355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Кац » Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я » Текст книги (страница 1)
Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 23:48

Текст книги "Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я"


Автор книги: Джон Кац



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Джон Кац
Год собаки
Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Посвящается Пауле, которая любит собак, но не сильно.

Люди, наделенные особым даром общения с животными, всегда считались у нас немного странными, если не больше.

Постигать собачье мировоззрение, влиять на него (в известных пределах), полагаться на разум собаки больше, чем на человеческий разум, – без этого невозможна дрессировка, но вместе с тем все это – своего рода измена собственной культуре…

Настоящая опасность, которую большинство из нас едва ли осознает, состоит в том, что подобные люди изо дня в день делят мысли, привычки, стремления и желания изначально чужого сознания.

Дональд Маккейг "Знаменитые собаки, опасные люди"

Введение
Полная гармония

Однажды, во время учебы в четвертом классе начальной школы города Провиденс, штата Род-Айленд, я проснулся холодным зимним утром еще до зари и помчался в школу, чтобы оказаться там первым.

Школьный сторож предлагал желающим щенка.

Несколько часов я прождал, дрожа и яростно сражаясь за свое первенство с огромными шестиклассниками. Мне все же удалось устоять, и в конце концов, я унес с собой в картонной коробке Лаки, тоже дрожащего. Это был самый счастливый день в моей жизни.

Не помню, какой породы был Лаки. Он пробыл у нас всего несколько недель, потом заболел чумкой и вдруг исчез. Родители сказали мне, что отправили его выздоравливать на ферму, где он сможет бегать на свободе.

Прошло какое-то время. Я все настойчивее добивался разрешения навестить Лаки, тогда отец, наконец, признался мне, что Лаки «очень болен» и вынужден будет остаться за городом надолго, может быть навсегда. Потом он отвел меня на Хоупстрит в кафе Риджни и заказал нам по стаканчику малинового мороженого. Прогулки с отцом были редким событием в моей жизни и всегда знаменовали какие-нибудь особые обстоятельства. Отец не произнес ни слова, пока мы поглощали свое мороженое. Ни слова не произнес и я.

Конечно, я был мал, но не был глуп. Прошло немало лет, прежде чем я смог так полюбить другую собаку.

* * *

Следующим был Сэм – первая собака, которую я мог считать по-настоящему своей. Это был бассет с чрезвычайно твердым характером. Мать беспрерывно сражалась с ним из-за того, где он спал по ночам (в моей постели), где дремал днем (на новом диване в гостиной) или из-за того, что он утащил и съел (а тащил он все, что ни попадя).

Сэм был совершенно бесстрашен. Всякий раз, подъехав к дому и заглянув в окно, мать видела, что он мирно почивает на диване, стоявшем в нише «фонаря». Когда она врывалась в дом, Сэм уже с невинным видом сидел на полу, но мать неизменно бранила его и шлепала свернутой газетой. Я с искренним восхищением следил за тем, как Сэм принимал и брань, и шлепки. Он никогда не уклонялся, не убегал, не прятался, но и никогда не отказывался от удовольствия подремать на своем любимом диване.

Как-то в пятницу вечером, когда все полтора десятка членов нашей большой семьи собрались за обеденным столом, – а стол, надо сказать, стоял на новом ковре, на покупку которого пришлось не один год копить, – так вот в это самое время Сэм вдруг спокойно подошел, положил передние лапы на стол, ухватил большой дымящийся кусок жаркого и поволок его к выходу.

Бабушка, считавшая, что евреям вообще не следует заводить собак, возмущенно закричала что-то на идиш.

План Сэма, очевидно, состоял в том, чтобы вырваться в кухню – до двери оставалось каких-нибудь два метра – и там проглотить столько, сколько успеет, прежде чем его настигнут.

Но мать, вопя от ярости, преградила ему путь к двери; тогда он стал бегать вокруг стола, волоча за собой мясо и оставляя на новом ковре длинный жирный след.

