Текст книги "Ночной администратор"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

В другой раз в гостинице появился человек-гора с короткими светлыми волосами и в вельветовой куртке с кожаными заплатами на локтях. Его жена, очаровательное существо в мехах, похожее на куклу, не отходила от мужа ни на шаг. Обслуживали два официанта, но он заказал только шампанского и две порции копченой семги, с отеческой снисходительностью созерцая номера программы. Когда же мсье Лятюлип пустился на поиски Джонатана, чтобы предупредить его, что «господин комиссар не будет дожидаться счета», то шеф-повара уже и след простыл.

– Жак, ты что, боишься полиции?

– Пока я без паспорта, да.

– А как ты узнал, что это полицейский?

Джонатан обезоруживающе улыбнулся, но не ответил ничего вразумительного.

* * *

– Надо бы нам его предупредить, – в сотый раз сказала мадам Лятюлип мужу. Ее часто мучила бессонница. – Она же сознательно провоцирует его. Вертит перед Жаком хвостом. Принялась за старое.

– Но они даже не разговаривают друг с другом. И не смотрят, – возразил мсье Лятюлип, с неохотой откладывая в сторону книжку.

– Как будто не знаешь почему. Два заговорщика – без очков видно.

– Она помолвлена с Томом и выйдет замуж за Тома, – снова возразил мсье Андрэ. – С каких пор несовершенное преступление считается преступлением? – сказал он, храбрясь.

– Ты, как всегда, говоришь глупости. Варвар. Варвар, у которого ни капельки интуиции. Ты предупреждал его, что персоналу гостиницы не разрешается спать с девицами из дискотеки?

– Не похоже, чтобы ему хотелось.

– Вот то-то и оно! Было бы лучше, если бы ему хотелось.

– Послушай, он здоровый, нормальный парень, – вскипел наконец мсье Лятюлип, который, как истинный славянин, разогревался медленно. – У него есть отдушина. Он бегает. Ездит в лес. Ходит на яхте. Гоняет на мотоцикле. Он готовит. Он, наконец, спит. Не каждый же мужчина сексуальный маньяк!

– Значит, он tapette[25]25
  Здесь: пассивный педераст (фр.).


[Закрыть]! Я поняла, как только взглянула. Ивонна зря тратит время. Это будет ей хорошим уроком.

– Он вовсе не tapette! Спроси украинцев-портье. Он абсолютно нормален!

– Но ты даже не видел его паспорта!

– Ну что тебе даст его паспорт, даже если он и tapette! Паспорт отправлен в посольство Швейцарии на переоформление. Только потом его заверят в Оттаве. Ему просто не повезло с бюрократами.

– С бюрократами! Опять двадцать пять! Кем он себя воображает? Виктором Гюго? Швейцарец так не разговаривает!

– Я не знаю, как разговаривают швейцарцы.

– Спроси у Сиси! Сиси говорит, что все швейцарцы – мужланы. Она знает. Была замужем за одним. Борегар – француз. Я в этом убеждена. Он готовит, как француз. Говорит, как француз. Ведет себя надменно, как француз. Он хитер, как француз. Потому что все французы – испорченные люди. Конечно, он француз, кто же еще! Француз и лжец.

Тяжело вздохнув, она уставилась глазами в потолок, изукрашенный бумажными звездами, мерцавшими в темноте.

– Его мать – немка, – сказал Лятюлип, пытаясь успокоиться.

– Что? Чепуха! Немцы – блондины. Кто тебе сказал?

– Он сам. На последней дискотеке было несколько немецких инженеров. Борегар говорил с ними по-немецки, как заправский фашист, Я поинтересовался у него. По-английски он тоже говорит.

– Ты должен посоветоваться с властями. Пусть он сделает все по закону или убирается ко всем чертям. Это моя гостиница или нет? Он скрывается. Я уверена. Это слишком бросается в глаза.

Повернувшись к мужу спиной, она включила радио и с раздражением стала разглядывать бумажные звезды.

* * *

Через десять дней после того, как Ивонна одела его во все белое, он уже мчал ее на своем мотоцикле по шоссе к северу от Эсперанса. Они встретились в коридоре мансарды как будто случайно, узнав друг друга по звуку шагов. Он сообщил, что завтра у него выходной, и она спросила, что он собирается делать.

