Текст книги "Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 6"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ГЛАВА IX МИСТЕР ПАРАМОР РАСПОЛАГАЕТ

Миссис Пендайс, все еще спавшая с мужем в одной спальне (он так хотел), поведала ему о планах Грегори утром, когда сквайр был еще в постели. Момент был благоприятный, ибо сквайр еще не вполне проснулся.

– Хорэс, – начала миссис Пендайс, ее взволнованное лицо казалось совсем молодым, – Григ говорит, что Элин не может дольше оставаться в таком положении.

Я объяснила ему, что ты будешь недоволен, но Григ говорит, что так дальше продолжаться не может, что она должна развестись с капитаном Белью. Мистер Пендайс лежал на спине.

– Что, что? – пробормотал он. Миссис Пендайс говорила дальше:

– Я знаю, это расстроит тебя, но в самом деле, – она посмотрела в потолок, – мы в первую очередь должны думать об Элин.

Сквайр сел.

– Ты что-то говорила о Белью?

Миссис Пендайс продолжала бесстрастным голосом и не сводя глаз с потолка:

– Только, дорогой, не выходи из себя; это так неприятно. Раз Григ говорит, что Элин должна разойтись с капитаном Белью, – значит так нужно.

Хорэс Пендайс резко откинулся на подушку и теперь лежал, как и жена, устремив взгляд в потолок.

– Разойтись с Белью? – воскликнул он. – Давно пора! По нем веревка плачет. Я ведь говорил тебе, как он чуть не переехал меня вчера вечером. Забулдыга – какую жизнь он ведет! Хороший пример для всей округи! Если бы не мое присутствие духа, он бы сшиб меня, как кеглю, и Би в придачу.

Миссис Пендайс вздохнула.

– Ты был на волосок от смерти, – сказала она.

– Развестись с ним! – продолжал мистер Пендайс. – Еще бы, давным-давно надо было развестись с ним. И как я жив остался; еще дюйм, и лошадь сбила бы меня!

Миссис Пендайс отвела взгляд от потолка.

– Сперва я подумала, – начала она, – вполне ли это… но я очень, очень рада, что ты так отнесся к решению Грегори!

– Так отнесся! Я должен сказать тебе, Марджори, что вчерашний случай из тех, что заставляет задуматься. Когда Бартер читал вчера свою проповедь, я все думал, что сталось бы с усадьбой, если бы… – И он поглядел кругом, нахмурившись. – Сейчас и мне не так-то легко сводить концы с концами. А что касается Джорджа, он не более тебя пригоден вести хозяйство; он будет нести тысячные убытки.

– Боюсь, что Джордж чересчур много времени проводит в Лондоне. Уж не потому ли, я думаю… Боюсь, он часто стал видеться с…

Миссис Пендайс замолчала, больно ущипнув себя под одеялом!. Краска залила ей щеки.

– У Джорджа, – говорил мистер Пендайс, развивая свою мысль, – нет практической сметки. Где ему справиться с такими людьми, как Пикок, – а ты еще его балуешь! Ему пора подыскать себе жену, пора остепениться!

Щеки миссис Пендайс остыли, она сказала:

– Джордж очень похож на бедного Губерта. Хорэс Пендайс вынул из-под подушки часы.

– О! – воскликнул он, но воздержался и не прибавил: «А, твоя семья!»: еще не истек и год, как умер Губерт Тоттеридж.

– Без десяти восемь! А ты все занимаешь меня своими разговорами; пора принимать ванну.

В пижаме в широкую голубую полоску, сероглазый, с седеющими усами, тонкий и прямой, он помедлил у двери:

– У девочек нет ни капли воображения. Ты знаешь, что сказала Би? «Хоть бы он поспел на поезд!» Поспел на поезд! Боже мой! Я-то чуть было… чуть было…, – сквайр не кончил; по его мнению, только самые яркие и выразительные слова могли дать понятие об опасности, которой он чудом избежал, а ему с его воспитанием и характером не пристало в таком тоне говорить об этом.

За завтраком он был любезнее, чем обычно, с Грегори, уезжавшим с первым поездом. Как правило, мистер Пендайс относился к нему с опаской: ведь Виджил был кузеном его жены, да к тому же имел чувство юмора.

– Прекрасный человек, – говаривал он, – но только отпетый радикал. Другого названия для странностей Грегори мистер Пендайс не мог придумать.

