Текст книги "Отчаянное путешествие"

Автор книги: Джон Колдуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Я побежал на корму, отвязал румпель и повернул яхту прямо на восток. Теперь я взял курс на остров Сан-Хосе, который был в трех милях с подветренной стороны. Вода угрожающе прибывала, она просачивалась сквозь переборки, пугая свернувшихся на койке, дрожавших от холода котят. Я качал изо всех сил, пытаясь справиться с этим потоком. Впереди виднелась пустынная отмель, слева от нее – скалистый мыс, за которым был защищенный берег. Мне оставалось только выброситься на сушу.

Повернув яхту на три румба влево, я направил ее носом к берегу и снова стал лихорадочно качать, не решаясь взглянуть, далеко ли еще до берега. Вдруг мотор захлебнулся, глухо кашлянул раз-другой и, наконец, заглох. Взглянув на мотор, я увидел, что он залит водой. Я продолжал качать, надеясь, что «Язычник» будет двигаться по инерции, потому что маленькие передние паруса почти не тянули. Берег медленно приближался. Я налег на помпу, но яхта оседала все глубже, борта были уже у самой воды. Снизу, из каюты, доносились жалобные вопли котят; я понял, что вода смыла их с койки.

Я был готов к тому, что палуба вот-вот скроется под водой и «Язычник» пойдет ко дну. Но тут киль зашуршал по песку, и яхта остановилась. Из люка выплыли котята, тащившие за собой пробковые поплавки. Я забросил их на крышу рубки и начал убирать паруса, затем постарался прочно закрепить яхту на берегу. Палуба была затоплена, внутри все плавало в воде. Я отдраил носовой люк и, погрузившись по пояс в воду, выудил из трюма двухдюймовый трос. Один конец его привязал к кнехту, другим обвязался вокруг пояса. Схватив котят, я швырнул их к берегу, и они упали в воду футах в двадцати от песчаного пляжа. Я прыгнул с носа в воду, подплыл к ним и увидел, что они пытаются сделать невозможное – вскарабкаться на качающиеся поплавки. Пришлось вытащить котят на берег. Очутившись на суше, они начали зябко ежиться и дрожать от холода. Я подошел к пню мангрового дерева и крепко привязал к нему конец троса.

Моя кошачья команда, потерпевшая вместе со мной кораблекрушение, ковыляла по песку, смертельно уставшая от моря и его капризов. Вдруг котята увидели, что рядом хмурый, неприветливый лес, погруженный в грозное молчание. С жалобным мяуканьем они затрусили обратно к берегу, горько сетуя на превратности судьбы моряка, и мокрые перепуганные присели на задние лапы. Я с нежностью взял на руки своих маленьких друзей, измученных морским путешествием.

До этого я звал их просто «киски». Теперь же как-то сами собой появились для них имена. Маленькую светлую кошечку я назвал Нырушкой, более темного котенка Поплавком. К сожалению, для их крестин выдался слишком уж безрадостный денёк. Я решил накрыть их ведром, чтобы они не удрали в лес, где могли бы угодить в пасть крокодила.

Сидя на сыром песке, я с грустью глядел на свою несчастную яхту, затонувшую до самых поручней у необитаемого острова. У меня на глазах она завалилась на бок. Правый борт скрылся под водой, мачта показалась на поверхности в футах трех от борта и торчала вверх под каким-то невероятным углом. Это была мачта судна, потерпевшего крушение. На ней все еще болтались обрывки штормового паруса.

ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ

В то утро, сидя на неприветливом берегу и глядя на свою затонувшую яхту, я думал, что путешествию моему пришел конец. Я убедился, как скверно быть новичком во всяком деле.

Какая насмешка! «Добраться до Сиднея во что бы то ни стало»,– с этим лозунгом отправился я в путь. И вот теперь в шестидесяти милях от Панамы моя яхта затонула, а впереди всего только восемь тысяч четыреста сорок миль! Котята, видимо сочувствуя мне, глубже зарылись в мои колени.

