Текст книги "Зажмурься покрепче"

Автор книги: Джон Вердон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 28
Новая перспектива

Он понял, что успел соскучиться.

Приближаясь к месту, где грунтовая дорога заходила на их владения и превращалась в поросшую травой колею, он увидел, как хищная птица сорвалась с дерева слева и полетела к пруду. Когда она превратилась в точку над дальними кронами, Гурни заметил Мадлен. Она сидела на потрескавшейся скамейке у пруда, почти невидимая за рогозом. Он остановился у старого сарая, вышел из машины и помахал ей рукой.

Расстояние между ними было немаленьким, но Гурни показалось, что она слегка улыбнулась в ответ. Он почувствовал жгучее желание поговорить с ней и пошел по тропинке, которая змеилась сквозь траву в направлении скамейки. Вокруг царила невероятная тишина.

– Я посижу с тобой?

Она кивнула молча, словно из уважения к тишине.

Гурни сел рядом и уставился на спокойную поверхность пруда, где отражались выцветшие клены. Когда он перевел взгляд на Мадлен, то подумал, что не она сидит в тишине, а наоборот – всепронизывающее молчание снаружи было продолжением ее внутреннего покоя, словно источник умиротворения и тиши был в ней самой. Его не в первый раз посещал этот образ, и он всегда отмахивался, брезгуя собственной сентиментальностью.

– Хочу с тобой посоветоваться, – произнес он, – мне нужно кое-что понять.

Она продолжила молчать. Он добавил:

– У меня сегодня был ужасно странный день.

Мадлен взглянула на него многозначительным взглядом, который говорил одновременно: «Еще бы день был не странный, ты же ввязался в это дурацкое расследование!» и «Я внимательно тебя слушаю».

– По-моему, – продолжил Гурни, – у меня скоро лопнет голова. Ты видела утром мою записку?

– Насчет твоей подружки из Итаки?

– Она мне не подружка.

– А кто – консультантша?

Гурни поборол в себе желание начать оправдываться.

– В Галерею Рейнольдс пришел какой-то богатый коллекционер, которого интересуют мои прошлогодние портреты серийных убийц.

Мадлен насмешливо подняла бровь, явно адресуя насмешку его жалкой попытке подменить имя Сони названием галереи.

– Он обещает сто тысяч за каждый оригинальный отпечаток.

– Что за бред?

– Соня считает, что это серьезное предложение.

– Ты с ней, случаем, не в дурке встречался?..

Где-то в зарослях рогоза раздался громкий всплеск. Мадлен улыбнулась:

– Вот это да.

– Ты сейчас про лягушку?

– Прости.

Гурни закрыл глаза, стараясь справиться с досадой, что Мадлен не впечатлила его внезапная удача.

– В каком-то смысле мир искусства и есть одна большая дурка, – произнес он. – Зато у некоторых пациентов куча денег.

– Что именно он хочет купить за эти сто тысяч?

– Уникальный принт. Возьму портреты, которые ретушировал в том году, и как-нибудь обработаю, чтобы они отличались от тех, что в галерее.

– И он реально хочет за это заплатить?

– Со слов Сони, да. Возможно, он даже захочет купить несколько принтов, а не один. Итоговая сумма может оказаться семизначной.

– Семизначной? Больше миллиона?

– Да.

– Н-да, в этом… что-то есть.

Он нахмурился.

– Ты нарочно реагируешь так вяло?

– А как мне отреагировать?

– С любопытством? С радостью? С предположениями, куда потратить кучу денег?

Она сделала вид, что задумалась, а потом улыбнулась:

– Можно месяц пожить в Тоскане!

– Ты способна потратить там миллион долларов?..

– Какой-такой миллион?

– Я же сказал: семизначная сумма.

– Да, я расслышала. Но как-то не вижу причин этому верить.

– Соня никогда меня не обманывала. Коллекционера зовут Яй Йикинстил. В субботу я с ним встречаюсь.

– Где, в городе?

– Ты спрашиваешь таким тоном, словно мне забили стрелку на помойке.

– Что именно он коллекционирует?

– Понятия не имею. Какие-то арт-объекты, которые кажутся ему стоящими.

– И тебя нисколько не смущает, что он готов платить баснословные сотни тысяч за подретушированные рожи людских отбросов? Что он за человек?

– В субботу узнаю.

– Ты себя вообще слышишь?!

Тон, которым он ей ответил, устраивал его еще меньше, чем интонации Мадлен.

– Что тебя так беспокоит?

– Ты же человек-рентген, ты обожаешь всех и вся просвечивать насквозь.

– Не понимаю.

– Я тебя не узнаю! Ты вечно с жуткой скрупулезностью разглядываешь людей и явления на предмет малейших несостыковок. Но почему-то в этой истории, где несостыковка на несостыковке, тебя ничто не настораживает!

– Пока что мне просто интересно, с кем я имею дело. Послушаю, что расскажет сам Йикинстил.

– Логично, – произнесла она таким тоном, что было очевидно: с ее точки зрения, логикой и не пахнет. Затем она спросила: – Почему у него такое дурацкое имя?

– Йикинстил? Голландец, наверное.

Она усмехнулась.

– По-моему, это имя какого-то чудища из детской страшилки.

Глава 29
Среди пропавших без вести

Мадлен готовила на ужин пасту с креветками, а Гурни листал в подвале старые выпуски «Санди Таймс», припасенные для садовых нужд: какая-то из подруг Мадлен рассказала, что можно на грядках перекладывать слои удобрения газетами. Он надеялся найти выпуск, где была та развратная реклама с Джиллиан: там должны были значиться агентство и имя фотографа. Он уже собирался позвонить Эштону, чтобы уточнить, не помнит ли он их сам, когда обнаружил то, что искал. Фотография, по иронии, оказалась в выпуске, датированном днем смерти Джиллиан.

«Агентство „Карнала“, фото Алессандро». Гурни хотел переписать данные, но потом взял журнал наверх и положил на стол, где Мадлен уже расставляла тарелки. Помимо обозначения авторских прав на фотографии была еще одна строчка мелким, изящно небрежным шрифтом: «Уникальные дизайнерские ансамбли от $100,000».

– Что это? – с неприязнью спросила Мадлен.

– Реклама неадекватно дорогих шмоток. А также фотография жертвы.

– Жертвы?..

– Джиллиан Перри.

– Той самой невесты?

– Той самой.

Мадлен присмотрелась к снимку, на этот раз с любопытством.

– Обе девушки – это она, – объяснил Гурни, на что Мадлен нетерпеливо кивнула, как бы имея в виду, что это очевидно.

– И этим она зарабатывала на жизнь?

– Пока неизвестно. Может, это единичная фотосессия, а может, она часто снималась. Когда я увидел этот снимок у Эштона на стене, я так обалдел, что забыл спросить.

– У него это висит дома? Он овдовел и повесил в память о жене вот это?.. – она покачала головой.

– Эштон отзывается о Джиллиан в том же ключе, что и ее мать: она была уникально умна, невозможна в общении и буквально пронизана похотью. Что интересно, все это можно сказать и о расследовании. Все, с кем приходится иметь дело, либо гении, либо психи, либо… даже не знаю, как сказать. Представь: сосед Эштона, чья жена предположительно сбежала с убийцей, проводит время с игрушечными паровозиками под наряженной елкой. Не помню, когда я в последний раз был настолько ошарашен. Или взять след убийцы – собака шла по нему ровно до мачете в лесу, а дальше след прервался. Это на первый взгляд означает, что убийца прошел до этого места, а потом вернулся тем же путем в домик. Но там негде прятаться! Каждый раз, как мне кажется, будто я наконец что-то нащупал, выясняется, что моим домыслам нет никаких осязаемых подтверждений. Вариантов масса, один круче другого, но под ними – пустота.

– И какой из этого вывод?

– Нужно искать улики, свидетелей, которым можно верить… А пока все, что у меня есть, – это набор историй без доказательств. И чем история любопытнее, тем сильнее искушение принять ее за рабочую версию, начать мыслить предвзято, даже не замечая, что тебя просто увлек сюжетный потенциал. Ладно, давай поужинаем. Может, после еды я наконец что-то соображу.

Мадлен поставила на середину стола большую миску с паппарделле и креветками в томатно-чесночном соусе. Разложив все по тарелкам, она приправила еду базиликом, и они наконец сели ужинать.

Немного насытившись, Мадлен принялась задумчиво гонять креветку вилкой по тарелке.

– Как говорится, яблочко от яблони недалеко падает.

– М-м-м?

– У матери много общего с дочерью.

– В том смысле, что обе эксцентричные?

– Можно и так сказать.

Мадлен еще с минуту помучила креветку, а потом спросила:

– Ты уверен, что там не спрятаться?

– Где «там»?

– В домике.

– Почему ты спрашиваешь?

– Мне вспомнился какой-то старый фильм ужасов, где домовладелец прятался в специальных пустотах между стенами и наблюдал за жильцами сквозь крохотные смотровые отверстия.

Зазвонил городской телефон.

– Там всего три крохотные комнаты, – сказал Гурни, поднимаясь, чтобы взять трубку.

Она пожала плечами:

– Просто вспомнилось. Очень уж страшное было кино…

Гурни шагнул в кабинет и подхватил трубку на четвертом звонке.

– Детектив Гурни?.. – голос был женский и очень неуверенный.

– Да. С кем я говорю? – В трубке раздалось нерешительное сопение. – Алло?

– Я тут. Наверное, я зря звоню… Но я хочу вам кое-что рассказать.

– Представьтесь, пожалуйста.

Помедлив, голос ответил:

– Саванна Листон.

– Очень приятно. Чем могу помочь?

– Вы знаете, кто я?

– Откуда я могу вас знать?

– Просто я думала, вдруг он меня упоминал…

– Простите, вы о ком?

– Доктор Эштон. Я его ассистентка. Одна из.

– Ясно.

– Вот поэтому я и звоню. То есть поэтому не надо было звонить, но… вы же частный детектив, да?

– Саванна, что толкнуло вас мне позвонить?

– Сейчас скажу. Только вы никому не передавайте, ладно? А то меня уволят.

– Если вы не собираетесь кому-нибудь навредить, я даже юридически не обязан никому разглашать содержание нашего разговора.

Эта бессмысленная фраза, которую он за свою карьеру произносил несколько сотен раз, почему-то ее успокоила.

– Хорошо. В общем, мне это кажется важным. Я слышала сегодня, как доктор Эштон говорил с вами по телефону. Вроде бы вы спрашивали насчет одноклассниц Джиллиан, а он сказал, что не может выдать их имена?

– Примерно так.

– А зачем вам имена?

– Извините, Саванна, этого я рассказать не могу. Но все же объясните, почему вы сочли важным мне позвонить.

– Я знаю два имени.

– Подруг Джиллиан?

– Да. Я тоже там училась, и мы иногда вместе тусили. Вот поэтому и звоню. Понимаете, происходит что-то странное… – ее голос задрожал, словно она собиралась заплакать.

– Что странное, Саванна?

– Эти подруги Джиллиан… они обе пропали сразу после выпускных.

– В каком смысле «пропали»?

– Поехали домой, но дома их так и не дождались. От них нет вестей с того самого лета. А еще… – она стала всхлипывать.

– Я вас слушаю, Саванна.

– Они обе говорили, что не прочь перепихнуться с Гектором Флоресом.

Глава 30
Модели Алессандро

Когда он повесил трубку, у него было с полдюжины полезных ответов на дюжину вопросов, а также имена двух одноклассниц Джиллиан и звон в ушах от многократно повторенной просьбы ничего не говорить Эштону.

Он поинтересовался, почему она так боится доктора. Девушка ответила, что совсем его не боится и он вообще чуть ли не святой, но ей неловко, что она звонит Гурни за его спиной, и если он узнает, то ему будет неприятно, что она ему не доверяет.

А почему она ему не доверяет? Вообще-то, конечно, доверяет, и даже очень, вот только доктора, кажется, совсем не волнует, что те две девушки пропали.

Знает ли Эштон, что они пропали? Разумеется, она ему говорила, но он сказал, что выпускницы Мэйплшейда часто принимали решение не возвращаться в семью, так что ничего необычного в их исчезновении нет.

Откуда девушки знали Гектора? Доктор Эштон иногда привозил его в Мэйплшейд заниматься клумбами. Он был красавец, и многие девушки очень им интересовались.

Когда Джиллиан училась в Мэйплшейде, с кем из преподавателей она общалась ближе всего? С доктором Саймоном Кейлом, который был кем-то в правлении школы, но потом ушел на пенсию и уехал в Куперстаун. Она нагуглила телефон Гурни в Интернете, так что телефон доктора Кейла наверняка найдется таким же образом. Он ворчливый старик, но может знать что-нибудь важное про Джиллиан.

Почему она решила все это рассказать Гурни? Потому что она до сих пор иногда не спит ночами, воображая всякие ужасы насчет пропавших девушек, а он все-таки детектив. Доктор Эштон объяснял, что многие ученицы родом из нездоровых семей и, поправившись, они хотят начать новую жизнь подальше от родственников. Некоторые даже имена меняют, чтобы их не нашли. Он прав, конечно. Только ночью, когда темно, ее мучают совсем другие мысли, от которых становится страшно.

Эти две подруги любили глазеть на голый торс Гектора, когда тот занимался посадками и разгуливал без рубашки. Но у них было еще кое-что общее.

И что же? После выпуска из школы обеих пригласили сниматься для модной рекламы, как и Джиллиан.

Когда Гурни вернулся на кухню, Мадлен стояла, склонившись над раскрытым на столе журналом «Таймс». Он снова взглянул на снимок и почувствовал, как ему опять становится неприятно от самодовольной похоти, которую излучал сюжет.

Мадлен с интересом взглянула на него, и он решил, что это безмолвный вопрос относится к звонку. Воодушевленный ее любопытством, он пересказал разговор с Саванной. Любопытство тут же превратилось в беспокойство.

– Надо узнать, почему о девушках ничего не слышно.

– Согласен.

– Может, связаться с полицией по месту жительства?

– Тут все сложнее. Девушки – одногодки Джиллиан, а значит, им уже по девятнадцать. С точки зрения закона это взрослые люди. Если родственники или кто-то из знакомых не подали в розыск, то полиция ничего не сможет сделать. Хотя… – он достал из кармана мобильный и выбрал из списка номер Эштона.

После четвертого гудка включился автоответчик, но Эштон успел перехватить звонок – очевидно, увидев номер абонента.

– Добрый вечер, детектив.

– Простите, доктор, что снова беспокою. Но тут кое-что всплыло.

– Расследование продвинулось?

– Пока не знаю, но информация определенно важная. Я помню, что вы говорили про политику конфиденциальности в Мэйплшейде. Однако тут ситуация, требующая исключения из правил. Мне нужны данные о выпускницах.

– Я думал, что достаточно внятно объяснил вам: исключений не бывает. В Мэйплшейде соблюдается абсолютная конфиденциальность. Абсолютная.

Гурни начал злиться.

– Может, вам хотя бы интересно узнать, с чем мы столкнулись?

– Расскажите.

– Предположим, появилась причина считать, что Джиллиан была не единственной жертвой.

– То есть?..

– Предположим, Флорес убил нескольких учениц Мэйплшейда.

– Не понимаю…

– Есть веские доказательства, что некоторые из выпускниц, знавшие Флореса, пропали. Ввиду чего целесообразно уточнить местонахождение всех одноклассниц Джиллиан.

– Вы соображаете, о чем говорите? И что это за «веские доказательства»?

– Источник информации не принципиален.

– Как это не принципиален? Откуда вы знаете, что ему можно доверять?

– Доктор, речь может идти о спасении человеческих жизней. Подумайте об этом.

– Подумаю.

– Я имею в виду, подумайте прямо сейчас.

– Мне не нравится ваш тон, детектив.

– А как вам нравится, что кто-то из выпускниц мог – и все еще может – погибнуть из-за вашей драгоценной «абсолютной конфиденциальности»? И как вам нравится идея объясняться с полицией, если это подтвердится? А еще с журналистами, скорбящими родителями… Подумайте и перезвоните, если вам найдется что сказать. Мне надо сделать еще пару звонков, – он повесил трубку и выдохнул.

Мадлен внимательно посмотрела на него, усмехнулась и произнесла:

– Тоже подход.

– А ты бы как поступила?

– Нет-нет, мне вполне нравится, как у тебя получилось. Но ужин остыл. Разогреть?

– Давай.

Он набрал в легкие воздуха и медленно выдохнул, надеясь совладать с адреналином.

– Саванна дала имена девочек – точнее, девушек – которые, по ее словам, пропали. И телефоны родителей. Как думаешь, звонить прямо сейчас?

– А это разве твоя работа? – спросила Мадлен по дороге к микроволновке.

– Хороший вопрос, – кивнул он, садясь обратно за стол. Реакция Эштона его бесила, и хотелось срочно что-нибудь сделать, но по здравому размышлению пропажей девочек должна была заняться полиция. Это была сложная процедура – определить, что человек действительно «пропавший», а затем внести его в соответствующие списки, которые потом расходились по базам данных. К тому же розыск совершенно точно был делом не для частника-одиночки, особенно если речь шла о нескольких пропажах с подозрением на похищение или что похуже. Зато рассказ Саванны пришелся очень кстати перед встречей с прокурором и обещанным представителем из бюро расследований. Гурни решил, что просто сообщит им все как есть, и пусть они разбираются.

А пока имело смысл поговорить с Алессандро.

Гурни принес из кабинета ноутбук и положил его на место тарелки.

Поиск по сетевой версии телефонной книги Нью-Йорка выдал несколько человек с такой фамилией. Разумеется, Алессандро больше походило на имя или творческий псевдоним, призванный наделить работы автора специфичным флером. Однако ни в одной компании соответствующей направленности такого имени не нашлось – ни в фотоагентствах, ни в рекламе, ни в маркетинговых, дизайнерских и модельных конторах.

Коммерческим фотографам несвойственна неуловимость, если речь не идет о ком-нибудь настолько успешном, что все, кто надо, и так знают, как с ним связаться, и для кого невидимость для широкой публики – составная часть имиджа, как у модных клубов без вывески.

Гурни подумал, что если фотография у Эштона от самого Алессандро, то у него наверняка есть и контакты, но момент, чтобы об этом справиться, был неудачным. Вэл Перри, в теории, тоже могла что-то знать – например, его полное имя. Но с этим предстояло разбираться завтра. Сейчас важно было сохранять ясную голову. Оставалась вероятность, что ассистентка Эштона просто не знает новых телефонов одноклассниц. А если они позировали тому же фотографу, что и Джиллиан, это могло быть ничего не значащим совпадением, как и их общий интерес к Гектору. Гурни закрыл ноутбук и опустил его на пол рядом со стулом.

Мадлен вернулась с тарелками – от пасты и креветок снова шел пар – и села за стол.