Грегори уехал, не обмолвившись больше ни словом о деле, приведшем его в Уорстед Скайнес. На станцию его отвез старший грум. Грегори сидел в коляске, сняв шляпу; его голова приходилась в уровень с открытым окном: он, видимо, хотел, чтобы мысли его хорошенько продуло ветром,

И до самого Лондона он все сидел у окна, и лицо его выражало то растерянность, то добродушную усмешку. Перед ним, как медленно разворачивающаяся панорама, проплывали одна за одной затопленные неярким осенним солнцем церкви, усадьбы, обсаженные деревьями дороги, рощи, все в золотом и красном уборе, а далеко на горизонте, по гребню холма медленно двигалась фигура пахаря, четко вырисовываясь на светлом фоне неба.

На вокзале он нанял кэб и поехал в Линкольнс-ИннФилдс к своему поверенному. Его провели в комнату, в которой ничто не говорило о занятии ее хозяина, если не считать нескольких томов «Вестника юстиции»; на столе в стакане с чистейшей водой стоял букетик ночных фиалок. Эдмунд Парамор, старший партнер фирмы «Парамор и Херринг», гладко выбритый мужчина, лет около шестидесяти, с черными, подернутыми сединой, зачесанными вверх волосами, встретил входившего приветливой улыбкой.

– Здравствуйте, Виджил! Откуда-нибудь из деревни?

– Только что из Уорстед Скайнеса.

– Хорэс Пендайс – мой клиент. Чем могу служить? Какие-нибудь неприятности с вашим Обществом?

Грегори Виджил, усевшись в мягкое кожаное кресло, в котором сиживало так много людей, искавших совета и помощи, с минуту молчал; мистер Парамор, бросив внимательный взгляд на своего клиента, шедший, казалось, из самой глубины его души, сидел, не двигаясь. Было сейчас что-то общее в лицах этих двух столь разных людей: их глаза светились энергией, честностью.

Грегори наконец заговорил:

– Мне тяжело говорить о деле, ради которого я здесь.

Мистер Парамор нарисовал физиономию на промокательной бумаге.

– Я пришел к вам, – говорил Грегори, – чтобы посоветоваться о разводе моей подопечной.

– Миссис Джэспер Белью?

– Да. Ее положение невыносимо.

Мистер Парамор посмотрел на Грегори, соображая что-то.

– Как мне известно, она и ее муж живут врозь.

– Да, вот уже два года.

– Вы действуете с ее согласия?

– Я говорил с ней.

– Вы хорошо знаете закон о разводе?

Грегори отвечал, страдальчески улыбаясь:

– Не очень; я никогда не читаю газетных отчетов о подобных делах. Мне все это отвратительно.

Мистер Парамор опять улыбнулся, но тут же его лицо омрачилось.

– Необходимо иметь некоторые доказательства. У вас они есть?

Грегори провел ладонью по волосам.

– Я не думаю, что будет много затруднений, – сказал он. – Белью согласен, они оба согласны!

Мистер Парамор удивленно поглядел на него.

– Ну и что?

Грегори удивился в свою очередь:

– Как что? Но если обе стороны только этого и хотят, если никто не ставит препятствий, какие могут быть трудности?

– Боже мой! – воскликнул мистер Парамор.

– Да ведь я видел Белью только вчера. Я уверен, что уговорю его признать все, что окажется необходимым.

Мистер Парамор вздохнул.

– Вы слыхали когда-нибудь, – спросил он деловито, – что такое тайный сговор, имеющий целью ввести суд в заблуждение?

Грегори вскочил и зашагал по комнате.

– Я вообще в этом не разбираюсь, – сказал он. – И все это в высшей степени гадко. Для меня узы брака священны, и если они вдруг оказываются не таковыми, то вникать во все эти формальности невыносимо Мы живем в христианской стране, и среди нас нет непогрешимых. На какую грязь вы намекаете, Парамор?

Окончив свою гневную тираду, Грегори опустился кресло и подпер рукой голову. И, как ни странно, мистер Парамор не улыбнулся, а посмотрел на Грегори с состраданием.

– Если оба супруга несчастны в браке, – сказал он, – им не полагается обоим желать его расторжения. Одному из них необходимо делать вид, что он против этого и считает себя пострадавшей стороной. Нужны доказательства измены, а в данном случае – доказательства либо жестокого обращения, либо оставления без средств к существованию. И доказательства эти должны быть объективны. Таков закон.