Я отправился на яхту вплавь. С тяжелым чувством ступал я по накренившейся палубе. Положение казалось безвыходным. Я считал, что все мои неудачи начались в тот день, когда яхта села на мель около острова Сеньора. Все утро я сыпал отборными ругательствами, доказав этим, что я моряк до мозга костей. Израсходовав весь запас бранных слов, как ни странно, я почувствовал облегчение.

Я отыскал сухое местечко и присел, созерцая знакомую картину – лежащую у берега яхту. До сих пор добрую половину того времени, что я провел на «Язычнике», яхта просидела на мели. Плавание, которое прежде казалось «слишком скучным», стало что-то слишком уж увлекательным.

Яхта села на мель во время прилива. Через час почти вся палуба очутилась над водой, а около киля воды было мне до колен. Я спрыгнул вниз и обошел помятый корпус яхты, внимательно осматривая каждую царапину.

Попав в мои руки, яхта очень пострадала. Но вместе с тем она показала, на что способна. Вполне можно было рассчитывать, что если мне удастся отремонтировать свой резвый тендер и спустить его на воду, он без труда переплывет Тихий океан. Мое обучение мореходному делу, так дорого стоившее «Язычнику», оставило на нем заметные следы в виде многочисленных вмятин и царапин. Я открыл бортовые иллюминаторы, чтобы выпустить из трюма воду. Просунув голову и плечи в машинное отделение, я открыл кингстон в трюме.

Внутри яхты было такое нагромождение всякого хлама, которое привело бы в восторг любого старьевщика. Но мне не хотелось об этом думать. Меня интересовали только пробоины, а их не пришлось искать слишком долго.

Шпунтовый пояс обшивки с левого борта надвинулся на форштевень, обнажив залитую цементом скулу. Пенька во многих местах вылезла из пазов, и сквозь щели сочилась вода. Кроме того, были и другие повреждения. Ахтерштевень выскочил из своего гнезда. Обшивка, прилегавшая к ахтерштевню и форштевню, покоробилась, гребной винт был погнут.

Осмотрев повреждения, я убедился, что они вполне исправимы. Потом отыскал молоток, отвертку, гвозди и старую рубаху. Прежде всего я приколотил обшивку к килю, ахтерштевню и форштевню. Затем, разорвав рубаху, временно законопатил пазы лоскутьями при помощи отвертки и молотка. Работать пришлось быстро, чтобы успеть все сделать, прежде чем начнется прилив.

Когда вода начала прибывать, я уже закончил временный ремонт яхты. Теперь оставалось только предотвратить течь через палубу: задраить вентиляторы, бортовые иллюминаторы, кингстон и сходной люк.

Море наступало на берег, охватывая яхту своими цепкими руками, и словно ощупывало отремонтированные места, готовясь проникнуть внутрь судна. Я ждал.

Вот «Язычник» снова на воде. Теперь течи почти нет, откачать воду ничего не стоит. Уже в темноте, когда уровень воды поднялся до предела, я подвел свое суденышко к самому берегу, где киль прочно зарылся в песчаное дно, а нос смотрел прямо в сторону леса. Утомленный волнениями и тяжелой работой, я поплелся по берегу к своим голодным друзьям. Целый день я ничего не ел, не выпил даже глотка воды. Я был так измучен, что даже мысль о том, чтобы вернуться на яхту и отыскать банку рыбных консервов для котят, была мне невыносима. «Отдохну несколько минут и пойду»,– решил я. А когда встал, было уже совсем светло. Котята прыгали и резвились вокруг меня. День выдался погожий, был отлив, яхта стояла параллельно берегу. Нужно было приниматься за работу, но я и моя команда умирали от голода.

Поднявшись на борт, я обнаружил, что со всех банок смыты этикетки, пришлось выбирать наугад. Я протянул руку и взял две банки. В одной из них оказались ананасы, в другой – шпинат. Котята, вынужденные привыкать к превратностям жизни на море, получили на завтрак дольки ананаса. Мне же в это утро холодный шпинат из консервной банки казался вкуснее яичницы с ветчиной, а ананасы были лучше всякого кофе.

