Текст книги "Ночной администратор"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

6

Обстановка размягчала, располагала к откровенности. Они сошлись на том, что кофе лучше всего запить сливовой настойкой.

– У меня тоже была своя Софи, – вспомнил Берр, что, впрочем, не совсем соответствовало действительности. – Удивляюсь, почему я не женился на ней. Не перестаю удивляться. Теперешнюю зовут Мэри, что, конечно, на ступеньку ниже. Но мы уже достаточно долго вместе. Наверно, лет пять уже. Она врач. Домашний. В общем, приходский священник со стетоскопом. Не последний человек. Кажется, получается.

– Что ж, совет да любовь, – галантно сказал Джонатан.

– Учтите, Мэри – не первая моя жена. Честно говоря, и не вторая. Что-то у меня с женщинами не так. Как ни прицелюсь, все мимо. Я виноват или они? У себя спрашиваю.

– Понимаю, что вы хотите сказать, – кивнул Джонатан. Он все же пытался соблюдать дистанцию, внутренне оставаясь настороже. Никогда и ни с кем он не разговаривал на эту тему. Женщины – как запечатанный конверт в его столе. Сестер и подруг юности он не имел. Мать не помнил. Была женщина, на которой он никогда уже не женится. Есть ли женщина, которую он мог бы полюбить и не предавать?

Мне кажется, я слишком быстро добираюсь до их сути и тем исчерпываю, – объяснял Берр, вновь раскрывая душу в надежде на ответный порыв Джонатана. – Да и дети прибавляют хлопот. У нас у каждого по два, и еще один – общий. С ними вся пикантность пропадает. У вас ведь нет детей. Избежали благополучно. И правильно, я вам скажу. Это к лучшему. – Он сделал глоток. – Расскажите побольше о вашей Софи, – предложил он, хотя Джонатан ничего еще о ней не рассказывал.

– Она не «моя». Она была – Фрэдди Хамида.

– Но вы же с ней спали, – невозмутимо предположил Берр.

В маленькой спальне в Луксоре лунный свет лился через неплотно занавешенное окно. Софи лежала на кровати. В белой ночной рубашке. Глаза ее были закрыты, лицо обращено вверх. К ней вернулась ее ироничность. Она выпила немного водки. Он тоже. Бутылка все еще стояла на столе.

– Мистер Пайн? Почему вы держитесь на таком расстоянии от меня?

– Из уважения, полагаю. – Улыбка образцового служащего. Голос образцового служащего. Ничего принадлежащего лично ему.

– Но вы привезли меня сюда, чтобы утешать и успокаивать. Или я ошибаюсь?

На этот раз Джонатан промолчал.

– Я слишком изуродована? Или слишком стара?

Мистер Пайн, обычно столь многословный, продолжал хранить мертвое молчание.

– Меня заботит ваша честь, мистер Пайн. Возможно, и своя тоже. Я думаю, вы сидите так далеко, потому что чего-то стыдитесь. Надеюсь, не меня.

– Я привез вас сюда, мадам, так как это временный выход из того положения, в котором вы оказались. Вам нужно немного передохнуть, чтобы решить, что делать дальше и куда податься. Я думал вам помочь.

– А сам мистер Пайн, ему правда ничего не нужно? Просто здоровый мужчина оказывает помощь инвалиду? Спасибо вам за то, что привезли меня в Луксор.

– Спасибо, что согласились.

Ее огромные глаза открылись. Она глядела на него в полумраке комнаты. И совсем не была похожа на беспомощное существо, бесконечно благодарное ему за участие.

– Вы так многолики, мистер Пайн, – продолжала она после некоторого молчания. – Я совершенно не понимаю, кто вы на самом деле. Вы смотрите так, будто прикасаетесь ко мне. И не могу сказать, что это оставляет меня равнодушной. Не могу. – Голос на мгновение затих, она выпрямилась и села на кровати. – Сначала вы говорите одно – и тогда вы один человек. И я соответственно поступаю. Потом этот человек куда-то исчезает, а его место занимает совсем другой Джонатан Пайн. А он говорит нечто совсем иное. И я опять веду себя соответственно. Как смена караула. Будто один человек не в состоянии меня слишком долго выносить и ему требуется отдых. Вы со всеми вашими женщинами такой?

