Текст книги "Правосудие"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Судья. Вы довольно далеко отклонились от сути, мистер Фром!

Фром. Я сию минуту перейду к существу дела, милорд!

Судья. Будем надеяться.

Фром. Итак, джентльмены, я говорил все это для того, чтобы вы отнеслись с особым вниманием к словам этой женщины. Она скажет вам, а подсудимый подтвердит, что, оказавшись перед таким выбором, она возложила все свои надежды на обвиняемого, зная чувства, которые он к ней питает. Выход из своего печального положения она видела в бегстве с ним куда-нибудь за границу, где оба они были бы никому не известны и могли бы сойти за мужа и жену. Это было отчаянное и, как, несомненно, скажет мой коллега Кливер, безнравственное решение, но, как бы то ни было, мысли их обоих постоянно обращались к такому исходу. Одно прегрешение не оправдывает другого, и те из вас, кому не грозит опасность очутиться в подобном положении, пожалуй, имеют право воздевать руки к небу, – об этом я предпочитаю молчать. Но, джентльмены, какова бы ни была ваша точка зрения на эту часть истории обвиняемого, каково бы ни было ваше мнение о праве этих молодых людей при сложившихся обстоятельствах самим устанавливать для себя законы, несомненным остается то, что молодая женщина, в глубоком отчаянии, и молодой человек, почти мальчик, который так преданно любил ее, избрали известный вам и, если угодно, достойный порицания план совместного бегства. Но для этого, конечно, им нужны были деньги, а денег не было. Что же касается действительных событий, происшедших в утро седьмого июля, когда был подделан чек, событий, которые, я надеюсь, позволят мне доказать невменяемость моего подзащитного, то я предоставляю этим событиям говорить за себя устами моих свидетелей. Роберт Коксон! (Оборачивается, смотрит вокруг, берет лист бумаги и ждет.)

Коксона вызывают в зал суда. Он входит в свидетельскую ложу, держа перед

собой шляпу.

Его приводят к присяге.

Как ваше имя?

Коксон. Роберт Коксон.

Фром. Вы старший клерк юридической конторы, где служил подсудимый?

Коксон. Д-да.

Фром. Долго ли подсудимый был на службе в этой конторе?

Коксон. Два года. Нет, ошибаюсь, два года без семнадцати дней.

Фром. Все это время он был под вашим наблюдением?

Коксон. Кроме воскресений и праздничных дней.

Фром. Понятно. Мы хотели бы услышать, что вы можете сказать о его поведении на протяжении этих двух лет.

Кокс он (обращаясь к присяжным доверительно, таким тоном, словно он немного удивлен, что его спрашивают). Он славный молодой человек, с ним приятно было поговорить. Я не могу сказать про него ничего дурного, напротив, я был потрясен, когда он сделал такую вещь.

Фром. Давал ли он вам когда-нибудь повод подозревать его в бесчестности?

Коксон. Нет, что вы! Нечестность в нашей конторе – такого и быть не может!

Фром. Я не сомневаюсь, что присяжные высоко оценят ваши принципы, мистер Коксон.

Коксон. Каждый деловой человек знает, что честность – это самое важное.

Фром. Значит, вы даете ему вполне хорошую характеристику, так или не так?

Коксон (оборачиваясь к судье). Конечно. Нам всем работалось хорошо вместе, пока не случилась эта история. Она меня просто потрясла.

Фром. Теперь перейдем к событиям утра седьмого июля, когда был подделан чек. Что вы можете сказать о поведении подсудимого в то утро?

Коксон (оборачиваясь к присяжным). Если вы хотите знать мое мнение, он был не в себе, когда сделал это. Так мне кажется.

Судья (резко). Вы хотите сказать, что он был невменяем?

Коксон. Не в себе.

Судья. Нельзя ли немного поточнее?

Фром (успокаивающе). Расскажите нам, мистер Коксон, в чем это проявлялось?

Коксон (несколько раздраженно). По моему мнению (смотрит на судью), если кому интересно, он в это время был как потерянный. Присяжные поймут, что я хочу сказать.

Фром. Не скажете ли вы нам, как вы пришли к такому заключению?

Коксон. Да, скажу. Мне приносят завтрак из ресторана, котлету с картошкой – это экономит время. В тот день только принесли – и тут как раз мистер Уолтер Хау дал мне чек. А я не люблю, когда еда остывает. Поэтому я пошел в комнату клерков и поручил Дэвису, нашему второму клерку, получить по этому счету. Я заметил, что Фолдер все время ходит взад и вперед по комнате. Я сказал ему: "Здесь не зверинец, Фолдер!"