Десять дней я вел блаженный и беспорядочный образ жизни. Я не носил одежды, копна волос на голозе, давно уже не знавшая ножниц, заменяла мне шляпу, брился я в последний раз перед отплытием из Панамы и, кстати, тогда же дал себе слово не бриться до встречи с Мэри. Босой, покрытый бронзовым загаром, я все время проводил возле яхты, ремонтируя ее поврежденные и сломанные части, чтобы снова вступить в единоборство с океаном.

Питался я холодными консервами, открывая наугад банку за банкой, и сочетания получались самые неожиданные. Я разнообразил свой рацион фруктами и овощами, собранными на острове. Рядом была банановая роща, а около нее – большое мангровое дерево, чуть подальше я нашел авокадо, кокосовые пальмы и дынное дерево. Я с аппетитом уплетал свежие фрукты. Работал я очень много, но в то же время много ел, хорошо спал и ни в чем не испытывал недостатка.

Ночевал я на песке под навесом, сооруженным из весел и стакселя. Ни до, ни после этого не ощущал я такого единения с природой, никогда не было у меня такого здорового аппетита и сна. В эти дни мне не хватало только Мэри, будь она со мной, я не стал бы торопиться с ремонтом яхты. Да и вообще ремонт был бы ни к чему.

Все эти десять дней я много и упорно работал.Когда наступал отлив, я возился у борта «Язычника», пуская в ход все свои инструменты. Когда начинался прилив и тендер вертелся на отмели, я чинил и латал грот, сшивал три больших лоскута, стремясь сделать парус еще прочнее, чем раньше. На всякий случай я прошелся иглой по швам всех парусов, проверил все ликтросы и крепление передней шкаторины к раксам, заново срастил кренгельсы, прочно принайтовил бухты тросов.

Целый день ушел у меня на то, чтобы освободить рубку, перенести весь груз на берег и сложить его у опушки леса. Собственно, с этого я и начал. Потом оставалось только починить яхту и, как я надеялся, выйти в море.

Отодрав доски обшивки, я законопатил все отверстия от винтов в бортах и киле, просверлил новые и прочно привинтил доски. Все пазы я законопатил ватой, предусмотрительно захваченной из Панамы, при помощи специальной лопатки. Затем я забил пазы свинцом, покрыл их шпаклевкой и покрасил.

Свинцовые заплаты я положил по обе стороны форштевня, на стыках планок и на ахтерштевне. Затем тщательно очистил борта и днище яхты и покрыл их краской. После этого я исправил руль и выровнял молотком гребной винт. Теперь, наконец, можно было думать о выходе в море.

Труднее всего было снять яхту с мели и отвести ее подальше от берега. К тому же у меня не было якоря, и я в первую очередь взялся за его изготовление.

Мне было ясно, что так как заменить якорь нечем, нужно сделать его из подручных материалов. Сундучок с камнями в качестве верпа не годился, мне нужен был такой якорь, который можно было бы завести подальше от берега и подтянуть к нему яхту, если удастся снять ее с мели.

Свалив на опушке маленькое деревце, я распилил его на две неравные части – одна была толстая и длинная, другая тонкая и короткая. Длинная деревяшка предназначалась для веретена якоря. К ней я приколотил наискосок короткую жердь длиною около четырех футов, которая должна была служить рогами якоря. На концах ее я укрепил длинные шипы с таким расчетом, чтобы они вонзались в песчаное дно при любом положении рогов. Такой якорь не нуждался в штоке и обладал только одним недостатком – плавучестью. Недостаток этот я устранил, привязав к нему две большие свинцовые пластины, которые спилил с киля яхты и приладил одну к веретену, а другую – к лапе якоря.

Потом я определил расстояние от застрявшей на мели яхты до чистой воды. Опыт, накопленный ранее, когда я садился на мель, очень мне пригодился. Я натаскал в трюм тяжелых камней, чтобы яхту не швыряло во время прилива. План у меня был такой: поскольку большая часть груза перенесена на берег, а камни, лежащие в трюме, тяжелее груза, я дождусь прилива и разом выброшу камни в воду, после чего яхта сразу же всплывет. Тогда я оттяну ее за якорную цепь подальше от берега и поставлю на якорь. Накачав резиновую надувную лодку, я погрузил на нее новый якорь и отвез его на глубокое место.

