
– Что я делала?
– Разговаривала во сне.
– Раньше такого не было.
– Значит, этой ночью началось.
– Правда? И что же я говорила?
– Не знаю. – Он протяжно зевнул и нахмурился. – О том, будто что-то нужно запекать в печи, по-моему.
– Как странно.
– Очень. – Кофе отчасти вернул Грегори к жизни:
– Ну что, как тебе в итоге понравился вчерашний вечер?
– Нормально, – ответила Сара после секундного удивления.
– Должен заметить, Харриет мне понравилась, – подтолкнул ее Грегори.
– Харриет?
– Да. Мне она показалась забавной. Благодаря ей, вечер удался.
– Ты о ком?
Грегори бросил на нее взгляд – очень нетерпеливый взгляд.
– О Харриет. Новой подружке Ральфа. Ты весь вечер сидела рядом с ней.
– Сидела рядом с ней? Где?
– В ресторане.
Сара подула на кофе. Она решила, что Грегори затеял какую-то скучную игру.
– Я не понимаю, о чем ты.
– Послушай, – раздраженно сказал Грегори. – Это всего лишь мимолетное замечание. Не надо меня казнить за то, что я благожелательно отозвался о другой женщине.
– Ну, поскольку я не знакома с этой другой женщиной, мне вряд ли есть что сказать.
Грегори повернулся к ней.
– Я говорю о вчерашнем вечере, Сара. Я говорю о женщине, рядом с которой ты сидела и с которой ты весь вечер разговаривала.
Ничего не ответив, Сара встала и ушла с террасы, предоставив Грегори злиться и пить кофе. Она угрюмо решила для себя, что он нарушил неписаный закон всех любовников. Когда через десять минут Сара вернулась, Грегори выглядел встревоженно и виновато. Она бесшумно села рядом и сказала:
– Знаю, тебе это покажется странным, но я совершенно не помню вчерашний вечер в ресторане. Помню совсем другое – ничего общего с тем, о чем ты рассказываешь.
Грегори внимательно смотрел на нее.
– Последние годы, еще с детства, со мной то и дело происходят странные вещи. Я помню события не такими, какими они были на самом деле. Я фантазирую. Я выдумываю. Я не знаю, как это происходит. Я никому об этом не говорила. Тебе первому. А тебе говорю потому, – она взглянула на него, и ее голос дрогнул, – что я тебе доверю. Потому что я тебя люблю.
Грегори поджал губы: ей на мгновение почудилось, будто он хочет ее поцеловать. Но Грегори взял ручку, раскрыл блокнот и нетерпеливо пролистал в поисках чистой страницы.
– Это же потрясающе! – сказал он. – Ты хочешь сказать, что совершенно не помнишь, что происходило в ресторане? Не помнишь, как сидела рядом с Харриет? Не помнишь, как пела «С днем рожденья»? Не помнишь, как заказывала морского черта?
Сара наморщила лоб.
– Не знаю… Что-то помнится… очень смутно. Но есть и другое воспоминание, гораздо сильнее.
– Что-то вроде альтернативной памяти?
– Да. Наверное.
– Так это же, – прошептал Грегори, лихорадочно записывая, – здорово. Охренеть можно. Такая удача выпадает не каждый день. Так что, по твоему мнению, произошло вчера вечером?
Воспоминания Сары и Грегори совпадали лишь до записки, приколотой к двери Ральфа. Дальше, по ее утверждению, между ними произошла бурная ссора, и Сара отказалась идти в ресторан. Грегори пошел один, а Сара направилась в популярную у студентов забегаловку «У Ионы».
– В котором часу ты туда пришла? – спросил Грегори, продолжая записывать.
– Не знаю, где-то около восьми.
– И сколько времени провела там?
– Не так уж и мало. Ведь мне больше нечего было делать. Около часа.
– А что ты ела?
– Зачем эти вопросы? Разве это имеет значение?
– Все имеет значение. Очень важно установить, насколько яркой была эта… галлюцинация. Так что ты ела?