– Кататься на мотоцикле, – ответил Джонатан. – Может быть, заверну к озерам.

– Там есть коттедж, где отец держит катер. – Матери для нее словно не существовало. На следующий день она ждала его в условленном месте, бледная, но решительная.

Пейзаж вокруг не радовал разнообразием. Голубые леса проносились мимо под совершенно невыразительным небом. Чем дальше они продвигались на север, тем больше темнело, и наконец восточный ветер стал сечь изморосью. Когда они добрались до коттеджа, дождь уже хлестал вовсю. Они раздели друг друга, и следующие часы показались Джонатану целой жизнью, в течение которой он расплачивался за месяцы воздержания, не получая ни радости, ни удовлетворения. Она упорно сражалась с ним. Ее взгляд отрывался от Джонатана, только когда она меняла положение, чтобы предстать вновь совсем иной женщиной.

– Подожди, – прошептала она.

Ее тело прогнулось, упало, поднялось опять, лицо мучительно напряглось, однако разрядки не последовало. У нее вырвался стон отчаяния, но такой приглушенный, что казалось, он исходил из окружавших их мокрых лесов или из глубин серого озера. Она снова прижалась к нему, и они продолжили схватку на равных, пока их не захлестнула одна волна.

Он лежал рядом, слушая ее ровное дыхание и немножко по-детски обижаясь на спящую. Попытаемся разобраться, кого же мы предали на этот раз? Софи? Или, как обычно, он предал самого себя? Мы предали Томаса. Она перекатилась на бок, повернувшись к нему спиной. Очарование спящей девушки лишь подчеркивало его одиночество. Джонатан снова принялся ласкать ее.

* * *

– Он хороший человек, – сказала Ивонна. – Занимается антропологией и правами индейцев. Его отец – юрист. Работает с племенем кри. Томас хочет пойти по его стопам. – Она отхлебнула вина из бутылки и снова положила голову ему на грудь.

– Наверное, он бы мне понравился, – вежливо сказал Джонатан, представляя себе честного мечтателя в аккуратненьком пуловере, строчащего любовные записки на линованной бумаге.

– Ты лжешь, – говорила она, осыпая его поцелуями. – В чем-то ты лжешь. Ты – весь правда, но ты лжешь. Я не понимаю тебя.

– Я в розыске, Ивонна. Натворил в Англии бед.

Она прижалась к нему еще крепче.

– Расскажи.

– Мне нужно раздобыть паспорт. Я не швейцарец. Я англичанин.

– Ты – кто!

Она разволновалась. Нашарила бутылку и приникла к горлышку, наблюдая за ним искоса.

– Может быть, удастся где-нибудь стянуть, – предположила она. – Наклеим твою фотографию. Один мой приятель так сделал.

– Может быть, – согласился Джонатан.

Она принялась ласкать его. Глаза у нее горели.

– Я пытался уже, – сказал он. – Искал в спальных комнатах, смотрел в машинах. Никто здесь с собой паспорт не возит. Заходил на почту, взял формы, изучил формальности. Был в морге. Искал молодого человека моего возраста. Думал, может, удастся заинтересовать кого-то из родственников. Но никогда не знаешь, чем это обернется: а вдруг всех умерших заносят в компьютер в полиции?

– Как тебя зовут? По-настоящему? – прошептала она. – Кто ты? Кто ты?

На какое-то мгновение на него снизошел удивительный покой, когда он сделал ей последний подарок:

– Пайн, Джонатан Пайн.

* * *

Они не стали одеваться и, когда дождь прекратился, отплыли на катере к острову посередине озера и купались там нагишом, одни на усеянном галькой берегу.

– Через пять недель он защищает диссертацию, – продолжила она тему.

– А потом?

– Женится на Ивонне.

– А потом?

– На индейские территории. – Она сообщила куда. Они сделали небольшой заплыв.

– Вместе с тобой? – спросил он.

– Конечно.

– Надолго?

– На пару лет. Видишь ли, мы собираемся делать детей. Не меньше шести.

– Ты будешь ему верной женой?

– Обязательно. Временами.

– Что там за индейцы?

– В основном из племени кри. Он их любит больше всех. Прекрасно объясняется на их языке.

– А как насчет медового месяца? Есть какие-нибудь планы?

– У Томаса? Обедать у Макдональдса и гонять в хоккей на площадке – все, что ему нужно.