Грегори проговорил, не поднимая взгляда:

– Но почему?

Мистер Парамор вынул из воды фиалки и понюхал их.

– Как это почему?

– Я хочу сказать, зачем нужен весь этот обходный маневр?

С удивительной быстротой сострадание на лице мистера Парамора сменилось улыбкой, и он проговорил:

– Для того, чтобы не так легко было расшатать моральные устои общества. А как же иначе?

– И вы считаете это высокоморальным? То, что на людей надевают цепи, от которых они могут освободиться только ценой преступления?

Мистер Парамор замазал лицо, нарисованное на промокательной бумаге.

– Куда девалось ваше чувство юмора?

– В этом нет ничего смешного, Парамор.

Мистер Парамор подался вперед.

– Друг мой, – сказал он серьезно, – я вовсе не собираюсь утверждать, что наши законы неповинны в огромном количестве никому не нужных страданий; я не буду говорить, что наша законодательная система не нуждается в преобразовании. Большинство юристов и почти каждый мыслящий человек скажет вам, что очень нуждается. Но это вопрос отвлеченный, и нам сейчас его обсуждение поможет мало. Мы постараемся добиться успеха в вашем деле, если это возможно. Вы не с того конца начали, вот и все. Первое, что мы должны сделать, – это написать миссис Белью и пригласить ее к нам. Затем надо начать слежку за капитаном Белью.

Грегори перебил его:

– Какая гадость! Нельзя ли обойтись без этого?

Мистер Парамор прикусил указательный палец.

– Опасно. Но вы не беспокойтесь, мы все устроим. Грегори поднялся с кресла и подошел к окну. Помолчав с минуту, воскликнул:

– Мне все это противно! Мистер Парамор улыбнулся.

– Всякий честный человек почувствовал бы то же. Но дело в том, что этого требует закон.

Грегори снова разразился тирадой:

– Выходит, никто не может развестись, не став при этом либо сыщиком, либо негодяем.

Мистер Парамор сказал серьезно:

– Очень трудно избежать этого, почти невозможно. Видите ли, в основе закона лежат определенные принципы.

– Принципы?

Мистер Парамор улыбнулся, но улыбка тотчас же сошла с его лица.

– Принципы, основанные на христианской этике. Согласно им, человек, решившийся на развод, ipso facto [2] ставит себя вне общества. А будет ли он при этом негодяем, не так уж важно.

Грегори отошел от окна, сел и снова закрыл лицо ладонями.

– Не шутите, Парамор, – сказал он, – все это мне очень тяжело.

Мистер Парамор с сожалением смотрел на склоненную голову Грегори.

– Я не шучу, – сказал он. – Боже упаси. Вы любите стихи?

И, выдвинув ящик стола, он вынул томик, переплетенный в красный сафьян.

– Мой любимый поэт.

Жизнь – как пена на воде,

Но одно лишь твердо в ней:

Добрым будь в чужой беде,

Мужественным будь в своей [3].

Это, по-моему, квинтэссенция всякой философии.

– Парамор, – начал Грегори, – моя подопечная очень дорога мне; она дороже для меня всех женщин на свете. Передо мной сейчас мучительная дилемма: с одной стороны, этот ужасный процесс и неизбежная огласка; с другой – ее положение: красивая женщина, Любящая светские удовольствия, живет одна в этом Лондоне, где так трудно уберечься от посягательств мужчин и от женских языков. Недавно мне пришлось это понять со всей остротой. Господь да простит меня! Я даже советовал ей вернуться к мужу, но это абсолютно невозможно. Что мне теперь делать?

Мистер Парамор встал.

– Я знаю, – сказал он, – я знаю. Друг мой, я знаю! – Минуту он стоял не двигаясь, отвернувшись от Грегори.

– Будет лучше всего, – вдруг заговорил он, – если она расстанется с ним. Я поеду к ней и сам поговорю обо всем. Мы ей поможем. Я сегодня же еду к ней и дам вам знать о результатах моего посещения.

И, словно повинуясь одному и тому же инстинкту, они протянули руки и пожали их, не глядя друг на друга. Затем Грегори схватил шляпу и вышел.

Он отправился прямо в свое Общество, занимавшее помещение на Ганновер-сквер. Оно располагалось в самом верхнем этаже, выше, чем все другие Общества, населившие этот дом, – так высоко, что из его окон, начинавшихся в пяти футах от пола, было видно только небо.