Фром. Вы помните, что он вам ответил?

Коксон. Д-да. "Боже мой, в зверинце было б лучше!" Ясно, что такой ответ показался мне странным.

Фром. Вы заметили еще что-нибудь необычное?

Коксон. Заметил.

Фром. Что именно?

Коксон. У него был расстегнут воротничок. А я люблю, чтобы наши молодые люди были одеты аккуратно. Я сказал ему: "У вас воротничок расстегнут".

Фром. А что он ответил?

Коксон. Посмотрел на меня в упор. Мне даже стало как-то не по себе.

Судья. Посмотрел на вас? Что же в этом необыкновенного?

Коксон. Д-да, конечно... Но в его глазах было какое-то особенное выражение, я не могу объяснить... Чудное выражение!

Фром. Замечали ли вы когда-нибудь прежде такое выражение в его глазах?

Коксон. Нет. Если бы я заметил, я сказал бы об этом хозяевам. В нашем деле не должно быть никаких странностей.

Фром. Говорили ли вы с ними по этому поводу?

Коксон (доверительно). Мне не хотелось тревожить их без достаточных оснований.

Фром. Но все-таки это произвело на вас сильное впечатление?

Коксон. Д-да. Клерк Дэвис сказал бы вам то же самое.

Фром. Наверное. Очень жаль, что его здесь нет. Теперь расскажите мне о том утре, когда была обнаружена подделка. Это было восемнадцатого июля. В то утро что-нибудь случилось?

Коксон (прикладывая руку к уху). Я немножко глуховат.

Фром. Случилось ли что-нибудь в это утро – то есть еще до того, как была замечена подделка, – что привлекло бы ваше внимание?

Коксон. Д-да, приходила женщина.

Судья. Какое это имеет отношение к делу, мистер Фром?

Фром. Я хочу установить, каково было состояние рассудка обвиняемого, когда он совершил преступление.

Судья. Не возражаю. Но ведь преступление было совершено значительно раньше.

Фром. Да, милорд, но этот вопрос связан с основным положением защиты.

Судья. Продолжайте.

Фром. Вы сказали: "Приходила женщина". Вы имеете в виду, что она пришла в контору?

Коксон. Д-да.

Фром. А зачем?

Коксон. Хотела повидать Фолдера, а его как раз в это время не было.

Фром. Вы ее видели?

Коксон. Видел.

Фром. Она была одна?

Коксон (доверительно). Вы меня ставите в затруднительное положение, сэр. Я ведь не должен передавать вам то, что сказал мне конторский мальчик.

Фром. Совершенно верно, мистер Коксон, совершенно верно, но...

Коксон (перебивая его с таким видом, словно желая сказать: "Вы еще молоды, предоставьте это мне!"). Но я думаю, мы можем обойти это затруднение. В ответ на вопрос, заданный ей третьим лицом, женщина сказала мне: "Они мои, сэр".

Судья. Кто "они"? О ком идет речь?

Коксон. О ее детях. Они были на лестнице.

Судья. Откуда вы знаете?

Коксон. Ваша милость не должны задавать мне такие вопросы, не то мне придется передать чужие слова, а это не положено.

Судья (улыбаясь). Мальчик уже давал показания.

Коксон. Тем лучше!

Фром. Я хочу узнать у вас, мистер Коксон, следующее: когда эта женщина просила вас разрешить ей повидаться с Фолдером, она не сказала чего-нибудь такого, что бы вам особенно запомнилось?

Коксон (глядит на него так, точно считает вопрос незаконченным). Ну, ну, дальше!..

Фром. Сказала или не сказала?

Коксон. Сказала... А то я боялся, как бы у вас не получился наводящий вопрос.

Фром (с раздраженной улыбкой). Не сообщите ли вы присяжным, что именно она сказала?

Коксон. "Это вопрос жизни или смерти".

Старшина присяжных. Это слова той женщины?

Коксон (кивая). Ну да. И такие слова не очень-то приятно выслушивать.

Фром (начиная терять терпение). Фолдер пришел в то время, как она была в конторе?

Коксон кивает,

И она поговорила с ним, а потом ушла?

Коксон. Вот тут я не могу ответить вам. Я не видел, как она уходила.

Фром. Что ж, она и сейчас там?

Коксон (со снисходительной улыбкой). Конечно, нет!

Фром. Благодарю вас, мистер Коксон. (Садится.)