Не знаю, как долго это продолжалось бы – от наглости Сэма все просто окаменели, а мы с сестрой и вообще были на его стороне – но мой старший брат опрокинул перед его носом стул, поймав таким образом в ловушку, и схватил собаку.

Однако даже поверженный, осыпаемый проклятиями и пинками Сэм не сдался – он просто торопился заглотать как можно больше. Он несомненно прикинул, какую цену придется заплатить за подобное деяние, взвесил свои шансы и теперь стремился завершить дело. Сэм был самой храброй собакой из всех мне известных.

Конечно, его упрямство могло раздражать. Каждый вечер он залезал на кровать, устраивался между мной и стенкой и начинал понемногу подталкивать меня к краю. Если я пытался отодвинуть его назад, он кусал мою руку и рычал. Не реже, чем раз или два в неделю, он вообще сталкивал меня на пол. Когда кто-нибудь, привлеченный грохотом, заглядывал в спальню, Сэм, как ни в чем не бывало, мирно посапывал.

Я уже учился в средней школе, когда наша семья перебралась в Нью-Джерси. Во время сборов перед нашим отъездом Сэм вдруг исчез. Мать как-то очень путано объясняла мне, куда он делся. Она говорила, что пыталась отдать его нашему соседу, но там он сразу перекусал всю семью; это, действительно, было очень похоже на Сэма. Потом она будто бы подыскала для него другое пристанище, какую-то ферму в северной части Род-Айленда – мол, там на просторе ему будет хорошо.

Но мне хотелось хотя бы попрощаться с ним.

* * *

Были на моей памяти и другие собаки. Некоторое время – еще до Лаки – жила у нас злющая немецкая овчарка Кинг, постоянно кидавшаяся на молочника и почтальона, так что матери пришлось в конце концов расстаться с ней. Когда я женился, мы с женой завели маленькую рыжую собачку по кличке Бин, похожую на лису.

Долгое время Бин служил нам верным спутником во всех наших прогулках, но вообще-то это была собака скорее моей жены, чем моя. Золотистого ретривера Кларенса мы купили в магазине – просто не смогли удержаться, влюбились в очаровательного щенка. Нрава он оказался весьма капризного, но я его любил, несмотря на всю его сварливость и вечные хвори.

В конце концов человеку – если это настоящий человек – выпадает счастье обрести настоящую собаку, о которой он может заботиться и с которой у него устанавливается тесная связь.

Тут мало одного везения; нужно еще и подходящее время, тот особый момент в жизни человека, которому как-то соответствовала бы природа данной собаки, ее характер и полученное ею воспитание. Весной 2000-го года я наслаждался таким счастьем. У меня была даже не одна, а две собаки – чистокровные лабрадоры, которых я приобрел у владельца питомника. С ними мне предстояло существовать в самой счастливой, ничем не нарушаемой гармонии. Все, что для этого требовалось, на удивление хорошо сошлось. Я работал дома, писал. Собаки оказались общительными, умными, спокойными и привязчивыми. Им было также присуще особое, свойственное лабрадорам умение надолго уходить в себя, впадать в задумчивость и оставлять меня таким образом в покое, когда мне это необходимо.

Я пригласил дрессировщика, чтобы он показал мне, как обучить собак различным командам: «ко мне!», «жди!», «лежать!» и т. д. Профессиональные дрессировщики и продавцы собак понимают, что их работа в действительности состоит в том, чтобы учить не собак, а их хозяев. Вообще говоря, собаки в основном знают все, что им надлежит знать. Задача почти всегда сводится к тому, как объяснить им достаточно точно и определенно, чего вы от них хотите. На обучение приходится обычно затратить несколько сотен долларов, и большинство людей скажут вам, что оно того не стоит. Но они очень ошибаются. Что касается собак, то это было лучшей «инвестицией» в моей жизни – вложенные средства окупились потом многократно.

Можно сказать, что ни с одним по-настоящему неприятным моментом мы трое в своей совместной жизни не столкнулись – настолько хорошо нам удалось приспособиться друг к другу, так точно совпали детали той сложной головоломки, которую представляет собой партнерство человека и собаки.

