Текст книги "Демон"

Автор книги: Джон Герберт (Херберт) Варли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

ЭПИЗОД V

Лютер вышагивал по пристаням Беллинзоны – безлюдным, как пыльные улицы западного городка в фильме «Самый полдень», с Гэри Купером в главной роли. Возможно, ум его и усматривал такую аналогию, тем более что он совсем недавно посмотрел этот фильм в Преисподней.

На Гэри Купера Лютер был, мягко говоря, не похож. Скорее он походил на чудовище Франкенштейна после трехдневного пьянства и автомобильной аварии. Едва ли не вся левая сторона его физиономии отсутствовала, выставляя напоказ кусок челюсти и обломки зубов, а также часть сосцевидного отростка и пустую глазницу. В зазубренной трещине виднелось зеленоватое вещество мозга – причем создавалось впечатление, будто его, вытекшее оттуда, торопливо запихали назад. Единственный оставшийся глаз был черной дырой в красном море, пылающей праведным гневом. Швы окольцовывали шею Лютера; причем не шрамы, а именно толстые нити, впившиеся в кожу. Если их удалить, голова просто бы отвалилась.

Все тело Лютера, за исключением рук, скрывалось под грязной черной сутаной. Руки сплошь были покрыты стигматами, откуда сочились кровь и гной. Одна нога была короче другой. Это, впрочем, было не уродством, а простой механической неувязкой; раньше нога эта принадлежала одной монахине. Разность ног, однако, гордой поступи Лютера не замедляла.

Прятаться не было нужды, да Лютер и не пытался. Даже в лучшие времена такое для него и его банды было крайне затруднительно. Запах и самого-то Лютера был, опять-таки мягко говоря, не из приятных, но аромат его апостолов за пятьдесят шагов ошарашил бы любого борова. Даже люди, с их почти атрофированным нюхом, обычно чувствовали Лютера раньше, чем он появлялся в их поле зрения. Порой срабатывал подход с подветренной стороны, но в последнее время беллинзонцы, казалось, развили по отношению к жрецам шестое чувство.

Следом тащились двенадцать его апостолов. По сравнению с ними Лютер был просто красавцем.

Все они представляли из себя всего-навсего зомби, однако Лютер прежде был Артуром Лундквистом, пастором Американской Объединенной Лютеранской церкви в Урбане, что в штате Иллинойс. Урбану давно разрушили – как, впрочем, и большую часть тела пастора Артура Лундквиста. Клочки и кусочки его раньше принадлежали совсем другим людям – Гея собирала своих жрецов из подручных материалов. Время от времени случайная мысль о доме мелькала в его мрачном мозгу – мысль о жене и двоих ребятишках. Мысль эта мучила его и делала еще более ревностным в Господнем служении. Через мозг Лютера также проходили воздушные массы – результат пистолетного выстрела – что обеспечивало его весьма узнаваемой улыбкой и манерой говорить. Это также его мучило.

Лютер домаршировал до зоны смерти, что вела в Феминистский квартал. Единственный глаз его обозревал воздвигнутые впереди фортификации. Никого из женщин он не увидел, но не сомневался, что они там – и следят за ним. Всем своим видом Лютер демонстрировал вызов и презрение, гордо выпятив грудь и уперев руки в бока.

– Врагини Господни! – выкрикнул он – или по крайней мере попытался. Без левой щеки ему трудно было произнести любой звук, для которого требовались губы. «Врагини» поэтому скорее звучали как «вагины».

– Я Лютел! Я ждешь хо Гошходней воле!

Стрела, прошипев по ровной траектории, ударила его в грудь. Все, кроме оперения, оказалось в груди у посланца Господней воли. Лютер даже не потрудился обломать стрелу, как и не оторвал рук от бедер.

Одна феминистка с факелом в руках поспешила к мосту. Факел она бросила в масло, разлитое там при первом слухе о появлении Лютера и его банды в Беллинзоне. Между Лютером и Кварталом взметнулась стена огня. Женщина поспешила обратно в укрытие.

– Дитя выло хлинешено в шие хешто вного... нешколько овелотов нажад. Вагине хотъевно шие дитя. Вагиня щедло вождашт той, котолая укажет, где найти то дитя. Выходите, выходите шуда, ищите вилошти Вагини!