Кливер (поднимаясь). Вы сказали, что в утро, когда была совершена подделка, подсудимый был как потерянный. Прошу вас, сэр, сказать, что именно вы подразумеваете под этими словами.

Коксон (снисходительно). Я постараюсь разъяснить вам. Вы видели когда-нибудь собаку, потерявшую хозяина? Вот так у Фолдера глаза все время перебегали то туда, то сюда.

Кливер. Благодарю вас. Я как раз собирался перейти к его глазам. Вы назвали их выражение "чудн_ы_м". Как это надо понимать? Странное оно было, что ли?

Коксон. Д-да, чудное.

Кливер (раздраженно). Так, сэр! Но то, что может показаться чудн_ы_м вам, может не показаться чудн_ы_м мне или присяжным. Было ли выражение его глаз испуганным, робким, злобным?

Коксон. Вы меня ставите в очень тяжелое положение. Я называю верное слово, а вы хотите, чтобы я сказал другое.

Кливер (постукивая пальцами по столу). Считаете ли вы, что слово "чудной" означает "безумный"?

Коксон. Нет, не безумный, чуд...

Кливер. Очень хорошо. Дальше вы сказали, что его воротничок был расстегнут. День был жаркий?

Коксон. Д-да, кажется.

Кливер. А он застегнулся, когда вы обратили на это его внимание?

Коксон. Да, кажется, что гак.

Кливер. Сказали бы вы, что такие его действия указывают на безумие? (Садится.)

Коксон, который открыл рот, чтобы ответить, так и остается с открытым ртом.

Фром (поспешно вставая). Вы когда-нибудь раньше видели его одежду в таком беспорядке?

Коксон. Нет, он всегда был опрятным и подтянутым.

Фром. Достаточно, благодарю вас.

Коксон приветливо поворачивается к судье, как будто порицая адвоката, не вспомнившего, что судье тоже, может быть, хочется задать вопросы. Придя к выводу, что его больше не будут допрашивать, он поворачивается, выходит из

свидетельской ложи и садится рядом с Джеймсом и Уолтером.

Руфь Ханиуил!

Руфь входит в зал суда, мужественно занимает свое место в свидетельской

ложе. Приносит присягу.

Ваше имя?

Руфь. Руфь Ханиуил.

Фром. Сколько вам лет?

Руфь. Двадцать шесть.

Фром. Вы замужем и живете со своим мужем? Говорите чуть громче, пожалуйста!

Руфь. Я ушла от него в июле, сэр.

Фром. У вас есть дети?

Руфь. Да, сэр, двое.

Фром. Они живут с вами?

Руфь. Да, сэр.

Фром. Вы знакомы с обвиняемым?

Руфь (глядя на Фолдера). Да.

Фром. Каковы были ваши отношения с ним?

Руфь. Мы были друзьями.

Судья. Друзьями?

Руфь (просто). Близкими друзьями, сэр.

Судья (строго). В каком смысле?

Руфь. Мы любим друг друга.

Судья. Да, но...

Руфь (качая головой). Нет, ваша милость, нет еще.

Судья. Нет еще! (Смотрит на Руфь и на Фолдера.) Гм, гм!

Фром. Кто ваш муж?

Руфь. Коммивояжер.

Фром. А какие у вас были отношения с мужем?

Руфь (качая головой). Об этом трудно говорить.

Фром. Он плохо обращался с вами?

Руфь. Да, с тех пор как родился мой первенец

Фром. В чем это проявлялось?

Руфь. Во многом! Но мне не хотелось бы говорить об этом.

Судья. Да, мистер Фром, боюсь, что мне придется остановить вас.

Руфь (указывая на Фолдера). Он обещал спасти меня, сэр. Мы собирались уехать в Южную Америку.

Фром (поспешно). Да, совершенно верно. Что же вам помешало?

Руфь. Я была у дверей конторы, когда его увели. У меня чуть сердце не разорвалось.

Фром. Значит, вы знали, что он арестован?

Руфь. Да, сэр. Позднее я зашла в контору, и этот джентльмен (указывая на Коксона) рассказал мне все.

Фром. А вам запомнилось утро пятницы седьмого июля?

Руфь. Да.

Фром. Почему?

Руфь. В то утро муж чуть не задушил меня.

Судья. Чуть не задушил вас?

Руфь (наклоняя голову). Да, милорд.

Фром. Руками или?..

Руфь. Да, я едва вырвалась от него. И пошла прямо к моему другу. Было восемь часов.

Судья. Восемь часов утра? Значит, ваш муж действовал не под влиянием алкоголя?

Руфь. Он и не только пьяный бил меня.

