Текст книги "Белое отребье (White Trash)"

Автор книги: Джон Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Он показал девушке, где находится ванная комната, и предложил ей чистое полотенце, фланелевую рубашку. Было странно, что когда он открыл дверь ванной, она фактически задыхалась. Также было необычно то, что от нее не пахло. Он обычно был очень внимательным к запахам, исходящим от тела человека. Она была грязна и не очень-то благоухала, но от нее не воняло так, как от старых бродяг, мимо которых он проходил. Он улыбнулся и оставил ее наслаждаться ванной.

Джонатан вернулся в гостиную и смешал коктейль, уселся на диван и позволил себе расслабиться. Так много новых впечатлений за такое короткое время. Еда из закусочной давила на желудок. Как будто он проглотил шар расплавленного металла, и теперь он застывал в животе. Вероятно, мясо в гамбургере было протухшим. Повар добавил майонез, и это его раздражало, но он оставался спокойным, потому что не хотел испортить девушке настроение. Откинул голову назад и сосредоточился. Его разум был всемогущ. Он верил в это даже в возрасте двадцати одного года. Разум выше материального – это был его девиз с самых ранних дней. Если он верил во что-то, это должно сбыться. Еда не причинит ему вреда, если он будет в это верить. Правда, всегда присутствовало слабое сомнение, но оно не имело значения. Это можно держать под контролем. Дела определенно шли хорошо, гораздо лучше, чем три года назад. Джонатан вспомнил о проститутке и почувствовал ее слизь на своем лице. Отвратительно. Хотел бы он знать, где она находится в этот момент. Жует гамбургер или делает минет в том же самом грязном отеле. Как же он ненавидел эту очередь из клиентов внизу на улице, этот смех и звуки музыки из развлекательных заведений, убогие улицы города, эксплуатацию невинных…

Через полчаса, смыв грязь с тела и вымыв волосы, девушка, одетая в его рубашку, прошла в гостиную. Джеффрис был изумлен переменой в ее внешности. Она больше не была грязной бродяжкой, которая устроит только печально прославившуюся банду карманников Феджина. [38]

[Закрыть]

Он в первый раз внимательно рассмотрел ее лицо, и оно оказалось еще более хорошеньким, чем он мог вообразить. Волосы стали светлее, скорее каштановые, чем черные. К этому открытию прибавилось другое – ей не хватало скромности. Она маршировала по дому незнакомца, одетая просто в широкое полотно, и только оно скрывало ее наготу. Но это была не ее вина. Она была ребенком. Впрочем, была ли? Вероятно, она сделает все, о чем он попросит, сделает феллацио или позволит совершить с собой содомский разврат, если ему вдруг этого захочется. Но у него не было относительно нее сексуальных желаний. Он помогал жертве в ее горе. Ничего больше.

Она не ждала, пока ей предложат, и уселась на диван. Откинула голову на обивку. На мгновение он напрягся, но потом вспомнил, что она вымыла волосы. Они казались сухими. Девушка чувствовала себя очень спокойно, и он был горд тем, что заслужил такое доверие. Умение нравиться очень важно. Лицо – только декорация и не должно отражать внутренние мысли человека. Большинство людей не умеет контролировать выражение лица. Они пытаются, но эмоции предают их, показывают слезы и открывают себя всем на посмешище. Джонатан отделял физическое от умственного. Его разум следовал одному курсу, а выражение лица применялось для того, чтобы удовлетворить внешний мир. Никто не знал, что он на самом деле думает, не знал, какие вопросы он рассматривает, переживания, которые он испытывает касательно концепций истины и справедливости. Эта способность была в его генах. Некоторые были избранны, большинство людей – нет. Девушка определенно не была в числе избранных. Говорила о той закусочной, в которую они заходили, и ужасная еда отравляла его кишечник. Она была такой счастливой, что от этого ему стало тоскливо.