Метрах в тридцати от берега я бросил самодельный якорь в воду, и он быстро пошел ко дну. Вернувшись на берег, я присел отдохнуть возле груды имущества, снятого с яхты и сложенного у опушки леса. Поплавок и Нырушка забрались ко мне на колени, и мы наблюдали, как первые волны – вестники прилива – осторожно лизали киль.

Некоторое время спустя «Язычник» вздрогнул и зашуршал днищем по песку, стремясь оторваться от мели. Когда воды прибыло достаточно, я натянул цепь верпа и прикрепил его к погону. «Язычник» порывался всплыть, но тяжелые камни в трюме удерживали его. Когда же я быстро побросал камни за борт, яхта легко всплыла. Ухватившись за цепь, я начал подтягиваться к якорю.

Теперь меня больше всего волновало: даст ли судно течь. Если даст – я буду вынужден вернуться в Панаму для капитального ремонта, если нет – стану продолжать путешествие.

Спустившись вниз, я зажег фонарь и тщательно осмотрел трюм. Все было в порядке, ни одна капля воды не проникла внутрь. Когда я снова вышел на палубу, яхта уже развернулась носом к океану, словно движимая каким-то инстинктом.

То же обманчивое предчувствие, которое заставило меня отплыть из Панамы в одиночку, теперь побуждало меня продолжать путешествие.

Приближался вечер. Я торопился выйти в океан. Подтянув надувную лодку к борту, я сел в нее и поплыл к берегу, где, накрытый парусом, лежал весь груз, а Поплавок и Нырушка пронзительно и жалобно мяукали под ведром. Целых три часа я перевозил багаж с берега на судно. Последний рейс я сделал уже в сумерках; испуганные котята, забравшись на груду припасов, удивленно смотрели на темную воду.

Меньше чем через час я привязал резиновую лодку на баке, поднял свой необычный якорь и закрепил его на палубе. Под всеми парусами, подгоняемый свежим ветерком, «Язычник» вышел из бухты. Какой-то внутренний голос подсказывал мне, что теперь началось настоящее путешествие. Конечно, подумывал я и о возвращении в Панаму для ремонта. Это было бы самое разумное. Но прошел час – и ни одна капля воды не просочилась в трюм. Я вспомнил, что уже потерял почти целый месяц, а в соревновании с надвигающимися штормами мне был дорог каждый день, каждый час.

Уже одно то, что «Язычник» снова держался на воде и шел своим ходом, казалось, приближало меня к Мэри на тысячу миль.

В полночь, когда яхта была уже далеко от берега, я взял курс на юго-запад, закрепил румпель и лег спать вместе со своей командой.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ

От Жемчужных островов до Галапагоса около девятисот миль. В Панаме мне сказали, что на парусном судне этот переход может продолжаться от семи дней до целой вечности. Этим и ограничивались полученные мной сведения.

Даже те, кто уже плавал в этих неприятных местах, не могли сказать мне ничего путного. Когда об этом заходил разговор, люди хмурились и смотрели в сторону моря. «К Галапагосу нужно подходить с востока,– говорили они.– Не вздумайте огибать его с запада, там вы не одолеете пассатов и течений».

Я решил поступить так: плыть на юг, пока не окажусь на широте Галапагоса, а потом повернуть на запад. Кто-то сказал, что стоит мне достигнуть Галапагоса – и все остальное плавание до самой Австралии будет похоже на морскую прогулку. Мне начнут помогать пассаты. Нужно только пробиться к ним – в этом заключалась теперь основная задача. Я мечтал о спасительных пассатах и был преисполнен уверенностью в успехе.

Говоря о погоде в зоне между Панамой и полосой юго-восточных пассатов, нельзя ограничиваться словами «плохая» или «ужасная» – этого далеко не достаточно. Хуже всего, что штормы здесь не случайное, а самое обычное явление. Погода крайне неустойчива, а поэтому путешественник испытывает на себе каждый вид ненастья в отдельности, не говоря уже о всевозможных сочетаниях.

У Жемчужных островов я выдержал один шторм и один шквал, и в то время они показались мне очень сильными. Но когда «Язычник» вышел из Панамского залива, Пандора приоткрыла, как видно, свой сосуд[6]6
  Согласно древнегреческому мифу, Пандора была послана Зевсом на землю в наказание людям за похищенный для них Прометеем огонь. Пандора из любопытства открыла сосуд, стоявший в доме ее мужа Эпиметея и содержавший всевозможные бедствия.


[Закрыть], и я очутился буквально в аду.

Собственно говоря, настоящих штормов не было. Но уж лучше бы меня потрепало с неделю, а потом я мог бы спокойно плыть под парусами целый день, чем подвергаться таким резким переменам погоды.

Чуть ли не каждую ночь я брал два ряда рифов на гроте и ложился в дрейф. А потом вдруг наступал мертвый штиль или ветер настолько слабел, что яхта не могла двигаться против течения. В промежутках между этими крайностями внезапно налетали тропические шквалы. Единственным признаком, по которому можно было угадать налетевший шквал, был вихревой ветер да треск разрываемых парусов.

Поистине эти воды – сущее наказание для моряков. Здесь сталкиваются три враждебных океанических течения, и под килем судна клокочет и бурлит вода. С севера, от берегов Японии и острова Уналашка, движется холодное Калифорнийское течение. Наперерез ему с запада проходит экваториальное противотечение, бурное и стремительное, дышащее зноем тропических морей. А вдоль побережья Южной Америки, из Антарктики, движется холодное Перуанское течение, которое называют также Гумбольдтовым. При столкновении трех этих течений происходит то же caмое что случилось бы, если бы блондинка, брюнетка и рыжая передрались из-за одного мужчины!

И среди всего этого хаоса дул порывистый юго-западный ветер, то крепчая на мгновение, то снова слабея. А так как мой путь лежал на юго-запад, ветер дул мне прямо в лоб. Приходилось лавировать – сначала на юг, затем на запад, борясь с течением, старавшимся отбросить меня назад к Панаме и, надо сказать, порой не без успеха. В иные дни я простаивал целые часы, попав в мертвый штиль. Затем штормовой ветер налетал сбоку, заставляя меня ложиться в дрейф и терять время. А утром вновь наступал штиль, и на яхту потоком обрушивался тропический дождь или налетала гроза, озаряя небо зловещими вспышками молний.

В первый же день моего плавания поднялся южный ветер, крепчавший с каждой минутой. Я взял первые рифы и подумывал уже, не спустить ли один парус, как вдруг ветер мгновенно упал. Огромные волны катились мне навстречу и исчезали за кормой. Через двадцать минут чудовищная туча нагнала яхту, глухо заворчал гром. По правилам мне следовало убрать все паруса и спуститься вниз. Но я боялся, что меня отнесет на юго-восток. Целый день я вертелся на одном и том же месте, борясь с встречным ветром. И теперь попутный ветер был для меня настоящим счастьем. Я поглубже нахлобучил шляпу и остался на палубе. Налетел шквал и наградил яхту энергичным пинком. Через мгновение я уже мчался со скоростью семи узлов! Ну что ж, это меня вполне устраивало.

Представьте себе, как швыряло яхту, захваченную ураганом, как нос ее зарывался в волны! Взлетая на гребень одного вала, «Язычник» врезался в другой, и брызги взлетали высоко вверх до самой верхушки мачты. Вода перекатывалась по палубе и стекала за корму. Яхта с шумом проваливалась между седыми валами, и тут же нос ее рассекал следующую волну. Я решил было привести яхту к ветру и взять все рифы, но потом сказал себе: «Не беда! Куда-нибудь да приплывем!» – а яхта мчалась все дальше и дальше.

Шквал не отпускал меня минут сорок, потом ветер упал, и только океан продолжал бурлить и волноваться.

