Текст книги "Исповедь куртизанки"
Автор книги: Джон Окас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Ту зиму я провела в полном смятении. Боясь скуки, я не оставляла себе ни минуты покоя. Из-за погоды перемещения были крайне затруднительны, а потому вся активность ограничивалась домашними условиями.
Некоторые любовники пользовались у придворных дам большой популярностью, и они развлекались их коллекционированием, отбивая мужчин у подруг. Если становилось известно о том, что тот имел близкие отношения с какой-то знатной дамой, список модных любовников пополнялся его именем, и каждая хотела его заполучить. Если женщина спала с мужчиной выше ее по статусу, это делало ее более желанной. Благодаря своей внешности я никогда не страдала недостатком внимания высокопоставленных мужей. А теперь, будучи любовницей короля, я ценилась не меньше Священного Грааля.
Я приспособила для тайных свиданий особнячок на Рю д'Оранжери. В любовных отношениях я была ветрена и непостоянна. Едва завоевав мужчину, я стремилась заменить его другим.
У слуг были свои интриги. Многие помимо своих собственных хозяев и хозяек сходились с людьми выше их по положению. В Версале никому нельзя было доверять, а потому к такого рода романам относились неприязненно, опасаясь болтливости слуг, которые могли сделать конфиденциальную информацию достоянием общественности. Я отдала одну из своих служанок герцогу де Вилеруа, с которым у нее была любовная связь, и теперь подыскивала хорошую девушку на ее место. Генриетта сказала, что сестра горничной, которая работает у маркизы де Монморанси, ищет работу. На следующий день, когда соискательница вошла в комнату, я была потрясена: передо мной стояла Бригитта Руперт, та самая грубая девчонка, которая с таким презрением смотрела на меня, когда я была скромной помощницей модельера. Видимо, она не узнала бывшую одноклассницу в газетных карикатурах. Бригитта, выглядевшая из рук вон плохо, узнала меня сразу же.
– Ты? Графиня дю Барри?
– Которую ты знала как Жанну Бекю, – отозвалась я. – И от которой, по твоим словам, ты ожидала большего. Ну как, ты до сих пор ожидаешь от меня большего?
Девушка побледнела, сдавленно извинилась и выбежала из комнаты.
Меня тоже охватило смятение, но не из-за встречи с Бригиттой. Увидев ее, я сразу вспомнила мою милую Женевьеву, с которой нас разлучили время и обстоятельства, и ее брата Николя. Воспоминания о нем до сих пор вызывали у меня бурю эмоций. Я и представить себе не могла, что стало с Женевьевой. Николя, наверное, теперь управляет отцовской кондитерской… Я отправила Генриетту в Париж. Под видом старой школьной подруги Женевьевы она расспросила Николя о сестре.
Когда Генриетта вернулась, мое сердце буквально выскакивало из груди.
– Этот Николя такой респектабельный, такой привлекательный мужчина, – сказала она. – Ему помогают два сына…
Я не выдержала и перебила ее.
– А что Женевьева? Что он рассказывал о сестре?
– У вашей подруги жизнь сложилась не слишком удачно, – ответила Генриетта. – Мужчина, за которого она вышла замуж, обанкротился и покончил с собой. Сейчас она и двое ее детей бедствуют. Брат сказал, что хотел бы ей помочь, но из-за необходимости расширить пекарню он стеснен в средствах.
«Женевьева, должно быть, не знает, кем я стала», – подумала я. Генриетте удалось узнать ее адрес, и я отправила к Женевьеве Лорана с посланием, в котором говорилось, что графиня дю Барри вызывает ее к себе. Женевьева приехала на следующий же день. Она была очень бедно одета. Старая подруга узнала меня сразу же. Мой новый статус поразил ее, но простосердечная Женевьева прекрасно поняла, что я чувствую. Мы бросились друг другу в объятия.
– О Жанна, – сказала она. – Я и представить себе не могла, зачем понадобилась графине дю Барри.