Джонатан протянул ей напиток, который приготовил, смесь фруктовых соков и успокоительного, чтобы легче заснуть. Она улыбнулась. Это была встреча двух не пересекающихся миров, и он прекрасно понимал это. Ее мир был физическим и подчинялся страсти, его – умственным, созерцающим, понимающим. Девушка глотнула своего напитка и сказала, что он самый великодушный человек, которого она встретила со дня своего приезда в Лондон, и она никогда не забудет его великодушия. Оказывается, девушка колебалась перед тем, как пойти с ним поесть, потому что думала, что за это он потребует секса. Даже когда они вернулись сюда, она слегка нервничала, думала, что приняла его не за того человека. Но ее инстинкт сработал верно. Он оказался настоящим джентльменом. Друзья говорили, что она слишком доверчива, и она рассказала ему историю о мальчике, которого знала, и он хотел с ней секса и не уважал того факта, что она была девственницей. Она хотела выйти замуж до того, как заняться любовью с мужчиной. Девушка вспыхнула, и Джонатан почувствовал себя очень некомфортно. Он улыбнулся, и кивнул, и посмотрел в сторону ванной. Понадеялся, что она смыла после себя всю грязь. Некоторое время она сидела спокойно, и он обнаружил, что она заснула. Девушка глубоко дышала. Джонатан удивился тому, как быстро сработали успокоительные, но больше всего ей как раз сейчас требовался отдых.

Джеффрис сидел рядом с ней долгое время, смотрел на юное лицо и думал о том, какие ужасы ждут ее в жизни. Было так жаль эту девушку, она в ужасном положении, но он собирался помочь ей. Когда Джонатан был мальчиком, он не ведал о страданиях ничего до тех пор, пока ему не исполнилось восемнадцать, и он был наивен и сбит с толку, можно даже сказать – использован, но теперь ему двадцать один, и он мужчина и решительно идет по своему собственному пути, он готов посвятить свою карьеру облегчению страдания во всех его формах. Его карьера была расписана на годы вперед. Помощь этой бродяжке станет только началом, празднованием того момента, когда началась его профессиональная жизнь.

Джонатан поднял ее на руки и отнес в одну из свободных спален. Девушка была очень легкой. Он снял с нее рубашку и отнес обратно в ванную. Повесил ее и аккуратно сложил полотенце, которым она вытиралась. Положил его на электрический полотенцесушитель. Тот был сделан из серебра, и Джонатан подумал, заметила ли девушка это. Ванна была чистой, приятный сюрприз. Она была хорошая девочка, жертва эгоистичности общества. Плюс то, что ее мать не справилась со смертью отца. Он проверил слив и нашел несколько волосков. Поднял их к своему лицу, а потом выбросил в унитаз и смыл. Он заметил мокрый отпечаток на сиденье. Провел по нему куском туалетной бумаги, вымыл руки и вытер, готовый уйти из ванной. Но остановился и вернулся к раковине. Отскреб свои ладони еще раз. Посмотрел на ванную и представил микробов, которых переносит девушка. Подошел к шкафчику и достал бутылку с дезинфицирующей жидкостью. Натянул пару резиновых перчаток и разбрызгал жидкость по ванне. Взял щетку и начал оттирать мрамор. Он вымыл каждый сантиметр ванны, а потом смыл все это горячей водой. Слил воду из унитаза и, убедившись, что он чист, выключил свет.

Джонатан вернулся к девушке. Оставил дверь открытой, чтобы свет из гостиной освещал спальню. Взглянув на нее, заметил, как выпирают груди, торчат сосками в потолок, обратил внимание на формы ее маленького тела и розоватость плоти между ног. Тонкие спутавшиеся лобковые волосы. Ему было интересно, сказала ли она ему правду насчет девственности. Но это было не его дело. Соблазн лежал на этой кровати, и если бы он был злым человеком, он воспользовался бы ее невинностью, позволил бы себе сексуальные домогательства, когда она лежала обнаженная, и беззащитная, и полностью в его власти. Но Джонатан Джеффрис не был таким человеком. Он быстро одел ее в пижаму и укрыл одеялами. Дыхание девушки было сильным и ритмичным, она наслаждалась первым нормальным сном за многие-многие месяцы.