В углу на машинке работала девушка, краснощекая, темноглазая, с покатыми плечами, а за бюро, на котором в беспорядке были разбросаны конверты с адресами, дожидающиеся ответа письма и номера газеты, издаваемой Обществом, боком к кусочку неба в окне, сидела женщина с седыми волосами, узким, длинным обветренным лицом и горящими глазами и, нахмурившись, изучала страницу рукописи.

– А, мистер Виджил, – заговорила она, увидев Грегори, – как хорошо, что вы пришли. Нельзя пускать этот абзац в его настоящем виде. Ни в коем случае!

Грегори взял рукопись и прочитал отмеченный абзац:

«История Евы Невилл так потрясает, что мы позволили себе спросить наших уважаемых читательниц, живущих под надежным кровом своих усадеб, в тиши, в довольстве, а быть может, и в роскоши, что бы стали делать они на месте этой несчастной, которая очутилась в большом городе без друзей, без денег, разутая и раздетая, где на каждом шагу ее подстерегали демоны в образе человеческом, промышляющие несчастьем женщины. Пусть каждая из вас спросит себя: устояла бы я там, где Ева Невилл пала?»

– Ни в коем случае нельзя оставить в таком виде, – повторила дама с седыми волосами.

– А что, по-вашему, здесь плохо, миссис Шортмэн?

– Это оскорбляет. Подумайте о леди Молден и других наших подписчицах. Вряд ли им будет приятно даже мысленно поставить себя на место бедной Евы. Я уверена, что им это придется не по вкусу.

Грегори провел ладонью по волосам.

– Неужели это их шокирует?

– Все потому, что вы привели столько ужасных подробностей того, что случилось с бедной Евой.

Грегори поднялся и зашагал по комнате. Миссис Шортмэн продолжала:

– Вы давно не живали в деревне, мистер Виджил, и вы уже все забыли. А я помню. Люди не любят читать неприятное. К тому же им нелегко вообразить себя в подобном положении. Это шокирует их, а мы лишимся подписчиц.

Грегори протянул страничку девушке, сидевшей в углу за машинкой.

– Пожалуйста, прочитайте это, мисс Мэллоу. Девушка читала, не поднимая глаз.

– Ну как, вы согласны с миссис Шортмэн? Мисс Мэллоу, залившись румянцем, вернула листок Грегори.

– Конечно, это прекрасно, только все-таки, по-моему, миссис Шортмэн права. Многим это покажется оскорбительным.

Грегори быстро подошел к окну, распахнул его и стал смотреть в небо. Обе женщины смотрели ему в спину. Миссис Шортмэн проговорила мягко:

– Только немного изменить после слова «роскошь», – ну хотя бы так: разве не простили бы они и не пожалели бы эту несчастную, очутившуюся в большом городе, без друзей, без денег, разутой и раздетой, где на каждом шагу ее подстерегают демоны в образе человеческом, промышляющие на несчастье женщины. На этом и остановиться.

Грегори вернулся к столу.

– Только не «простили», только не «простили», – сказал он.

Миссис Шортмэн взялась за перо.

– Вы не представляете себе, какое действие может оказать эта статья. Ведь среди наших подписчиков много священников, мистер Виджил. А нашим принципом всегда была деликатность. Вы слишком ярко описали этот случай, а ведь никакая порядочная женщина не сумеет вообразить себя в положении Евы, даже если бы и захотела. Ни одна из ста, особенно среди живущих в деревне и не знающих жизни. Я сама дочь сквайра.

– А я – сын деревенского священника, – сказал Грегори, улыбаясь.

Миссис Шортмэн посмотрела на него укоризненно.

– Не шутите, мистер Виджил, речь идет о существовании нашей газеты, мы просто не можем позволить себе написать подобное. Последнее время я получаю десятки писем, где наши читатели жалуются, что мы слишком уж живо описываем подобные трагедии. Вот одно из них:

«Бурнфилд, дом священника,

1 ноября

Сударыня,

Сочувствуя Вашей плодотворной деятельности, я тем не менее боюсь, что не смогу дольше оставаться подписчиком Вашей газеты, пока она выходит в своем теперешнем виде, ибо ее не всегда можно дать почитать моим дочерям. Я считаю неправильным и неразумным, чтобы они знакомились с подобными ужасными сторонами жизни, пусть это и правда.

С глубоким почтением

Уинфред Туденем.

