Текст книги "Странники Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Глава 23. БИТВА У ЛАГЕРЯ

Пришпорив своих каийл, мы с Гарольдом помчались к сопровождавшим штурмовое войско Камчака фургонам. Их было около двух дюжин, большей частью груженных провиантом. С одной из повозок верх был снят – там находились похищенные нами у Сафрара два тарна. Поскольку тарн – птица боевая, тачакам показалось, что при штурме города тарны будут нелишними.

Мы собрались лететь за подмогой. Гарольд – к кассарам, я – к катайям. Хотя, честно сказать, надежды на то, что кто-нибудь из них придет на помощь тачакам, почти не было. После этого мы намеревались вернуться к своим, возвращавшимся к лагерю для защиты босков и людей. Камчак, так и не сумевший отомстить Сафрару за Катайтачака, готовился покинуть город. Он должен был двинуть войска на паравачей.

Когда-то давно, впервые оказавшись на равнине Тарии, я встретил четырех всадников, одним из них был Камчак. Каково же было мое удивление, когда чуть позже я узнал, что трое других – Конрад, Хакимба и Толнус оказались не кем иным, как убарами кассаров, катайев и паравачей. Тогда я ещё не знал, что простые воины из разных племен, как правило, не прогуливаются вместе. Те, кого я принял за обычных кочевников, на самом деле оказались специально съехавшимися на совет убарами.

Вообще-то у кочевых племен принято скрывать подлинных убаров – чтобы уберечь истинного убара от покушения, каждый народ имеет подставного предводителя. Но по словам Камчака, Конрад, Хакимба и Толнус являлись истинными вождями своих племен.

Пытаясь снизиться над растревоженным лагерем катайев, я едва уберегся от стрел – меня спасла яркая куртка посланника. Вскоре меня отвели к возвышению, где восседал мнимый убар. Большого труда стоило мне убедить конвой в том, что я знаю их истинного убара, и лишь после того, как я назвал его имя, меня провели к Хакимбе.

Как я и думал, сообщение о плачевном положении тачаков не вызвало у него особого сочувствия – карие глаза Хакимбы смотрели по-прежнему равнодушно с покрытого шрамами лица; то, что паравачи совершают набеги на стада и фургоны тачаков в то время, как те воюют в Тарии, ничуть не волновало предводителя катайев; правда, он порицал паравачей за то, что они делают набеги в Год Знамений – время всеобщего перемирия племен… Тогда я попытался сменить тактику и заявил, что между паравачами и тарианцами возможен заговор и что паравачи даже в этот год не гнушаются совершать набеги, рассчитывая этим отвлечь внимание тачаков от Тарии.

Похоже, мои слова произвели какое-то впечатление, и все-таки при всем своем неодобрении действий паравачей и особенно их возможного сговора с тарианцами Хакимба не соглашался помочь воинами.

– У нас есть свои фургоны, – наконец медленно произнес он, – свои. Не тачакские, не паравачские, не кассарские – свои. Так вот, если паравачи нападут на наши фургоны, мы будем сражаться. Не раньше.

Хакимба был непреклонен.

С тяжелым сердцем я взобрался на спину тарна.

– Я слышал, что паравачи убивают босков, – сказал я уже сидя в седле.

– Убивают босков? – недоверчиво переспросил Хакимба.

– Да, – кивнул я, – и вырезают кольца из носов у женщин, чтобы продать их в Тарии, когда оттуда уйдут тачаки.

– Это гнусно – убивать босков, – задумчиво произнес Хакимба.

– Так вы поможете? – снова спросил я.

– У нас есть свои повозки, – упрямо повторил он, – и мы будем следить за ними.

– А что вы будете делать, если паравачи и тарианцы объединятся и на следующий год выступят против вас? Они убьют и ваших босков!

– Паравачи… – медленно произнес Хакимба, – паравачи хотели бы быть единственным народом фургонов и владеть травой всех прерий и всеми босками.