Он вышел из спальни и закрыл дверь. Подошел к холодильнику и налил себе бокал шампанского, а затем взял книгу и пару часов сидел и занимался. Затем отправился спать. Когда на следующий день она проснется, он сделает все, что обещал, чтобы она начала новую жизнь. Он очень гордился собой.

Джонатан осушил бокал и отметил, что огни аэропорта мигнули. Электричество приводит самолеты домой. Сверхзвуковые машины, над которыми работали умнейшие мозги всего земного шара. В их чреве лучшее, что могут предложить соединенные Штаты. Общие основы. Интернациональные банки. Философы свободного рынка, посвятившие себя распространению возможностей и богатства. Еще авиалинии приносят туристов, чьи доллары, и йены, и марки помогают поддерживать экономику. Это состоятельные мужчины и женщины, которые очень ценят истинную Британию. Лондон Шекспира, Букингемский дворец и дома Парламента. Конечно, есть и тунеядцы, пытающиеся въехать в страну, их постепенно становится все больше, такие всегда были и всегда будут. Органы проконтролируют ситуацию, неважно, что об этом кричат масс-медиа. Насчет этого он не беспокоился. Он был образованным человеком и не поддавался предубеждениям и истерии.

Джонатан не хотел вспоминать утро после своего двадцать первого дня рождения. Он оставил девушку спать, но в середине дня решил разбудить ее. Собирался сделать ей завтрак, а потом подыскать жилье. Он поможет ей начать новую жизнь. Когда вошел, она все еще спала крепким сном, но когда он раздвинул занавески и мягко потряс за плечо, его пронизал шок. Девушка была мертва. Джонатан не мог в это поверить. Ей было только пятнадцать.

Безо всякого вскрытия ему было совершенно ясно, что произошло, он пришел к заключению, что у нее было слабое сердце или смертельное заболевание. Помимо того, что он испытывал отчаяние и сожаление о потере юной жизни, он понимал, что находится в ужаснейшей ситуации. Поверит ли кто-нибудь, что его действия были абсолютно благочестивы и он не ожидал и даже не имел в виду никаких любезностей в ответ на свою доброту? Правда, были еще снотворные, которые он дал ей, чтобы она заснула. Это не могло ее убить, но вопросы будут заданы, и злоба человеческой натуры будет смотреть только на самые темные мотивы, которых не было и в помине.

Джеффрис сожалел о своем великодушии и провел последующие несколько месяцев в полном отчаянии, которое обернулось депрессией. После того, как он понял, что девушка мертва, он сидел на диване и плакал. Действительно плакал. В ту ночь он избавился от тела. Потом проснулся в ранний час, подавленный и потерянный. Бросился снова к своим занятиям и постепенно смягчил свой ужас. По меньшей мере, она умерла счастливой, это все, что он знал, и она умерла в комфорте, но и это что-то значило. Джонатан переваривал эту мысль до тех пор, пока не поверил в нее, и решил для себя, что дальнейшая жизнь девушки была бы одним бесконечным страданием. Зато теперь она никогда не закончит свои дни, стоя на верхушке освещенной лестницы, вынужденная обслуживать незнакомцев, не станет бродячей старухой с разумом, разрушенным алкоголизмом.

С того дня он перенаправил свою энергию на то, чтобы все исправлять, хотя он не был виновен в преступлении, его решимость помогать тем, кто менее успешен, чем он сам, окрепла как никогда. Он совершал ошибки. Ошибкой было его обращение со щенком и этот визит к проститутке, но с девушкой был всего лишь акт благотворительности, который ужасно закончился. Все эти годы после инцидента воспоминания приводили Джонатана Джеффриса в тоску, и он решил не задумываться о несчастной смерти, вместо этого снова стал созерцать аэропорт, попивать шампанское и улыбаться своему отражению.