– Но я не могу назвать вас моей женщиной, мадам Софи.

– Тогда почему вы здесь? Сторожить меня? Не думаю. – Она замолчала опять. У него было ощущение, что она раздумывает, стоит ли продолжать наступление. – Я хотела бы, чтобы один из многих Пайнов был в эту ночь со мной. Вы можете это устроить?

– Разумеется. Я буду спать на софе. Если вы этого хотите.

– Нет, не этого. Я хочу, чтобы вы спали со мной, в моей постели, чтобы вы любили меня. Я хочу почувствовать, что сделала счастливым хоть одного из вас, Пайнов, и что остальных воодушевил его пример. Я не хочу видеть вас таким пристыженным. Вы чересчур строги к себе. Мы оба много чего натворили. Но вы – очень хороший. И нравитесь мне. В любом облике. И не виноваты в моих несчастьях. Если вы их частичка, – она стояла лицом к нему, опустив руки, – тогда я хотела бы думать, что вас привело сюда нечто лучшее, чем стыд. Мистер Пайн, обнимите меня.

В полутьме ее голос казался чуть громче, чем обычно, она же сама – более призрачной и нереальной. Он шагнул к ней и ощутил ее тепло. Тогда он прикоснулся к ней осторожно, помня о ее ушибах. Потом нежно притянул к себе, продел руки под скрещенные бретели ее рубашки и мягко прижал ладони к ее обнаженной спине. Она прильнула щекой к его щеке, опьяняя ароматом ванили и неожиданной мягкостью своих волос. Он закрыл глаза. Когда стало светать, она попросила его отдернуть занавеску, чтобы ночной служащий не прятался от своей любви в темноте.

– Здесь была целая армия Пайнов, – прошептал он. – Офицеры и рядовой состав. Дезертиры и повара. Никто не уклонился.

– Не думаю, мистер Пайн. Подкрепление осталось, я уверена, в резерве.

* * *

Берр ждал ответа.

– Нет, – сказал Джонатан с вызовом.

– Почему же нет? Я никогда не упускаю случая. У вас была тогда девушка.

– Нет, – повторил Джонатан, покраснев.

– Вы считаете, это не мое дело?

– В общем-то да.

Казалось, Берру даже нравится, что его посылают к черту.

– Расскажите, пожалуйста, как вы женились. Довольно забавно все-таки представить вас женатым. Чувствуешь себя, право, неловко. Даже не знаю почему. Вы холостяк по натуре. Я тоже, возможно. Так что же произошло?

– Я был молод. А она совсем юной. Мне тоже теперь неловко.

– Она увлекалась живописью, верно? Как и вы?

– Я просто мазила по сравнению с ней. А она – художник. Считала себя, во всяком случае.

– Почему вы женились на ней?

– Любил, наверное.

– Наверное, – проворчал Берр. – Воспитанность, это больше похоже на вас. Что заставило вас покинуть ее?

– Благоразумие.

Не в силах больше сдерживать потока воспоминаний, Джонатан предался нерадостным размышлениям об их супружестве, умиравшем на глазах: он снова видел угасающую дружбу, исчезающую любовь, рестораны, где другие счастливые люди, не они, вели себя весело и непринужденно, снова видел вазу с высохшими цветами, блюдо с гниющими фруктами, заляпанный красками мольберт, прислоненный к стене, толстый слой пыли на обеденном столе и двух чужих людей с горящими от высохших слез глазами, – такая чехарда, в которой даже Джонатан не мог разобраться. «Это все я, – повторял он, делая попытку прикоснуться к ней и чувствуя, как она отстраняется от его руки. – Я так рано созрел... Мне не хватало женщин... Это я виноват, а не ты».

Берр, как бы смилостивившись, вновь перескочил на другую тему.

– Это привело вас в Ирландию? – предположил он, улыбнувшись. – Случайно, не от нее ли вы сбежали туда?

– Профессия военного. Если ты служишь в британской армии и хочешь быть настоящим солдатом, принести реальную пользу, попробовать себя в деле после стольких лет подготовки – ты непременно окажешься в Ирландии.

– И вы хотели принести реальную пользу?

– А вы бы не хотели в моем возрасте?

– Я и сейчас хочу, – многозначительно ответил Берр.