Джулиус и Стэнли воплощали в себе все лучшие качества их благородной породы. Они были красивыми, верными, любящими и абсолютно надежными. Джулиус появился первым. Моя дочь тогда была еще маленькой и, хотя мнения на этот счет расходятся, я лично считаю, что в жизни отца нет более счастливой минуты, чем та, когда он вручает своему малышу веселого, шустрого, большеглазого щенка лабрадора. Я помню личико дочери в этот момент, потрясение и радость, светившиеся в ее глазах, помню так, точно все это случилось вчера.

Приобреталась собака в первую очередь для дочери, но прошло совсем немного времени, как та уже увлеклась компьютерными играми и куклами Барби, так что никто иной, как я, выгуливал по утрам в холодную зимнюю погоду дрожащего, нуждающегося в ободрении щенка.

Джулиус, конечно же, стал моим – нас будто склеили патентованным суперклеем. Годом позже тот же владелец питомника позвонил мне и пригласил нас с дочкой приехать взглянуть на новый помёт. «Мы едем только поглядеть» – уверял я свою заранее ворчавшую жену, но мы еще и за порог не ступили, как она уже извлекла на свет старую корзину Джулиуса, готовя ее для нового жильца.

Вернулись мы с прелестным крошечным Стэнли, от одного вида которого у нас буквально замирало сердце. Джулиус поначалу отнесся с некоторым подозрением к этому новому обитателю нашего дома, предполагая в нем будущего соперника. Но уже через пару дней два этих лабрадора любили друг друга так же сильно, как я любил их обоих, а сами они – меня и мою семью, и вообще любого, кто бы им ни повстречался.

Отношения с самого начала сложились прекрасные и со временем становились все лучше. Обе собаки быстро научились соблюдать чистоту и с удовольствием проводили в доме долгие часы, грызя сыромятную жвачку или жевательные «косточки» из воловьих жил.

Наш образ жизни как нельзя лучше совпадал. Ни одна из собак не стремилась где-то носиться по целым дням.

Их главный талант состоял в том, чтобы, не делая ничего особенного, держаться с большим достоинством и всегда демонстрировать преданность. Обе собаки презирали обычные собачьи занятия: они не гонялись за кроликами и белками, не рыли землю, не грызли и не царапали мебель. Они предпочитали следить за происходящим вокруг, играть с соседской детворой и сопровождать меня на прогулках.

По утрам ни одна из собак не шевелилась до тех пор, пока не просыпался я. Затем обе проскальзывали ко мне в постель для утренних приветствий. Когда я уже одетый сидел за кухонным столом, они чинно сидели рядом, не сводя глаз со своих мисок, как бы в надежде наколдовать себе чего-нибудь вкусненького.

После завтрака нас ожидала неторопливая прогулка по нашему пригороду, во время которой Джулиус и Стэнли придирчиво инспектировали все известные им места. Некоторые камни и кустарники они тщательнейшим образом обнюхивали, медленно и обстоятельно, – единственно в этом деле не допускалось никаких компромиссов. Ничто не могло заставить их спешить; обследовался каждый миллиметр коры очередного кустика до тех пор, пока проверяющий не бывал полностью удовлетворен. Мог пробежать мимо кролик (а иногда и пробегал!), но даже это событие их не отвлекало.

В течение примерно получаса собаки не спеша следовали за мной и вели себя при этом так безупречно, что я мог спокойно обдумывать предстоящий день, размышлять над тем, что и как буду писать. Нарушали спокойствие этого шествия только встречавшиеся многочисленные друзья и поклонники моих собак.

Хотя лабрадоры числятся охотничьими собаками, мои ненавидели дождь и снег. Они обычно мчались к какому-нибудь дереву, чтобы хоть на минуту укрыться, но тут же поспешно возвращались назад.

После прогулки для меня наступало время работы. Но сначала я готовил для каждой собаки жвачку – смазывал ее арахисовым маслом. Джулиус и Стэнли уносили эту свою добычу на задний двор и здесь неторопливо грызли. Теперь им, усталым, требовался длительный отдых.