– Суп. Просто суп.
– Просто суп? Ты была не голодна?
– Там уже мало что осталось из еды. А брать дежурное блюдо мне не хотелось.
– А что это было за блюдо?
– Картофельная запеканка с мясом, либо печенка.
Грегори резко перестал писать и поднял взгляд – глаза его блестели.
– Но ведь именно это ты говорила ночью.
– Что говорила?
– Мне показалось, что-то вроде «запекать в печи», но на самом ты говорила про запеканку и печень. – Грегори бросил ручку и рассмеялся – не столько весело, сколько торжествующе. – Сара, тебе все приснилось! Ты видела все это во сне.
Потребовалось всего несколько минут, чтобы убедить Сару, что это – самое рациональное, самое правдоподобное, а точнее – единственно возможное объяснение. Таким образом Сара и узнала, что она вовсе не жертва галлюцинаций – просто ей регулярно снятся столь яркие сны, что она не может отличить их от реальности; столь яркие, что способны стереть реальность из памяти, и ее приходится вспоминать сквозь сон, извлекать из-под сна, смотреть сквозь его мутную поверхность, словно пытаясь найти на палимпсесте первоначальную надпись.
– Теперь все понятно, – задумчиво сказала Сара. – Понятны все странности, что со мной случались. Все недоразумения…
– Значит, такое происходило и раньше? – спросил Грегори. – Тебе уже снились подобные сны?
– Да. И не раз.
Грегори перелистнул страницу и аккуратными, миниатюрными прописными буквами вывел заголовок.
– Так давай же, Сара, – сказал он с нервной улыбкой. – Расскажи мне о своих снах.
***
Спустя одиннадцать месяцев отношения Сары и Грегори подошли к финалу – в первые дни нового семестра. Сара спала все хуже, ее сон, и в лучшие времена не отличавшийся стабильностью, в те дни стал совсем неустойчивым, и она все неуверенней отделяла сны от реальности.
Иногда, в моменты сильного душевного волнения, сны полностью подменяли жизнь, столь отчетливыми и правдоподобными они были. Один из них пришелся на ночь ее разрыва с Грегори. Совершенно того не подозревая, Сара заснула уже через несколько минут после того, как нехотя легла в постель. С неестественной быстротой она погрузилась в глубокий сон, и та ночь сопровождалась самой предательской из иллюзий. Когда на следующее утро Сара проснулась, подробности сна отложились у нее в сознании ярким, горько-сладким воспоминанием. У нее не возникло сомнений, что все так и обстояло на самом деле.
Несмотря на обидный и напыщенный монолог Грегори, несмотря на самого Грегори, который, громко посапывая, лежал рядом, снился Саре вовсе не он. Ей снился Роберт, новый знакомый, с которым она повстречалась в кухонном закутке. Ей снилось, что Роберт очень страдает, и лишь она знает, в чем причина его страданий. Саре снилось, будто у него умерла сестра.
На следующее утро она рассчитывала встретить Роберта за завтраком, однако он не появился. Грегори в десять утра, не попрощавшись, уехал в Лондон, а Сара отправилась в студенческую библиотеку, где просидела несколько часов кряду, тщетно пытаясь сосредоточиться. Отчасти ее мысли занимал Грегори, но в основном она думала о Роберте. Сара спрашивала себя, как он переживает страшное известие. Наверное, уже уехал домой – утешить родителей, подготовиться к похоронам.
Она просидела в библиотеке до четырех часов дня, размышляя о том, сколь неудачный оборот приняли события. Сара так и не научилась контролировать свои сны, она постоянно забывала о границе между реальностью и иллюзией, и потому ей даже в голову не пришло, что смерть сестры Роберта могла присниться. Ей не пришло в голову, что эту фантазию-обман могли спровоцировать его скорбь по кошке и рассказ об агрессивном граффити «Смерть сестрам». Во всяком случае, Сара плохо помнила их встречу на кухне: реальную встречу полностью подменил сон. Роберт наверняка был бы искренне тронут, узнай он, что Сара сидит в библиотеке, размышляя о нем и тревожась, не разрушит ли его жизнь безвременная кончина сестры. Но в тревогах не было особой нужды, ибо сам Роберт в это самое время лежал в ванне в Эшдауне, и самую большую его заботу составляла смутная неопределенность: где он будет ужинать.