17

Стоя перед витриной зоомагазина, Руби пыталась разглядеть, что происходит внутри, взгляд нырнул в кипу пластиковых костей и пружинистых мячиков, плетеную корзину, полную отделанных кожаных ошейников, пустые таблички для кличек животных, а затем заводные мыши, кусочки мяса в желе для кошек и собак, одеяла и упаковки кошачьей мяты, стеклянный бачок с картонной лестницей, предлагавшийся в полцены, сумки с семенами подсолнечника и деревянной стружкой. Она смотрела в отражение и видела женщину, нагруженную сумками, и маленькую девочку рядом, помогавшую ей.

Лицо не было ей знакомо, и Руби продолжила вглядываться в глубину зоомагазина, дальше, вот груда серебряных клеток, пластиковых колес для белок и хомячков, стена из серебряных карасей, облицованная внутри и снаружи разрушенными корабликами, а звездой этого шоу была собачья конура, в которой сидел черный щенок с огромными лапами, слишком большими для его тела, клоками белого вокруг когтей, каучуковым носиком и глазами, которые смотрели прямо на нее, и он поднялся и завилял хвостом, большим розовым языком облизал губы, и ей захотелось знать, что же он такое увидел, что он подумал, помнит ли другую жизнь, и ей захотелось найти кирпич и разбить окно, чтобы забрать его с собой домой, и она заметила котят, которые карабкались друг на друга, полусонные, и она забрала бы их всех: и щенка, и котят, и белок, и хомячков, – она знала, что дальше этих желаний она не пойдет, полицейский шлепок по плечу, Чарли Париш стоит за ее спиной, как будто он явился прямо из тротуара, сквозь канализационный люк, она следила за ним, отклоняясь вперед и назад, ловя и выпуская его из фокуса, ждала его здесь и вот все равно вздрогнула, рой бабочек порхает в животе, Чарли вдвое больше своего нормального размера, стекло изменяет пропорции начисто.

– Поймал, – засмеялся он, придвигаясь ближе, и теперь он стоял прямо рядом с ней.

– Ты меня напугал. Ты пришел из ниоткуда.

– Я думал, ты видела меня в окне. У тебя был такой вид, как будто ты кого-то узнала. Улыбалась и все такое.

– Я смотрела на щенка, вон там, видишь, рядом с полками.

Они стояли, сплющив носы стеклом, и мир позади полностью исчез.

– Он машет хвостом, такой радостный, – сказала Руби. – Я хотела бы, чтобы он был моим, чтобы я забрала его с собой домой. Правда, он красивый? У меня была собака, когда я была маленькой, и она была как раз такой же, почти что он сам, когда был поменьше. Ему, может быть, от силы месяц или два. Он такой маленький и такой хороший. Но это же несправедливо – держать его взаперти в квартире целый день, когда я на работе, ему будет одиноко. У меня же нет собственного сада.

– Тебе следует купить щенка. До тех пор, пока ты его любишь, он не будет против.

– Нет, это было бы несправедливо. С кем-то другим он обретет лучший дом.

– Может, и так. Кто-то его возьмет. Все с ним будет в порядке.

Они минуту стояли, глядя на щенка.

– Пойдем, кое-что есть в пабе. Сейчас быстро выпьем и пойдем.

Она помахала рукой щенку на прощание и на секунду почувствовала такую тоску, но это прошло, и они спустились вниз по центральной улице. Чарли слишком быстро снял бинты с лица, ему нужно было держать повязку, чтобы сохранить рану чистой, и швы стали меньше, кровь свернулась и потемнела, кровоподтеки стали желтыми. Все это время кожа заживает, и шрам не будет выглядеть таким страшным, он померкнет и станет частью Чарли, и она снова смотрела на цвета, печати швов в красных оттенках, которые скоро растворятся, и она всегда изумлялась способности тела восстанавливать самое себя, кожа растет и срастается вместе. После многих лет работы в больнице для нее все еще было чудом, что люди восстанавливаются после травм, и кожа и кости срастаются, это было волшебством, и они могут трансплантировать органы, которые приживутся и будут отлично работать, тело – фантастическая вещь, некоторые называют его храмом души, и она это вполне понимала.

– Как себя чувствует твое лицо? – спросила она.