В хорошую погоду Джулиус и Стэнли обычно дремали во дворе, только изредка вставая, чтобы облаять пробегавших мимо чужих собак, но по большей части пренебрегали и этим.

Если погода была плохой, они приходили в мой кабинет и забирались под стол, получалось как бы две скамеечки для ног – одна под моей левой ногой, а другая под правой.

Особенно учить их, как себя вести, мне не требовалось. Эти ребята умели расслабляться. Когда слышался звук, издаваемый компьютером при загрузке (я верный поклонник компьютеров «Макинтош»), собаки валились на пол, точно их подстрелили, и не двигались до тех пор, пока звук не прекращался. Лишь после этого они (осторожно!) вставали, готовые все повторить, причем столько раз, сколько потребуется.

К исходу первого года Джулиус и Стэнли уже обрели все привлекательные черты настоящих лабрадоров. Теперь они вошли в нашу жизнь не как нечто чужеродное, а как ее органическая составная часть.

Для писателя два таких спокойных и терпеливых друга поистине дар божий. Они спасали меня от одиночества. И к тому же не давали вести сидячий образ жизни. После ленча мы неизменно преодолевали милю или две в нашем обычном медленном темпе.

На протяжении дня чем только я их не угощал. Конечно, это просто ужасное баловство, но я готов был сделать для них все. Так же, впрочем, как и они для меня. Мне хотелось как-то отблагодарить их за любовь и преданность, хотя это было не нужно, да, в принципе, и невозможно.

Были у них свои пристрастия и свои антипатии. Джулиус, например, был настолько равнодушен к той живности, на которую его собратья испокон веку охотились, что мог совершенно спокойно дремать в саду рядом с кроличьей норой. А если Стэнли хотелось погонять мяч (вообще говоря, этого хотелось ему всегда), то он просто покусывал меня за ноги, чтобы заставить двигаться.

Особой разборчивости в еде они не проявляли, подобно своим предкам лабрадорам Ньюфаундленда, когда-то работавшим с рыбаками и вечно рыскавшим в поисках всяких объедков, и готовы были набивать свои желудки чем попало. Если они оставались в доме одни, то обычно норовили стащить какую-нибудь одежду или обувь; очень любили, например, прихватить тапочки моей жены и устроиться на них спать.

Долгое время мои собаки не знали поводка и несмотря на всю строгость наших законов, в этом не было нужды. Вся окрестная ребятня их знала, их вечно окликали – с проносящихся мимо велосипедов, из окон машин, из-за оград площадок, где мальчишки играли в футбол. Для многих ребят это было первым знакомством с собаками и, надо сказать, мои собаки задавали очень высокую планку. Спустя годы многие говорили мне, что именно Джулиус и Стэнли навели их в свое время на мысль обзавестись собакой.

Когда наступал вечер, мои лабрадоры, поужинав перед сном, забирались в свои деревянные кровати и погружались в глубокий ничем не тревожимый сон.

За несколько лет такой жизни – Стэнли к этому времени исполнилось семь, а Джулиусу восемь – мы уже настолько сжились друг с другом, что двигались, как движется косяк рыб – все трое поворачивали разом сперва в одну сторону, а потом в другую, все вместе огибали углы или усаживались где-нибудь перекусить.

Жить рядом со мной, гулять и играть со мной – вот все, что требовалось для счастья одному из них. Другой сверх того был не прочь еще поплавать в пруду и раз или два в день погонять мяч. Собаки получали то, что они хотели. Я тоже получал.

Среди всех живших у меня собак Джулиус и Стэнли были первыми, с кем мне удавалось вести такую спокойную жизнь. Именно с ними я из владельца превратился в любителя собак. В нашей тройке все было отлично отрегулировано. Может быть даже чересчур.