– Он что, совсем не любит путешествовать?

– Только по северо-западным территориям. Йеллоунайф. Большое Невольничье озеро. Норман-Уэлс. Все там объездил.

– Я имею в виду заграницу.

Она покачала головой.

– Только не Томас. Он говорит, все и так есть в Канаде.

– Что есть?

– Все, что нужно в жизни. Все здесь. Зачем куда-то ездить? Он говорит, люди и так слишком много ездят. И он прав, по-моему.

– Значит, паспорт ему ни к чему, – подвел черту Джонатан.

– Иди ты, – ответила девушка. – Поплыли назад.

Но когда они поужинали и снова занялись любовью, она сменила гнев на милость и выслушала его план действий.

* * *

Они встречались каждый день или каждую ночь. В короткие предутренние часы, когда Джонатан возвращался с дискотеки, Ивонна в постели ждала его тихую дробь в дверь. Он подходил к ней на цыпочках, и она вбирала его в себя, как последний долгий глоток перед пустыней. Они почти не двигались. Мансарда была подобна барабану, отвечавшему на любое движение грохотом, который разносился по всему дому. Когда она начинала стонать от наслаждения, он закрывал ей губы ладонью, и она кусала ее, оставляя следы от зубов на большом пальце.

– Если твоя мать застукает нас, она вышвырнет меня на улицу, – предупредил Джонатан.

– Кого это волнует, – прошептала Ивонна, обвиваясь вокруг него. – Я уйду вместе с тобой. – Словно она забыла, что говорила о Томасе и своих планах с ним на будущее.

– Мне еще нужно время, – настаивал он.

– Чтобы получить паспорт?

– Нет, тебя, – улыбнулся он во тьме.

Она не любила расставаний, но не осмеливалась удерживать его долго. Мадам Лятюлип взяла за правило заглядывать к ней в любое время суток.

– Ты еще спишь, cocotte[26]26
  Цыпонька (фр.).


[Закрыть]? Как себя чувствуешь? До свадьбы осталось четыре недели, mon p'tit chou[27]27
  Душенька (фр.).


[Закрыть]. Гуляешь последние денечки.

Однажды мать пришла затемно, когда Джонатан еще лежал в постели Ивонны. Но, к счастью, она не стала зажигать свет.

Они прикатили в мотель в Толерансе в нежно-голубом «понтиаке» Ивонны, и, слава Богу, он настоял, чтобы она вышла из номера раньше него, потому что, подходя к своей машине, еще пропитанная его запахом, она, к ужасу своему, заметила Мими, которая припарковалась чуть поодаль и прямо из машины, рот до ушей, махала ей рукой.

– Tu fais visite au[28]28
  Ты приехала на... (фр.)


[Закрыть] шоу? – прокричала Мими, опустив стекло.

– Угу.

– C'est super, n'est-ce pas? T'as vu[29]29
  Не правда ли, классно? Ты видела... (фр.)


[Закрыть] платье, короткое, черное? Tres[30]30
  Очень (фр.).


[Закрыть] открытое, tres сексуальное?

– Угу.

– Я купила его! Toi aussi faut l'acheter! Pour ton trousseau![31]31
  Тебе тоже это надо купить! Для твоего приданого! (фр.)


[Закрыть]

Они занимались любовью в пустой гостиной, пока мадам отлучалась в супермаркет, и в чулане под мансардой. Страсть сделала ее безрассудной. Риск действовал на нее как наркотик. Целый день уходил у нее на то, чтобы улучить момент и остаться с ним наедине.

– Когда ты пойдешь к священнику? – спросил он.

– Когда буду готова, – ответила она с игривой серьезностью, напомнившей ему Софи.

Она решила, что готова, уже на следующий день.

Старый кюре Савиньи никогда не разочаровывал Ивонну. С детства она поверяла ему свои заботы, радости и тайны. Когда ее отец набросился на нее с кулаками, старый Савиньи успокоил и утешил ее. Когда мать чуть не свела ее с ума, старый Савиньи снова привел девочку в чувство и добродушно посмеялся вместе с ней над глупой женщиной, время от времени впадающей в слабоумие. Когда Ивонна стала спать с мальчиками, он ни разу не упрекнул ее. Когда она призналась ему, что перестала верить в Бога, кюре опечалился, но девушка продолжала каждое воскресенье посещать его после мессы, на которую больше не являлась, причем прихватывала с собой чего-нибудь от «Бабетты», бутылочку вина или, как на этот раз, виски.