Фром. В каком вы находились состоянии?

Руфь. В очень плохом состоянии, сэр. Платье было разорвано, и я все еще задыхалась.

Фром. Вы рассказали вашему другу о том, что произошло?

Руфь. Да. Лучше бы я ничего ему не говорила!

Фром. Это произвело на него сильное впечатление?

Руфь. Ужасное.

Фром. Говорил ли он вам что-нибудь о чеке?

Руфь. Никогда.

Фром. Давал он вам когда-нибудь деньги?

Руфь. Да.

Фром. Когда это было?

Руфь. В субботу.

Фром. Восьмого числа?

Руфь. Он дал мне деньги, чтобы я купила все нужное себе и детям и приготовилась к отъезду.

Фром. Это удивило вас или нет?

Руфь. Что именно, сэр?

Фром. То, что у него нашлись деньги для вас.

Руфь. Да, потому что в то утро, когда муж чуть не убил меня, мой друг плакал из-за того, что у него не было денег, чтобы увезти меня. Потом он сказал мне, что он неожиданно получил наследство.

Фром. Когда вы в последний раз видели его?

Руфь. В тот день, когда его забрали, сэр. Это был тот самый день, когда мы должны были уехать.

Фром. Да, да, в то утро, когда его арестовали. А видели ли вы его между пятницей и этим утром?

Руфь кивает.

Как он себя вел?

Руфь. Он словно оцепенел. Иногда казалось, что он не может выговорить ни слова.

Фром. Как будто с ним случилось что-то из ряда вон выходящее?

Руфь. Да.

Фром. Тягостное или приятное?

Руфь. Как будто какая-то угроза нависла над ним.

Фром (колеблясь). Скажите мне, вы очень любили моего подзащитного?

Руфь (наклоняя голову). Да.

Фром. И он очень любил вас?

Руфь (глядя на Фолдера). Да, сэр.

Фром. Так вот, думаете ли вы, что опасность, которой вы подвергались, и ваши несчастья могли серьезно нарушить его душевное равновесие, его способность управлять своими поступками?

Руфь. Да.

Фром. Даже повлиять на его рассудок?

Руфь. Я думаю, на какое-то время могли бы.

Фром. Он был очень подавлен в ту пятницу или же сравнительно спокоен?

Руфь. Страшно подавлен. Я даже боялась отпускать его.

Фром. Вы все еще любите его?

Руфь (не отрывая глаз от Фолдера). Он погубил себя ради меня.

Фром. Благодарю вас. (Садится.)

Руфь, выпрямившись, стоит в свидетельской ложе.

Кливер (почтительно). Я полагаю, вы не можете утверждать, что он был невменяем утром в пятницу седьмого июля, когда вы расстались с ним?

Руфь. Нет, сэр.

Кливер. Благодарю вас. У меня больше нет вопросов.

Руфь (немного наклонясь вперед, к присяжным). Я бы сделала то же самое ради него, да, да!

Судья. Успокойтесь, успокойтесь. Так вы сказали, что ваша супружеская жизнь не была счастливой. Кто в этом виноват? Обе стороны?

Руфь. Я виновата только в том, что не хотела покоряться ему. Не понимаю, сэр, чего ради я должна покоряться кому-то, особенно такому человеку.

Судья. Вы отказывались повиноваться ему?

Руфь (избегая ответа на вопрос). Я всегда старалась, чтобы все шло хорошо.

Судья. Пока не встретили обвиняемого, не так ли?

Руфь. Нет, и после этого.

Судья. Видите ли, я спрашиваю потому, что мне кажется, вы гордитесь своей любовью к обвиняемому.

Руфь (колеблясь.). Я... да, я горжусь. Эта любовь – единственное, что осталось мне в жизни.

Судья (сурово глядя на нее). Хорошо, пожалуйста, садитесь на свое место.

Руфь смотрит на Фолдера, затем тихо покидает свидетельскую ложу и занимает

свое место среди свидетелей.

Фром. Я вызываю подсудимого как свидетеля, милорд.

Фолдер покидает скамью подсудимых, переходит в свидетельскую ложу и

приводится к присяге.

Ваше имя?

Фолдер. Уильям Фолдер.

Фром. Возраст?

Фолдер. Двадцать три года.

Фром. Вы не женаты?

Фолдер качает головой.

Давно ли вы знакомы со свидетельницей?

Фолдер. Полгода.

Фром. То, что она рассказала нам о ваших отношениях, соответствует действительности?

Фолдер. Да.

Фром. И вы горячо полюбили ее?