***

На другой день я впервые наблюдал борьбу двух течений. Внезапно, неизвестно откуда, на поверхности океана появились бесчисленные, конусообразные, юркие волны. Они взлетали и опускались в бесконечной пляске, как бы простирая к небу множество рук. Никогда в жизни не приходилось мне наблюдать подобное зрелище. Казалось, океан страдает от жуткой эпилепсии. Волны попадали и на яхту, но тут же выплескивались из самоотливного кокпита, не причинив никакого вреда. Это под килем встретились два различных течения: рыжая и блондинка вцепились друг другу в волосы.

***

Вскоре произошел еще один необычный инцидент. Дул слабый изменчивый, как говорят иногда в шутку моряки, «дамский» ветерок. День выдался жаркий. Несколько часов я, запустив мотор, тщетно пытался найти свежий ветер. Перед вечером я примирился с судьбой и прекратил поиски. Однако внезапно разыгрался шторм – настолько внезапно, что я не успел спустить паруса. Пока я брал первые и вторые рифы на гроте, шторм разбушевался не на шутку. Седые валы вздымались вокруг меня, и яхту сильно качало. Пришла пора убрать кливер, чтобы не рисковать потерей бушприта.

Плавание под парусами на яхте с бушпритом в штормовую погоду напоминает цирковой номер – балансирование на катящейся бочке. Всякий раз, как бушприт опускался, я оказывался до колен в воде. Примерно каждая четвертая волна была выше других, и вода оказывалась у меня даже в карманах – в жилетных карманах!

Отчаянно вцепившись в ванту, я пытался свободной рукой управлять парусами. В такую бурную, темную ночь упасть за борт отнюдь не желательно. Поэтому я крепко держался и быстро работал. Но в подобные минуты невольно становишься рассеянным. Именно это и произошло со мной. У Жемчужных островов я уже несколько раз плавал с бушпритом во время шторма и считал это пустяковым делом. Но на парусных судах нужно всегда быть начеку. «Язычник» как-то особенно резко накренился, глубоко зарылся в воду, потом задрал нос кверху, нацелив бушприт в небо. Не удержавшись, я кубарем покатился прямо в набегавшие волны.

Я мигом вынырнул на поверхность. Волны обрушивались на меня и увлекали к корме. Боканец был в каком-нибудь футе от меня, и я понимал, что нужно поскорее ухватиться за него или еще за что-нибудь, иначе следующая волна отбросит меня под ветер. «Язычник» плыл так медленно, что, напрягая все силы, я почти не отставал от него. Соленая вода застилала мне глаза и затрудняла дыхание. И вот в этот отчаянный миг я почувствовал прикосновение какого-то предмета: сначала подумал, что коснулся руля, но это были штаны, которые я спустил на веревке за корму, чтобы выстирать их. Я подтянулся к поручням и смог, наконец, перевести дух.

Море обрушивало вокруг сокрушительные удары, поражая меня своей беспредельной мощью. Прослужив четыре года в торговом флоте, я и не подозревал о его всесильном могуществе. Находясь на борту большого транспорта, человек чувствует себя не в море, а над морем, он защищен прочными стальными переборками. Когда матрос торгового судна ощущает на губах соленые брызги, для него это целое приключение.

Пока я купался в пене за кормой яхты, не имея сил вскарабкаться на палубу, мне стало ясно, что необходимо спустить с кормы леер, за который можно будет ухватиться, если я снова окажусь за бортом.

Взобравшись, наконец, на судно, я прошел к бушприту и с трудом спустил кливер. Но перед этим я полежал немного на палубе, провожая спокойным взглядом убегавшие назад волны. С ревом исчезали они в ночной тьме. Разумеется, я думал о том, что могло со мной произойти. Моряку, плавающему в одиночку, всегда угрожает такая опасность. Мне здорово посчастливилось, но в следующий раз счастье может отвернуться от меня. Я чувствовал себя неразрывной частью судна, я как бы слился с ним воедино, сражаясь с беспощадным океаном.

Я подумал о том, решился бы я на это путешествие или нет, если бы знал, какие неожиданности подстерегают меня. «Да, решился бы»,– таков был мой ответ. То, что я сделал, было увлекательно, несло с собой сильные ощущения. Несмотря на опасность, я был в восторге. Я испытывал жажду, знакомую всем мужчинам,– жажду приключений. И вдобавок ко всему я приближался к единственной в мире женщине, о которой мечтал,– к Мэри!