Джонатан удержался от того, чтобы задать напрашивающийся вопрос.

– Вы надеялись, что вас могут убить?

– Не сводите к абсурду.

– Ничуть. Ваша супружеская жизнь потерпела крах. Вы были еще мальчишкой. В этом возрасте кажется, что несешь личную ответственность за все несовершенства и ужасы этого мира. Удивляюсь, почему вы не ввязались в крупную игру или не вступили в Иностранный легион? Чем вы, кстати, занимались в Ирландии?

– Нам было приказано завоевывать сердца и души простых ирландцев. Здороваться с каждым встречным, похлопывать детишек по попке. Иногда ходили в патруль.

– Расскажите о патрулировании.

– Скучища смертная. Не о чем говорить. ПКПП.

– Боюсь, Джонатан, эта аббревиатура мне ничего не говорит.

– Передвижной контрольно-пропускной пункт. Прячешься за холмом или за поворотом, потом выскакиваешь прямо из канавы и останавливаешь машины. Бывает, нарвешься на террористов.

– И тогда?

– Вскакиваешь в «кугар», а дальше как начальство велит. Останавливаешь и обыскиваешь. Допрашиваешь. Все, что прикажут.

– Что еще было в репертуаре, кроме ПКПП?

Джонатан не шелохнулся. Всем своим видом он показывал, что усиленно вспоминает.

– Патрулирование на вертолете. У каждой группы свой квадрат. Заказываешь «рысь», берешь с собой боекомплект и пару ночей проводишь в поле, потом – домой, и пьешь пиво.

– И никаких стычек?

Джонатан протестующе улыбнулся.

– Зачем им высовываться и ввязываться в драку, если они могут взорвать нас прямо в «джипе». Дистанционное управление.

– А действительно, зачем? – Берр никогда не выкладывал все козыри сразу. Он потягивал настойку, качал головой и улыбался, словно решал кроссворд на досуге. – А что это за спецзадания, которые вам поручали? Подготовка по специальной программе, и прочее – честно сказать, не сумел дочитать до конца. Мне становится просто страшно, когда я вижу в ваших руках вилку и нож. Боюсь, как бы вы меня не проткнули.

Внутреннее сопротивление Джонатана было подобно внезапному торможению.

– Были там такие взводы контактного наблюдения. ВКН.

– Что это такое?

– Отдельный взвод в каждом полку.

– Кто туда входил?

– Добровольцы.

– Я думал, только избранные.

«Короткие, отрывистые фразы, – заметил про себя Берр. – Веки полуприкрыты, губы напряжены. Полностью контролирует себя. Натренирован. Приучен наблюдать, узнавать „на глазок“ террористов. Делать укрытия, действовать в темноте. По нескольку ночей лежать в засаде. В кустах, в сене, в канаве».

– Какое у вас было вооружение?

Джонатан пожал плечами, словно хотел сказать: какое это имеет значение?

– «Узи». «Геклеры». Пулеметы. Учили всему. Можно было выбирать. Это только на гражданских действует. В армии – обычная работа.

– Что выбрали вы?

– У «геклера» был ряд преимуществ.

– Которые пригодились вам в операции «Ночная сова», – предположил Берр, не меняя интонации. И откинулся назад, чтобы посмотреть на Джонатана. Выражение лица Джонатана тоже не изменилось.

* * *

Он говорил как во сне. Глаза открыты, но мыслями весь в Северной Ирландии. Кто мог подумать, что ленч превратится в экскурсию по самому неприятному прошлому?

– Мы получили данные, что несколько террористов пересекли границу и движутся по направлению к Арма, чтобы передислоцировать тайник с вооружением. Мы пролежали в засаде два дня, наконец они появились. Мы убрали троих. Взвод просто сиял от счастья. Все ходили и шептали: «Трое». И показывали три пальца ирландцам.

– Прошу прощения. – Берр, казалось, не расслышал. – «Убрали» в данном контексте означает «убили»?

– Угу.

– А вы лично кого-нибудь убрали?

– Я был в группе. Естественно.

– В группе обстрела?

– В группе отсечения.

– Из скольких человек?

– Мы были вдвоем. С напарником. Брайан и я.

– Брайан?

– Младший капрал.

– Ваше звание к тому времени?