Джон Стейнбек как-то сказал, что у человека с годами появляется склонность отвергать перемены, особенно перемены к лучшему. Я от этого никогда не страдал. Перемены любят меня, ведут и направляют, как лазер направляет бомбу. Предстают они передо мной в самых разных формах, всегда неожиданно и неотвратимо, как удар. Это может быть резкая смена работы, решение завести ребенка или покупка хижины где-нибудь в горах. Иногда перемены входят в мою жизнь на четырех лапах.

I
Добро пожаловать в аэропорт Ньюарка

Это был двухгодовалый бордер-колли с прекрасной родословной, но непростой судьбой. И очень нервный. В свое время он участвовал в состязании служебных собак, однако что-то там не заладилось, в результате хозяйка питомника взяла его назад и теперь подыскивала ему подходящий дом. «Он страшно в нем нуждается», – сказала она мне. Вот в сущности и все, что я знал о Девоне, когда приехал забирать его в аэропорт Ньюарка. У меня уже были две чудесные собаки и полным-полно всяких других, не связанных с собаками дел. В третьей собаке я не так уж сильно нуждался.

Дин – хозяйка питомника бордер-колли – всегда интересовалась дальнейшей судьбой своих собак. Случилось так, что она прочла мою книгу «Бегство в горы», в которой я рассказывал о Джулиусе и Стэнли не просто как о красивых животных, а как о существах, наделенных яркой индивидуальностью.

Дин позвонила мне, мы долго говорили по телефону. Она сказала, что не хочет давить на меня, но по ее убеждению, эта собака – моя.

Меня давно восхищали бордер-колли. Я с интересом читал о них, например, в книге Дженет Ларсон «Бордер-колли и их разносторонние таланты», просматривал сайты в Интернете, где можно найти сведения об их удивительном поведении. Это несомненно очень умные, но весьма необычные собаки. С кем бы я ни советовался на этот счет, все повторяли одно: не вздумайте заводить бордер-колли, если близ вашего дома нет сотни акров свободной земли. А у меня был только обычный дом в одном из пригородов Нью-Джерси. И кроме того – я ведь писал – у меня уже были две большие собаки!

Вот так я и колебался, не зная брать или не брать бордер-колли, да еще со столь необычной судьбой. Взять собаку очень хотелось, но голос разума твердил: Осторожно! Это опасно! Дин была терпелива, убедительна, настойчива, но не назойлива – ей как-то удавалось балансировать на очень тонкой грани. Чем дольше мы разговаривали друг с другом, тем обоснованнее казались мне ее доводы.

Девон, говорила она, это особый случай, он нуждается в особом обращении. Пес очень умен, своенравен и в эмоциональном смысле весьма непрост. Из моей книги, рассказывающей о Джулиусе, Стэнли и моем сельском пристанище на севере штата Нью-Йорк, она вынесла убеждение, что я как раз могу быть достаточно терпеливым с необычно ведущей себя собакой. А что Девон довольно необычен, в этом сомневаться не приходилось.

Наконец, после нескольких недель таких переговоров Дин посадила Девона в самолет, который должен был доставить его из Техаса к месту новой жизни.

Теплой весенней ночью нервничая в ожидании у багажного отделения терминала B ньюаркского аэропорта, я перебирал в уме предостережения, вычитанные в свое время в книге Дженет Ларсон. Она писала об этом вполне откровенно. «Для бордер-колли дикий тип (волчий нрав) – обычная вещь: по-видимому, он генетически сцеплен у этих собак с их пастушьими способностями. Поэтому в качестве домашних любимцев такие собаки не очень надежны, а некоторые могут быть даже опасны. Эту породу выводили, чтобы пасти овец, а значит они вовсе не были рассчитаны на то, чтобы дружелюбно встречать чужих где-нибудь в горах или на вересковых пустошах. Характер у них, как правило, осторожный и раздражительный».

Немного найдется гор и вересковых пустошей в моих густо заселенных местах в пятнадцати милях к западу от Нью-Йорка. Немного встретишь здесь и бордер-колли.