– Так вы одернете других паравачей?

– Если они нападут на нас – да, – твердо ответил Хакимба. – У нас свои повозки, вот за ними мы и будем смотреть.

Я натянул поводья и, подняв тарна в небо, устремился к своему войску. Вскоре с высоты моему взору открылась Долина Знамений со множеством курящихся алтарей и суетившихся вокруг них жрецами.

Я горько усмехнулся.

Добравшись до своих, я поручил тарна пяти воинам, оставив их ждать подхода фургонов.

Где-то через час с небес спустился мрачный и раздраженный Гарольд. Посадив птицу, он тотчас же передал её на попечение своим воинам и вскоре уже был в седле каийлы.

Я не без удовольствия отметил, что теперь он управлял тарном куда лучше, – похоже, с тех пор как мы удрали с башни Сафрара, он зря времени не терял и старательно изучал повадки птицы, а также устройство седла и упряжи.

Он был в ужасном настроении. От прежней беспечности не осталось и следа – его поездка к кассарам, как и моя к катайям, не принесла никаких результатов. Конрад не желал посылать своих людей на помощь тачакам по тем же причинам, что и Хакимба.

В этом не было ничего удивительного. Пока мы с Гарольдом ехали рядом во главе приданных под наше командование двух тысяч воинов, мы успели обсудить, с чего бы это Камчаку вообще вздумалось посылать нас с таким безнадежным поручением. Всякому, кто хоть немного знал кочевников, была очевидна вся нелепость подобного замысла.

Когда наш небольшой отряд на изнемогающих от усталости каийлах наконец достиг лагеря тачаков, взору нашему открылась ужасная картина. Сотни повозок пылали на ветру, траву устилали тысячи трупов. Убитые воины, в большинстве своем с перерезанным горлом, валялись меж горящих фургонов. Золотые кольца были либо просто вырваны из ноздрей убитых женщин, либо обрублены вместе с носом.

Наши воины яростно закричали и обрушились на занятых грабежом паравачей.

Рубя врагов направо и налево, в лагерь ворвался и Гарольд со своей тысячей.

Его отряд сражался внутри лагеря, воины рассыпались, ища между повозками врагов. Я провел свою тысячу вдоль границы стада, и вскоре мы наткнулись на спешившихся паравачей, которые, вооружившись топорами и кайвами, занимались страшным делом – истреблением босков.

Застигнутые врасплох, они все через несколько минут были перебиты.

И тут мы увидели выстраивающиеся на вершине холма резервные силы паравачей. Конечно, на случай, если к тачакам придет помощь, в боевой готовности они держали тысячу воинов. Они уже седлали своих свежих, отдохнувших каийл, солнце играло на их оружии, и отовсюду неслись трубные звуки боевых рогов, созывающих отряды.

Оставалось надеяться на то, что мы достигнем их раньше, чем они успеют построиться и изготовить оружие к бою.

Я направил свою тысячу на врага. Зазвучал наш боевой рог, и, безропотно развернув уставших каийл, измотанные долгим переходом люди – моя храбрая тысяча – бросились на врага.

Нам удалось разредить ряды противника – обескураженные паравачи валились тут и там, сраженные ударами моих воинов. Боевой клич тачаков перекрывал стоны раненых врагов.

Но долго оставаться на холме мы не могли – новые отряды неприятельского войска грозили отрезать нам путь к отступлению, поэтому я велел протрубить отбой – мы поспешно ретировалась к стаду босков.

Новые паравачские сотни были уже близко.

Тем временем, используя босков как прикрытие, мы перегруппировались – главное, было не дать паравачам приблизиться – пользуясь численным преимуществом, они могли просто перестрелять нас всех из луков.