– Bon[32]32
  Чудно (фр.).


[Закрыть], Ивонна! Садись. Боже мой, ты сияешь, как яблочко! Что это у тебя в руках? Это ведь я должен делать тебе подарки к свадьбе!

Он выпил за ее счастье, откинувшись в кресле, уставившись слезящимися, старыми глазами в бесконечность.

– В Эсперансе мы всегда должны были любить друг друга, – произнес он так, словно находился в церкви, где читал наставления вступающим в брак.

– Я знаю.

– Только вчера каждый из нас был здесь чужестранцем, без семьи, без родины, каждый чуточку боялся прерий и индейцев.

– Я знаю.

– Поэтому мы сплотились. И полюбили друг друга. Это было естественно. И необходимо. И мы посвятили наше согласие Богу. И нашу любовь. Мы стали его детьми посреди пустыни.

– Я знаю, – еще раз повторила Ивонна, жалея, что пришла к нему сегодня.

– И вот мы стали добропорядочными гражданами нашей страны. И горожанами Эсперанса. Эсперанс повзрослел. Это замечательно, это прекрасно, это по-христиански. Но это скучно. Как Томас?

– Томас великолепен. – Она потянулась к сумочке.

– Но когда же ты приведешь его ко мне? Ты не позволяешь ему приехать в Эсперанс из-за своей матушки, но пора уже подвергнуть его испытанию огнем! Тест на несгораемость. – Они вместе посмеялись. У Савиньи порой бывали такие прозрения, за которые Ивонна его и любила. – Надо здорово постараться, чтобы заарканить такую девушку, как ты. Он полон страсти? Влюблен по уши? Пишет по три раза на дню?

– Томас сама забывчивость.

Они снова посмеялись, причем добрый кюре повторял вслух «забывчивость» и качал головой. Ивонна открыла сумочку и извлекла оттуда две фотографии, завернутые в целлофан. Она протянула одну из них кюре. После чего подала ему очки в металлической оправе, лежавшие на столе. И терпеливо дожидалась, пока он не рассмотрит ее как следует.

– Это Томас? Бог мой, да он классный парень! Почему ты раньше не сказала? Забывчивость? Сила? Твоя матушка должна бы припасть к ногам такого человека!

Не переставая восхищаться Джонатаном, кюре наклонил фотографию так, чтобы на нее лучше падал свет.

– Я хочу вытащить его куда-нибудь в наш медовый месяц, сюрпризом, – объяснила Ивонна. – Но у него нет паспорта, и я хочу вручить ему его прямо у алтаря.

Старик уже шарил по карманам в поисках авторучки. Авторучка была у Ивонны наготове. Перевернув обе фотографии лицом вниз и пододвинув их к священнику, она смотрела, как тот медленно, как ребенок, выводит свою подпись – сначала на одной, потом на другой (подпись церковного чина, которому законами Квебека дано право сочетать людей браком). Она снова открыла сумочку и извлекла на этот раз незаполненный бланк ходатайства «Formile A pour les personnes de 16 ans et plus»[33]33
  «Формула А для лиц от 16 лет и старше» (фр.)


[Закрыть] и показала то место, где он должен был еще раз расписаться теперь уже в качестве свидетеля, лично знакомого с просителем.

– Но сколько же времени я его знаю? Я же его, негодника, ни разу не видел!

– Пишите – всю жизнь, – подбодрила Ивонна, наблюдая, как он выводит «la vie entiere»[34]34
  «Всю жизнь» (фр.).


[Закрыть].

«Том, – ликуя, телеграфировала она в тот же вечер. – Церкви нужно твое свидетельство о рождении. Пришли срочно на адрес „Бабетты“. Люби меня крепко. Ивонна».

Когда Джонатан тихонько поскребся в ее дверь, она притворилась спящей и не отозвалась. Но когда он подошел к ее кровати, она вскочила и еще более пылко, чем когда-либо, обхватила его руками. «Я сделала, – взахлеб шептала она. – Получилось! У тебя будет паспорт».

* * *

Вскоре после этого в непоздний час мадам Лятюлип позвонила громадному комиссару полиции и напросилась на аудиенцию в его роскошном офисе. Она была в розовато-лиловом, который, по-видимому, должен был означать тихую скорбь.