Мысль о домашних делах еще более усиливала мои опасения. Бордер-колли нужны большие пространства, где они могли бы бегать. Я об этом читал. В них колоссальная энергия… Они сойдут с ума, если обречь их на участь домашних собак, которые сидят весь день взаперти, лишенные всякого общения, пока их хозяева работают. Их ничему толком не учат, и с каждым днем они становятся все более нервными, меж тем дети, для чьей забавы их якобы завели, не обращают на них никакого внимания.

Еще я читал, что зачастую бордер-колли пытаются пасти детей, как овец, и покусывают их, если те не слушаются. У таких собак особые привычки, пристрастия и потребности, им свойственна резкая смена настроения. Это в полном смысле слова рабочие собаки, способные к тому же сами добывать себе пропитание. Одиночество и бездействие им ненавистны. Если вы не в состоянии придумать, чем их занять, они найдут себе занятие сами.

Нередко бордер-колли вступают в конфликт с другими собаками, преследуют их и гоняют. Они гоняются также за белками, кроликами, бурундуками, легковыми и грузовыми машинами, короче – за всем, что быстро движется. Они вечно ищут кого-то, кто станет от них убегать, и найдя, пускаются в погоню с бешеной скоростью. Мало что может замедлить их яростный бег – разве что кустарник на пути, забор или сигналы машин.

* * *

Аэропорт Ньюарка обычно весьма оживленное место. Здесь почти всегда толчея, суматоха, масса людей. Самолет, на котором должен был прибыть Девон, летел через Атланту и, как было объявлено, запаздывал, хотя пока не сказали насколько. Бедный Девон. Такой перелет – нелегкое испытание для любой собаки, не говоря уже о нервном, вечно напряженном бордер-колли с такой непростой судьбой. Я думал, каково ему там, в багажном отделении самолета. Он чувствует, что все это куда-то летит, а вещи вокруг него подрагивают под оглушающий рев двигателей. Да и место, где нам предстояло встретиться, – терминал В – тоже трудно было назвать приятным.

Как выглядит Девон, я не знал. Дин предлагала прислать мне фото, но я отказался, мне не хотелось принимать решение на основании внешности собаки; по-моему, это плохой способ.

Не все в прошлом Девона было для меня ясно. Он никогда не жил долго в чьем-либо доме и вряд ли имел возможность привязаться к какому-нибудь человеку. Первый хозяин кастрировал его недели за две перед тем, как вернул в питомник. Эта вообще-то рутинная операция прошла плохо: ветеринарам не удалось усыпить его, дозу анестетика пришлось увеличить, так что потом они едва смогли его добудиться. Он был крепким и сильным.

«С Девоном не все просто», – сказала мне Дин. Я понял это так, что Девона готовили для состязания служебных собак, но он на чем-то споткнулся, и тогда его заменили. Это не так уж редко случается со служебными собаками. Но ведь их не готовят на роль домашних любимцев. Если они терпят неудачу, – а они это понимают, – то реальных шансов на успех у них больше нет.

Итак, Девон тосковал. «Ему нужен кто-то, с кем он мог бы общаться, – сказала Дин. – Он обескуражен».

Еще она сказала, что я могу сменить ему кличку. По мне, она и впрямь была не совсем удачной, но я решил, хватит с него перемен, ему и так придется слишком ко многому привыкать.

Те, кто разводит бордер-колли, весьма осторожны в выборе потенциальных клиентов, поскольку очень часто этих умных и энергичных собак бросают. Мне кажется, заводчики приглядываются к владельцам ранчо, где имеются отары овец, или к работающим на дому «свободным художникам», например писателям, в надежде именно им пристроить своих отвергнутых питомцев.

Когда я упомянул – в бесконечных переговорах, от которых не избавлен ни один потенциальный хозяин бордер-колли, – что Стэнли покусывает меня, заставляя играть с ним в мяч, это оказалось важным для Дин. «Мне кажется, у вас то незаурядное чувство юмора, – сказала она, – которое позволит должным образом оценить бордер-колли». И теперь Девон был в пути. Сам я, впрочем, так до конца и не понял, почему согласился.