Весь день мы рассказывали друг другу о своих приключениях с тех пор, как последний раз виделись в магазинчике Лабилля. Разговор, разумеется, коснулся ее брата. Я изо всех сил пыталась скрыть от подруги, как тяжело мне слышать о мужчине, который был моей первой любовью, но она видела, что за роскошью и блеском скрывались все те же чувства девочки с разбитым сердцем.
Беседуя с Женевьевой, я с грустью поняла, что жизнь при дворе отучила меня быть искренней. Но подруга любила меня и простой продавщицей, и королевой Франции. Я сказала, что моя дверь всегда открыта для нее.
Чтобы несколько сократить финансовую дистанцию между нами, я дала подруге чек на сто тысяч ливров. Через нее, используя свое влияние и средства, я помогла Николя расширить бизнес. Николя, такой же деликатный, как и его сестра, никогда не искал встречи со мной. Он понимал, что наша встреча вызовет у меня тяжелые и болезненные воспоминания.
Осознавая свою интеллектуальную ограниченность, я всегда восхищалась талантливыми и гениальными людьми, особенно писателями, для которых главным были не деньги, а идеи и независимость. Перед ними спадали маски с чинов и властей.
Руссо вернулся из изгнания. Этот человек, чьи идеи изменили мир, жил в самом убогом районе Парижа. Я слышала, что он жил под именем Жан-Жак, зарабатывал на жизнь копированием нот и женился на своей давней любовнице Терезе Вассер.
В мае 1772 года я придумала, как удовлетворить давно уже мучающее меня любопытство. В простой одежде, которую носят сельские женщины, мы с Генриеттой поехали в Париж. Я взяла с собой сборник нот, намереваясь нанять Руссо, чтобы тот скопировал их. Он, не зная, что перед ним Жанна дю Барри, отнесется ко мне непредвзято, и мне удастся спокойно пообщаться с автором «Новой Элоизы». Я не подам виду, что знаю о его славе, и ему не придется заботиться о репутации и строить из себя знаменитость мирового масштаба.
Я не хотела, чтобы моя красота поблекла из-за более чем скромного наряда, и Генриетта отлично справилась с этой задачей. Под плащи мы надели блузки, эффектно подчеркивающие все наши прелести.
Руссо жил под крышей четырехэтажного здания на Рю Плятриери. После каждого лестничного пролета мне приходилось останавливаться, больше для того, чтобы собраться с мыслями, нежели перевести дух. От волнения кружилась голова, а сердце колотилось так, словно мне предстояло тайное свидание с любовником.
Добравшись до квартиры Руссо, мы расстегнули плащи. Я приказала Генриетте постучаться. Нам открыл человек лет шестидесяти в грязной вязаной шапочке, длинной фланелевой рубашке, домашних брюках и тапочках. У него были широкая, но впалая грудь и сверкающие глаза, густые низкие брови придавали ему мрачный вид. Зато восхитительная улыбка являла собой смесь блаженной радости и человеческой грусти.
Увидев двух полногрудых женщин, он с шутливой галантностью снял свою шапочку.
– Жан-Жак здесь живет? – спросила я.
– Это я. Чем могу служить?
– Насколько я знаю, вы переписываете ноты, – сказала я, протягивая ему пакет.
Он пригласил нас войти. Гостиная гения была размером с половину моего самого маленького чулана. В ней стояло отвратительно амбре, и все, кроме письменного стола, покрывал толстый слой пыли. Над камином висела весьма посредственная гравюра с альпийским пейзажем.
Было грустно видеть, что интеллектуальное светило Европы, человек, обладающий гением более редким, чем способность завоевывать политическую власть или копить деньги, жил среди убогости и запустения.
Он жестом предложил нам пару потрепанных грязных стульев, а сам сел за расшатанный стол, просмотрел принесенные мной ноты и сказал, что с радостью, перепишет их для меня. Завязалась беседа. В основном говорила Генриетта, я же не могла думать ни о чем другом, кроме его унылого ангельского лица. Он бросал на меня оценивающие взгляды, и я понимала, что заинтересовала его как женщина. Мы оба обладали природными дарованиями, которыми активнейшим образом пользовались. По сравнению с ним мой талант казался совершеннейшей мелочью. Но, как я давно убедилась, перед этой мелочью падало ниц все правительство.
Пока мы разговаривали, из спальни вышла неопрятная, грузная женщина лет сорока пяти. Это была Тереза. У этого необыкновенного человека была совершенно обыкновенная жена. Она поприветствовала нас с жеманной учтивостью, откашлялась прямо мне в лицо и села рядом с Руссо. Моя женская интуиция подсказывала, что она ревнует. Было ясно, что она держит мужа на коротком поводке. Стоило Руссо увидеть ее, как его настроение резко изменилось: он стал беспокойным и унылым.
Я спросила, сколько будет стоить его работа. Прежде чем Руссо успел ответить, жадная Тереза достаточно громко прошипела: «Ты должен взять с них сколько положено. Никаких скидок за большие сиськи».
Никак не отреагировав на ее реплику, он повернулся к нам, извинился, сославшись на внезапный приступ недомогания, и пообещал скопировать ноты за неделю. Жан-Жак любезно проводил нас к двери, держа шапку в руке. Мы ушли, исполненные благоговения и жалости. Бедняга, он жил в нищете, да еще с этой хамоватой гарпией.
На следующий день я встретилась с герцогом Эммануэлем и рассказала ему о своей поездке. Эммануэль не мог поверить, что я способна на такое. Как и я, он высоко ценил писателя. Через неделю, когда я поехала забирать ноты, герцог Эммануэль отправился со мной. Никто бы и не подумал, что человек в потертом пиджаке и заношенных брюках, в каких ходят деревенские мужики, – премьер-министр Франции.
На этот раз дверь открыла Тереза. Я представила герцога как своего дядю Эммануэля. Та неохотно пригласила нас войти. Из спальни вышел Руссо с моими нотами в руках. Мы рассчитались, и герцог, чувствовавший себя в присутствии гения увереннее меня, завел с ним разговор о литературе. Жан-Жак не обмолвился ни словом о своих произведениях, но начал расхваливать д'Аламбера и Дидро. Тереза, презрительно хмыкнув, вышла из комнаты.
– Жена не разделяет ваши литературные пристрастия? – спросил Эммануэль.
– Она не читает, – просто ответил Жан-Жак. – Не умеет.
Мы с герцогом не смогли скрыть удивления.
– Тереза была моей прачкой, – объяснил Руссо. – Поначалу я часто предлагал научить ее читать, но это ей просто неинтересно.
Мы пытались придумать способ выведать у него, как он мог полюбить неграмотную женщину, чтобы он не догадался, что мы знаем о его славе, когда зазвенел колокольчик и Тереза ввела в комнату человека, представившегося как месье Дюкло. На лице Эммануэля отразился ужас. Я поняла, что они знакомы и нам придется немедленно уйти, пока нас не узнали.
Мы с герцогом рассказали о наших приключениях королю. Руссо его мало интересовал в отличие от Терезы. Даже Луи удивился, узнав, что она неграмотная.
– Представляю, какая она красавица, если ей удалось влюбить в себя столь выдающегося человека.
– Отнюдь, – ответил Эммануэль. – Мне она показалась самой обыкновенной потасканной мегерой.
– Какие бы у них ни были отношения, это в любом случае странно, – сказала я. – Мужчины! Разве можно их понять?
Но я знала ответ. У каждого мужчины есть свои странные тайные желания. Прислушиваясь к своему внутреннему голосу, женщина способна их узнать и, какой бы непривлекательной ни была, завоевать его сердце.
Летом 1772 года мы с его величеством поехали в Лувисьен. Я пригласила Женевьеву погостить у нас подольше. Луи каждый день, и в жару и в дождь, будет ездить на охоту, а мы с Женевьевой займемся лоскутными одеялами. Подруга оказывала на меня несомненное благотворное влияние, но она была одна против стольких соблазнов!
В последнюю неделю июля на званом обеде я познакомилась с мэром Парижа, герцогом Эркюлем де Коссе-Бриссаком. У него тоже был замок в Лувисьене. Герцог обладал не только титулом, но и всеми достоинствами человека благородного происхождения. У него были великодушное и храброе сердце и незапятнанная совесть. Я поняла, что в нем есть постоянство, честность и нравственная чистота, которых мне так не хватало. Через несколько дней Луи уехал в Компьен на смотр армии, и я пригласила Эркюля составить мне компанию в поездке по местным холмам. Наша карета катилась по сельским дорожкам, мы любовались пейзажами, а Эркюль с пылом идеалиста говорил о мирной жизни. Сидя рядом с ним тем солнечным днем, я чувствовала себя молодой, чистой, полной надежд – на прекрасное будущее свое и всей планеты.
Мы остановились на вершине холма, восхищенные открывающимся оттуда видом на долину Сены. Он сказал, что, по его мнению, демократическая революция в Америке неизбежна.
– На этой неделе я получил письмо от человека по имени Томас Джефферсон, – пояснил Эркюль. – Талантливый демагог, которого вдохновили идеи нашего дорогого Жан-Жака.
Эркюль был неотразим. Я взяла его огромную ладонь и сжала ее между бедер. Природа взяла свое.
Через несколько дней вернулся Луи. Он заподозрил, что у меня кто-то есть, и повел себя как законченный собственник. Он не отходил от меня ни днем, ни ночью, постоянно спрашивая, люблю ли я его. Я уверяла его в своей любви и использовала все свои приемы, чтобы отвлечь его от дальнейших расспросов. После таких сеансов я чувствовала себя грязной и часами лежала в ванне, придумывая способ вырваться к Эркюлю.
Сначала мы с ним опасались переписываться, боясь разоблачения. В сентябре я вернулась в Версаль, а король и Эркюль уехали в Париж. Чувства бушевали во мне. Я не могла жить без Эркюля. Боясь, что он нашел другую, я рискнула и написала ему письмо, в котором предлагала тайное свидание в Лувисьене.
Два дня мы предавались блаженству любви. Вернувшись в Париж и увидев Луи, я почувствовала себя плохо, но не от сожаления о своем предательстве. Я не могла контролировать Эркюля так, как мне было необходимо. Любовь к Эркюлю была как болезнь. Я решила, что, если он не может быть моим до конца, он мне не нужен. Я написала ему письмо, в котором говорилось, что то, что произошло, не должно было произойти и никогда больше не повторится.
В разлуке мое чувство лишь усилилось. Тоска по любовнику заставляла меня делать все новые глупости. Я купила пару тумбочек из чистого золота, которые обошлись мне почти в миллион ливров каждая, и неистово скупала все новые и новые экземпляры в мою коллекцию дорогого фарфора. Каждый день я соблазняла новых слуг, которых сразу же выгоняла. Наступил октябрь, и, поняв, что не могу жить без Эркюля, я решила на неделю уехать в Лувисьен и попросила его встретиться со мной там.
Он сразу откликнулся на мой зов. Но, вернувшись в Париж, я мучилась еще сильнее и написала Эркюлю, что все кончено. Никакие развлечения, никакие беспутства не могли заставить меня забыть о нем. В ноябре я назначила очередное свидание, он снова приехал, и я снова попыталась порвать с ним.
Это был какой-то порочный круг. К середине декабря Эркюль стал рабом моих чар. Он забрасывал меня письмами, в которых говорилось, что любит меня, но его сердце не может вынести моего непостоянства. Я восприняла это как отказ и, решив, что он бросает меня ради другой, в припадке ярости разнесла вдребезги несколько полок тончайшего фарфора. На эти деньги можно было целый месяц кормить всех голодающих Парижа.
Зима 1773 года выдалась лютая. Многие спасались от холода в парильнях и горячих ваннах купален. Самым модным заведением такого рода в Париже была Бен-Тиволи на Рю Сен-Лазар. Версальские дамы снимали там комнаты, словно ложи в Опере. Маркиза де Монморанси тоже приобрела абонемент и пригласила меня составить ей компанию. Это был самый сладостный вечер в моей жизни. Нам делали искусный массаж, мы нежились в горячей ванне, угощались изысканными яствами, выпили несколько бутылок вина. В одной из купален женщины и мужчины могли принимать ванны вместе. Этой возможностью, как можно догадаться, пользовались в основном мужчины. Те немногие женщины, что ходили туда, были из тех, которые истосковались по мужскому вниманию.
Маркизе было сорок пять, но у нее до сих пор была превосходная фигура, а я обожала выставлять свое тело напоказ. И мы решили устроить себе приключение. В купальне было сорок мужчин и три грузные женщины средних лет. Мы с маркизой лежали в воде, плавали, натирали друг друга благовониями, делая вид, что мы здесь одни. Но, куда ни глянь, нас окружали обнаженные волосатые мужские тела, одни красивые, другие омерзительные. Их обладатели тоже нас видели. И не могли отвести глаз. Они отталкивали друг друга, чтобы было лучше видно. Эти подтверждения нашей красоты доставляли нам огромное удовольствие.
Через несколько дней начался сильный снегопад. Все дороги Версаля замело, бушевал ветер, а воздух обжигал холодом. Едва все стихло, как налетела новая буря. На следующий день выпало еще больше снега, потом еще и еще. Морозный воздух не давал сугробам растаять. Снега намело столько, что десятки слуг не могли с ним справиться.
К счастью, кладовые и погреба дворца ломились от запасов. Первые несколько дней снежное заточение казалось нам забавным. Мы с Луи спрятались в моей комнате, словно отшельники любви. Мы пили горячий шоколад, приправленный бренди, и валялись в постели, согреваемые нашей страстью и ревущим огнем камина.
– После нас хоть потоп! – сказал Луи и засмеялся.
Но дни шли за днями, и заточение начало утомлять нас. Напряжение нарастало.
Мои осведомители донесли, что из комнаты Негодницы Мари раздаются леденящие кровь вопли. Из-за снегопада принц Аксель, который остановился в Париже, не смог добраться до версальского особнячка, который Мария использовала для свиданий. Свое негодование она вымещала на слугах, устраивая им форменные пытки. Скоро ее примеру последовали и другие придворные дамы и господа. Разумеется, все это держалось в тайне.
Я слышала о бичеваниях, изнасилованиях, увечьях и даже убийствах слуг. Разумеется, рассказчики многое преувеличивали. В основном знать развлекалась, игриво таская слуг за волосы, выкручивая им соски, заставляя терпеть позор анальных изнасилований.
Версальский карантин затянулся почти на шесть недель, и я успела наладить активную переписку. Среди тех, кто просил моего покровительства, был заключенный в тюрьму маркиз по имени де Сад. Прослышав о том, что я поддерживала проект Бретона по организации государственных домов терпимости, он предложил создать и государственные школы любовного искусства:
«Вместо церкви следует создать учреждение, которое будет заниматься распространением знаний о природных потребностях и всех видах плотских удовольствий».
Он также приложил к письму отрывки из книги под названием «Философия в будуаре», над которой работал. Утомленная заточением, я была готова читать все, что попадалось под руку.
Поначалу герои де Сада вели долгие философские беседы. Как и Руссо, они говорили о преклонении перед природой и естественными порывами, ратовали за освобождение от оков общества. Но богиня де Сада – не добрая, плодородная матерь, а безжалостный, кровожадный монстр. Равенство не заложено в мужскую природу. Мужчина – животное по натуре своей. Доказательство: дети при всей своей невинности жестоки.
Это лжеметафизическое словоблудие было лишь прелюдией к непотребному ужасу. Оргия власти и повиновения, самые мерзкие удовольствия, весь спектр зверств от бичевания до убийства и совокупления с трупами описывались автором во всех красочных подробностях.
Несмотря на отвращение, я не могла оторваться от книги. Де Сад изображал другую строну реальности, отличную от мира Руссо. Мои демократические порывы он счел бы очередной игрой власти. Я исповедовала идеалы вроде христианского милосердия, желая добиться превосходства над окружающими, чтобы все видели во мне хорошего, доброго человека, заботящегося об общественном благе. Тогда я смогу застать их врасплох и узнать слабые стороны.
Большие рыбины пожирают мелких, а один человек подчиняется другому – это так естественно. Сила, личное обаяние, красота или сексуальная привлекательность дают власть. По де Саду, я заслуживаю править миром уже потому, что я красивая женщина.
Встретившись как-то с начальником полиции Сартеном, я спросила его, за что де Сада посадили в тюрьму.
– Это жестокий убийца! – ответил Сартен. – Его признали виновным, его ждет смертная казнь, но он не раскаивается в содеянном. Этот человек, гордится ужасными убийствами, которые совершил, страдания других людей доставляют ему удовольствие.
Сартен поведал мне, что в прошлом году какая-то нищенка остановила де Сада на улице с просьбой подать ей. Пообещав взять к себе в экономки, он привел ее к себе домой, содрал с нее одежду, затащил на чердак и связал руки за спиной. Он хлестал женщину кнутом, пока та не начала истекать кровью, после чего смазал раны целебным бальзамом и перевязал их, но развязывать руки не стал. На следующий день де Сад разодрал раны несчастной ножом. Отчаяние придало бедной женщине сил, и ей удалось освободиться и выброситься в окно. После падения с третьего этажа она прожила ровно столько, чтобы успеть рассказать, что ей пришлось пережить.
– Когда мы схватили этого сумасшедшего, – сухо произнес Сартен, – он сказал, что всего лишь пытался исследовать возможности новой мази.
Привлекало ли меня насилие? Да, я не всегда была добра к слугам, но до сих пор мне никогда не хотелось причинить им боль, только напугать. Однажды ночью, размышляя над философскими оправданиями де Сада, я выпила целую бутылку бренди, и мне захотелось испытать над слугами пределы моей власти. Я высекла Паоло кожаным ремнем и ткнула Ива вилкой в плечо, в результате чего от мальчика целую неделю не отходили врачи.
Я превратилась в хищное животное. Я была так занята совершенствованием своего ума, вкуса, манер, плетением интриг, поиском возможностей выходить победительницей из всех ситуаций, что полностью потеряла способность ощущать чужую боль. Я желала только власти. Я стала заносчивой, злобной, алчной и своевольной. Вернулись расстройства кишечника, которыми я страдала в юности. Я то морила себя голодом, то переедала и вызывала рвоту.
Утром моего тридцатилетия я проснулась в премерзком настроении. Вечером предстояло празднование моего дня рождения на королевской барже, которую Луи назвал «Дю Барри». Генриетта доложила, что привезли праздничное платье. Модельеры ждали внизу на случай, если понадобится что-то подогнать по фигуре. Я приказала Генриетте отослать их. Я должна была бы радоваться богатству и могуществу, которого мне удалось достичь в столь молодом возрасте, но больше всего мне хотелось валяться в постели и хныкать. От счастья до печали – один шаг. Мне было стыдно, что я, имея столько денег и такое влияние на короля, не совершила ничего действительно достойного. Старость страшила меня.
Ближе к вечеру в моем будуаре появился король, нагруженный подарками. Я сказала, что у меня нет настроения принимать их, что я сегодня не вставала. Луи сложил коробки у моей постели и хлопнул в ладоши. В комнату вошел негритенок лет двенадцати-тринадцати с пухлым личиком и такой же пухлой фигуркой, этакий темнокожий херувимчик. На нем была ярко-красная набедренная повязка, в волосах – разноцветные перья, а на запястьях, шее, талии и лодыжках звенели золотые цепочки. В руках он держал золотой поднос, на котором в золотой же чашке дымился горячий шоколад. Он смотрел на меня с благоговейным ужасом.
Это зрелище заметно воодушевило меня, и я села в постели. Луи жестом приказал маленькому чуду подойти ближе. Его макушка едва доставала до моего пупка. Я взяла чашку с подноса и сделала глоток.
– Я нашел его на рынке рабов, – пояснил король. – Он сирота, его подобрали на улице Нью-Дели. Он почти не говорит по-французски, но у него отлично развиты инстинкты, к тому же он большой озорник. Только посмотри, что он умеет!
Король вытащил из кармана три стеклянных шарика и бросил их мальчику. Тот оказался удивительно ловким. Поймав шарики, он начал умело ими жонглировать.
– Это мне? – спросила я.
– Он твой! – с улыбкой ответил король. – Душой и телом! Делай с ним все, что хочешь. G днем рождения!
– Какой чудесный подарок! – воскликнула я, расцеловала Луи в знак благодарности и повернулась к мальчику.
– Ты будешь моим виночерпием, мой шоколадный мальчик, – сказала я.
Мальчик, не слова ни говоря, не сводил с меня изумленных глаз.
– Тебя будут звать Замо.
Я произнесла это имя несколько раз и показала на него пальцем, чтобы он повторил. Он старательно выговорил новое слово экзотичным сопрано. Моя новая игрушка была столь восхитительна, что я даже притянула ее к себе и укусила в плечо, чтобы убедиться, что она настоящая. Ах, моя шоколадка!
С тех пор каждый день в десять утра Замо появлялся в моем будуаре с золотым сервизом, горячим шоколадом и сластями для меня и подогретыми сливками для Дорин. Замо был для меня игрушкой, куклой. Я сажала его на край кровати или ручку кресла, пока пила шоколад. Чем больше я смотрела на своего маленького виночерпия, тем больше он мне нравился. Я тискала его, словно маленькая девочка – мягкую игрушку. Я была с ним по-матерински нежна. Мальчик тоже полюбил меня. Он пристраивался у моей груди и мурлыкал от удовольствия.
Я быстро привязалась к нему и любила так же, как Дорин. Я кормила его до отвала, чтобы он стал еще пухлее. Замо обожал шоколад, и я заставляла его выпрашивать угощение или показывать фокусы за конфетку. Готье Даготе по моему заказу написал мой портрет с Замо, подносящим утренний шоколад. Я одевала его в нарядные одежды, сшитые из той же материи, что и мои платья, шляпы с перьями, а его украшения были дешевыми копиями тех, что носила я. Милый ангелочек ходил за мной по пятам словно хвостик.
Однажды, когда на мне было пышное платье с длинным шлейфом, Замо забрался мне под юбку и так ходил. Я заметила это, только когда он запутался в многочисленных нижних юбках и я едва не упала. Этот несносный шалун чуть не искалечил меня, но я не смогла удержаться от смеха. Вместо того чтобы наказать его, я дала ему целую коробку конфет, и он так объелся шоколадом, что его вырвало.
В мае я приобрела еще несколько летних домиков, смотреть которые у меня не было ни времени, ни желания. В газетах появился очередной шквал статей, где меня обвиняли в растранжиривании французской казны на бессмысленные капризы. Король спросил, не могу ли я на какое-то время сократить расходы, чтобы народ успокоился. Я пришла в бешенство, заявила, что имею право тратить столько денег, сколько мне заблагорассудится, и отправилась в Париж за покупками. Когда моя карета подъехала к магазинчику Лабилля, ее окружила разъяренная толпа. Они кричали, что я виновата в том, что им нечего есть, что у людей нет работы, называли меня шлюхой. Со мной был Лоран. Я знала, что он горой встанет на мою защиту, но вряд ли от него будет много толку, если этот сброд решит напасть на меня. К счастью, герцог Эммануэль отрядил со мной небольшой эскорт из гвардейцев короля. Солдаты были вооружены и начали палить в воздух, чтобы разогнать толпу.
Но это лишь злило меня все сильнее. На следующий день я опять отправилась в Париж, намереваясь все-таки пройтись по магазинам. На этот раз король отправил со мной сорок вооруженных солдат. Толпа вопила, но приблизиться ко мне никто не осмелился.
В последнюю неделю мая я получила анонимное письмо:
«Графиня дю Барри, Вам стоит знать о том, что иезуиты и парламентарии готовят заговор с целью убить вас и короля. Можете поверить мне: вы получите бутылку апельсинового ликера, который так любите, хотя и не заказывали его. Будьте осторожны! В нем смертельный яд.
Я свяжусь с вами в ближайшие три дня, чтобы сообщить подробности заговора. До этого момента не доверяйте никому, никому ничего не рассказывайте».
Таинственное послание напугало и удивило меня. Я сразу же вызвала мадам де Мирапуа и показала ей письмо.
– Маловероятно, чтобы иезуиты и парламентарии решили объединиться, – сказала она.
– Вы правы, – ответила я. – Но и те и другие – экстремисты, которые подвергаются гонениям со стороны короля. Что, если давние враги решили объединиться против общего зла?
– Может быть, и так, – согласилась она. – Нет сомнения, что если король умрет и на трон взойдет дофин, он не станет доставлять им столько проблем, сколько Луи. Но это письмо может оказаться банальной мистификацией. Прежде чем обращаться в полицию, давайте подождем, появится ли отравленный ликер.
Мы все еще рассуждали о сомнительной вероятности кровавого заговора, когда появилась Генриетта.
– Прошу прощения, мадам Жанна, там привезли бутылку апельсинового ликера, которую вы заказывали.
Нас с мадам де Мирапуа бросило в дрожь, и я приказала Генриетте вызвать полицию.
Полицейские медики определили, что цианида, содержащегося в ликере, хватило бы, чтобы убить меня одним маленьким глотком.
Начальник полиции Сартен заверил меня, что на поиски автора анонимного письма будут брошены все силы. Он пообещал лично допросить всех иезуитов и парламентариев, которых только сможет найти, чтобы найти зачинщиков возможного заговора.
Сартен потратил три дня, но ничего не выяснил. Он не смог выйти на информатора, но выяснил, что все допрошенные им люди не имели никакого отношения к заговору. В это время наемный посыльный принес во дворец второе анонимное послание. В нем говорилось, что я получу информацию о готовящихся покушениях на мою жизнь и жизнь короля, если утром следующего дня оставлю сумку с пятьюстами тысячами ливров под скамейкой в парке около Аполлоновых купален.
Под покровом ночи люди Сартена заняли наблюдательные посты в кустах и за деревьями. На рассвете Генриетта, одетая в мое платье, положила деньги в условленное место. Через несколько мгновений полиция схватила женщину средних лет, которая пришла за ними.
Женщину отвезли в Бастилию и пригрозили пытками, если она не расскажет все как есть, но арестованная заверила, что в этом нет необходимости, так как она готова ответить на любые вопросы. Она рассказала, что ее зовут мадам Лоример и о заговоре она узнала случайно. Она живет неподалеку от Рю Сен-Роше, где есть небольшой тихий скверик. Она целую неделю наблюдала за двумя подозрительными типами, которые каждый день встречались в этом парке, – медленно прогуливалась мимо них, навострив уши. По обрывкам фраз она поняла, что эти двое были наняты иезуитами и парламентариями, чтобы убить короля и меня. У нее были проблемы с деньгами, и по глупости своей она решила извлечь выгоду из того, что ей удалось узнать. Мадам Лоример сказала, что, после того как она написала первое письмо, ей удалось узнать имя одного из мужчин. Она готова сообщить его полиции в надежде на снисходительность. Его звали Шамбер.
Мадам Лоример бросили в тюрьму по обвинению в вымогательстве и сокрытии преступления. Месье Шамбера, приятного молодого человека, арестовали и доставили в Бастилию. Он рассказал совершенно иную историю. По его словам, он был любовником мадам Лоример, но она надоела ему, и он закрутил роман с молоденькой натурщицей. Мадам Лоример пришла в ярость, когда он отверг ее, угрожала ему расправой и теперь, пытаясь отомстить, придумала эту историю.