– Болит, ты ведь знаешь. Могло быть и хуже. Вот так я на это смотрю. Они могли вырезать глаз или пырнуть меня в сердце.

Руби представила его грудь раскрытой, увидела, как сердце скользнуло обратно в грудную клетку, красивая операция, исполненная волшебниками-врачами, хирурги спасают жизни и для них это ежедневный труд, и она думала об этом вместо того, чтобы думать о травме, через которую прошла жертва, всегда счастливый конец.

– Будет выглядеть лучше, когда снимут швы и порез начнет заживать, – сказала она. – Все у тебя будет в порядке.

– Я стану похож на киношного бойца.

Руби скользнула своей рукой в его руку, и она знала, что она ему понравилась за те несколько минут разговора в больнице, что он чувствовал то же, что и она, и она не собиралась терять это, жизнь слишком коротка, так что когда узнала, что его выписывают, она пошла повидаться с ним, спросила, как он себя чувствует, и вынудила пригласить ее, сделала так, что это выглядело, как будто это была его идея, догадывалась, что Чарли стеснительный, даже несмотря на то, что работал на радио, видимо, легче говорить в тонкий эфир, чем с живым человеком.

– Я думала, ты сегодня утром на радио, но там мертво.

– Если честно, у меня не было настроения, в конце концов, рано или поздно это радио закроют. Я работал по вечерам, так что потом легко мог заниматься эфиром, затем высыпаться до трех часов, и пора было уже вставать. Мне нужны деньги.

– Нам всем нужны деньги.

– Тебе нужно жить, правда? Работа прежде всего. Радио – это в шутку. Я целый месяц работал в аэропорту, на доставке, на М25. Мы занимаемся всякими глупостями, но все это компенсируется радио. Это был первый эфир после перерыва.

Они шли мимо мультиплекса и входа в торговый центр, нижний паб переполнен наркоманами и алкоголиками, вполовину освещенная зона с бархатными сиденьями и без окон, где только музыка играет, Джимми Хендрикс и «Лед Зеппелин», она побывала там всего один раз, но это место было хорошо знакомо, три девчонки слоняются наверху со своими скейтбордами, прыгают на асфальтовом откосе, сухие растения, спаленные солнцем, с первыми уколами летнего дождя снова вскидывают свои головы, дождь в секунды становится потоком тяжелых капель с океана, капли дождя, окольцованные маслом, капля с кончика иглы, Руби стоит под навесом входа в магазин, облокотившись на решетку, китайские лошадки и часы с Микки Маусом видны сквозь панели, цыганские пони и полевая мышь на окраине города, по направлению к аэропорту, и лужа принимает форму, масляные разводы вымываются, ловят свет и создают причудливые фигуры, появляются лицо ее мамы и морда щенка, шурша на воде, мама гладит Бена по усталой старой голове, открывает банку с кусками курицы, и это сводит его с ума, он скулит и машет хвостом, пожирает все это за секунды, карабкается на диван к ним, приютился под одеялом, Джин Келли под шум дождя, щелкает пятками, небесный душ кончился, лужа недвижна, маленькие девчонки снова выскакивают на своих скейтбордах, наполненные пеной наколенники, болячки на локтях.

– Что ты хочешь делать? – спросил Чарли.

– Мне все равно.

– Давай, любое твое желание.

Она подумала минуту.

– Забери меня в отпуск. Одного дня будет достаточно. Несколько часов на пляже Испании.

Он рассмеялся, и они повернули за угол, Чарли провел ее в паб, людное место, там сидят в основном запойные мужчины, приходят сюда сразу после работы, и еще несколько женщин с мужьями или бойфрендами, шумная компания из пяти разряженных блондинок, сидящих за столом и стреляющих глазками, симпатичные, но раздутые, они среднего возраста, круглолицые, с весьма самоуверенным видом.