Но никто к «вилошти Вагини» интереса не проявил. Лютер ничего другого и не ожидал, но такое отношение все равно его разъярило. Он взвыл. Потом принялся выкрикивать в сторону горящего моста непристойности, вертеться волчком и топать ногой – той, что подлиннее, – по доскам пристани. Вскоре из его глаза потекла кровь, а из разверстой стороны лица – смесь слюны с черной мокротой. Перед его сутаны потемнел у бедер. Сила была возложена на него, и сила эта все нарастала. Он рухнул на колени, простер руки к небесам и запел:

Белая тхел-хел-дыня шутъ Вог наш!

Щит и веч хлаведныя;

Хлеломит он угнетателя жежл

И оделжит хаведы хлавныя!

Стих за стихом лишенный музыкального слуха жрец выкрикивал гимн бессвязным, шепелявым басом, а там, где не помнил слов, – просто дико ревел. Слова, впрочем, ничего здесь не значили. Значила сила, и Лютер чувствовал ее на себе, как бывало несколько раз после его воскрешения. Он вытянулся в струнку, вспомнив те дни, когда читал проповеди со своей кафедры. Те дни он был едва ли не громовержцем – и все же ничего похожего на сегодняшнее не случалось. Гея будет им горда. Позади Лютера зашевелились даже изъеденные червями зомби. Скулили, словно пытаясь запеть. Их вялые языки свешивались из жутких пастей и переваливались из стороны в сторону, когда покачивались их тела.

И вот она вышла, единственная феминистка – встала и отбросила свое оружие. Улыбка ее была просто бессмысленной дырой на лице, а глаза горели как у безумной.

Феминистки завизжали. Они начали орать еще когда Лютер завел свой тошнотворный гимн, а теперь удвоили усилия. Кричали они не от страха – хотя каждая была напугана до глубины души. Нет – просто такая тактика помогала отвести Силу. Раздавалась какая-то многоголосая, поразительная песнь, на манер, наверное, тех, что исполняли, арабские воительницы или плакальщицы. Многие заткнули себе уши воском или ватой, желая защититься по примеру спутников Одиссея. Лютер только расхохотался таким потугам, зная, что это ошибка. С заткнутыми ушами женщины становились еще уязвимее, ибо так они не слышали общего вопля – этого звука солидарности, служившего единственной защитой против Лютера и ему подобных.

Женщина шла вперед. Стрела последовала за ней, но рука лучницы слишком дрожала, чтобы направить ее в цель. Промах, еще один. Третья погрузилась в спину женщины. Та задрожала, но шла дальше.

Феминистки стреляли не из презрения и не потому, что считали свою сестру предательницей. Нет, слишком хорошо они знали, как Сила Лютера способна затуманивать женские головы. И стреляли просто потому, что смерть в данном случае была для женщины милосердной альтернативой.

Жловный влаг вледить нав хоклялся,

Вот шо штлахов и дохлештъю вштает он на витву.

Нет на Жевле еву лавного!

Женщина шла прямо в огонь.

Еще две стрелы вонзились в нее. Она упала на четвереньки, и волосы ее вспыхнули, словно сухой трут. Обугливаясь на глазах, женщина продолжала ползти. Ничего не видя и не слыша, попыталась подняться на ноги, но горящая доска сломалась под ней. Женщина упала навзничь и скатилась с моста в смрадную воду.

Феминистки вырвались из своих укрытий и ринулись вперед, закрывая лица от жара пламени и его собственного мерзкого вида. Некоторые делали Лютеру рога, что еще больше его позабавило. Неужто они и впрямь думают, что, если они выставят вперед мизинец и указательный палец, это их защитит?

Зацепив тело своей сестры веревкой, они вытащили его на пристань. Женщина была еще жива, но, даже будь она мертва, сестры бросились бы за ней с еще большим рвением. Теперь она могла умереть и имела шанс остаться мертвой.

– Вог ваш хокалает! – выкрикнул Лютер, затем повернулся к своему воинству. – Андрей! Иоанн! Фаддей! Фил... Иуда! – Пятерка зомби выступила вперед, включая Филиппа, чье смутное сознание не позволяло решить, вызвали его все-таки или нет. Лютер раздраженно махнул ему, делая знак отступить. Именно этим четырем Лютер всегда доверял ответственные задания, и причина секрета не составляла. В именах всех прочих присутствовала буквы "Б", "М" или "П". "Ф" и "Р" Лютер еще кое-как выговаривал. Имена же двух третей его учеников оказывались для него непроизносимыми скороговорками.