***

Утро четвертого дня моего плавания мало чем отличалось от трех первых. Яхта ползла на юго-запад, подгоняемая попутным ветерком. Как всегда, небо казалось мне подозрительным, но я уже успел привыкнуть к этому. Минувшей ночью я взял все рифы на парусах, а на рассвете снова отдал их. Но теперь это было бесполезно: ветер стихал и на море, над которым низко нависло свинцовое небо, начинался штиль.

Я запустил свой трескучий мотор и два часа плыл без парусов, пока не почувствовал дуновение ветра. Он дул, как всегда, с юго-востока и лишь слегка расправил паруса.

Все эти дни я изучал мореходную астрономию, которой раньше не мог заняться, поглощенный другими делами. Кроме того, я определял расстояние, пройденное за сутки, вычисляя скорость пузырей, убегавших из-под киля. Таким путем я установил, что двигался до сих пор со скоростью семи узлов и, повидимому, преодолел половину расстояния до Галапагоса.

В десять часов случилось еще одно происшествие.

Большая тупорылая акула лениво проплыла рядом с «Язычником». Она поглядела на меня крошечными, как у свиньи, глазками и внезапно ударилась о борт своей массивной тушей.

Мне уже давно приходилось видеть и слышать нечто подобное. Не раз, днем или ночью, раздавались удары в борт. Акулы, вероятно, желали почесаться о судно, а может быть, они делали это с каким-то злым умыслом. Впервые я услышал этот зловещий шум, когда плавал у Жемчужных островов. Была ночь. Яхта лежала в дрейфе недалеко от Забоги, и я мирно спал в своей каюте. Меня разбудил страшный удар, от которого содрогнулось все судно. Я кинулся на палубу, думая, что яхта наскочила на риф, так как не знал, где нахожусь. Сначала я решил, что яхта легла на другой галс и повернула к берегу. С палубы ничего не было видно. Ночь была тихая и темная, «Язычник» лениво покачивался на воде. Я растерялся и долго не мог понять, что произошло. Но вот на поверхности показался светящийся след – там двигалась какая-то масса. У самых моих ног эта масса с шумом ударилась о борт, с каким-то жутким скрежетом скользнула вдоль корпуса и скрылась из виду. Это была акула.

С этим я не мог примириться. «Язычник» был обшит дубовыми досками всего в дюйм толщиной, прослужившими уже двадцать шесть лет. Если акулы часто станут пользоваться яхтой вместо скребницы, я рискую очутиться в воде. Поэтому, когда акула снова приблизилась, я изо всех сил метнул в нее гарпун. Испуганная хищница кинулась прочь, вырвала линь у меня из рук и ушла в глубину. Гарпун был безвозвратно потерян. Тогда я привязал к веслу длинный охотничий нож и, как только акула подплывала близко, всаживал ей в бок стальное лезвие на добрых шесть дюймов.

Но вернемся к нашему рассказу. Акула, которая двадцать третьего июня в десять часов утра слегка шлепнула мою яхту, была настоящим чудовищем. Я невольно залюбовался ею. Великолепный экземпляр! Она была длиной в половину моей яхты, с зубами в человеческий палец и держалась с наглостью настоящего бандита.

При виде ее страшных зубов мне захотелось добыть их, чтобы потом показать Мэри. Пусть посмотрит и пощупает эти могучие челюсти.

Достав спортивную острогу и толстую лесу, я привязал к ней самый большой стальной крюк для ловли акул. На крюк я насадил уже порядком обглоданную Поплавком и Нырушкой макрель. Когда акула подплыла, я забросил наживку перед самым ее носом и тут же отвел в сторону, прежде чем хищница успела понять, что к чему; целью этой простейшей психологической уловки было разъярить жадную хищницу. Во второй раз она ткнулась рылом в наживку, которая мгновенно исчезла в ее зубастой пасти.

Я изо всех сил потянул леску. Крюк впился в пасть акулы; испытывая мучительную боль, она попыталась оборвать лесу, потом внезапно заметалась, вздымая фонтаны воды, и рванулась прочь.

Яростно ударяя могучим хвостом, акула уплывала все дальше от яхты, с легким жужжанием разматывай лесу. Когда леса длиной в шестьдесят ярдов размоталась до конца, акула завертелась на крюке, поблескивая серебром в облаке пены.

Хищница тяжело билась в воде, то сгибаясь пополам, то свиваясь почти в кольцо и щелкая зубами. Вот она вынырнула за кормой, потом появилась у самого носа, оставляя кровавые пятна на гладкой поверхности воды. Она переворачивалась на спину и судорожно билась или начинала описывать круги около яхты, сопровождаемая рыбой-лоцманом.

Один раз она нырнула прямо под яхту, футов на сто в глубину, так что я совершенно потерял ее из виду, несмотря на кристальную прозрачность воды. Но самый эффектный рывок она сделала через полчаса после того, как попалась на крюк. Натянув лесу до отказа, она уплыла далеко за корму яхты. Брызги летели во все стороны, позади акулы оставался пенистый след. Описав несколько кругов, акула на секунду замешкалась, потом сделала скачок футов на пятьдесят в сторону, повернулась и кинулась вперед так стремительно, словно хотела могучим рывком оторвать себе голову и оставить ее на крюке. Не натянув лесу до конца, она вдруг выпрыгнула из воды, перевернулась на спину и так дернулась всем туловищем, что если бы леса, будь она даже прочнее металлического троса, была натянута, она бы лопнула, как нитка. После этого акула ослабела и лишь слегка сопротивлялась, когда я подтягивал ее к яхте.

Зубы акулы казались мне просто необыкновенными: длиной не менее двух дюймов и толщиной с карандаш, они двумя неровными рядами торчали в разные стороны, такие острые и огромные, что ей ничего не стоило перекусить любую кость. Невольно завидуя ее силе и гордясь одержанной победой, я перегнулся через перила и слегка щелкнул акулу по носу, который оказался не менее твердым, чем палуба моей яхты.

Огромные челюсти и острые зубы были великолепны. Но как их заполучить? По своей наивности, я думал, что это очень Просто: нужно только втащить акулу на борт, отрубить ей голову, а туловище выбросить в море.

Поплавок и Нырушка, положив передние лапы на поручни, принюхивались к запаху рыбы, шедшему из пасти хищницы, ерзали на месте и мяукали, предвкушая скорое пиршество. Я решил поднять акулу на палубу.

Сперва я попробовал сделать это одним рывком, но едва сдвинул акулу с места – ведь она весила сотни фунтов. Тогда я привязал грота-фал к остроге, вонзал ее в жабры акулы и, подтягивая дюйм за дюймом огромную тушу, с трудом втащил ее через транец на палубу. Какое чудовище! Голова лежала в кокпите, а хвост свешивался за корму. Туловище еще заметно вздрагивало. Взяв топор, я несколько раз всадил его в спину акуле, пока она не замерла в неподвижности. Кровь фонтаном окатила меня.

Внезапно огромное туловище пришло в движение. Перепуганные котята ринулись на нос. Я поглядел им вслед. Раздался громкий треск – и румпель, обломанный у ахтерштевня, упал в море.

На яхте начался разгром. Гигантская акула ожила и перешла в нападение. Могучими ударами хвоста и головы она сбила меня с ног и чуть не сбросила за борт.

Хвост действовал подобно огромному молоту, разбивая, сплющивая и сметая все вокруг. Бак с горючим был смят в одно мгновение, другой медный бак сплющился в лепешку, и содержимое его потекло в трюм. Охваченный страхом, я прижался к поручням. Комингс кокпита зашатался, затрещал и повалился в мою сторону,– не успей я пригнуться, он мог бы меня искалечить.

Тем временем крышка люка свалилась в каюту, послышался треск заднего бортового иллюминатора. Настил кокпита мог рухнуть в любую секунду. «Язычник» прыгал по воде, словно под ударами чьих-то гигантских кулаков.