– Капрал. В должности сержанта. Нашей задачей было схватить их, когда они двинутся обратно с оружием.

Мускулы лица напряглись, на скулах заиграли желваки.

– Это было большой удачей, – сказал он как можно более небрежно. – Всякий хочет убрать террориста. Нам выпал шанс. Большая удача.

– И вы убрали троих. Вы и Брайан. Убили трех человек.

– Именно. Я же вам говорю. Большая удача.

«Не подступишься, – подумал Берр. – Крепкий орешек. Владеет собой в совершенстве».

– Два – один. Или один – два? В чью пользу счет?

– Каждый по одному. Третьего – вместе. Сначала мы чуть не поссорились из-за него. Потом решили считать поровну. Трудно сказать, кто загнал шар. В горячке стрельбы не поймешь.

С этой минуты Берру уже не нужно было подзадоривать Джонатана. Тот словно впервые решился рассказать эту историю, воспользовавшись предоставившимся случаем. Наверно, и вправду впервые.

– Там была ферма, прямо на границе. Хозяин ее некий ловкач, контрабандой переводивший коров то туда, то сюда и требовавший субсидий на их содержание от обеих Ирландий. У него были «вольво» и «мерседес», совершенно новенький. И эта грязная ферма. Разведка донесла, что сюда направляются трое террористов с юга. Придут после того, как пивнушки закроются на ночь. Даже имена были известны. Мы притаились и стали ждать. Их склад был в сарае. А мы – в кустах, в ста пятидесяти ярдах от него. По инструкции мы должны были сидеть тихо и только наблюдать, оставаясь незамеченными.

«Это как раз то, что ты очень любишь, – подумал Берр, – наблюдать, оставаясь незамеченным».

– Мы должны были позволить им войти в сарай, вытащить оттуда игрушки и, после того как они отправятся дальше, доложить по рации, куда они двинулись, а сами тихо слинять. Другая группа должна была перекрыть дорогу в пяти милях от фермы и накрыть их с поличным. Смысл в том, чтобы не выдать источник информации. Затем они бы убрали их без проблем. Мы не учли только, что в их планы не входило шастать с оружием по дорогам. Они решили зарыть его в канаве в десяти ярдах от того места, где мы сидели. В ящике, который они заранее туда положили.

Он лежал на животе на покрытом мхом холме в Южном Арма и смотрел в прибор ночного видения на трех людей в зеленом, таскающих зеленые ящики на фоне зеленого лунного ландшафта. Вдруг человек с левой стороны медленно поднялся на цыпочки, уронил ящик и, картинно раскинув руки, закружился на месте. «Эта его кровь такая зеленая. Я его убираю, а этот глупец даже не жалуется», – только и успел подумать Джонатан, когда его «геклер» взбрыкнул.

– И вы стали стрелять в них, – догадался Берр.

– Нам нельзя было упустить инициативу. Мы уложили двоих, а потом вместе – третьего. В считанные секунды.

– Они открывали ответный огонь?

– Нет, – улыбнулся Джонатан. Его ничем нельзя было прошибить. – Нам повезло, конечно. Отстрелялся – и свободен. Это все, что вы хотели узнать?

– Вы потом возвращались туда?

– Вы имеете в виду Ирландию?

– В Англию.

– Нет. Ни в Англию, ни в Северную Ирландию.

– А развод с женой?

– Об этом уже позаботились в Лондоне.

– Кто?

– Жена. Я оставил ей квартиру, все мои сбережения, всех наших общих друзей. Это называлось у нее «пополам».

– Англию вы тоже оставили ей?

– Да.

Джонатан кончил рассказывать, но Берр все еще продолжал слушать.

– Что я действительно хочу знать, Джонатан, – подытожил он наконец спокойным ровным голосом, который не менялся в течение почти всего их разговора, – так это, готовы ли вы вообще начать сначала. Не жениться, нет. Опять послужить стране.

Берр слушал собственные слова с ощущением, что адресует их к гранитной стене, пусть и говорящей. Он кивнул, подзывая официанта. «Наплевать, – подумал он, – где наша не пропадала». Поэтому он, в свойственной ему небрежной манере, высказал все, что хотел высказать, отсчитывая швейцарские банкноты на белое блюдце.

– Предположим, я попросил бы вас перечеркнуть всю вашу жизнь до сей минуты ради лучшей жизни, – говорил он. – Лучшей не лично для вас, а, как нам обоим хотелось бы надеяться, для человечества. Это тот случай, когда воздается сторицей. Скажите «прощай» прежнему Джонатану, и вас ждет новый, с иголочки, улучшенный вариант. Отставка по окончании операции, новая жизнь, выбираете, где поселиться, денег вагон, все как полагается. Я знаю, что многие бы не отказались. Может, я бы и сам не отказался, если бы это не было нечестно по отношению к Мэри. А вам по отношению к кому быть нечестным, кроме себя самого? Насколько я знаю, такого человека нет. Будете по три раза в день кормить свою крысу. Вечный шторм – каждая клеточка в напряжении, каждая секунда – в смертельном страхе. И вы будете работать на вашу страну, как и ваш отец, что бы вы там ни думали о Северной Ирландии. Или о Кипре, если на то пошло. И будете мстить за Софи. Скажите ему, что мне нужна квитанция об уплате. Ленч на двоих. Бентон. А сколько я дал? Еще пять? Я не буду просить вас, Джонатан, расписываться за меня, как некоторые. Двинулись.

* * *

Они шли вдоль озера. Снег уже сошел. Тропинка слегка курилась под послеполуденным солнцем. Юные наркоманы в дорогих пальто, прижавшись друг к другу, смотрели, как тает на солнце лед. Джонатан шагал, засунув руки в карманы и вспоминая, как Софи похвалила его за то, что он очень нежный любовник.

– Мой муж-англичанин тоже был нежным, – говорила она, любовно проводя пальцами по его лицу. – Я так ревностно сберегала для него свою девственность, что ему понадобилось несколько дней, чтобы из меня получилась настоящая любовница. – Тут ее словно кольнуло предчувствие, и она прижалась к Джонатану, ища защиты. – Запомните мои слова, мистер Пайн, у вас большое будущее. Никогда не отрекайтесь от него. Ни ради меня, ни ради кого бы то ни было. Обещайте мне.

Он пообещал. Мы всегда обещаем, когда влюблены.

Берр что-то говорил о справедливости.

– Если бы я был президентом земного шара, – не смущаясь, вещал он дымящемуся озеру, – я бы провел второй Нюрнбергский процесс. Я собрал бы всех торговцев оружием, всех этих сраных ученых, всех этих ловких дельцов, которые толкают безумцев дальше, чем они даже собирались пойти, так как это выгодно для бизнеса, всех этих врунов политиков, законоведов и крючкотворов, и банкиров и посадил их на скамью подсудимых, чтобы они ответили за содеянное. Знаете, что бы они сказали? «Если бы мы этого не сделали, это сделали бы другие». И знаете, что бы я им сказал? Я сказал бы: «Вот именно. Если вы не изнасилуете малолетнюю, ее, конечно, изнасилует кто-то другой. Этим вы всегда оправдывали насилие, как давно уже подмечено умными людьми». А потом бы их напалмом – вжик! – с лица земли.

– Что сделал Роупер? – спросил Джонатан в каком-то приступе злобы. – Кроме... Хамида... всего этого.

– Важно то, что он делает сейчас.

– А если бы он остановился. С этого момента. Насколько он виновен? Был виновен?

Он вспомнил, как плечо Роупера приблизилось к нему. «Беседка на вершине холма. Вид на море». И Джед туда же: «Лучшее место на земле».

– Он ворует.

– Где? У кого?

– Везде и у всех. Если дело сомнительное, наш приятель тут как тут, и Коркоран расписывается. Сам рук не пачкает, прикрываясь компанией «Айронбрэнд», а там все мирно: оборотный капитал, торговля бросовой землей, минералы, тракторы, турбины, предметы потребления, парочка танкеров, немного биржевой деятельности, игра на понижение и тому подобное. Офисы в белой части Нассау, сметливые молодые люди за компьютерами. Это часть дел, которая не процветает, мягко говоря, и о которой вы и так знаете.

– Боюсь, что нет.

– Или всегда можете узнать. Дела его за последний год хуже некуда, а за последние месяцы – просто печальны. Акции упали со ста шестидесяти до семидесяти, еще три месяца назад у него были отличные позиции по платине, но сейчас все пошло прахом. Но его это не особенно трогает, он просто сокрушается. – Берр перевел дух и начал с новыми силами. – Но если посмотреть, что скрывается под вывеской «Айронбрэнд», то станет чуточку не по себе. Пять классических для Карибского бассейна штучек – «отмывание» денег, золото, изумруды, ценная древесина из тропиков и торговля оружием. Оружие, оружие и снова оружие. Фальшивые фармацевтические препараты в поддельных упаковках – Министерство здравоохранения смотрит на это сквозь пальцы. Псевдоудобрения – Министерству сельского хозяйства нет до этого никакого дела... – Гнев в голосе Берра крепчал, как медленно надвигающийся шторм, и был тем более зловещ, что никак не мог разразиться. – Но всевозможные пушки – его первая любовь. Игрушки, как он ласково их называет. Тому, кто ощутил вкус власти, без таких игрушек не обойтись. Не верьте всей этой болтовне о дополнительном предмете потребления и об индустрии обслуживания. Оружие – это наркотик. Уверяю вас – он все равно что «на игле» сидит. И в торговле оружием – свои трудности, хотя многие считают, что она-то не подвержена кризисам. Ан нет. Правда, ирано-иракская война развратила дельцов по этой части, и они уже решили, что так будет вечно продолжаться. Но с тех пор дела пошли резко вниз. Слишком много производителей оружия на слишком малое количество войн. Рынок им забит. Мира вокруг все больше, а твердой валюты все меньше. Наш Дикки сунулся было в сербохорватскую заваруху, к хорватам – через Афины, к сербам – через Польшу. Но его оттерли – слишком много желающих. Куба – дело дохлое, Южная Африка – тоже, там свое производят. Ради Ирландии и шевелиться не стоит, а то бы он и этим не побрезговал. А вот в Перу он орудует, снабжает парней из Сендеро Луминосо. Ну и заигрывает с мусульманскими повстанцами на Южных Филиппинах. Правда, северные корейцы его там опередили, и я подозреваю, что ему опять утрут нос.

– Но кто ему позволяет? – Возмущение Джонатана не было наигранным. И видя, что застал Берра врасплох: – Ведь надо же быть дьявольски везучим, чтобы не попасться, когда на хвосте такие люди, как вы.

Еще мгновение Берр колебался. Он сам задавал себе этот вопрос и даже знал нелицеприятный ответ на него, так что чуть не сказал вслух: «Ривер-Хауз позволяет. Уайт-холл позволяет. Джеффри Даркер и его дружки из группы по изучению снабжения позволяют. Шеф Гудхью смотрит на все это через телескоп в оба слепых глаза – и тоже позволяет. Если он играет в британские игрушечки, все позволяют ему делать любую бяку». Но, по счастью, его отвлекли.

– Будь я проклят! – Он схватил Джонатана за рукав. – Где ее папаша с ремнем?

Девушка лет семнадцати, ее дружок стоял тут же, закатывала штанину джинсов. На икрах темнели пятна, похожие на мокнущие укусы насекомых. Она ввела иглу и даже не вздрогнула. Вместо нее вздрогнул Берр. Ему стало так тошно, что он замкнулся в себе, и некоторое время они шли не проронив ни слова. Джонатан почему-то думал не о Софи, а о Джед, о ее длинных розовых после ванны ногах и о той улыбке, которой она одарила его, когда их взгляды пересеклись.

* * *

– Так кто он такой? – вернулся к Роуперу Джонатан.

– Ублюдок. Я же сказал.

– Из какой он семьи? Где корни всего этого?

Берр пожал плечами:

– Отец мелкий аукционер, эксперт графства. Мать из столпов местной церкви. Брат. Частной школы родители не могли себе позволить...

– Итонский колледж?

– По чему вы определили?

– По речи. Не признает местоимений и артиклей. Глотает звуки.

– Я только раз слышал, как он говорит по телефону. Но с меня хватит. У него такой голос, от которого впору блевануть.

– Он младший или старший брат?

– Младший.

– Учился в университете?

– Нет, похоже, ему не терпелось прижать мир к ногтю.

– А брат?