– Анжелика. – Комиссар пододвинул ей кресло. – Дорогая. Всегда рад тебя видеть.

Как и кюре, комиссар полиции был уже в продвинутых летах. Фотографии, развешанные на стенах, изображали его в лучшие годы: там он в шубе правил собачьей упряжкой, там на коне скакал через прерии в погоне за преступником. Но теперь он смотрелся пародией на былого героя. Дряблые складки скрывали некогда мужественный подбородок. А лоснящееся брюшко больше походило на футбольный мяч, которому тесно в кожаной оболочке.

– Кто-то из твоих девочек опять впутался в историю? – спросил он с понимающей улыбкой.

– Благодарю, Луи, насколько я знаю, пока нет.

– Тогда, значит, кто-то запустил руку в твою кассу.

– Нет, Луи, благодарю, наши счета в порядке.

Комиссар уловил ее угрожающий тон и приготовился защищаться.

– Рад слышать, рад слышать, Анжелика. А то в последнее время отбою нет от таких историй. Не то что раньше. Un p'tit[35]35
  Маленький (фр.).


[Закрыть] глоточек?

– Спасибо, Луи, я не по частному делу. Я хочу, чтобы ты занялся молодым человеком, которого Андрэ нанял в гостиницу на работу.

– Что же он натворил?

– Скорее Андрэ натворил. Он взял на работу человека без паспорта. Это было очень наивно с его стороны.

– Андрэ хороший парень, Анжелика. Один из лучших в городе.

– Чересчур хороший. Молодой человек служит у нас уже несколько недель, а документы его все еще не пришли. Он ставит нас в неудобное положение. Из-за него мы нарушаем закон.

– Но мы не можем приказать Оттаве, Анжелика. Ты сама это знаешь.

– Он говорит, что он из Швейцарии.

– И отлично. Швейцария – чудесная страна.

– Сначала он сказал Андрэ, что его паспорт в иммиграционном отделе, а потом что – в швейцарском посольстве на перерегистрации. Теперь он снова все врет. Где его паспорт?

– Но у меня нет его паспорта, Анжелика. Ты же знаешь, что такое Оттава. Эти фокусники три месяца могут подтирать себе задницу. – Комиссару явно самому понравилась столь ловко составленная фраза.

Мадам Лятюлип покраснела. Точнее, не покраснела, а побагровела, что заставило комиссара встревожиться не на штуку.

– Он не швейцарец, – выкрикнула она, выходя из себя.

– Откуда ты знаешь, Анжелика?

– Я звонила в посольство Швейцарии. Сказала, что я его мать.

– И что же?

– Я им сказала, что возмущена проволочками, что мой сын не может нигде устроиться на работу, что у него поэтому депрессия и, если они не могут выслать паспорт, пуст пришлют какую-нибудь справку, что все в порядке.

– Замечательно, Анжелика, ты очень умно поступила. Настоящая актриса. Я всегда помню об этом.

– Но они не знают никакого Жака Борегара, который был бы из Швейцарии и жил теперь в Канаде. Все это ложь. Он не швейцарец. Он соблазнитель.

– Он – кто?

– Он соблазнил мою дочь, Ивонну. Он вскружил ей голову. Он мошенник в благородном обличье. Он хочет украсть у меня единственную дочь, украсть мой отель, украсть мой достаток украсть мой покой, мой...

Она могла бы составить целый список того, что Джонатан намеревался украсть у нее. Она продумывала этот список длинными бессонными ночами и дополняла его при каждом новом доказательстве того, что ее дочь попалась на удочку негодяю. Только одну вещь она ни за что не включила бы в вышеупомянутый реестр – свое уже украденное сердце.