Но паравачи, выстроившись в боевом порядке, двинулись всей массой и, ступая по телам убитых, стали медленно наступать, очевидно рассчитывая, перебив босков, потом расправиться с нами. Тогда по сигналу боевого рога мои воины принялись колоть босков пиками и пугать их дикими криками, направляя стадо в сторону врагов. К тому времени как паравачи поняли, что их ждет, тысячи животных уже двинулись на них. Подминая копытами всех, кто попадался на пути, мощные животные, ревя и отфыркиваясь, двигались все быстрее. Зазвучали неистовые сигналы боевых рогов паравачей к отступлению, но боски уже перешли на бег, мотая громадными головами, увенчанными устрашающими рогами. Под их копытами дрожала земля, а мои воины, мчащиеся за этим грозным потоком, продолжали вопить, безжалостно подгоняя копьями разъяренных животных.

С криками ужаса авангард паравачей пытался развернуть своих обезумевших каийл и обратиться в бегство, но задние ряды не давали им этого сделать.

В рядах врагов поднималась невообразимая суматоха.

Опустив рога, в них на всей скорости врезалось стадо.

Это было местью тачакских босков. Обезумевшие животные сминали все на своем пути. Спасая свои жизни, паравачи, вернее, те из них, кому удалось это сделать, развернули каийл и обратились в бегство.

Я с трудом удерживался в седле, моя каийла спотыкалась о трупы людей и животных, и спустя несколько минут отдал приказ разворачивать стадо обратно к фургонам. Паравачи удрали далеко, и мне не хотелось, чтобы стадо растянулось по степи, где животные могли легко стать добычей врагов, если те надумают вернуться для продолжения битвы.

Моим воинам удалось развернуть стадо обратно к лагерю тачаков, и вскоре мы уже могли дать отдых себе и животным и занять круговую оборону.

Близилась полночь, и я был уверен в том, что превосходившие нас в десять, а то и в двадцать раз численностью паравачи дождутся утра, чтобы нанести удар всеми своими силами. Когда на их стороне столь явный перевес, ни к чему рисковать в темноте.

Ночью я наконец встретился с Гарольдом, чьи люди закончили очищать лагерь от паравачских мародеров. Кратко посовещавшись, мы направили в Тарию к Камчаку гонца, чтобы тот описал ситуацию и объяснил, что надежды выстоять у нас никакой.

– Это уже мало что изменит, – сказал Гарольд, – даже если все сложится нормально и он доберется до Тарии, если Камчак выступит со своим войском сразу же, как получит послание, здесь они будут не раньше чем через восемь часов, а это – слишком поздно.

Гарольд говорил правду, и обсуждать это дальше смысла не было. Я устало кивнул.

Мы с Гарольдом объявили своим воинам, что если кто пожелает, он может покинуть лагерь и присоединиться к главным войскам в Тарии.

С места не сдвинулся ни один человек.

Мы расставили дозорных, расседлали каийл, накормив их мясом павших босков.

Проснувшись до рассвета, мы позавтракали на скорую руку и вскоре после восхода солнца обнаружили, что паравачи готовятся нанести удар по лагерю с севера. И что самое страшное – из захваченных связанных тачакских женщин и рабынь они выстраивали живой щит, способный защитить паравачских воинов от стрел и копий, если бы их атаковали в лоб.

Мы с Гарольдом решили сами выманить врагов на открытое место перед лагерем, а потом, когда паравачи ринутся в наступление, ретироваться за собственные фургоны. Тогда, стреляя из луков практически в упор, мы смогли бы нанести противнику серьезный урон. Хотя, конечно, через какое-то время наши баррикады будут смяты – это было понятно всем.

Сражение началось в семь часов утра. Нам удалась наша уловка. Живой щит противнику применить не пришлось, потому что тачаки быстро отступили за фургоны. Там наши воины немедленно спешивались и с луками и кайвами в руках занимали заранее назначенные позиции.

Сокрушительный натиск паравачей едва не разнес всю баррикаду, но, по счастью, связывающие фургоны веревки не подвели. Волна каийл с ощетинившимися пиками всадниками обрушилась на преграду и разбилась – задние ряды давили тех, кто был впереди; с разгону многие паравачи перекатывались через баррикаду, где их немедленно приканчивали лучники тачаков либо стаскивали с седел вооруженные ножами свободные женщины тачаков.

Тысячи стрел с расстояния двадцати футов сыпались на голову атакующих. И тысячи стрел летели в нашу сторону. Вскоре прозвучал сигнал их боевого рога к отступлению. Но и наши ряды страшно поредели.

Примерно в пасанге от нас на вершине холма выстраивались новые отряды паравачей. Окровавленные, потные, задыхающиеся, мы видели, как их ещё много, и мы понимали, что шансов выстоять у нас все меньше и меньше.

Груда трупов по ту сторону фургонов могла облегчить наступающим проход через баррикады, и по моему приказу измученные тачаки бросились растаскивать мертвые тела животных и людей.

Мы едва успели расчистить пространство, как по сигналу рога на нас ринулась новая волна всадников с копьями наперевес. Четырежды атаковали паравачи в разных местах, четырежды нам удалось их атаки отбить.

Наши отряды были почти уничтожены, считанные воины не имели серьезных ранений. За два дня сражений едва ли уцелела хоть четверть людей из тех двух тысяч, что привели мы с Гарольдом.

– Смотрите! – вдруг выкрикнул лучник, указывая на другой холм.

Там, на вершине выстраивались новые отряды, во главе каждого из них развевались знамена боевых сотен или тысяч.

– Это – главные силы паравачей, – сквозь зубы выговорил Гарольд, – нам конец.

Я бросил взгляд на цепь изодранных, окровавленных фургонов – все, что осталось от баррикады, и на горстку измученных, израненных людей, которые, пользуясь кратковременной передышкой, растянулись в изнеможении на траве. Между ними, разнося воду и перевязывая раны тем, кому это ещё могло хоть как-то помочь, ходили свободные женщины тачаков и даже несколько рабынь. Кто-то из воинов затянул «Песню Голубого Неба», и её подхватили другие. «Пусть умру я, – звучал над прерией её припев, – но останутся навсегда боски, трава и небо».

Вместе с Гарольдом мы стояли на дощатом полу полусгоревшего фургона. Отсюда было хорошо видно перемещение всадников и движение знамен в рядах паравачей.

– Мы сделали все, что могли, – произнес Гарольд.

– Да, – ответил я. – Мне тоже так кажется.

Затрубили боевые рога неприятеля.

– Ну, удачи!.. – промолвил Гарольд.

Я пожал ему руку.

– Спасибо! И тебе удачи, Гарольд!

Вновь протрубили боевые рога, и огромными полукружьями на нас медленно двинулись нескончаемые полчища паравачей. С каждым шагом набирая скорость, на нашу баррикаду надвигались, подобно смертоносным серпам, шеренги животных, всадников, выставивших вперед копья. Жалкие остатки наших отрядов напряженно всматривались в приближавшихся воинов. По команде передние цепи всадников в шлемах и с копьями наперевес перешли на рысь. Усиливающийся топот тысяч каийл становился все более частым, все отчетливей слышался пронзительный визг животных, бряцанье оружия и скрип кожаных подпруг.

– Слушай! – вдруг крикнул Гарольд.

Я не слышал ничего нового, кроме жуткого, бешено нарастающего грохота приближающейся смерти.

Но в следующее мгновение я различил доносящиеся откуда-то издалека слева и справа от меня звуки боевых рогов!

– Боевые рога! – завопил Гарольд.

– Ну и что? – Я с безнадежностью подумал о том, сколько же здесь ещё паравачей.

Во весь опор с копьями наперевес на нас мчались всадники врага.

– Смотри! Смотри! – кричал Гарольд, указывая то направо, то налево.

У меня во рту пересохло от страха. С обеих сторон бесконечным черным потоком в долину стекались новые полчища.

Я горько подумал о том, что это, вероятнее всего, моя последняя битва.

– Смотри! – кричал Гарольд.

– Я вижу, – ответил я ему, – что это меняет?

– Да смотри же! – истошно завопил он, прыгая на месте от возбуждения.

Я поднял глаза и с замиранием сердца внезапно все понял.

Громкий крик радости вырвался из моей груди слева, впереди выкатывающихся из-за холма тысяч всадников развевалось знамя с желтым луком на полотнище, а справа во главе летевших во весь опор воинов на каийлах полоскался в воздухе штандарт с бола!

– Катайи! – орал Гарольд, сжимая меня в объятиях. – Кассары!

Лишившись дара речи, я только и мог, что потрясенно наблюдать со своего места, как стремительной атакой сметаются фланги паравачей и огромные клинья кассаров и катайев, словно тиски, быстро сжимают вражеское войско. Мне показалось, что небо потемнело – тысячи стрел черным дождем просыпались на обезумевших, смявших свои ряды, безуспешно ищущих пути к отступлению врагов.

– Мы могли бы помочь, – заметил Гарольд.

– Конечно! – воскликнул я.

Гарольд ухмыльнулся:

– Вам, коробанцам, как горожанам, такое приходит на ум не сразу.

Я развернулся к тачакам:

– Разбирай повозки! В атаку!

В тот же миг веревки, связывающие повозки, были перерублены, и, оглашая степь боевым кличем тачаков, навстречу паравачам ринулись наши уцелевшие воины – жалкие остатки некогда могучего отряда. Глядя на них, можно было предположить, что в бой идут хорошо отдохнувшие, полные сил люди.

Еще до конца дня мне удалось встретиться с убаром катайев Хакимбой и Конрадом, убаром кассаров.

Мы обнялись на поле брани как братья по оружию.

– У нас – свои повозки, – заявил Хакимба, – и все же все мы – народы фургонов, кочевники.

– Так же как и мы, – произнес Конрад.

– Я только жалею, – сказал я, – о том, что послал гонца к Камчаку, – теперь он небось оставил Тарию и спешит сюда.

– Нет, – успокоил меня Хакимба, – мы отослали гонцов в Тарию, как только снялись с места, так что Камчак в курсе, он все узнал куда раньше вас.

– И о нас тоже, – кивнул Конрад, – мы тоже решили, что лучше держать его в курсе дел.

– А вы неплохие ребята, – ухмыльнулся Гарольд. – Но теперь и вы в состоянии войны с паравачами.

– Паравачи оставили свой лагерь почти без охраны, – заметил ему Хакимба, – практически все силы здесь.

Я рассмеялся.

– Теперь все боски паравачей пасутся в стадах кассаров и катайев, – весело сообщил Конрад.

– Полагаю, они поделены поровну, – заметил Хакимба.

– Думаю – да, а если нет, то парочкой набегов мы быстренько сравняем их число, – выразил простое кредо кочевников Конрад.

– Что верно, то верно, – ответил Хакимба, и желто-красные шрамы на его лице сморщились в ухмылке.

– Уцелевших паравачей дома ждет ещё один сюрприз, – сказал Конрад.

– Какой? – спросил я.

– Мы подпалили их фургоны – сколько успели, – ответил Хакимба.

– А барахло и бабы? – поинтересовался Гарольд.

– Все, что нам нравилось – женщины, утварь, мы забрали с собой, остальное – подпалили, а женщин, которые нас не устраивали, оставили раздетыми рыдать у повозок.

– Это предполагает войну на многие годы меж народами фургонов, да? – спросил я.

– Вовсе нет, – возразил Конрад. – Паравачи захотят вернуть своих босков и женщин, и, возможно, за определенную мзду им удастся это сделать.

– Это – мудрое решение, – заметил Гарольд.

– Не думаю, что впредь им захочется убивать босков или двурушничать, – заключил Хакимба, и я мысленно согласился с ним.

К вечеру с паравачами было покончено. Их остатки рассеялись по степи. Мы с Гарольдом отправили гонца к Камчаку с известием о победе. Спустя несколько часов вслед за ним в Тарию должны были направиться кассарская тысяча и тысяча катайев, выделенные Хакимбой и Конрадом в помощь ему.

Было решено, что с утра тачаки перегонят повозки и стадо подальше в степь. Боски перестали доиться от запаха смерти. Вокруг лагеря вовсю шелестели травой неутомимые любители падали – маленькие бурые урты.

Куда тачаки направятся в своем кочевье потом, должен был решить Камчак.

Войска кассаров и катайев расположились раздельно от нас и друг от друга. Наутро они собирались возвращаться к своим лагерям. Все три племени на ночь выставили дозорных, которые время от времени сообщали обстановку в лагере другого племени.

Всем не терпелось вернуться к местам основных стоянок – так было спокойнее. Не то чтобы народы фургонов не доверяли друг другу и в эту ночь, но кочевая жизнь, полная войн и набегов, приучила их к осторожности.

Мне же хотелось скорее вернуться в Тарию. Гарольд добровольно вызвался остаться в лагере за начальника, пока ему не пришлют замену. Меня же влекло в Тарию одно важное неоконченное дело, и я горел желанием вернуться туда при первой же возможности. Я решил отправиться утром.

Вечером я разыскал старую повозку Камчака – разрубленная и раскуроченная, она не была сожжена, но ни внутри, ни вокруг мне не удалось обнаружить следов пребывания Африз или Элизабет. Не было их и в проломленной перевернутой клетке, в которой Камчак имел обыкновение их держать и где я видел их последний раз. Одна из спасшихся женщин сказала мне, что во время первого нападения паравачей клетка была пуста, Африз сидела в повозке Камчака, а «маленькая варварка», так тут звали мисс Кардуэл, к тому моменту давно уже была в другом месте. Африз досталась паравачам, а что случилось с Элизабет, женщина не знала. Из того, что Элизабет отослали в другой фургон, я заключил, что Камчак её продал кому-то. Мне стало любопытно – кто теперь её хозяин? Ради собственного блага ей бы следовало угождать ему. Хотя не исключено, что подобно Африз она тоже попала в руки паравачи.

Я заглянул внутрь нашего старою фургона, чувство горечи и боли нахлынуло на меня. Обшивка каркаса была отодрана во многих местах, ковры, кайвы, седла украдены, сорванные занавеси валялись грязной кучей на искореженном, разломанном полу. Золото и драгоценности, дорогие блюда, чаши и кубки пропало все, лишь в щелях пола и у оснований изогнутых опор каркаса то здесь, то там виднелись оброненные монеты или мелкие драгоценные камни.

Здесь же валялось несколько не имевших особой ценности предметов, но мне они были дороги как память медный ковшик, которым пользовались, готовя еду, Африз с Элизабет, оловянная коробка из-под желтого тарианского сахара – теперь она была смята, а её содержимое валялось рядом. Был тут и странный, внушительного вида серый кожистый предмет, он некогда служил Камчаку седалищем, мне вспомнилось, как однажды Камчак пнул его и тот перелетел через всю повозку, чтобы я смог рассмотреть его поближе.

Камчаку нравилась эта странная вещь, и мне подумалось, что он будет рад узнать, что она не пропала, подобно другим, в бездонных мешках паравачских грабителей.

Я задумался над судьбой тарианки Африз. Насколько я понимал, Камчака мало интересовала его рабыня в последнее время, но я за неё волновался.

Если бы не сострадание и не чувство справедливости, то я бы желал, чтобы её красота спасла ей жизнь хотя бы в качестве рабыни паравачей.

Естественно, судьба мисс Элизабет Кардуэл – хорошенькой секретарши из Нью-Йорка, так бесцеремонно и так необратимо вырванной из привычной городской жизни родного ей мира, меня волновала не меньше.

Измученный событиями этого дня, я лег на дощатый пол разграбленного фургона Камчака и мгновенно уснул.