Из грез Сару вырвал громкий стук. Кто-то грохнул о стол тремя книгами и теперь стоял над ней – взволнованно и чуточку самодовольно улыбаясь. То была Вероника, странная и дружелюбная девушка из кафе «Валладон».
– Я так и знала, что найду тебя здесь, – сказала она. – Вот, принесла кое-какие книжки, чтобы ты над ними подумала.
«Второй пол» Симоны де Бовуар, «Сексуальная политика» Кейт Миллетт и «Женщины Сада» Анджелы Картер[4]4
Симона де Бовуар (1908-1986) – французская писательница, ее философская книга «Второй пол» о положении женщины в современном мире стала символом сексуальной революции 1960-х годов. Кейт Миллет (р. 1934) – ее «Сексуальная политика» считается классикой феминизма. Анджела Картер (1940-1992) – английская писательница, «Женщины Сада» – книга эссе, посвященная маркизу Де Саду
[Закрыть]. Две из них Сара уже читала.
– Полистай их, – предложила Вероника, – а потом давай поговорим. Большую часть времени я провожу в кафе, вторую половину дня уж точно.
– Спасибо, – пробормотала Сара. Она так удивилась, что не нашла что сказать.
– Пожалуйста, – ответила Вероника.
Она растворилась в сумраке между двумя книжными стеллажами, а у Сары в памяти отложилась ее длинная, гибкая спина.
***
Когда Роберт наконец покончил с бритьем, вода в ванне совсем остыла. Как обычно, самое нелюбимое место – шею и кадык – он оставил напоследок. Воду, мутную от мыла и грязи, теперь усеивали черные волосы. Он сполоснул под краном бритву, смывая последние волоски. За стенами Эшдауна взвыл ветер; Роберт глубже погрузился в остывшую воду, чтобы хоть немного защититься от лютого холода ванной комнаты, которая по какой-то нелепости была на том этаже самым большим и просторным помещением. Он еще раз задумчиво провел бритвой по щекам, затем высунул ногу из воды и с отвращением осмотрел ее тусклую, как у ершика для чистки курительной трубки, белизну. Голень и бедро были облеплены прямыми гладкими волосами. Задумавшись на мгновение, он поднес лезвие к участку над коленом и принялся скрести. Вскоре расчистился небольшая площадка размером в два квадратных дюйма.
Поначалу бритье ног показалось ему занятием увлекательным, но вскоре превратилось в чисто механическую процедуру. Роберт больше не концентрировался на мягких скребущих движениях бритвы и праздно размышлял о том о сем. Сначала он думал о Мюриэл. На памяти Роберта в семье жило три кошки, но Мюриэл была его любимицей – самая ласковая и нежная из всех. И все же Роберта поразила и отчасти устыдила собственная реакция на известие о ее смерти. Он не сомневался, что Сара заметила его слезы. Должно быть, она теперь презирает его. Именно об этом неизменно твердил ему отец, когда он плакал: «Если в таком виде тебя увидит женщина, она станет тебя презирать. Женщины не любят слабых мужчин. Тебе требуется уважение. А плакс никто не уважает». Эти слова отчетливо звучали у него в голове – именно так с ним разговаривал отец: пренебрежительно и неумолимо.
Но судя по всему, Сара его вовсе не презирала. Возможно, она ничего и не заметила; вероятно, ее слишком занимали собственные проблемы. Странная с ней случилась история – этот человек, оскорбивший ее на улице. Роберт надеялся, что происшествие больше не тревожит Сару. У нее такие милые глаза: металлического оттенка, голубые с серым. Странные глаза, в которых одновременно сквозят и душевность, и рассудочность.