– Наштухайте на невелных, – приказал он им. – Ходавите глешников! «В хлавенеющем огне швелшитца отвщение не хожнавшив Вога и не хоколяющився влаговештвованию Гошхода нашего!» Второе Фешшалоникийцав! Один! Вошевь! Вхелед, вой ученики!

Лютер смотрел, как все четверо идут в огонь. С ними все кончено, однако вначале они нанесут некоторый вред. Апостолы уже ощетинились стрелами, на которые не обращали ни малейшего внимания, – как и на то, что горят. Какое это имело значение, раз они уже были мертвы?

Бывший пастор Лундквист отвернулся от зрелища. Боли он уже не чувствовал, и ничего похожего на сомнение тоже, но порой в него закрадывалось чувство, заставлявшее его шарить в потемках. Примерно так мог шарить в потемках слепой, глухой и четвертованный. Прежде всего Лютера тревожило, что от него к своему разрушению уходит Иуда. Пожалуй, это был уже двадцатый потерянный им «Иуда». Что-то всегда заставляло Лютера выбирать Иудами самых крупных, сильных и менее разложившихся рекрутов. Что, он не знал.

Было и что-то еще. Как ни пытался, Лютер не мог извлечь из себя даже самое туманное представление, кто такие фессалоникийцы.

Лишь привычка вывела Лютера в предместья города – к тропе, что вела к старому кладбищу. Он не ожидал ничего найти.

Но ему пофартило.

Там оказались шесть погребальных костров, которые еще предстояло возжечь, – и даже недавно взрытая почва. Приближение Лютера очевидно отпугнуло могильщиков, которые намеревались сжечь трупы. А разве можно здесь было кого-нибудь по-настоящему схоронить?

Двумя вещами, по поводу которых в Беллинзоне соглашались почти все, были смерть и безумие. Безумных оставляли в покое, пока они не буйствовали. А мертвецов поскорей сжигали. Перед лицом смерти преобладало перемирие – единственный пример общности духа, какой когда-либо проявлялся в Беллинзоне. Все помогали доставлять мертвецов на кладбище, где их сжигали по обычаю, взятому у живших на берегах Ганги индусов.

Так было не всегда. В городе, где девяносто процентов жителей никаких родственников не имели, трупы просто игнорировали. Они могли гнить сутками, пока кого-нибудь не охватывало такое отвращение, что он пинком сбрасывал тело в воду и позволял ему утонуть.

Но затем трупы начали всплывать, лезть через борта лодок и таиться в укромных уголках. Тогда бдительные и феминистки организовали похоронные ритуалы.

Погребение ничего хорошего не принесло. Мертвецы выползали из могил. Единственным верным методом стала кремация.

– Но для этого нужно шпелва лажжечь огонь, – принялся зубоскалить Лютер. – Плинешыте вне тела, – приказал он оставшимся апостолам. Порывшись в грязи, Варфоломей и Симон Петр явились с расчлененным трупом. Кто-то, похоже, решил, что сможет так поломать систему, но Лютеру лучше было знать. Даже такое было во власти всемогущей Госпожи.

Трупы оказались самые что ни на есть свежие, не считая одного, пролежавшего уже пару суток. Один был в белом саване – богатей, учитывая цены на ткань в Беллинзоне. Остальных оставили голыми. Распоров ткань на физиономии богатея, Лютер сразу понял, что это Иуда Искариот.

Он ввел себя в легкое исступление. Оно и близко не походило на то священное буйство, что он обрушил на феминисток; воскрешение было делом обычным, вроде раздачи облаток. Приведя себя в нужное состояние, Лютер опустился на колени и по очереди поцеловал каждую пару холодных губ. Ему пришлось подождать, пока Петр сложит из кусков последнего.

Через считанные минуты трупы начали открывать глаза. Апостолы помогали им встать на ноги, а Лютер тем временем наблюдал за процессом зорким оком старшины роты. Черная женщина будет Фаддеем, решил он. А тот китаец станет отличным Иоанном. Имена Лютер присваивал, не обращая ни малейшего внимания на пол. Через несколько недель его так или иначе будет чертовски нелегко определить.