– Учился. Хотите меня сбить? Брат вошел в семейную фирму. И она обанкротилась. Теперь он держит свиней. И что? – Он бросил в сторону Джонатана сердитый взгляд. – Только не вздумайте искать ему оправдания, Джонатан, – предупредил он довольно сурово. – Если бы даже Роупер кончил Итон или Оксфорд и имел ежегодный полумиллионный доход, он все равно прижал бы мир к ногтю. Он страшный преступник, говорю вам. Поверьте уж на слово. Зло существует.

– О, я верю, верю, – поспешил успокоить его Джонатан.

Софи говорила ему нечто подобное.

– Так вот, что бы он ни сделал, сделал он уже порядочно, – подвел черту Берр. – Речь идет о сверхсложных, просто сложных, простых и черт знает еще каких видах вооружения. Он терпеть не может танки, так как они долго не устаревают, но за хорошую мзду готов преодолеть эту нелюбовь. Речь идет об обуви, униформе, отравляющих веществах, красном фосфоре, кассетных бомбах, химическом оружии, инерционных системах наведения, истребителях, пусковых установках, гранатах, торпедах, подводных лодках, построенных по спецзаказу, торпедных катерах, зенитках, полевых кухнях, медных пуговицах, медалях и штыках, спецлабораториях, оборудованных под инкубаторы, шинах и автопокрышках, ремнях и втулках, боеприпасах всех калибров, как американского, так и советского производства, пусковых установках для ракет типа «Стингер» и тому подобном. Вернее, речь обо всем этом шла раньше. Теперь она идет о пресыщении, банкротстве целых государств и о том, что сами правительства предлагают лучшие условия, чем когда-то дельные проходимцы. Посмотрели бы вы на его склады. Тайбэй, Панама, Порт-оф-Спейн, Гданьск. Он, бывало, нанимал около тысячи человек только для того, чтобы успевать стирать пыль с товара, дожидавшегося там повышения цен. Только повышения, ни в коем случае не понижения. Сейчас у него всего шестьдесят человек, а цены катастрофически упали.

– И что же он собирается предпринять?

Наступила очередь Берра отвечать уклончиво.

– Замышляет одну крупную аферу. Хочет в последний раз откусить от того же яблока. Завершающий маневр, после которого он сможет почить на лаврах. Скажите-ка мне одну вещь.

Джонатан никак не мог привыкнуть к тому, как резко менял Берр тему разговора.

– В то утро в Каире, когда вы катали Софи в машине... После того, как Фрэдди измочалил ее...

– Да?..

– Никто не следил за вами? Не видел ее в вашем обществе? Ничего не заподозрил?

Джонатан сам уже тысячу раз задавал себе этот вопрос. Ночью, когда он бродил по своим темным владениям, пытаясь уйти от себя, и днем, когда он не мог спать, и поэтому уходил в горы или поднимал паруса.

– Нет, – сказал он.

– Точно?

– Насколько я могу быть уверен.

– Вы куда-нибудь еще ездили с ней? Куда-нибудь, где вас могли узнать?

Джонатан вдруг обнаружил, что ему доставляет необъяснимое удовольствие лгать, защищая ее, пусть это и было слишком поздно.

– Нет, – повторил он твердо.

– Что ж, тогда вы чисты, не так ли? – Берр не подозревал, что вновь повторил слова Софи.

* * *

Они потягивали виски в очаровательной кофейне в старой части города, в том уютном заведении, где не бывает ни дня, ни ночи, среди богатых дам в мужских фетровых шляпах, зашедших сюда съесть парочку пирожных. Порой Джонатана зачаровывала многогранность швейцарцев. Сегодня вечером ему казалось, что они расписали всю свою страну разными оттенками серого цвета.

Берр между тем уже рассказывал занятную историю о выдающемся юристе Апостоле. Он начал короткими, рваными, фразами, похоже, не очень обдуманными, словно вторгаясь в собственные, тщательно скрываемые мысли. Наверно, он не должен был ничего говорить, и понял это, когда было уже поздно. Так часто бывает: знаешь некую тайну и поневоле выбалтываешь ее.