Что это будет означать для Джулиуса и Стэнли, которые вели до сих пор безмятежную собачью жизнь с их «косточками», которые можно часами грызть, с мягкими игрушками, прогулками в парке и частыми поездками в мою хижину на севере, – в те места, где Стэнли любил плавать, а Джулиус часами в блаженном покое глядел на вершины гор. Они наслаждались лучшей собачьей едой, летним отдыхом на Кэйп Код, четырьмя или даже пятью прогулками ежедневно, а обществом друг друга – круглые сутки. За все это они платили мне своей любовью и преданностью.

Уезжая, я оставил собак во дворе, чтобы они могли встретить Девона именно там. Места во дворе хватает, значит, не будет повода для территориальных ссор.

«Ребята, – объявил я торжественно, – сегодня привезу вам другую собаку, Девона. Он, может быть, слегка чокнутый. Будьте терпеливыми». Джулиус и Стэнли с любовью смотрели на меня, помахивая хвостами. Казалось, ничего, кроме терпенья, от них нельзя было и ожидать.

Я положил в машину бутылку с водой и пачку печенья. Взял новый поводок и ошейник, к которому прикрепил жетон с кличкой Девона и моим телефонным номером.

Я нервничал, волновался, колебался, чувствовал, как втягиваюсь во что-то, но не мог понять во что. Заверение Дин, что можно будет отослать Девона обратно, если тот у меня не приживется, нисколько меня не успокаивало.

* * *

Примерно через час после моего приезда в аэропорт, самолет, наконец, приземлился. Я чуть не каждые пять минут спрашивал, есть ли на борту собака. Наконец, позвонил по мобильнику Дин и сообщил ей, что Девон уже здесь. Потом позвонил своей жене Пауле, чтобы успокоить ее. Она была твердо убеждена, что третья собака это чересчур, поэтому немногое могла сказать в ответ. Я позвонил также дочери в колледж: «Он уже почти тут!» И услышал привычный вздох. «Перезвони мне, когда увидишь его, – сказала дочь, – расскажешь, на что он похож».

Через полчаса после того, как самолет сел, – было девять часов вечера, – я увидел, как два работника аэропорта тащат по полу голубую собачью клетку, глухо стукавшуюся о плитки пола. Это был большой пластиковый контейнер с прорезями для воздуха по бокам и зарешеченным отверстием в передней стенке. К крышке контейнера был прикреплен конверт с документами Девона. Сквозь металлическую решетку виднелось сбитое одеяло – единственное, что осталось от его прежней жизни, – пустая бутылка и клочки газет, устилавшие дно клетки.

Больше ничего разглядеть не удавалось. Только что-то белое с черным бешено крутилось внутри, ударяясь о стенки контейнера. Я вздрагивал от этих громких ударов; Девон рвался наружу.

Контейнер подтащили ко мне. «Эй, Девон!» – окликнул я, адресуясь к контейнеру. Никакого ответа. Я подписал счет за провоз и оттащил контейнер на свободное место.

В ньюаркском аэропорту и всегда-то царит бедлам, но в этот вечер здесь было еще хуже обычного, поскольку из-за плохой погоды самолеты запаздывали. Везде громоздился багаж; в раскрытые двери было слышно, как полицейские орут на нерасторопных водителей; кричали носильщики; по радио объявляли один рейс за другим, в небе ревели двигатели самолетов.

Мой фургон был припаркован в нескольких сотнях метров от выхода. Я рассчитывал прямо в контейнере надеть на Девона поводок и затем отвести его к фургону, держа поводок в одной руке, а другой толкая контейнер. Мы таким образом оторвались бы от всего этого сумасшедшего дома и добрались до тихой темной парковки. Секция 3-A терминала B вместе с автомобильной стоянкой вряд ли могли вызвать в воображении пасторальные картины в духе Джеймса Хэрриота, но тут уж ничего не поделаешь.

Девон в контейнере все еще бешено крутился. Нам нужно было, наконец, взглянуть друг на друга.