P. S. Кроме того, газета может попасть горничным и оказать на них дурное влияние».

– Это письмо я получила сегодня утром.

Грегори, закрыв лицо руками, сидел с таким видом, будто молился, миссис Шортмэн и мисс Мэллоу не решились нарушить молчания. Но когда он поднял голову, он сказал твердо:

– Только не «простили», только не «простили», миссис Шортмэн.

Миссис Шортмэн зачеркнула это слово.

– Хорошо, хорошо, мистер Виджил, – сказала она, – но это рискованно.

В углу снова затрещала машинка.

– Теперь еще одно. И, мистер Виджил, опять эта Миллисент Портер, боюсь, нет никакой надежды спасти ее.

Грегори спросил:

– Что с ней?

– Снова запила. Это уже пятый раз.

Грегори повернулся к окну и взглянул на небо.

– Я навещу ее. Дайте мне адрес.

Миссис Шортмэн прочитала в зеленой книжечке:

– Миссис Портер, Блумсбери, Билкок Билдингс, 2. Мистер Виджил!

– Что?

– Мистер Виджил, мне иной раз хочется, чтобы вы поменьше нянчились с этими безнадежными субъектами. Толку все равно не будет, а вы только убиваете свое драгоценное время.

– Но разве можно бросить их на произвол судьбы! Так что ничего не поделаешь.

– Почему? Надо поставить себе какой-то предел. Простите меня, но мне кажется иной раз, что вы зря тратите время.

Грегори повернулся к девушке за машинкой:

– Мисс Мэллоу, как, по-вашему, права миссис Шортмэн? Я зря трачу свое время?

– Не знаю, мистер Виджил. Но мы так беспокоимся о вас.

Добродушная и немного недоуменная улыбка появилась на губах Грегори.

– А я верю, что я спасу ее, – сказал он. – Значит, Билкок Билдингс, 2. – И, продолжая глядеть на небо, спросил: – Как ваша невралгия, миссис Шортмэн?

Миссис Шортмэн улыбнулась.

– Ужасно!

Грегори тотчас обернулся.

– Ведь вам вредно открытое окно. Простите меня!

Миссис Шортмэн покачала головой.

– Мне нет. А вот разве что Молли?

Девушка за машинкой проговорила:

– Нет, нет, мистер Виджил. Пожалуйста, не закрывайте окна только из-за меня.

– Честное слово?

– Честное слово! – ответили женщины в один голос. И все трое секунду смотрели на небо. Потом миссис Шортмэн прибавила:

– Дело в том, что вам не добраться до корня зла – до ее мужа.

Грегори посмотрел на нее:

– А, этот негодяй! Если бы только она могла избавиться от него! Ей надо было бы давно уйти от него, пока он не научил ее пить. Почему она не ушла от него? Почему, миссис Шортмэн, почему?

Миссис Шортмэн подняла глаза, горевшие одухотворением.

– У нее, наверное, не на что было жить, – сказала она. – И она была тогда вполне порядочной женщиной. А какой же порядочной женщине приятен развод… – Взгляд Грегори заставил ее умолкнуть на полуслове.

– Как, миссис Шортмэн, и вы на стороне фарисеев?

Миссис Шортмэн покраснела.

– Бедная женщина, видно, хотела спасти его, – сказала она, – должна была хотеть спасти его.

– Значит, мы с вами… – начал было Грегори, но снова уставился в небо.

Миссис Шортмэн закусила губу и тоже устремила блестящий взгляд вверх.

Пальцы мисс Мэллоу летали над клавишами быстрее, чем всегда, лицо у нее было испуганное.

Грегори заговорил первый.

– Прошу вас, простите меня, – сказал он тихо, почти ласково. – Меня это близко касается. Я забылся.

Миссис Шортмэн отвела взгляд от окна.

– О, мистер Виджил, если бы я могла предполагать! Грегори улыбнулся.

– Ну, полно, полно, – говорил он. – Мы совсем напугали бедную мисс Мэллоу.

Мисс Мэллоу обернулась, глянула на Грегори. Грегори глянул на нее, и все принялись рассматривать кусок неба в окошке – что было главным развлечением этого маленького общества.