Гурни взял вилку, потом снова положил ее. Повернулся, посмотрел за французские двери – но сумерки уже сгустились настолько, что не было видно ни патио, ни сада, а в стекле отражались они с Мадлен, сидящие за столом. Гурни невольно удивился собственному лицу – такие резкие черты, такое серьезное выражение. Совсем как у отца.

Его тут же накрыла волна разрозненных воспоминаний. Мадлен с интересом наблюдала за ним.

– О чем ты думаешь?

– Что? А, да так… об отце.

– И что ты о нем думаешь?

Он моргнул.

– Я рассказывал тебе историю про зайцев?

– Кажется, нет.

– Когда мне было пять или шесть, я все время просил отца рассказать про детство. Он вырос в Ирландии, а у нас висел календарь с фотографиями Ирландии, так что я примерно знал, как она выглядит. Календарь привез сосед, который был там в отпуске. На картинках все было такое зеленое, каменистое, немножко сказочное. И мне представлялось, что это волшебная страна – видимо, потому что она была совсем не похожа на наш Бронкс.

Гурни так и не научился говорить о районе своего детства, не кривясь. Впрочем, как и о самом детстве.

– Отец был неразговорчив. Во всяком случае, со мной и матерью он говорить не любил. Из него почти ничего нельзя было вытянуть про детство. Но однажды я его все-таки достал и он рассказал одну историю. За домом его отца было поле. Он так и говорил: «за домом моего отца», и мне даже тогда было странно, ведь он и сам там жил. В общем, там было большое поле, за ним – низенькая каменная стена, а за ним – поле еще большего размера, и через него бежал ручей. А где-то совсем вдалеке виднелся холм. Дом был бежеватого цвета с темной соломенной крышей. На участке цвели нарциссы и бегали белые утки. Помню, как лежу перед сном и пытаюсь это представить – уток, нарциссы, поле и холм. Все думал: вот вырасту и поеду туда… – он замолчал, и это молчание вышло тоскливым.

– Так что за история?

– Что?

– Ты говоришь, отец рассказал тебе какую-то историю.

– Да. У него был друг Лиэм, они вместе охотились на зайцев с рогатками. Для этого надо было выйти в поле на рассвете, когда на траве еще лежит роса, тогда заячьи тропки в высокой траве виднее. Отец с Лиэмом ходили по этим тропкам. Иногда они заканчивались в зарослях ежевики, а иногда под каменной стеной. Отец даже помнил, какого размера были заячьи норы. Они ставили у этих нор и на тропках силки.

– И зайцы попадались?

– Если кого и ловили, то потом отпускали.

– А рогатки зачем?

– Отец говорил: «На всякий случай», – ответил Гурни и снова замолчал.

– Это вся история?

– Да. Понимаешь, все эти мелкие подробности так въелись в мою память, я так часто перебирал их в уме – представляя, что я там, с ними, иду по заячьему следу в траве – что эта чужая история стала самым ярким воспоминанием моего собственного детства.

Мадлен улыбнулась.

– Я тоже помню вещи, которых никогда не видела – если кто-нибудь интересно рассказывал. Помню не то, что было на самом деле, а то, что я представляла.

Он кивнул.

– Много лет спустя, когда мне было уже за тридцать, а отцу за шестьдесят, мы говорили по телефону, и я вспомнил эту историю. Помнишь, говорю, ты рассказывал, как вы с Лиэмом ходили в поле на рассвете, с рогатками? А он не понял, о чем речь. Тогда я стал повторять детали: заросли ежевики, ручей, стена, заячьи тропки… Отец сказал: ах, это… так этого не было. И сказал таким тоном, словно только идиот мог в такое поверить, – голос Гурни нехарактерно дрогнул. Он нарочито закашлялся, чтобы замаскировать дрожь.

– Значит, он все придумал?

– До последнего слова. И что самое обидное – это единственная история, которую я знаю о его детстве.