«Девон, смотри, сейчас я открою дверцу. Все будет хорошо». Я всегда разговариваю со своими собаками, хотя вовсе не думаю, что они понимают мои слова, зато вполне могут по тону почувствовать настроение. У меня это почти рефлекс.

Глухие удары и верчение в контейнере прекратились, оттуда на меня глядела пара диких угольно-черных глаз. В них читались сила и ярость их обладателя, но также и его страх. Ничего мудреного. Утром – дома в Техасе, в спокойном безлюдном месте. Потом аэропорт, клетка, багажное отделение самолета. Взлет и посадка, да не один раз, а дважды. Все время вокруг темно, бесконечные часы в полете. Опустили куда-то вниз, быстро провезли, потом протащили по полу, – а вокруг гул толпы, – и вот теперь стоит перед ним какой-то огромный незнакомец да еще окликает по имени.

Я опустился на колени перед дверцей и чуть только приподнял защелку, как дверца резко распахнулась. Не успел я шевельнуться, как что-то неясное промчалось мимо и, сбив меня с ног, скрылось в толпе. Девон исчез раньше, чем мне удалось встать. Только крики в толпе указывали направление, куда он помчался.

Двум работникам багажного отделения, трем крайне недовольным полицейским из управления аэропорта и мне потребовалось почти полчаса, чтобы отыскать и изловить Девона, который метался по забитому людьми терминалу, распугивая всех на своем пути. У него не было никаких ориентиров, никакой определенной цели, он мчался куда глаза глядят, просто чтобы убежать.

Полицейские, как выяснилось, отнюдь не являлись любителями собак. «Послушайте, он же чемпион среди бордер-колли», – попробовал я умилостивить одного из них, когда тот взялся за свою рацию. Он намеревался вызвать по тревоге ньюаркскую команду, в чью обязанность входит следить за животными в аэропорту.

«Мы здесь не ловцы бродячих собак», – возразил полицейский. Впрочем, вовсе равнодушным к моей беде он не был. И в конце концов, полицейские согласились попытаться поймать Девона, прежде чем звонить в специальное подразделение полиции, занимающееся животными. Но предупредили, что не будут нести ответственность, если пес укусит ребенка или собьет с ног какую-нибудь старушку. «Нам случалось видеть, как людей кусали гораздо более спокойные собаки», – заверили они меня.

За любую неприятность отвечать предстояло мне. Полицейский был прав. Собака, обезумевшая от страха в незнакомом месте, может быть очень опасной. Вдруг кто-нибудь попытается схватить его? Но при одной мысли о том, что Девона могут запереть в клетку, меня охватывало отчаяние. И мы продолжали гоняться за ним.

Он бегал от одного багажного транспортера к другому в тщетных попытках отыскать выход или хоть что-нибудь знакомое, но ничего не находил.

Как только мы подбирались к нему, пес стрелой уносился прочь и исчезал в толпе. Я с ужасом представлял себе, как он, в конце концов, вырвется в одну из дверей и домчится до шоссе, где его легко может сбить машина. А если уцелеет на дороге, то затеряется потом среди разных складов, стоянок для грузовиков и строений, окружающих аэропорт. Я звал его: «Девон, Девон!», но все было впустую.

Когда он промчался мимо в очередной раз, какие-то храбрецы потянулись было к нему, но пес оскалился и рявкнул. Люди похватали своих детей. Полицейские теряли терпение.

И все-таки нам как-то удалось загнать его в угол возле одного из прилавков. Мы медленно приближались к нему, – я впереди, а полицейские с двух сторон, чуть сзади меня.

На некотором расстоянии от него я опустился на колени и впервые смог как следует его разглядеть. Это была красивая собака, черная с белым пятном на лбу и белой грудью. Он, правда, был очень худ, его шерсть местами сбилась от долгого пребывания взаперти. На морде виднелись какие-то белесые пятна, возможно попала слюна, когда он метался в панике. Взгляд был неожиданно глубоким, мягким и грустным.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю