Текст книги "Spqr iv. храм муз"
Автор книги: Джон Мэддокс Робертс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Кретик явился в атриум в тот момент, когда вся эта толпа удалилась прочь.
– Что тут произошло? – спросил он.
– Береника утащила наших дам к себе, – сообщил я брату. – Возможно, они уже никогда больше не увидят Рим.
– Ну и хорошо, – сказал он, подходя к случившемуся с чисто практических позиций. – Одной проблемой меньше. Новые игрушки для Береники вместо головной боли для нас. Хотя для походов по городу им потребуется сопровождение и патронаж высокорожденного римлянина. Иначе будет неприлично. Вот тебе и работенка.
– Я буду весьма прилежен и старателен, – пообещал я.
У Береники хватило ума оставить наших двух дам на вечер в покое, чтобы они успели прийти в себя после тяжких невзгод, которые им пришлось перенести в руках Нептуна. После этого дочь Птолемея устроила для них роскошный прием, пригласив на него всех знаменитых ученых из Мусейона, а также самых модных и известных людей Александрии. Как и следовало ожидать, смесь получилась весьма пестрая. Поскольку Мусейоном полностью владел Птолемей и он же его финансировал, приглашение Береники было равнозначно приказу. Посему на приеме оказались все звездочеты, буквоеды, пылеглоты, математики и прочие мудрецы, а также актеры, колесничие, чужестранные послы, ведущие представители разнообразных религиозных культов и половина аристократии Египта, и все они, как один, были самыми нездоровыми во всех смыслах типами, каких только можно себе представить.
Когда все они собрались, я заметил в толпе знакомое лицо. Оно принадлежало Асклепиаду, врачу из гладиаторской школы Статилия Тауруса в Риме. У нас с ним было о чем вспомнить. Это был маленький человечек с чисто выбритыми щеками и узенькой бородкой, окаймлявшей нижнюю челюсть, как это было принято в Греции. На нем была мантия и повязка на волосах, указывающая на его профессию. В этом году он читал курс лекций по анатомии. Я отвел его в сторонку.
– Быстро, Асклепиад, расскажи мне, кто вон те люди? Юлия хотела бы с ними познакомиться. Со всеми!
Он расплылся в улыбке.
– Ах! Значит, я, наконец, смогу познакомиться с прекрасной Юлией? А она что, настолько невежественна и лишена сообразительности, что и тебя считает ученым?
– Она полагает, что я расту над собой. Так кто они?
Асклепиад огляделся вокруг.
– Если начать с самых ярких… – он кивнул в сторону высокого мужчины с острыми чертами лица, – то вот это – знаменитый Амфитрион, главный библиотекарь. Он отвечает за все, что связано с Библиотекой и Мусейоном.
– Хорошее начало, – одобрил я. – Кто следующий?
Мой собеседник кивнул на дородного мужчину со взъерошенными волосами, который озирался вокруг с видом борца, готового вызвать на бой всех присутствующих.
– А это Ификрат из Хиоса, математик, выдающийся представитель школы Архимеда.
– Ага, отлично. Она хочет с ним познакомиться.
– Тогда, возможно, ее женские чары будут иметь успех там, где многим другим ничего не удалось. Он человек очень раздражительный и вспыльчивый. Так, кто у нас тут еще имеется… – Асклепиад выбрал из толпы еще одного старого, насквозь пропитанного пылью грека. – А это Досон, скептик, и Сосиген, астроном… ну, и прочие. – Я постарался запомнить как можно больше имен, достаточно, чтобы притворяться умным и знающим. Как только представилась возможность, я нашел Юлию и познакомил ее с Асклепиадом. Она была вежливой, но держалась прохладно. Подобно многим женщинам с хорошим образованием, она не слишком интересовалась медициной, которая в основном занимается проблемами реального мира.
– Хочешь познакомиться кое с кем из великих ученых? – осведомился я.
– Давай, познакомь, – ответила она с этой своей приводящей в бешенство улыбкой превосходства. И я подвел ее к свирепому на вид математику.
– Юлия, это знаменитый Ификрат Хиосский, выдающийся представитель школы Архимеда.