Позади был подиум с рядом столов для бильярда, и там сидели друзья Чарли, звали его, тощий человек в закрытом костюме с кием в руке, рукоятка покоится на его правой ноге. Она подождала, пока принесут выпивку, и узнала одно или два лица. Боб с конца ее улицы, толстый короткий мужчина с лысой головой и чувством юмора, год назад у него был сердечный приступ и ему не следовало выпивать эту пинту горького пива, сигарета в руке, и еще там был один из скинхедов-мусорщиков, которого она иногда встречала по утрам, тот самый, который всегда свистел ей вслед, он сидел за барной стойкой, положив руку на талию рыжей девушки, которая была ошеломляюща, действительно выглядела фантастически, и он увидел Руби, кивнул, больше никаких возгласов изумления, пытается впечатлить, и это было началом его жизни, никаких проблем со здоровьем, пинта пива за барной стойкой.

– Иди сюда, – сказал Чарли, передавая ей бутылку.

Она последовала за ним через сцену.

– Это Дел Бой, – сказал он, когда они уселись. – А это Джонни, больше известный как Джонни Хромозона, также известный как ди-джей Хромо.

– Особое имя.

– Это Дерек, не Дел Бой, – сказал парень с серебряной цепочкой.

– Нет, это Дел Бой. Если хочешь купить хорошую дурь или затейливое порно, вот этот нужный человек.

– Отъебись, – сказал он, смеясь. – Только дураки и лошади работают.

– Хотя это не ебаный Пекам, да? – сказал тощий человек, наклоняясь. – Ни одного твоего вонючего бродяги здесь нет.

– Зовите меня Дерек, – сказала версия Троттера, наклоняясь и улыбаясь, глядя на Руби.

Она кивнула и отпила из бокала. Она чувствовала себя так, будто была с людьми, которых знала годы, она так часто слышала голоса Чарли и Хромо, и в реальной жизни они звучали более или менее похоже, может быть, мягче, но для представления на радио тебе приходится себя вести по-другому, и она хотела бы знать о других ди-джеях, Панч, который ставил панк и регги, перемешивая с Tricky, и Prodigy, и Бинни Мэном, не то, что она обычно слушает, но с этим все о’кей, это был звук, печали мира проходят прямо перед ней каждый божий день, ей нужно было место, куда от этого сбежать, она достаточно передумала по поводу того, что делать с раком и комой, она никогда не против политических споров на вечеринках, поэтому у них был профсоюз, так что им нужно было слушать раскрученные радиостанции, и Салли принимала участие в акциях профсоюза, боролась за самую капельку, а Руби хотелось веселья, счастливо сидеть с Чарли и ждать, пока ди-джей Хромо поставит запись, оживленный разговор о пространстве и времени, о том, что вся жизнь – это движение, вибрация, энергия, ничего постоянного, он был философ, вот так и происходит, когда пересекаешь Хромозону, теперь она видела его живьем, прошла за занавес в вечное настоящее, где не было ни прошлого, ни будущего, ничего такого, о чем можно печалиться, потому что ничего не было таким, каким казалось, и она хотела бы, чтобы так же это было для ее мамы, говорят, вот так случается с тобой, если у тебя болезнь Альцгеймера, ты теряешь свою сущность, но также теряешь и свои печали, не о чем жалеть и нечего бояться, и она взяла соломку и держалась за нее, схватилась и держалась за жизнь, веселилась так часто, как могла, жила только в настоящем, не верила в планирование наперед.

– Помнится, я видел тебя в больнице, – сказал Джонни, и она подумала, что он выглядит совсем не таким, каким она его себе представляла. – У тебя был халат, но я помню твое лицо. А Чарли давали утку, когда он там был?

– Он вполне мог сам передвигаться, его вначале слегка покачивало, но все было в порядке.

– Я вот что тебе скажу, – сказал Джонни Хромозона с издевкой. – Медсестра – это, на мой взгляд, поганое занятие. И любой человек скажет тебе то же самое, будь это мошенник, как Дел Бой, или начитанный человек, как я. Мы все знаем, о чем это.

– Дерек.

– Ты хорошо выполняешь тяжелую работу, на мой взгляд. За невысокую оплату. Справедливость играет на тебя.

Он наклонился вперед.

– Я вовсе не покровительствую тебе, – невнятно усмехнулся он. – Я просто пьяный, и все. Я сижу здесь с тех пор, как мне стукнуло пять лет.

Ди-джей Хромо чокнулся своей пинтой пива с ее бутылкой, и Чарли, глядя на это, сделал то же самое, а Хромо произнес тост за Руби, спел длинную песню и, покачиваясь, словно танцуя, поднял бокал в пространство, облизнул флюоресцирующим языком ярко-красные губы, он пошатывался и качался от того, что слишком много выпил, что слишком много всего, она была смущена, но понимала, что он из тех живых людей, которые гонят вдвое выше нормальной скорости, объем три раза, бешеный ритм в ногах, раздутая грудь включена в сетевую розетку, но в пабе стоял гул, так что только она, Чарли и Дерек могли слышать, что он говорит, и все было в порядке с этим – смотреть на его лицо, меняющееся каждую секунду, она думала, что он тоньше и в очках, не представляла его похожим на этого пьяницу, но в этом весь смысл, философ в пабе, который занят своими идеями, книгами и музыкой, всем, что срабатывает.

– За медсестер, которые впахивают из всех сил, пока поп-звезды и актеры получают, что их душенька пожелает. Они и футболисты. Это показывает, в каком говенном обществе мы живем, а эти хорошенькие гондоны уводят у нас девок. Что случилось со злобным ебарем типа Дела?

– Дерек.

– Злобные ублюдки типа меня и Дел Боя.

– Дерек.

– Те самые уроды, которых все время фотографируют, – сказал человек в закрытом костюме, нагнулся за своей пинтой, глотнул, держа кий на плече, Чарли забыл его представить.

– Ты же не видишь, куда утекают реальные деньги, правда? Они подсовывают тебе футболистов и прочую хрень, и вот ты все это хаваешь и не задумываешься о том, куда уходят реальные деньги. Эти люди пришли оттуда, откуда же и мы, и хорошо себя чувствуют и изгаживают все вокруг, в общем, не стоит переживать об этой кодле счастливчиков.

– Все они – груда уебков, – сказал Джонни Хромозона. – Это как, я даже не знаю, ты ожидаешь многого, богатства и так далее, но когда кто-то занимает ранг повыше и что-то пытается тебе с этой позиции втереть, ты начинаешь думать, что раз они так говорят, то так оно и есть.

– У них не будет известности, если они начнут ныть, ведь правда? Это цена, которую ты платишь за славу и удачу. До тех пор, пока ты знаешь свое место и не ломаешь сук, на котором сидишь, у тебя все это будет.

– Все, что я знаю… – сказал Хромо, понижая голос.

– Все, что я знаю – так это то, что когда все рушится к чертям, медсестры становятся героями. Они протягивают руку помощи, а взамен им подсовывают мыльную жвачку и футболистов. С ними не возникает вопросов о деньгах, да? Врачи и медсестры делают это, потому что хотят помогать людям. Они, и еще учителя, которые имеют дело со всеми маленькими сопливыми хулиганами, а те пытаются разрушить им жизнь.

– Да ебанись ты, – сказал игрок в бильярд. – Ты достаточно доводил учителей, когда сам учился в школе.

– Я знаю, что доводил, и я был неправ, ведь правда? Мелкий боец за справедливость. Я хотел бы вернуть время вспять и все изменить, но я ведь не могу, да? Что сделано, то сделано. Тогда меня не интересовала учеба, сейчас интересует.

Руби представила Хромо, сидящего с Салли, серьезно настроенного, и снова думала, каким она себе его представляла, стареющий ребенок с обочины, говорящий об абстрактных понятиях, и весь этот бред сносит тебе голову, потому что слишком много моторного топлива, надо это называть реактивным косяком, и было причудливо – подгонять лица под имена, голоса, идеи, и так же с Чарли, да, она была в его музыке, не думала, что надо говорить о жизни, они оба знали, о чем эта жизнь, он мог выглядеть как угодно, с тремя глазами и одной ногой, ее никогда не волновал лощеный мир красивых людей в сверкающих одеждах, то, что ты есть, – это больше, чем внешность, это там, внутри, в органах, но все движется быстро, сдвигается, и ни один день не похож на остальные, у людей свои взлеты и падения, каждый человек занят тем, что что-то делает, даже если ты этого не видишь, каждый мозг занят, миллионы электрических импульсов выстреливают мнениями, видениями, она все это любила: и вкус выпивки на языке, и стук бильярдных шаров в нескольких футах от нее, запах паба и его клиентуру, цвет комбинезона человека, находящегося рядом, запах чипсов, положенных рядом с гамбургером, рядом с пепельницей, полной смятых окурков, тлеющих в костре, сосиски, и кашу, и марионеток.

– Ты здесь, Дел? – позвал кто-то.

– Дерек. Я Дерек, а ты хуй-задрот. Я тебя, блядь, в минуту уделаю.

– Извини, Дел.

Руби смотрела, как он прошел к подставке и взял кий, догадывалась, что ему нравится внимание, и он искал мел, а потом натирал конец, показывая профессиональный подход, теперь он выглядел напыщенным, и она понимала, почему все остальные звали его Дел Боем, думала, такой ли хороший у него стафф, как говорит Чарли, какого рода порно он продает, Дерек поднял брови и прекратил натирать кий, потому что мел искрошился. Он приблизился к столу и наклонился вперед, разбил шары, специальный удар, который раскатывает шары по столу. Хромо встал и взял свою кружку, подошел посмотреть поближе, оставив Руби вдвоем с Чарли, он был предусмотрителен, и кто-то еще, кто только пришел, приблизился к Чарли и протянул связку ключей, прошептал что-то ему на ухо, похлопал его по спине и удалился.

Руби допила напиток.

– Хочешь еще? – спросила она.

– Нет, пойдем, мы поедем еще в одно место, где сможем поговорить. Ты хотела в отпуск, так что мы сбежим вместе.

Она засмеялась и помахала на прощание всем остальным, последовала за ним через паб, ее рука в его руке, мусорщик целовал свою модель, Боб допил пиво и засмеялся, наклонив голову вниз.

– Привет, Руби. Никогда тебя здесь не встречал.

На улице было влажно, вода висела в воздухе, и она пошла за Чарли через дорогу к фургону, представляя себе солнечный пляж, ей хотелось знать, куда они едут. Он открыл дверь и влез внутрь, перегнулся и открыл пассажирскую дверцу, Руби вскарабкалась в эту сауну, которой требуется хорошая уборка, Чарли наклонился вниз и отбросил назад пластиковые чашки и картонки, уронив кусок чего-то на пол, и теперь она смотрела вперед, на панель машины, месиво окурков и кассет, пара зеленых бутылок, из которых он пил на обратном пути из Кале, огромными глотками пил «Стеллу», и хотя было душно с этой грязью и сажей на ковре, гравием на рубцах половиков, здесь был запах Чарли, тот же самый, который она почувствовала, когда он лежал в больнице, Чарли Париш прошел сквозь дезинфицирующую жидкость, и этот запах заставлял ее по каким-то причинам думать о деревьях, целительном со сладкой ноткой, может, это его дезодорант, и он просто мальчишка, который растет и не может бросить свои игрушки, его музыка – это его хобби, он не заслужил, чтобы ему порезали лицо, и в то же время она знала, что напавшие на него тоже мальчишки, которые растут, они где-то потеряли нить и зашли слишком далеко, испортили игру, и все это было игрой, вертолеты над головой, и DTI, и команда бунтовщиков, хулиганящих на обочинах, каждый играет свою роль.

– Куда мы едем? – спросила она.

– Я беру тебя на каникулы, ты же сама хотела.

– Нет, правда, куда мы едем?

– Подожди и увидишь.

Руби передернула плечами и посмотрела назад, на паб, они ехали быстро, маленькие окошки, в которых ничего не видно, дверь распахнута и зафиксирована.