Роберт пользовался безопасной бритвой, и боль, пронзившая икру, заставила его вздрогнуть от неожиданности. Порезался он довольно сильно: в воду побежала струйка крови. Вопреки ожиданиям, бритье ног оказалось вовсе не расслабляющей и приятной в своей бездумности процедурой – определенное внимание все-таки требовалось. Но все равно занятие приносило ему глубокое удовлетворение, какое-то ощущение правоты содеянного. Роберт никогда не видел смысла в волосатых ногах. Он спрашивал всех своих подружек, что они думают по этому поводу, и с изумлением слышал, что волосатые ноги очень привлекательны. Тем лучше, думал Роберт, но расценивал их тягу к волосатым ногам как некое извращение.
Он почти закончил с бритьем, остались только лодыжки, но с ними придется повозиться. Поэтому сначала лучше немного передохнуть. Роберт снова погрузился в серую воду, густо покрытую темными волосками, и некоторое время рассеянно разглядывал грязные, в трещинах кафельные плитки. Они напомнили ему о школьных душевых, что навеяло еще одно неприятное воспоминание: общие душевые, насмешки, сравнения украдкой…
Роберт провел в ванной больше часа: вполне достаточно, чтобы Сара вышла из библиотеки, села на автобус и добралась до Эшдауна, изнывая от желания поскорее вымыть голову. Дверь ванной не запиралась. Секрет заключался в том, чтобы подпереть ее изнутри вешалкой для полотенец, но Роберт, который только что въехал в Эшдаун, хитрости этой пока не знал. Вот почему Сара ворвалась в ванную, даже не постучавшись.
Все случались в мгновение ока. Сара закричала от потрясения и стыда, а Роберт закричал от боли, поскольку как раз брил левую лодыжку, высоко вздернув ногу. Когда дверь распахнулась, рука его дрогнула и двойное лезвие вонзилось глубоко в ногу, лезвия дважды распороли кожу – под прямым углом друг к другу, оставив на всю жизнь двойной шрам, похожий на кавычки-елочки. На этот раз кровь потекла не просто струйкой – она забила струей и за какие-то секунды окрасила воду в землянично-розовый цвет. Сара испуганно и ошеломленно смотрела на Роберта, и на мгновение ему показалось, что она вот-вот бросится ему на помощь, но он сумел опередить ее криком:
– Все в порядке! Все в порядке! Я просто брился.
– Простите. Я зайду, когда вы закончите.
Сара шагнула к двери, но вдруг остановилась. Прикрыв глаза рукой, она смотрела в сторону.
– С вами, правда, все в порядке? Точно не нужна помощь? Тут есть аптечка.
– Спасибо. Все нормально. Позвольте я сам все улажу, хорошо?
Сара вышла из ванной, но в коридоре снова остановилась.
– Я думала, вы уехали домой, – произнесла она загадочно и исчезла.
Роберт не стал терять время, размышляя над ее словами. Он выбрался из ванны и остановил поток крови туалетной бумагой, затем туго перебинтовал ногу. С него капало, ему было холодно. Он вытерся маленьким ветхим полотенцем и заковылял к себе в комнату.
Сара пришла проведать Роберта, как только он закончил одеваться. Она вымыла голову и, не вытирая, зачесала волосы назад: сейчас они выглядели темнее, чем Роберту запомнилось, почти мышиного оттенка. Его почему-то это тронуло – он уже приближался к тому трепетному состоянию души, когда мельчайшая, обыденнейшая, но такая яркая деталь способна изменить все. Как бы то ни было, у Роберта стиснуло сердце, когда Сара села на кровать напротив письменного стола; ему даже показалось, что он на мгновение лишился дара речи. Даже дышать стало трудно.
– Все еще болит? – спросила она.
– О… немного. Все будет в порядке.