Грегори занимался делами до трех, затем отправился в кафе и выпил чашку кофе с булочкой. В омнибусе, шедшем в Вест-Энд, он сидел наверху, держа шляпу в руках и улыбаясь. Он думал об Элин Белью. Думать о ней как о самой прекрасной и доброй представительнице ее пола стало его привычкой; и пока он о ней думал, волосы его успели поседеть, так что теперь уже ему с этой привычкой не расстаться. А женщины на улице, глядя на его улыбку и непокрытую голову, говорили себе: «Какой красивый мужчина!»

Джордж Пендайс, увидев Грегори из окна своего клуба, тоже улыбнулся; только улыбка его была иного свойства: вид Грегори был всегда немного неприятен Джорджу.

Природа, создавшая Грегори Виджила мужчиной, давно заметила, что он вовсе отбился от ее рук, живет в безбрачии, бежит общества даже тех несчастных созданий, которых его Общество наставляло на путь истинный. И природа, которая не терпит ослушания, выместила свое недовольство на характере Грегори: нервы его были самые деликатные, а кровь то и дело бросалась в голову: темперамент у него был горячий (что нередко в нашем туманном климате), и как человек не может по своему хотению прибавить к своему росту ни вершка, так и Грегори не мог укротить свой нрав. Встретив горбатого, Грегори стал бы мучиться мыслью, что тот до могилы обречен носить горб. Он был убежден, что если окружить горбуна заботой и вниманием, то в один прекрасный день он станет стройным. Нет на земле двух индивидуумов, имеющих одни и те же убеждения, как нет двух людей с одинаковыми лицами, но Грегори свято верил, что люди, на свою беду имеющие собственную точку зрения, рано или поздно разделят его взгляды, если он не поленится достаточно часто напоминать им, что они заблуждаются. Грегори Виджил был не единственный человек на Британских островах с подобными понятиями.

Источником постоянных огорчений Грегори было то обстоятельство, что его преобразовательный инстинкт то и дело вступал в противоречие с его чувствительными нервами. Его природная деликатность обязательно восставала и сводила на нет все его благородные усилия. Этим, пожалуй, можно объяснить его постоянные неудачи, о которых с прискорбием упомянула миссис Пендайс в разговоре с леди Молден на балу в Уорстед Скайнес.

Он слез с омнибуса неподалеку от дома, где жила миссис Белью, с благоговением прошел мимо него и вернулся обратно. Давным-давно он взял за правило видеться с ней лишь раз в две недели, но под ее окнами он проходил чуть ли не каждый день, какой бы крюк ни приходилось делать. Окончив эту прогулку и не подозревая, что действия его могли бы показаться смешными, он, все еще улыбаясь, ехал назад в Ист-Энд. Шляпа его опять покоилась у него на коленях, и, вероятно, он не был бы счастливее, если бы повидал миссис Белью. Когда они проезжали мимо Клуба стоиков, из окна клуба его опять увидел Джордж Пендайс, и опять на губах Джорджа мелькнула насмешливая улыбка.

Спустя полчаса он уже был у себя дома на Букингем-стрит; вскоре явился рассыльный из клуба и вручил ему письмо, обещанное мистером Парамором. Он поспешно вскрыл его.

«Нельсоновский клуб.

Трафальгар-сквер.

Дорогой Виджил!

Я только что вернулся от вашей подопечной. Дело приняло неожиданный оборот. Вчера вечером произошло следующее. После вашего визита в Сосны капитан Белью приехал в Лондон и в одиннадцать часов ночи постучал в квартиру своей жены. Он был почти в бреду, и миссис Белью должна была оставить его у себя. «Я собаку не выгнала бы в таком состоянии», – объяснила она мне. Он пробыл у нее до следующего полудня, – ушел перед самым моим приходом. Такова ирония судьбы, значение которой я вам сейчас объясню. Помнится, я говорил вам, что закон о разводе исходит из определенных принципов. Один из них подразумевает, что сторона, начавшая дело о разводе, отказывается простить нанесенные ей оскорбления. На языке закона это прощение, или снисходительность, называется «примирением» и представляет собой решительное препятствие для дальнейшего ведения дела. Суд ревностно следит за соблюдением этого принципа и с большим недоверием относится к таким поступкам обиженной стороны, которые можно истолковать как «примирение». То, что сообщила мне ваша подопечная, ставит ее в такое положение, при котором, боюсь, невозможно затевать дело о разводе, основываясь на проступках ее мужа, совершенных до его злополучного посещения. Слишком рискованно. Иными словами, суд почти наверняка постановит, что действия истицы должны рассматриваться как «примирение». Если же в дальнейшем ответчиком) будет совершен поступок, расценивающийся как оскорбление, то, говоря языком закона, «прошлые деяния возымеют силу», и только тогда, но ни в коем случае не сейчас можно будет надеяться на благоприятный исход дела. Повидав вашу подопечную, я понял, почему вы так озабочены ее теперешним положением, хотя должен сказать, я отнюдь не уверен, что вы делаете правильно, советуя ей развестись с мужем. Если вы не перемените своего намерения продолжать дело, я займусь им лично, и мой вам дружеский совет, поменьше принимайте все к сердцу. Бракоразводное дело не тот предмет, которым может без вреда для себя заниматься частный человек, а тем более человек, который, подобно вам, видит вещи не такими, какие они есть, а такими, какими он бы хотел, чтобы они были.