10

Взлетная полоса узкой зеленой лентой тянулась вдоль унылых болот Луизианы. У ее края паслись коровы. Белые цапли садились на коровьи спины и казались сверху клочьями снега. У дальнего конца полосы виднелся обветшавший жестяной сарай, служивший когда-то ангаром. От него к шоссе пролегла красноватая грязная дорога. Стрельски, по-видимому, не был уверен, что перед ним то самое место, во всяком случае, оно явно не понравилось ему. Он позволил «сессне» скользнуть вниз, чтобы затем на малой высоте направить самолет наискось через болота. Сидя в хвосте, Берр увидел за ангаром старый топливный насос и калитку с колючей проволокой. Она была заперта. Только не сразу замеченные им следы шин, кое-где примявших траву, выдавали присутствие жизни. Стрельски засек их в тот же момент и, видимо, счел достойными внимания, потому что снизил скорость и развернул самолет, заходя на посадку с запада. Вероятно, он что-то сказал Флинну по внутренней связи, тот оторвал свои веснушчатые руки от лежавшего у него на коленях пистолета-пулемета и как-то невнятно зажестикулировал. С момента их взлета в Батон-Руж прошел час.

Со старческим кряхтением «сессна» коснулась земли и поползла по дорожке. Их приземление не произвело никакого впечатления ни на коров, ни на птиц. Стрельски и Флинн спрыгнули на траву. Дышавшая смрадом болотная жижа по обе стороны взлетной полосы чмокала и пыхтела. В грязи возились, то взлетая, то падая, жирные жуки.

Озираясь по сторонам и держа пистолет-пулемет на изготовку, Флинн двинулся в сторону сарая. За ним следовал Стрельски с портфелем в руке и автоматом на взводе. Сзади плелся Берр. В его распоряжении были только молитвы: оружия он терпеть не мог и пользоваться им не умел.

– Старина Пэт Флинн делал дела в Северной Бирме... Старина Пэт Флинн делал дела в Сальвадоре... Пэт – седьмое чудо света... – Стрельски любил восторгаться своим подручным.

Но Берр не слушал. Он рассматривал следы колес под ногами. Машина или самолет? Он знал, что по каким-то признакам их можно различить, и злился на себя, что не помнит.

– Мы сказали Майклу, что ты из Англии и важная шишка, – предупредил Стрельски. – Ну как, например, тетка Уинстона Черчилля.

– Бери выше, – хмыкнул Флинн.

* * *

Вчерашней ночью, когда они сидели на веранде домика на берегу моря в Форт-Лодердейл, Стрельски рассказал Берру об отце Лукане и брате Майкле.

– Связь держит старина Пэт. Хотите узнать что-нибудь у Майкла, посылайте старину Пэта. Ведь парень непрост. Правда, Пэт?

– Майкл отличный малый, – отвечал Флинн, широко растягивая в улыбке рот и загораживая его своей увесистой ладонью.

– И очень благочестив, – добавил Стрельски. – Майкл очень набожен. Правда, Пэт?

– Он действительно верит. Без дураков, – подтвердил Флинн.

Под общее веселье и безудержное хихиканье Стрельски и Флинн поведали Берру историю о том, как брат Майкл пришел к Иисусу и к сознанию своего высокого призвания суперстукача. Историю, которая не имела бы начала, как утверждал Стрельски, если бы агент Флинн в один из выходных Великого поста, ускользнув из-под надзора жены, не сорвался в Бостон, чтобы отвести душу за стаканчиком виски в компании двух собратьев-трезвенников из семинарии.

– Ведь это правда, Пэт? – домогался Стрельски, беспокоясь только об одном – чтобы Флинн не уснул.

– Покарай меня Господи, если я вру, – соглашался Флинн, глотая виски и откусывая кусок пиццы, в то время как его глаза умиротворенно следили за повисшей над Атлантикой луной.

– Едва Пэт и святые братья, – продолжал Стрельски, – опустошили первую бутылку, к ним подлетел сам отец-настоятель, чтобы поинтересоваться, не соблаговолит ли спецагент Патрик Флинн, из Таможенного управления США, побеседовать с ним в его личных покоях?

И когда агент Флинн любезно согласился, то оказалось, что в настоятельских покоях сидит длинный, как жердь, лопоухий техасский юнец, представившийся отцом Луканом из какого-то отшельнического приюта «Крови Девы Марии» в Новом Орлеане, находящегося, по причинам, известным только папе, под покровительством бостонского отца-настоятеля.

И этот-то самый Лукан, рассказывал Стрельски, этот прыщавый сосунок с ушами, как ракетки для пинг-понга, посвятил себя Пресвятой Деве Марии, а также исправлению порочных душ путем самоочищения и следования примеру ее Апостолов.