Роберт надеялся, она не станет спрашивать, зачем он вообще брил ноги.
– Я не хотела… простите, если доставила вам неприятности. Понимаете, обычно дверь прижимают вешалкой для полотенец.
– А-а. Хорошо. Я так и сделаю – в следующий раз.
Сара кивнула. Все шло не так, как она рассчитывала. Она не знала, как восстановить непринужденную и доверительную атмосферу предыдущего вечера.
– Вообще-то, – сказала она, – я просто хотела убедиться, что с вами все в порядке. Знаете, вчера вы выглядели довольно… расстроенным, и мне хотелось узнать, как вы держитесь.
– Держусь?
– Ну да. Вы, наверное, очень переживаете.
Подстегнутый любопытством, Роберт набрался смелости взглянуть на Сару – в ее голосе звучала искренняя и такая трепетная забота. Что происходит? Неужели она думает, будто он из тех людей, кто несколько дней стенает от горя из-за смерти кошки? Неужели он выглядит таким жалким? Не сумев определить, опекают его или над ним насмехаются, Роберт осторожно сказал:
– Да ладно, на самом деле ничего страшного. Я уже пережил.
Как это по-мужски, подумала Сара: притворяться, будто не потерял присутствия духа. Неужели мужчины действительно считают, что им нельзя показывать свои чувства, даже когда говорят о смерти близкого человека, а в данном случае, быть может, – самого близкого? Она видела его напряжение и тревогу; она понимала, как неуютно ему при мысли, что кто-то сумеет соскрести с него коросту бесчувственности, и проступит подлинная в своей нежности натура. Но Сара также понимала, что молчать ей не стоит – и ради него, и ради себя.
– Когда я сказала, что думала, будто вы уехали, – продолжала она, – то имела в виду, что, наверное, скоро похороны.
– Похороны? – переспросил Роберт.
– Похороны… простите, я не помню ее имени…
– Вы имеете в виду Мюриэл?
– Да. Мюриэл.
Он пожал плечами, смущенно рассмеялся.
– Наверное, мы не станем устраивать вокруг этого столько шума. Это было бы уж чересчур, правда?
Сара, сбитая с толку, промямлила:
– Ну, как вы сочтете… нужным.
– Прежде мы никаких похорон не устраивали.
– А это случалось и раньше? – с ужасом спросила она.
– Да, дважды.
– О, боже, Роберт, я просто не знаю, что сказать. Это ужасно. Подумать только, что жизнь может быть такой… суровой, а вы все-таки держитесь.
– Ну, честно говоря, смерть Мюриэл я переживаю особенно тяжело. – Роберт придвинулся к ней, потирая руки, грея их в пламени ее сочувствия. – Мне кажется, я был ей ближе всех.
– Да, могу себе представить.
Он позволил себе ностальгическую улыбку.
– Знаете, каждый вечер она приходила ко мне в комнату и сворачивалась рядом со мной на кровати. Я гладил ее по голове и… просто с ней разговаривал. Иногда несколько часов подряд.
– Так мило.
– В каком-то смысле, – теперь он уже неприкрыто смеялся, – в глупом смысле, она знала меня лучше, чем родители. И уж точно лучше, чем отец.
– Они меньше любили ее?
– Ну, не буду отрицать, отец так и не принял Мюриэл. – Роберт вздохнул. – Не сошлись характерами. Понимаете, ее мелкие привычки его раздражали.
– Какие привычки?
– Например, он не любил, когда она оставляла лужи на ковре в гостиной.
Сара не сразу восприняла эту информацию. Перед ее мысленным вздором складывалась новая картина: девочка-инвалид и семья, так и не примирившаяся с ней, так и не научившаяся считать девочку полноценным человеком. История оказалась мучительней и трагичней, чем она себе представляла. И тут прояснилось подлинное значение загадочных слов Роберта.
– Послушайте, Роберт, – осторожно сказала Сара. – Вы сказали, что похороны – это слишком… я все-таки думаю, что для вашей семьи было бы важно как-то отметить ее смерть.