Искренне преданный вам, дорогой Виджил,

Эдмунд Парамор.

Если захотите повидать меня, я буду вечером у себя в клубе».

Прочитав письмо, Грегори подошел к окну и стал глядеть на огни на реке. Сердце бешено колотилось, на висках выступили красные пятна. Он спустился вниз и поехал в Нельсоновский клуб.

Мистер Парамор собрался отужинать и пригласил своего гостя разделить с ним трапезу,

Грегори покачал головой.

– Нет, мне не хочется есть, – сказал он. – Что же это такое, Парамор? Быть может, какая-то ошибка? Ведь не можете же вы мне сказать, что, поскольку она поступила как добрая христианка, она должна быть наказана таким образом.

Мистер Парамор прикусил палец.

– Не впутывайте сюда еще и христианства. Христианство не имеет никакого отношения к закону.

– Но вы говорили о принципах, – продолжал Грегори, – основанных на христианской этике.

– Да, да, я имел в виду принципы, взятые от старого церковного представления о браке, по которому развод вообще невозможен. Эта концепция законом отброшена, а принцип остался.

– Я не понимаю.

Мистер Парамор произнес медленно:

– Думаю, что этого никто не понимает. Обычная юридическая бестолковщина. Я понимаю только одно, Виджил: в случае, подобном этому, мы должны быть чрезвычайно осторожны. Мы должны «сохранить лицо», как говорят китайцы. Мы должны притвориться, что очень не хотим развода, но что оскорбление столь тяжко, что мы вынуждены обратиться в суд. Если Белью не будет возражать, судья должен будет принять то, что мы ему сообщим. Но, к сожалению, в подобных делах участвует прокурор. Вы что-нибудь знаете о его роли в бракоразводном процессе?

– Нет, – ответил Грегори, – не знаю.

– Если есть что-нибудь такое, что может помешать разводу, то он обязательно узнает. Я веду только те дела, в которых комар носу не подточит.

– Это значит…

– Это значит, что миссис Белью не может просить суд о разводе просто потому, что она несчастна или находится в таком положении, в каком ни одна женщина не может и не должна находиться, но только тогда, когда она оскорблена действиями, предусмотренными законом. И если каким-нибудь поступком она даст суду повод отказать ей в разводе, суд ей откажет. Чтобы получить развод, Виджил, надо быть крепким, как гвоздь, и хитрым, как кошка. Теперь вы понимаете?

Грегори не отвечал.

Мистер Парамор глядел на него внимательно и сочувственно.

– Сейчас не годится начинать дело, – прибавил он. – Вы все настаиваете на разводе? Я написал вам, что не совсем уверен, что вы правы.

– Как вы можете говорить об этом, Парамор? После того, что случилось вчера ночью, я больше, чем когда-либо, уверен в необходимости развода.

– Тогда, – ответил Парамор, – надо установить слежку за Белью и уповать на счастливый случай.

Грегори протянул ему руку.

– Вы говорили о моральной стороне, – сказал он. – Вы не представляете себе, как невыразимо мерзко для меня все в этом деле. До свидания.

И, круто повернувшись, Грегори вышел вон.

Его мысли путались, сердце разрывалось. Он видел Элин Белью, самую дорогую для него женщину, задыхающейся в кольцах огромной липкой змеи; и сознание, что всякий мужчина и всякая женщина, не нашедшие счастья в браке, по своей ли вине, по вине своего спутника жизни или безо всякой вины с обеих сторон, задыхаются в тех же объятиях, не утоляло его боли. Он долго бродил по улицам, обдуваемый ветром, и вернулся домой поздно.