– Апо – жуткий сластолюбец, – откровенничал он. Хотя, впрочем, это он уже говорил. – Его ханжеская наружность – сплошной обман. Апо готов уложить под себя всю округу. Он – один из тех мужчин, которые считают своей обязанностью доказать, что у них больше мужской силы, чем у всех крупных самцов, вместе взятых. Секретарши, неверные жены, вереницы проституток – проходят через него, – продолжал Берр. – И вот однажды его дочь наряжается во все лучшее и кончает с собой. И так нехорошо кончает, если это можно сделать хорошо. Настоящее дикое самоубийство. Пятьдесят таблеток аспирина, запитые хлорной известью.

– Но почему? – ужаснулся Джонатан.

– Ничего особенного. Папаша подарил ей к восемнадцатилетию золотые часики от Картье за девяносто тысяч долларов. Лучше часиков не найти ни за что.

– Не понимаю. Это причина наложить на себя руки?

– Конечно, нет, если не знать, что точно такие же часы он подарил ей к семнадцатилетию. О чем успешно забыл. Полагаю девочка чувствовала себя заброшенной, а часы стали последней каплей. – Берр без остановки, не меняя интонации, сменил тему. Ему, видимо, хотелось скорее забыть об этой истории. – Я не расслышал. Вы что, сказали «да»?

Но Джонатан, к неудовольствию Берра, не все еще для себя выяснил.

– И что же он сделал? – Имелся в виду Апостол.

– Апо? А что они все обычно делают. Начал новую жизнь. Обратился к Христу. Лил слезы прямо в коктейль на вечеринках. Так мы берем вас, Джонатан, или вычеркиваем? Я не привык к придворным церемониям.

Лицо того ирландского парня опять вспомнилось Джонатану. И лицо Софи, изуродованное до неузнаваемости – уже во второй раз, когда ее убили. И лицо его матери с отвисшей челюстью, которую сиделка поставила на место и подвязала кусочком марли. И лицо Роупера, когда они стояли нос к носу в вестибюле.

Берр тоже молчал, думая о своем. Он не мог простить себе, что так долго забивал голову Джонатану доктором Апо, и в сердцах проклинал свой длинный язык.

* * *

Они сидели в крошечной квартире Джонатана на Клозбахштрассе, пили виски, но оно уже не доставляло им удовольствия. Джонатан устроился в единственном кресле, пока Берр бродил по комнате, подбирая ключи к собеседнику. Он все трогал руками: пощупал альпинистское снаряжение, повертел в руках парочку Джонатановых акварелей, изображавших Бернские Альпы. Теперь он стоял в нише, перед книжными полками, роясь в хозяйских книгах. Он устал, и уже начал терять терпение. Он злился и на себя, и на Джонатана.

– Вы, как я погляжу, любитель Гарди, – заметил он. – Чем это объясняется?

– Наверно, разлукой с Англией. Моя дань ностальгии.

– Ностальгия? Гарди? Чушь. Бог играет с человеком как кошка с мышкой – вот что такое ваш Гарди. Минуточку. А что у нас здесь? Томас Эдуард Лоуренс из жарких арабских стран собственной персоной. – Он вытащил тонкий томик в желтой суперобложке, потрясая им как трофейным флагом. – Непризнанный гений, хотевший только одного – что-то значить. Оставленный своей страной. Вот это уже теплее. Написано дамой, которая влюбилась в него уже после его смерти. Да, этот должен быть вашим героем. Аскетизм, судорожные попытки что-то сделать, бобы из котелка. Естественный человек. Ничего удивительного, что вы так вели себя в Египте. – Берр смотрел на форзац. – Чьи это инициалы? – Но сам уже догадался.

– Моего отца. Его книга. Поставьте, пожалуйста, на место.

Заметив раздражение в голосе Джонатана, Берр резко повернулся к нему.

– Что? Задело вас? Вижу, задело. Мне никогда бы в голову не пришло, что сержант может читать книжки. – Он сознательно бередил его раны. – Ну, офицеры, положим, у них есть время на это.

Джонатан уже стоял рядом, перекрывая выход. Он был бледен, руки инстинктивно поднялись.

– Прошу вас, поставьте книгу на полку. Это личное.

Не торопясь Берр поставил книгу на место.

– Скажите вот что, – переменил он тему и как ни в чем не бывало прошел мимо Джонатана на середину комнаты. – Скажите, в отеле вам приходилось иметь дело с наличными?