Фолдер. Да.

Судья. Хотя знали, что она замужем?

Фолдер. Я тут ничего не мог поделать, ваша милость.

Судья. Ничего не могли поделать?

Фолдер. Это было выше моих сил.

Судья слегка пожимает плечами.

Фром. Как вы познакомились с ней?

Фолдер. Нас познакомила моя замужняя сестра.

Фром. Что вы знали о ее жизни с мужем? Была ли она счастлива или нет?

Фолдер. У нее были одни неприятности.

Фром. Вы знали ее мужа?

Фолдер. Только с ее слов. Он просто зверь.

Судья. Всякие необоснованные выпады против лиц, не присутствующих здесь, недопустимы.

Фром (кланяясь судье). Как прикажет ваша милость. (Фолдеру.) Вы признаете, что подделали чек?

Фолдер опускает голову.

Пожалуйста, возвратитесь мысленно к утру пятницы седьмого июля и расскажите суду, что тогда случилось.

Фолдер (обращаясь к присяжным). Когда она пришла, я завтракал. Платье у нее было разорвано, и она никак не могла отдышаться. На горле у нее были следы его пальцев, руки в синяках, и глаза ее страшно налились кровью. Я прямо в ужас пришел. А когда она мне все рассказала, я почувствовал... Я почувствовал... я просто не мог этого вынести! (С внезапным ожесточением.) Если бы вы увидели все это и любили ее так, как я, вы почувствовали бы то же самое.

Фром. Ну, и...

Фолдер. Когда она ушла – мне ведь надо было идти в контору, – я был вне себя от страха, что он совсем изувечит ее. Все думал, как помочь ей. Все утро я не мог работать, просто не мог ни на чем сосредоточиться. Совсем не мог думать и только все время ходил взад и вперед. Когда Дэвис, наш другой клерк, дал мне чек, он сказал: "Тебе полезно будет прогуляться, Уил. Ты какой-то полоумный сегодня". Когда чек оказался у меня в руках, я не знаю, как это случилось, но у меня мелькнула мысль, что, если я припишу к слову восемь окончание "десят" и добавлю ноль к цифре, у меня будут деньги, чтобы увезти Руфь. Ну, мысль мелькнула, и больше я об этом не думал. Потом Дэвис отправился завтракать, и я ничего больше не помню до той минуты, как я просунул чек в окошко кассира. Я помню, как он спросил: "Золотом или банкнотами?" Тогда я, кажется, понял, что я наделал. И так мне стало жутко, что, выйдя на улицу, я хотел броситься под омнибус, хотел выбросить деньги, но потом подумал: "Я все равно пропал, так спасу хоть ее". Конечно, купить билеты на проезд стоило денег, и ей я кое-что дал, но остальное, за исключением того, что мне пришлось потратить на себя, возвращено. Я все время думаю об этом и до сих пор не могу понять, что тогда нашло на меня... А теперь уж ничего нельзя вернуть и изменить. (Замолкает, ломая руки.)

Фром. Какое расстояние от вашей конторы до банка?

Фолдер. Не более пятидесяти шагов.

Фром. Как вы полагаете, сколько времени прошло с того момента, как Дэвис ушел завтракать, и до того, как вы предъявили чек?

Фолдер. Не более четырех минут, сэр, потому что я всю дорогу бежал.

Фром. Вы говорите, что ничего не помните из того, что произошло за эти четыре минуты?

Фолдер. Нет, сэр, – только, что я бежал.

Фром. Ни даже того, как вы приписали "десят" и добавили ноль?

Фолдер. Нет, сэр, право, не помню.

Фром садится, поднимается Кливер.

Кливер. Но вы помните, как вы бежали, не так ли?

Фолдер. Я совсем не мог дышать, когда добрался до банка.

Кливер. Но вы не помните, как подделали чек?

Фолдер (слабым голосом). Нет, сэр.

Кливер. Если снять покров романтики, который мой коллега набрасывает на это дело, останется ли от него что-либо, кроме простого подлога? Отвечайте!

Фолдер. Я все утро был как помешанный, сэр.

Кливер. Так, так! Но вы не станете отрицать, что почерк вы подделали удачно и вполне обманули кассира?

Фолдер. Это случайность.

Кливер (весело). Любопытная случайность, а? А когда вы подделали корешок?

Фолдер (опуская голову). В среду утром.

Кливер. Это тоже была случайность?

Фолдер (слабым голосом). Нет.

Кливер. Ведь для того, чтобы проделать это, вам пришлось ловить удобный случай, – так?