И вот, совершая это трудное восхождение, рассказывал Стрельски, – Флинн тем временем хихикал, кивал, морщил красную физиономию и, как дурачок, дергал себя за чуб – Лукан услышал исповедь одного богатенького грешника, дочь которого недавно наложила на себя руки, не в силах больше выносить преступные деяния и развратное поведение своего папаши.

Тот так каялся, так выворачивал всего себя наизнанку, что бедный младенчик во весь дух припустил к отцу-настоятелю за наставлениями и нюхательной солью, говорил Стрельски. Богатый грешник оказался таким негодяем, каких свет не видел.

– Самобичевание для такого подонка, Леонард, это как короткий припадок, – философски заметил Стрельски. Флинн тихо улыбался луне. – О раскаянии тут говорить не приходится. К тому времени, когда Патрик на него вышел, Майкл уже сожалел об этом кратком всплеске порядочности и ссылался на пункт первый, пункт пятый и на больную бабушку. Также напирал на то, что его признания недействительны, так как были сделаны в состоянии умопомрачения и горя. Но Пэт, – при этом улыбка Флинна стала чуть шире, – Пэт предложил Майклу выбрать: или от семидесяти до девяноста лет отшельничества в одиночке, или союз с небесными силами, амнистия и местечко в первом ряду «Фоли-Бержер». Майкл за двадцать секунд снесся с Творцом, посовещался со своей совестью и склонился к последнему.

* * *

Флинн вошел в жестяной ангар, приглашая Берра и Стрельски последовать его примеру. На них пахнуло жаром, как из раскаленной духовки, и страшным зловонием. Всюду: на сломанном столике, деревянной скамье, погнутых пластиковых стульях – виднелись следы пребывания летучих мышей. Сцепившись в связки по двое или по трое, они, наподобие клоунов, свешивались с металлических перекладин под потолком. Разбитый радиоприемник стоял на боку рядом с генератором, прошитым пулями насквозь. Кто-то здесь чуточку развлекся, подумал Берр. Кто-то, видимо, решил, что пусть лучше все это не достанется никому, и раскурочил все, что только можно было. Флинн еще раз оглядел окрестности и закрыл дверь. «Это что, условный сигнал?» – подумал Берр. Ирландец вытащил пачку противомоскитных дымовых шашек. На обертке была надпись: «Спаси земной шар. Обойдись сегодня без пакета». Он зажег шашки, и кольца зеленоватого дыма стали взбираться вверх к металлической крыше, вызывая волнение и беспокойство среди летучих мышей. Испанские надписи на стенах сарая сыпали проклятьями в адрес янки.

Стрельски и Флинн присели на скамью. Берр примостился на хромом стуле. Все-таки автомобиль, решил он, припомнив следы на траве. Четыре протектора – две колеи. Флинн опустил пистолет-пулемет на колени, зафиксировал палец на спусковом крючке и закрыл глаза, прислушиваясь к болтовне цикад. «Взлетная полоса построена торговцами марихуаны еще в шестидесятые годы, – говорил им Стрельски в Майами, – но для современных самолетов она непригодна. Современные контрабандисты летают на 747-й модели с опознавательными знаками, прячут товар в декларированных грузах и используют государственные аэродромы. А на обратном пути набивают самолет норковыми манто для своих девочек и гранатометами для друзей. Не любят возвращаться порожняком, как всякие бизнесмены-транспортники».

Они сидели так уже полчаса. От дыма противомоскитных шашек Берра стало подташнивать. Тропический пот крупными каплями выступил на лице, рубашка была мокрая, хоть выжимай. Стрельски протянул пластмассовую фляжку с теплой водой. Берр немного отпил, достал носовой платок, смочил в воде и провел по лицу. «Доносчик передонес, – подумал он. – Нас тут прихлопнут». Стрельски расправил ноги и уселся поудобнее, бережно переложив автомат. На его бедре в алюминиевой кобуре лежал револьвер.

– Мы сказали, что ты доктор, – нарушил молчание Стрельски. – Я готов был представить тебя английским герцогом, но Пэт бы этого не вынес.

Флинн зажег еще одну шашку, затем, словно в продолжение той же операции, направил ствол пистолета-пулемета на дверь и бесшумно скользнул вбок. Берр даже не почувствовал, как Стрельски поднялся со своего места, но когда обернулся, то обнаружил, что тот стоит, плотно прижавшись к задней стене сарая с поднятым к потолку дулом автомата. Берр не двинулся с места. Хороший пассажир ведет себя тихо и держит язык за зубами.