Лицо ученого тут же приняло льстивое выражение, и он приложился к ручке моей невесты.
– Исключительно рад познакомиться с тобой, прекрасная дама. – Потом он повернулся и уставился на меня, и выражение лица у него было как у разгневанного Юпитера. – Не думаю, что я хоть раз тебя встречал.
– Вероятно, это просто вылетело у тебя из головы. Немудрено при таких серьезных занятиях наукой. Я был на твоей лекции, когда ты рассказывал об обороне и падении Сиракуз.
Я ухватился за первый попавшийся предлог, буквально наобум, воспользовавшись тем, что помнил, что Архимед изобрел и сконструировал все оборонительные машины и орудия Сиракуз. Но, кажется, попал не в бровь, а в глаз.
– А-а! – Математик несколько сконфузился. – Возможно, ты прав. На той лекции было очень много слушателей.
– А я читала твою книгу «О практическом применении геометрии», – заявила Юлия с обожающим, почти молитвенным видом. – Это такое замечательное произведение, оно прямо-таки возбуждает воображение и дает повод подумать над разными противоречиями…
Философ заулыбался и покивал, прямо как один из этих дрессированных бабуинов.
– Да-да! Моя работа кое-кого здесь просто потрясла, могу вам сказать.
Вот несносный бахвал, подумал я. А вот Юлия просто тает в его присутствии, словно это какой-нибудь колесничий-чемпион, победитель гонок или что-то в таком же роде. Я оторвал ее от этого великого человека и повел знакомиться с главным библиотекарем. Амфитрион был настолько же вежлив и любезен, насколько груб был Ификрат, и с ним мне было гораздо проще и легче. А потом Береника уволокла Юлию, чтобы представить каким-то надушенным идиотам, и я остался наедине с библиотекарем.
– Ты там беседовал с Асклепиадом, – заметил Амфитрион. – Ты давно с ним знаком? С Рима?
– Да. Мы знакомы много лет.
Амфитрион кивнул:
– Весьма достойный человек, правда, склонный к эксцентричным поступкам.
– Каким именно?
– Ну… – ученый муж огляделся по сторонам, желая убедиться, что рядом никто не болтается и не подслушивает нас. – По слухам, он практикует хирургические операции. Режет людей ножом, а это строжайше запрещено клятвой Гиппократа!
– И Аполлон запрещал это! – воскликнул я, не скрывая своего возмущения.
– И еще… – ученый книжник еще сильнее понизил голос, – ходят слухи, что он сам, лично зашивает раны, а это даже самый ничтожный врач всегда поручает рабам!
– Не может быть! – вскричал я. – Несомненно, это просто гнусные слухи, распространяемые его врагами!
– Возможно, ты и прав, но мир нынче не такой, каким был прежде. Я заметил, что ты также беседовал с Ификратом. Этот дикий человек тоже верит в практическое применение научных знаний. – Эти слова Амфитрион произнес как нечто противозаконное.
Если говорить честно, я-то отлично знал, что все эти слухи насчет Асклепиада – истинная правда. За прошедшие годы он лично зашил на мне множество ран и порезов – общая длина швов, наверное, составит целую милю, – но всегда делал это втайне, потому что все эти помешанные на теориях Платона древние бездельники из академического мира считают богохульством для профессионального философа (а врачи тоже причисляют себя к философам) вообще делать что-то практическое. Ученый человек может всю свою жизнь провести в пустых размышлениях о возможных способах применения рычага, но взять палку, подсунуть ее под камень, найти ей точку опоры, использовать ее для перемещения этого камня – совершенно невозможная для него вещь. Это будет означать, что он делает нечто практическое. А философы, как считается, должны только размышлять.
Я кое-как отделался от главного библиотекаря, осмотрелся по сторонам и увидел, что Береника, Фауста и Юлия беседуют с человеком, на котором помимо обычных одежд болтался еще и питон гигантских размеров. Пурпурная мантия, усыпанная звездами, и высоченная диадема, увенчанная полумесяцем, показались мне очень знакомыми. Даже в Александрии не во всякий день увидишь подобного типа. Да, это был Атакс, предсказатель будущего, пророк из Малой Азии.
– Деций Цецилий, – позвала меня Береника, – иди сюда. Ты должен познакомиться со святым Атаксом: он земное воплощение Баала-Аримана[28]28
Баал (Ваал) – божество в ассиро-вавилонской культуре, почитавшееся в Финикии, Ханаане и Сирии. Бог громовержец и плодородия. Ариман (Анхра-Манью) – древнеиранский злой бог, ведущий бесконечную борьбу с богом добра Ахура-Маздой. Их сочетание – полный нонсенс.
[Закрыть] – Это, насколько я понимаю, было сочетание двоих, если не больше, азиатских божеств. Из Малой Азии вечно притаскивают что-нибудь в этом роде.
– Приветствую тебя, Атакс, от имени Сената и народа Рима, – сказал я.
Он проделал в ответ один из этих азиатских поклонов, требующих еще и большого количества суетливых движений пальцами.
– Весь мир дрожит перед мощью Рима, – пропел пророк. – И весь мир восхищается его мудростью и справедливостью.
С этим я не стал бы спорить.
– Как я понимаю, у тебя здесь, в Александрии, есть что-то вроде… организации? – неуклюже спросил я.
– У святого имеется чудесный новый храм недалеко от Серапеума, – пояснила Береника.
– О, благословенная всеми богами, дочь правителя великой страны – к своей неувядаемой и вечной славе – милостиво одарила Храм Баала-Аримана своим вниманием и материально его обеспечила, – проворковал Атакс, поглаживая свою змею.
Из римских денег, конечно, в этом у меня не было ни малейших сомнений. Скверный знак. Стало быть, Атакс – это последнее религиозное увлечение Береники в длинной цепочке подобных ее выходок, в которые она всегда бросалась с большим энтузиазмом.
– Завтра мы приносим в жертву пятьдесят быков во славу нового храма, – заявила царская дочь. – Ты непременно должен присутствовать при этом.
– Увы, – с легким поклоном возразил я, – никак не получится. Я уже обещал повести Юлию в Мусейон. – Я обернулся к своей невесте, отчаянно надеясь на подтверждение своих слов.
– О да, – кивнула она, к моему огромному облегчению. – Деций близко знаком со многими учеными. И обещал мне все там показать.
– Ну, может быть, вы пойдете туда в другой день, – продолжала настаивать Береника. – Жрицы храма будут исполнять ритуальный танец, они будут сечь себя, возносить молитвы своему божеству, пока не впадут в экстаз.
Это звучало более заманчиво.
– Думаю, мы сможем…
Но тут Юлия наступила мне на ногу.
– Увы, Деций еще обещал мне завтра показать все достопримечательности города: Панеум, Сому, Стадион…
– Ох, какая жалость, – вздохнула Береника. – Это будет такое восхитительное представление!
– А вон и Фауста, – перевела разговор Юлия. – Мне нужно с нею поговорить. Пойдем, Деций. – Она взяла меня за руку и повела прочь. Атакс с сардонической улыбкой посмотрел нам вслед.
– Я что-то не вижу никакой Фаусты, – заметил я.
– И я не вижу. Вот только уж не знаю, сколь долго мне еще удастся отказываться от всех этих приглашений в отвратительный храм этого гнусного мошенника.
– Какие они все-таки дикари! – усмехнулся я. – Пятьдесят быков! Даже Юпитер при каждом жертвоприношении требует всего одного!
– А вот я заметила, что ты вовсе не прочь полюбоваться стадом этих варварских жриц, хлещущих себя кнутами и доходящих таким образом до безумного экстаза. И еще танцующих обнаженными, подобно вакханкам.
– Если ты спрашиваешь, предпочитаю ли я бордель лавке мясника, то должен сознаться: да, предпочитаю. Я же не совсем лишен вкуса.
В течение вечера мы получили приглашения посетить ритуальные представления, посвященные по меньшей мере дюжине разнообразных отвратительных азиатских божеств. Зазывали нас туда по большей части случайные и сомнительные религиозные проходимцы, вроде того же Атакса. Как предсказывал Руфус, я обнаружил, что положение этих религиозных мошенников в Александрии совсем не такое, как у нас. В Риме последователями подобных безумных культов были почти всегда выходцы из рабов и беднейших плебеев. В Александрии же, наоборот, самые богатые и высокопоставленные лица щедро обеспечивали деньгами и награждали вниманием всех этих постыдных и сомнительных плутов и обманщиков. Они следовали за этими проповедниками, принимали их, поскольку это было модно, восторженно увлекались каждым новым давно не мытым, вонючим пророком, превознося его как открывателя нового пути к истинному просветлению. Но продолжалось любое такое увлечение не более чем несколько месяцев. Почти у любого благородного египтянина терпения и внимания было не больше, чем у десятилетнего ребенка.
Ученые были почти такими же надоедливыми. Прежде чем прием закончился, Ификрат Хиосский ухитрился вступить в спор по крайней мере с шестью гостями. Никак не могу понять, зачем кому-то спорить по поводу каких-то абстрактных вопросов? Мы, римляне, частенько любим поспорить, однако темы наших бесед всегда касаются каких-нибудь конкретных и важных вещей, например, прав собственности или власти.
– Вздор! – донесся до меня его гнусный громкий голос. И в самом деле, эти его речи были слышны по всему залу, да еще и в нескольких соседних комнатах. – Истории о том, как огромный кран выхватывал римские корабли из гавани и опускал их внутри города, это полный бред и глупость! – Это он загнал в угол посла Армении. – Противовес в этом случае должен быть таким тяжеленным, что его просто невозможно изготовить! И действовать такая машина будет страшно медленно, так что любой корабль сможет легко от нее уйти! – Ученый муж продолжал орать что-то насчет веса и противовесов, масс и равновесия, а остальные пылеглотатели выглядели весьма смущенно и сконфуженно.
– И как вы его выносите? – спросил я у последнего, кого захватила в свои сети Юлия, редактора и издателя эпосов Гомера по имени Нелий.
– Приходится. Птолемей его очень любит и привечает. Ификрат делает для него разные игрушки: прогулочную барку, которая приводится в движение крутящимися педалями вместо весел, подъемную платформу для тронного зала, на которой царь возносится над толпой, и прочие подобные штучки. В прошлом году он разработал новую систему защиты от солнца на ипподроме: все тенты и навесы там теперь натягиваются, ориентируясь и меняя положение по мере продвижения светила по небу, а потом сворачиваются прямо с земли, так что нет нужды посылать слуг, как матросов, по веревкам наверх, чтобы они все это делали.
– Разумно, – одобрил я.
Если уж царь намерен и впредь финансировать работу Мусейона, то может хоть иногда иметь от этого какую-то реальную пользу.
– Но, Деций, – терпеливым тоном начала учить меня Юлия, – это опускает ученого до уровня простого механика. Это недостойно истинного философа.
Я фыркнул прямо в чашу с прекрасным вином, которую держал в руках.
– Если бы не эти «простые механики», тебе пришлось бы таскать в дом воду из реки вместо того, чтобы она сама к тебе поступала с гор через акведук.
– Римские достижения в области прикладной философии – это истинное чудо света, – поддержал меня Нелий. Да, совершенно верно. Греки могут презирать нас как не достигших их высокого интеллектуального уровня, но вынуждены пресмыкаться перед нами, поскольку мы стали могущественны, а с этим никто спорить не станет, потому что мы этого вполне заслуживаем.
– Кроме того, – добавил я, – мне казалось, что ты восхищена Ификратом.
– Да, это так! Он, несомненно, самый выдающийся математик из всех ныне живущих.
– Однако после встречи с ним твой энтузиазм по отношению к этому высоколобому гению, кажется, несколько уменьшился, не так ли?
– Манеры у него отвратительные, – признала она.
К этому времени сей ученый муж уже беседовал не с кем-то там, а с самим Атаксом, и его беседа, видимо для разнообразия, была гораздо более тихой. Я никак не мог себе представить, о чем эти двое вообще могут говорить, однако я ведь был знаком в Риме с несколькими пифагорейцами, которые умудрялись добиться почти невероятного эффекта, смешивая в научном споре математику с религией. И сейчас задавался вопросом: какие жуткие и чудовищные религиозные течения, подобные культу Минотавра, могут возникнуть из слияния теорий Архимеда с идеями Баала-Аримана?
В конце концов, мы все же нашли Фаусту. Она, естественно, уже стала здесь центром внимания. Все желали познакомиться с дочерью знаменитого диктатора, чье имя по-прежнему заставляло дрожать от страха половину мира. Вокруг Юлии, всего лишь представительницы рода Цезарей, такого обожания не возникало. Если б они только знали!..
Ведь именно в этот год был создан Первый Триумвират*! Там, в Риме, Цезарь, Помпей и Красс решили, что им троим принадлежит и Рим, а значит, и весь остальной мир. Нынче люди пишут, что это было событие, которое потрясло мир. Однако, по сути дела, тогда об этом никто даже не только не слышал, но и не мог предположить – за исключением этих троих непосредственных участников Триумвирата. Вообще-то это было просто неофициальное соглашение между ними соблюдать интересы друг друга, пока один или двое находятся далеко от Рима. Так что пока этот союз лишь предвещал события, которые произошли намного позднее.
Но в тот вечер мы пребывали в блаженном неведении относительно всех этих будущих интриг. Мы были свободны от утомительных политических игрищ, у нас было много свободного времени, и к нашим услугам была вся Александрия, где мы могли свободно развлекаться и наслаждаться жизнью.
Глава 3
– Мусейон, – начал я, – был создан в правление Птолемея Первого по прозванию Сотер, Спаситель, двести тридцать пять лет назад. – Я успел подкупить местного гида, чтобы он научил меня всему этому вздору, который я сейчас нес, поражая Юлию своими познаниями, пока мы поднимались по лестнице в главный зал. – Строительством и управлением ведал первый библиотекарь, Деметрий из Фалерона. Теперь это ценнейшее и уникальное собрание известно по всему миру; по сути дела, оно является филиалом Мусейона. Со времен Деметрия ею управляет непрерывная цепочка главных библиотекарей, они же следят за сохранностью и пополнением коллекций и фондов. Его преемниками были Зенодот Эфесский, Каллимах из Кирены, Аполлоний Родосский, Эратосфен из Византиума, Аполлоний-Эйдограф, Аристарх из Самофракии…
– Я и сама умею читать, Деций, – перебила меня Юлия, не дослушав всего списка.
– Но мне еще нужно рассказать о доброй сотне лет деятельности этих ученых мужей, – запротестовал я. Для меня это был настоящий подвиг – запомнить столько всего за столь короткое время, но мы, знатные юные римляне, имели такую привычку механического запоминания всего и вся – ее в нас вбивали с раннего детства.
– Я прочитала о Мусейоне и Библиотеке все, что смогла достать, еще во время нашего морского путешествия. Так можно очень многое узнать – между приступами морской болезни.
Достигнув верха лестницы, мы прошли между двумя огромными обелисками. Позади них располагался внутренний дворик, выложенный полированными мраморными плитами, а над ним возвышались прекрасные статуи Афины, Аполлона и Гермеса. Фасадами в этот дворик выходили самые огромные здания комплекса Мусейона – Библиотека, великолепный обеденный павильон для ученых мужей и сам храм, скромное, но весьма изящное, даже изысканное сооружение, посвященное музам. Позади этих зданий было еще много различных строений – жилые помещения, лекционные залы, обсерватории, колоннады и бесчисленное количество беседок и портиков.
Юлия не переставала восхищенно восклицать, любуясь этими архитектурными чудесами. По правде сказать, в Риме не было ничего подобного. Лишь Капитолий, пожалуй, можно было сравнить с роскошью и великолепием огромных александрийских дворцов. Впрочем, можно было с уверенностью сказать, что наш Большой цирк* был намного больше, чем здешний ипподром. Но ипподром выстроен из мрамора, а Большой цирк по большей части из дерева.
– Это просто потрясающе! – то и дело восхищенно восклицала моя невеста.
– Именно это слово я выбрал и сам, – уверил я Юлию. – Итак, что бы ты хотела увидеть первым?
– Лекционные залы и трапезную, – ответила она. – И я хочу увидеть самих ученых, как они работают, погрузившись в философские размышления.
Видимо, кто-то сообщил наверх о нашем визите, потому что в этот самый момент к нам вышел Амфитрион.
– Я буду крайне счастлив лично сопровождать столь высоких гостей. Весь Мусейон к вашим услугам.
Менее всего мне хотелось, чтобы какой-то пропитанный пылью грек влезал между мною и Юлией, но она захлопала в ладоши и воскликнула, что это с его стороны огромная любезность и одолжение, чем лишила меня возможности вежливо уклониться от его нежелательного присутствия. И я последовал за ними внутрь огромного здания. Оказавшись под колоннадой при входе, Амфитрион указал на ряды имен, высеченных на стенах.
– Вы видите здесь имена всех главных библиотекарей, знаменитых ученых и философов, что украшали собой Мусейон со времени его основания. А вот здесь стоят портретные бюсты некоторых из них.
Позади перистиля, внешней колоннады, имелась еще одна, изящная и великолепная. Она окружала площадку, где архитектор поместил скульптурную группу: Орфей, укрощающий своим пением диких зверей.
– Это колоннада и крытая галерея философов-перипатетиков, – пояснил грек. – Они любили беседовать и излагать свои теории на ходу, прогуливаясь, и эта галерея отлично для этого подходила. Статую Орфея изваял тот же скульптор, что сделал знаменитый круговой рельефный фриз в храме Зевса в Пергаме, так называемую Гигантомахию, запечатлевшую борьбу богов с гигантами.
Этим я был готов восхищаться в полной мере. Это был образец той великолепной поздней греческой скульптуры, которую я всегда предпочитал упадочной красоте Афин времен Перикла[29]29
Перикл (495–429 гг.) – афинский государственный деятель, демократ, пользовался огромным влиянием и авторитетом, 15 раз занимал должность стратега (одного из главнокомандующих), а по сути дела, с 443 г. был главой государства; собрал в Афинах множество знаменитых ученых и деятелей искусства.
[Закрыть] с ее увядшими, хилыми Аполлонами и не в меру целомудренными Афродитами. Орфей, бренчащий на своей лире, как бы застигнутый на середине песни, был истинным воплощением музыки. Звери же явно были захвачены в тот момент, когда уже готовы были прыгнуть, они были изображены изумительно точно, в мельчайших деталях. Раскрытая клыкастая пасть льва чуть расслабилась после ужасающего рыка, волк прилег, как ластящаяся собака, медведь, поднявшийся на задние лапы, выглядел слегка удивленным. В реальной жизни этакий целый зоопарк никогда ни на кого не нападает одновременно, но это же был миф, так что скульптура была просто прекрасна.
Но Юлия желала видеть самих философов, причем за работой, так что мы отправились на поиски кого-нибудь из них. Проблема заключалась в том, что философы, когда они не беседуют, практически вообще ничего не делают.
По большей части они просто болтаются, или сидят, или – как в случае с перипатетиками – ходят-бродят, что-то обдумывая, напустив на себя чрезвычайно важный и мудрый вид.
Мы нашли Асклепиада в лекционном зале, он выступал перед огромной аудиторией врачей и рассказывал о своих открытиях, касающихся предпочтительности зашивания открытых ран и порезов вместо прижигания их раскаленным железом. Один из слушателей осмелился задать ему вопрос, является ли это и впрямь заботой врачей, и Асклепиад резко его осадил:
– Еще до божественного Гиппократа у нас был бог врачевания, Асклепий. И разве мы не читаем в «Илиаде» о том, что его собственный сын, Махаон, собственными руками излечивал раны греческих героев, к примеру, извлекал наконечники стрел? – Я в тот же момент яростно ему зааплодировал, и среди ученых слушателей раздался ропот одобрения столь достойного аргумента.
Из лекционного зала мы проследовали в большой внутренний двор, заполненный какими-то загадочными предметами из камня: высокими стержнями вроде валов или осей, наклонными плоскостями, градуированными окружностями с насеченными на них линиями. Несколько меньших по размерам инструментов я опознал – они были очень похожи на гномон, который инженеры используют при планировке строительных площадок и при устройстве лагерей для легионов.
– Добро пожаловать в мою обсерваторию, – приветствовал нас человек, в котором я узнал Сосигена, астронома. Он удовлетворенно улыбнулся, когда Юлия пустилась в уже привычные восклицания, полные энтузиазма.
– Я буду счастлив рассказать и объяснить тебе, какими исследованиями я занимаюсь, прекрасная дама, – продолжал астроном. – Только должен сознаться, что здесь имеются некоторые предметы, еще более бесполезные, чем астроном в дневное время.
Что он и начал тут же нам демонстрировать. У Сосигена оказалось подкупающее чувство юмора, которого заметно не хватает большинству философов. Я обнаружил, что с большим вниманием слушаю его объяснения того, для каких целей используются те или иные инструменты, какое важное значение имеет фиксация движений звезд и планет для навигаторов при вычислении положения корабля в море и для определения истинных дат в противовес ненадежным, обманчивым календарям. Мы узнали, что календарь, которым мы теперь пользуемся, – это изобретение Сосигена, хотя Цезарь присвоил себе всю славу, утвердив этот календарь в качестве официального, для чего воспользовался своим положением верховного жреца, понтифика Рима. Я решил еще раз прийти в эту обсерваторию, но уже ночью, когда от астронома можно будет получить более подробные и понятные объяснения тайн, которые скрывают звезды.
В следующем дворе мы обнаружили грозного Ификрата из Хиоса, командующего целой армией плотников и механиков, – те собирали некое сооружение из камня, дерева и тросов. При нашем появлении грек обернулся и нахмурился было, но тут же расплылся в улыбке и поклонился, увидев, что с визитом к нему явился сам Рим.
– А теперь ты над чем работаешь, Ификрат? – осведомился Амфитрион.
– Наш благословенный правитель попросил меня решить давнюю проблему – как бороться с заиливанием Великого канала, что соединяет Средиземное море с Красным, – гордо провозгласил тот.
– Пугающая задача, – заметил я. – Но ее решение здорово поможет расширению торговли между Западом и Индией.
– Приятно видеть человека, который не работает в этих стенах, но имеет представление о географии, – одобрил меня Ификрат.
– Это один из разделов знаний, который мы, римляне, считаем важным, – ответил я. – И какое решение ты придумал?
– Суть этой проблемы состоит в том, что канал находится на уровне моря, и поэтому по нему с запада на восток поступает слишком много воды. Это можно сравнить с тем, как наполняется Средиземное море, питаясь из Мирового океана через Геркулесовы столпы и Геллеспонт[30]30
Геркулесовы столбы – скалы у входа в Гибралтарский пролив. Геллеспонт – современные Дарданеллы.
[Закрыть].
Когда Ификрат принялся объяснять тонкости своей науки, его голос не только утратил обычную воинственность – ему удалось заразить и нас своим энтузиазмом, с которым ученый пытался решить эту значительную проблему, поставленную самой природой.
– Я разработал систему из нескольких водонепроницаемых ворот и сухих доков, то есть шлюзов, которые будут установлены в начале и конце водного пути. С помощью ворот можно будет заполнять шлюзы, поднимать и опускать корабли до нужного уровня, чтобы они могли ходить на веслах или под парусом, и в конце концов, сажать на буксир. Ворота не только будут удерживать излишнюю воду, но и не пускать ил, так что водный путь придется чистить драгами не чаще, чем раз в четыре или пять лет.
– Совершенно гениальное решение, – должен был признать я. – Вполне достойное последователя Архимеда.
– Благодарю, – процедил Ификрат, но особой доброты в его тоне не наблюдалось. – Но столь уважаемый Архимед не слишком преуспел в руках римлян.
У греков вечно находятся причины поворчать, подумал я и добавил:
– Да, конечно, это был весьма печальный инцидент, но он и сам в нем виноват. Видишь ли, когда римские воины ворвались в ваш город после длительной осады и начали грабить жителей, убивая на своем пути всех, кто оказывал им хоть малейшее сопротивление, Архимед начал задирать римлян. Если бы сей достойный муж держал язык за зубами и тихо сидел дома, его бы никто не тронул. Марцелл[31]31
Марк Клавдий Марцелл (ок. 270–208 гг.) – командующий римскими войсками во Второй Пунической войне против Карфагена. В 212 г. взял штурмом Сиракузы, при этом погиб Архимед.
[Закрыть] был крайне раздосадован его гибелью и приказал соорудить для старичка весьма достойную гробницу.
– И тем не менее, – буркнул изобретатель, скрипнув зубами.
– Однако, достойный Ификрат, – поспешно вступила Юлия, – какими еще научными чудесами ты занимаешься? В своих записях ты говорил, что ты всегда разрабатываешь целый ряд проектов.
– Не угодно ли пройти со мной вот сюда, – ответил ученый, вводя нас в большую комнату, примыкающую к внутреннему дворику, где рабочие собирали придуманные им запорные ворота для шлюзов. Там мы обнаружили множество шкафов, а столы были завалены разнообразными моделями каких-то механизмов на разных этапах сборки. По большей части это были машины: как он нам объяснил, они предназначались для подъема грузов или воды. Я указал ему на одну, оснащенную длинным рычагом с противовесом и с петлей на конце.
– Это катапульта? – спросил я.
– Нет, я никогда не разрабатывал боевых машин. Это улучшенный вариант крана для подъема больших камней. Многие ваши римские инженеры уже проявляют к нему интерес. Он может оказаться весьма полезным при строительстве больших мостов и акведуков.
Пока Ификрат еще что-то рассказывал Юлии и библиотекарю, я отошел в сторону и стал бродить по комнате, восхищаясь удивительно четкими и понятными рисунками, чертежами и диаграммами; все они демонстрировали разные способы использования геометрии и вообще математики для решения конкретных практических задач. Вот такой вид философии я вполне мог оценить по достоинству, даже если его автор – личность весьма одиозная. Полки открытых шкафов были забиты огромным количеством папирусов и каких-то манускриптов. На одном из столов я обнаружил огромный свиток, навернутый на темные стержни из промасленного оливкового дерева с выкрашенными киноварью ручками для удобства чтения. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что он написан не на папирусе, а на пергаменте, изготовленном в Пергаме. Я взял в руки массивный свиток и начал его просматривать, но Ификрат тут же издал рыкающий протестующий звук, словно его замучил приступ кашля.
– Извини меня, сенатор, – сказал он, поспешно забирая у меня манускрипт. – Это незаконченная работа одного из моих коллег, он дал ее мне на время при условии, что никто ее не увидит до того, как она будет полностью завершена.
После этих слов ученый грек запер свиток в украшенный резным орнаментом шкаф. А я задался вопросом: кто это из его коллег философов рискнул хоть что-то доверить этому человеку?
– Этот манускрипт напомнил мне о цели нашего прихода, – заявила Юлия, решительно смягчая обстановку. – Я же еще не видела знаменитую Библиотеку! И кто лучше всех может мне там все показать и рассказать, как не сам главный библиотекарь?
Мы раскланялись с мрачным греческим математиком и выслушали в ответ его скупые и нелюбезные слова прощания.
Я уже успел побродить по Библиотеке, а такой гигантский склад книг достаточно увидеть один раз, чтобы понять, что они все из себя представляют, словно видел каждую. Кроме всего прочего, это было к тому же еще и очень шумное место: там сотни ученых читали что-то вслух, да еще и в полный голос. Римляне читают тихо, вежливо бормоча себе под нос, но не греки и тем более не азиаты, которые ведут себя еще хуже. Я оставил Юлию и Амфитриона предаваться сомнительным удовольствиям от осмотра Библиотеки, а сам пошел бесцельно побродить по огромному внутреннему двору, любуясь великолепными статуями. Я пробыл там всего несколько минут, и тут появился мой раб Гермес, являя собой восхитительное зрелище: он тащил раздутый мех с вином и пару чаш. Я оставил его при носилках у входа с четким приказом ждать нас там. Он, естественно, мой приказ проигнорировал. Вообще это был неисправимый юный воришка, но он прекрасно компенсировал все свои недостатки умением с поразительной, просто мистической точностью предвосхищать все мои пожелания.