Фолдер (почти неслышно). Да.

Кливер. Вы не утверждаете, что и тогда были под влиянием сильного возбуждения?

Фолдер. Меня преследовал страх.

Кливер. Страх, что все обнаружится?

Фолдер (очень тихо). Да.

Судья. Вам не приходило в голову, что единственное, что вы можете сделать, – это сознаться перед своими нанимателями и вернуть деньги?

Фолдер. Я боялся.

Пауза.

Кливер. К тому же вам, несомненно, хотелось довести свой план до конца и увезти эту женщину?

Фолдер. Когда я понял, что натворил, подумать, что все это я сделал зря, было слишком ужасно. Уж проще было бы броситься в реку.

Кливер. Вы знали, что клерк Дэвис собирался уехать из Англии. Когда вы подделывали чек, вам не пришло в голову, что подозрение может пасть на него?

Фолдер. Все это было сделано в одно мгновение. Позже я думал об этом.

Кливер. И это не побудило вас сознаться в своем проступке?

Фолдер (угрюмо). Я хотел написать, когда буду за границей; и я бы выплатил деньги.

Судья. А тем временем ваш ни в чем не повинный товарищ должен был попасть под суд?

Фолдер. Я знал, что он далеко, ваша милость. Мне казалось, время терпит. Я не думал, что все откроется так скоро.

Фром. Я хотел бы напомнить вашей милости, что чековая книжка и после отъезда Дэвиса еще находилась в кармане мистера Уолтера Хау. Если бы подлог обнаружился всего днем позже, Фолдер сам уже уехал бы и подозрение с самого начала пало бы на него, а не на Дэвиса.

Судья. Вопрос в том, знал ли подсудимый, что подозрение пало бы на него, а не на Дэвиса (Фолдеру, строго.) Вы знали, что после отъезда Дэвиса чековая книжка была у мистера Уолтера Хау?

Фолдер. Я... я... думал... он...

Судья. Говорите правду: да или нет?

Фолдер (очень тихо). Нет, милорд, я никак не мог это знать.

Судья. Это опровергает ваш довод, мистер Фром.

Фром кланяется судье.

Кливер. Когда-нибудь раньше у вас бывало такое временное умопомрачение?

Фолдер (слабым голосом). Нет, сэр.

Кливер. Вы достаточно оправились, чтобы вернуться на работу в тот день?

Фолдер. Да, мне надо было отдать деньги.

Кливер. Но не восемьдесят, а восемь фунтов. Ваш рассудок был достаточно ясен, чтобы помнить об этом? И вы все-таки настаиваете на том, что не помните, как подделали чек? (Садится).

Фолдер. Если бы я был в своем уме, у меня никогда не хватило бы смелости.

Фром (поднимаясь). Вы завтракали, перед тем как пришли обратно в контору?

Фолдер. Я ничего не ел весь день, а ночью не мог спать.

Фром. Вернемся к тем четырем минутам, которые прошли с момента, когда Дэвис ушел, и до того, как вы предъявили чек. Вы говорите, что ничего не помните из того, что было в эти четыре минуты?

Фолдер. Я вспоминаю, что я все время видел перед собой лицо мистера Коксона.

Фром. Лицо мистера Коксона? Это имело какое-нибудь отношение к тому, что вы делали?

Фолдер. Никакого, сэр.

Фром. Это было в конторе, до того как вы вышли на улицу?

Фолдер. Да, сэр, и когда я бежал тоже.

Фром. И это продолжалось, пока кассир не сказал: "Золотом или банкнотами?"

Фолдер. Да, а потом я словно очнулся, но было уже поздно.

Фром. Благодарю вас. На этом защита прекращает, допрос свидетелей, милорд.

Судья кивает. Фолдер возвращается на скамью подсудимых.

(Собирая свои записи). Ваша милость, господа присяжные заседатели! Во время перекрестного допроса мой коллега стремился высмеять аргументы, приводимые защитой по данному делу, и я готов допустить, что никакие мои слова не тронут вас, если показания свидетелей уже не убедили вас в том, что подсудимый совершил преступление в минуту, когда он фактически не мог отвечать за свои действия; в минуту, когда его умственные и духовные способности были настолько парализованы страшным волнением, что это привело его к временному помешательству. Мой коллега упоминает о "покрове романтики", который я будто бы пытаюсь набросить на рассматриваемое нами дело. Джентльмены, это совершенно неверно. Я всего лишь показал вам изнанку жизни, той трепещущей жизни, которая – поверьте мне, что бы ни говорил мой коллега, – всегда лежит в основе преступления. Да, джентльмены, мы живем в высокоцивилизованный век, и зрелище грубого насилия потрясает нас, даже если мы сами от него не страдаем. Но представьте, что вы видите, как насилию подвергается любимая вами женщина. Подумайте, что чувствовали бы вы, каждый из вас, если бы вы были к тому же в возрасте подсудимого. А теперь посмотрите на него. Вряд ли он такая уж благодушная или, скажем, созерцательная натура, чтобы равнодушно глядеть на следы побоев, нанесенных женщине, которой он предан всей душой. Да, джентльмены, посмотрите на него! На его лице нет признаков сильной воли, но нет на нем и признаков порока. Он просто-напросто человек, который легко поддается своим чувствам. Тут говорили о его глазах. Мой коллега может смеяться над словом "чудной", а я думаю, что оно лучше какого-либо другого слова передает особое, жуткое выражение глаз тех людей, нервы которых напряжены до предела. Конечно, его помешательство было не более как мгновенным затмением рассудка, когда утрачивается всякое соотношение вещей. Если человек в такое мгновение убивает себя, ему можно простить – и часто прощают – грех самоубийства. Но ведь находясь в подобном состоянии, человек может совершить – и часто совершает – другие преступления, и тогда мы, совершенно таким же образом, можем не приписывать ему преступных намерений, а обойтись с ним, как с больным. Я признаюсь, что это довод, которым легко можно злоупотреблять. Его нужно тщательно взвесить. Но в данном случае у вас есть все основания сомневаться в полной вменяемости подсудимого. Вы слышали, как я спросил его, о чем он думал в течение этих роковых четырех минут. Что он ответил? "Я видел перед собой лицо мистера Коксона". Джентльмены! Такого ответа не выдумаешь! Это ответ абсолютно правдивый. Вы видели, какая глубокая взаимная привязанность (законная или нет – другой вопрос) существует между ним и той женщиной, которая, рискуя жизнью, пришла сюда свидетельствовать в его пользу. Невозможно сомневаться в том, что он испытал страшное отчаяние в то утро, когда был совершен подлог. Мы хорошо знаем, какую ужасную сумятицу может вызвать такое отчаяние в сознании людей слабых и нервных. Все, что произошло, было делом одной минуты. Остальное последовало так же неизбежно, как смерть следует за ударом кинжала в сердце, как вода выливается из перевернутого кувшина. Поверьте, джентльмены, нет в жизни большей трагедии, чем сознание, что уже невозможно исправить содеянное тобою. Раз чек был подделан и предъявлен – в те четыре минуты, четыре минуты сумасшествия, остальное пошло само собой. Но за эти четыре минуты юноша, которого вы видите перед собой, проскользнул в чуть приоткрытую дверцу той огромной клетки, которая, впустив человека, уже не выпускает его, – клетки Правосудия. Дальнейшие его поступки: нежелание признаться, подделка корешка, подготовка к бегству – все это не признаки сознательного и преступного намерения; ведь он уже совершил свой основной проступок, который привел ко всему дальнейшему. Нет! Все это лишь признаки слабого характера, в котором, совершенно очевидно, главная беда подсудимого. Но неужели же человек должен погибнуть за то, что он рожден и воспитан слабохарактерным? Джентльмены, люди, подобные обвиняемому, гибнут ежедневно под тяжестью наших законов, которым не хватает мудрой человечности, чтобы разглядеть в таких людях больных, а не преступников. Если подсудимого признают виновным и поступят с ним как с настоящим преступником, он им, по всей вероятности, и станет. Это подтверждается опытом. Я прошу вас не выносить приговора, который бросит его в тюремную камеру, наложит на него неизгладимое клеймо. Джентльмены, Правосудие – машина, которая после первого, начального толчка катится дальше сама собой. Нужно ли, чтобы этот юноша был размолот машиной Правосудия за поступок, который в худшем случае был следствием его слабости? Должен ли он стать одним из тех несчастных, которые заполняют темный, зловещий трюм корабля, называемого тюрьмой? Зачем отправлять его в то плавание, из которого возвращаются лишь немногие? Не лучше ли дать ему возможность загладить свою вину, чтобы на него смотрели только как на человека, который немного сбился в сторону, но вернется на прямой путь? Я взываю к вам, джентльмены: не губите этого молодого человека! Ибо в оплату за четыре минуты невменяемости ему грозит гибель, полная и неотвратимая. Его еще можно спасти. Посадите его в тюрьму как преступника, и я ручаюсь вам, что он погибнет. Его лицо и весь его облик ясно говорят, что он не из тех, кто способен выдержать такое страшное испытание. Положите на одну чашу весов его преступление, а на другую – те муки, которые он перенес. Ведь они и так уже вдесятеро тяжелее. Более двух месяцев он пробыл в тюрьме, ожидая суда. Разве он когда-нибудь забудет это время? Представьте, какие душевные пытки перенес он за эти два месяца. Он уже наказан, джентльмены, вы можете быть в этом уверены. Колесница Правосудия подмяла под себя этого юношу уже тогда, когда решено было возбудить против него судебное преследование. Мы присутствуем при второй стадии. Если вы допустите, чтобы дело дошло до третьей, я не дам за него ни вот столько. (Складывает в кружок большой и указательный пальцы, роняет руку и садится).