Дверь отворилась, и в ангар ворвался солнечный свет. В проем просунулась удлиненная, абсолютно голая, лишь с темными пятнами на месте бывших волос голова молодого человека. Уши его и в самом деле напоминали ракетки для пинг-понга. Испуганные глаза поочередно обвели всех троих, дольше других задержавшись на Берре. Затем голова исчезла. Дверь осталась приоткрытой. Послышался неясный шепот: «Где?», «Здесь?», и успокаивающие интонации в ответ. Дверь отворилась шире, и на пороге возник доктор Пауль Апостол. Он же Апо, он же Аппетит, он же брат Майкл. Сейчас он выглядел не кающимся грешником, а скорее маленьким фельдмаршалом, под которым пала кобыла. Все неудобства, мучившие Берра до этого момента, оказались забыты. Раздражение как рукой сняло. Передним стоял тот самый Апостол, у которого прямой выход на картели, тот самый, кто знает все о планах Роупера, кто злоумышляет с ним вместе, ест его соль, катается с ним на яхте и продает его с потрохами в свободное время.

– Знакомьтесь. Доктор из Англии, – торжественно произнес Флинн, указывая на Берра.

– Здравствуйте, доктор. Как поживаете, сэр? – отвечал Апостол тоном оскорбленного достоинства. – Нам тут как раз не хватает настоящей цивилизованности. Я, конечно, восхищен вашей великой страной. Мои предки были английскими аристократами.

– А я-то думал, что они были греческими торгашами, – ядовито заметил Стрельски, у которого один только вид Апостола вызывал мгновенную вспышку ярости.

– Со стороны матери, – уточнил Апостол. – Моя мать из рода герцога Девонширского.

– Ты подумай, – отозвался Стрельски.

Но Апостол не слушал его. Он обращался к Берру.

– Я человек принципа, доктор. Уверен, вы, как британец, оцените это. Но я также сын Святой Девы, имеющий честь пользоваться наставлениями ее легионеров. Я никого не сужу. Просто даю советы, исходя из фактов, которыми располагаю. Мои гипотетические рекомендации основаны на знании закона. Затем я исчезаю.

* * *

Все было забыто: зной, дурной запах и стрекот цикад. Осталась работа. Их обычная повседневная работа в любой стране: и для Флинна с его грубоватым ирландским выговором, и для Апостола с его выспренней адвокатской манерой выражать свою мысль. Он похудел, подумал Берр, припоминая лицо, виденное на фотографии, подбородок стал жестче, глаза запали.

Пистолет-пулемет был теперь в руках у Стрельски: нарочито повернувшись к Апостолу спиной, он внимательно следил за дверным проемом и взлетной полосой. Лукан сидел съежившись, наклонив голову и подняв брови. На нем была одежда из голубой хлопчатобумажной ткани. Что же до Апостола, то, невзирая на жару, он щеголял в белой рубашке с длинными рукавами и в черных холщовых брюках, на шее висела золотая цепочка с фигуркой Марии, воздевающей к небу руки. Черный завитой парик на голове, слегка сдвинутый набок, казалось, был несколько великоват. Берру пришло на ум, что Апостол надел чужой по ошибке.

Черновую работу делал Флинн:

– Под каким предлогом вы поехали на встречу? Видел ли вас кто-нибудь при выезде из города? Сколько у вас времени? Когда и где встретимся в следующий раз? Как обстоят дела с Аннетт из конторы, которая, как вы говорите, преследовала вас в машине?

Апостол взглянул на отца Лукана, который по-прежнему сидел неподвижно, уставившись вдаль.

– Этот вопрос прояснился, – сказал Апостол.

– Каким образом? – поинтересовался Флинн.

– Дама проявила ко мне интерес романтического свойства. Я хотел привлечь ее в наше братство, но она, к сожалению, неверно истолковала мои намерения. Все разъяснилось, извинения принесены, и я их принял.

Чаша терпения отца Лукана переполнилась.

– Майкл, это не совсем верное изложение событий, – сурово произнес он, убирая руку, которой он подпирал щеку, чтобы ничто не мешало говорить. – Майкл надул ее, Патрик. Сначала он переспал с Аннетт, а потом с ее подружкой по комнате. Аннетт что-то заподозрила и решила проверить. Вот и все.