– Я вчера вечером обсуждал с папой по телефону, – он скривился, – как обойтись с ней. Мне хотелось знать, нельзя ли устроить что-то вроде кремации.
– И?
– Он поднял меня на смех. Обозвал меня слюнтяем. Сказал, что просто выкопает за домом яму, а ее сунет в мусорный мешок. Как и поступил с двумя остальными.
Сара долго и внимательно смотрела на Роберта и затем произнесла, тщательно подбирая слова:
– Но вы считаете, что так нельзя. Вы знаете, что так нельзя.
Роберт кивнул.
– Да, да, знаю.
– Хорошо. – Сара поднялась с кровати и теперь стояла у двери. – Хорошо, Роберт, по-моему, наш разговор… слишком тягостный. Я, пожалуй, пойду к себе. Но я хочу, чтобы вы подумали над моими словами и помнили: как бы тяжело ни складывались обстоятельства в вашей семье, вы всегда можете обсудить их со мной. Я всегда рядом.
И перед тем, как за ней закрылась дверь, они впервые посмотрели друг другу прямо в глаза, и тогда что-то произошло – словно что-то на миг замкнулось, прежде чем Сара вышла из комнаты, с облегчением нырнув в сумрачное спокойствие коридора и подумав, что теперь может без помех отправиться к скалистому обрыву, навстречу осеннему ветру. Прислушиваясь к ее удаляющимся шагам, Роберт глубоко и неровно втягивал и выпускал воздух.
После этой беседы Роберт не видел Сару несколько дней; точнее, он, возможно, и видел ее в окно, когда она выходила из особняка или возвращалась; либо мимолетом замечал, как ее фигура скрывается за дверью комнаты или мелькает в Г-образной кухне, но ему ни разу не представилась возможность поговорить с Сарой, и он решил, что она намеренно его избегает. Однажды вечером, ближе к концу недели, Роберт все же подловил ее и прямо спросил об этом, и Сара призналась, что ее потрясло его поведение и особенно нежелание поехать домой после смерти сестры. Как только недоразумение разъяснилось, все стало очень просто. Едва Роберт понял, что случилось, он разразился хохотом, но Сара была слишком смущена, чтобы увидеть смешную сторону в происшедшем, а кроме того – ее встревожило еще одно свидетельство предательского характера ее снов. Она холодно извинилась и не сделала попытки продолжить разговор.
Но той же ночью, когда остальные студенты давно спали, Роберт выглянул в окно и увидел, что Сара стоит одна на залитой лунным светом террасе. Она смотрела во тьму, облокотившись на перила; похоже, рядом на них стоял бокал белого вина. Роберт спустился по лестнице и вышел на террасу через высокие двустворчатые окна в гостиной; ржавые петли при этом неприятно скрипнули. Услышав скрип, Сара обернулась и послала Роберту ободряющую улыбку.
Они начали беседу на террасе и продолжили ее на кухне, и лишь в пятом часу утра наконец пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам. Вероятно, именно в ту ночь у Роберта состоялся самый долгий разговор в его жизни. Унылое молчание, которое всегда окружало Роберта дома (робкая почтительность матери и угрюмая немногословность отца), не подготовило его к столь многоречивому и импульсивному обмену секретами. К тому времени, когда оба замолчали, он был пьян от слов, от взаимной исповеди у него кружилась голова. Казалось, они обсудили все и не скрыли друг от друга ничего. Вначале разговор шел о крахе отношений Сары и Грегори, потом они перешли на остальные темы – без разбору и ограничений: любовь, дружба, семья, гендерные перверсии; чем серьезнее и сложнее была тема, тем чаще и подробнее они сообщали друг другу детали своей интимной жизни и потаенных чувств, и в конце концов Роберт осознал, что прежде и помыслить не мог о том, чтобы доверить Саре секреты, касающиеся его самого, его родителей, его домашней жизни – секреты, которые он даже не думал