Присяжные беспокойно ерзают на своих местах, переглядываются, присматриваясь к реакции соседей. Затем они поворачиваются к обвинителю, который встает и, найдя глазами точку, куда ему удобнее всего смотреть, начинает говорить,

время от времени переводя взгляд на присяжных.

Кливер. Ваша милость (поднимаясь на цыпочки), господа присяжные заседатели! Факты этого дела не оспариваются, и защита, если мой коллега разрешит мне так выразиться, построена на столь шатких основаниях, что я не считаю нужным отнимать у суда время подробным разбором свидетельских показаний. У защиты есть только один довод – временное помешательство. Осмелюсь сказать, джентльмены, что мне виднее, чем вам, почему был выдвинут этот... как бы сказать?.. странный довод. Если бы это не было сделано, подсудимому пришлось бы просто признать свою вину. Однако, джентльмены, если бы подсудимый признал себя виновным, моему коллеге оставалось бы лишь взывать к милосердию судьи. Вместо этого он избрал окольный путь и выискал такой... э... своеобразный аргумент, что дало ему возможность выставить перед вами эту пресловутую женщину, вызвать ее в качестве свидетельницы и действительно придать всему делу романтическую окраску. Я поздравляю моего коллегу; я считаю, что он действовал чрезвычайно остроумно. Такими средствами он до некоторой степени обошел закон. Всю историю о мотиве преступления и о переживаниях подсудимого он представил суду так, как это было возможно только при избранной им системе защиты. Но если вы поняли это, джентльмены, вы поняли все. (С добродушным пренебрежением). Вернитесь, например, к аргументу о сумасшествии; трудно представить себе что-нибудь менее убедительное. Вы слышали показания женщины. У нее есть все основания поддерживать обвиняемого, но что она сказала? Она сказала, что подсудимый не был безумен, когда расстался с ней утром. Если бы он потерял рассудок от отчаяния, очевидно, именно в этот миг безумие и должно было бы проявиться. Вы слышали показания старшего клерка, также свидетеля защиты. С некоторым трудом я добился от него признания, что обвиняемый, хотя и был "как потерянный" (свидетель надеялся, что вы поймете смысл этого выражения, и я также надеюсь на это), все же не был безумным в ту минуту, когда чек был вручен Дэвису. Я согласен с моим коллегой: жаль, что здесь нет Дэвиса, но подсудимый привел вам слова, с которыми Дэвис, в свою очередь, передал чек ему. Очевидно, он не был безумным в момент, когда брал чек, иначе он не запомнил бы этих слов. Кассир сказал вам, что подсудимый, несомненно, был в полном рассудке, когда получал по чеку. И вот выходит, что человек, который был в здравом уме в десять минут второго и в пятнадцать минут второго, может утверждать, будто он был безумен в промежутке между двумя указанными моментами, и таким способом избежать ответственности за преступление. Право же, джентльмены, это такое удивительное предположение, что я не намерен утомлять вас дальнейшими доводами. Вы сами составите себе мнение о его ценности. Именно этим предположением воспользовался мой коллега, когда говорил здесь – очень много и очень красноречиво – об ошибках молодости, об искушении и тому подобном. Я мог бы, однако, напомнить, что преступление, совершенное подсудимым, в глазах нашего закона одно из самых тяжких. К тому же, в деле есть особые обстоятельства, как то, что подсудимый дал подозрению пасть на невинного клерка Дэвиса, как связь подсудимого с замужней женщиной, – обстоятельства, при которых вам будет очень трудно придать вес доводам защиты. Короче говоря, я прошу вас, джентльмены, вынести решение о виновности подсудимого, которое, к сожалению, при данных обстоятельствах только и возможно. (Переводит глаза с судьи и присяжных на Фрома и садится.)