Семь новых зомби были слабы и неустойчивы. Понадобится десять-двадцать оборотов, чтобы они смогли набрать полную мощь. У расчлененного, конечно, на это уйдет больше. Лютер отнесет его в леса и оставит там с двумя другими, которые пока не понадобятся. В конце концов они вместе доберутся до Преисподней. Лютер всегда путешествовал именно с Двенадцатью.

У берега реки Лютер преклонил колена в молитве.

Добро, зло – все это уже больших различий не имело. Лютер мог испытывать и гнев, и ненависть, и религиозный экстаз, который сильно смахивал и на гнев, и на ненависть. Ближе всего Лютер подходил к ощущению блага – так, как его мог понять Артур Лундквист, – это когда он соединялся с Богиней. Когда молился.

Лютер нечасто это делал. Богиня была женщина занятая и не любила, когда ее отвлекали по пустякам. Просто не добиться ее ответа было уже достаточно мучительно. Но Ее упрек мог бросить Лютера на землю, будто какую-нибудь букашку. Однако сегодня Она слушала, и Она отвечала. Лютер узнал, где ребенок. Поднявшись на ноги, он собрал свое воинство и дал приказ на выступление.

Он только надеялся, что эта сукина дочь Кали не поспеет до «Смокинг-клуба» раньше него.

ЭПИЗОД VI

После купания в источнике Сирокко почувствовала усталость. Так бывало не всегда. Когда она была моложе, купание наполняло ее такой энергией, что это бывало едва ли не мучительно. Два-три дня она не нуждалась в пище. Крис говорил, что у него до сих пор так. Ну да, ему всего-навсего сорок девять. Так же, наверное, будет и с Робин. Но в последние лет пятьдесят Сирокко после омоложения требовалось немного полежать.

Делала она это не у источника, соблюдая известный «принцип водопоя». В Дионис могли прийти враги. Они могли прийти к источнику, зная, что Сирокко каждые три килооборота приходится его посещать.

Так что она отправлялась к одному уединенному озерцу примерно в пяти милях от «Смокинг-клуба». Там был пляж черного песка, мелкого как пудра и теплого от подгейского тепла.

С удовольствием потянувшись, Сирокко подложила под голову рюкзак и задремала.

Искра заметила их, когда они показались на мосту. Какое-то время она не понимала, кто идет рука об руку со здоровенным волосатым мужчиной, хотя на самом деле сомнений тут быть не могло. Робин была в одних шортах, и татуировки, придававшие ее телу уникальность, так и бросались в глаза. Змеи казались почти живыми. Робин светилась такими яркими красками, какие Искра знала только из фотографий ее матери в молодые годы. Пожалуй, краски даже стали еще ярче. Золотистые фрагменты, казалось, сияли, а красные, лиловые, зеленые и желтые переливались будто редкие самоцветы. Маленькая ведьма выглядела как коричневое рождественское яичко.

Коричневое?

Искра посмотрела снова. Нет, точно – у Робин откуда-то взялся загар. И хитрый же фокус при таком хилом солнечном свете! Еще хитрее было заполучить его всего за два часа и при этом не обгореть.

Продолжая наблюдать за другим концом моста, Сирокко Искра так и не приметила. Тогда она вздохнула и направилась вниз по лестнице их встретить.

Еще поразительнее было увидеть эту перемену вблизи. Робин сбросила добрые пять лет. Искра уже начала понимать, что Сирокко и впрямь могучая ведьма, но в такое было просто невозможно поверить. Искру несколько раздражало, что она вовсе не рада увидеть, какой свежей и счастливой выглядит ее мать. У Робин просто нет права быть такой счастливой, когда она, Искра, так несчастна.

Еду уже приготовили, а Сирокко так и не появилась.

Робин и Крис куда-то отправились вместе. Искра поглядела, как они уходят, а потом поспешила к себе в комнату. Некоторое время спустя она снова вышла и прошла на кухню. Там не было никого, кроме Змея, который смешивал что-то пахнущее как масло для выпечки в большой чаше. Мельком взглянув на Искру, титанида вернулась к своей работе.

Тогда Искра пробралась к громадному стеллажу со специями. Сотни банок из дутого стекла содержали листья, порошки, кристаллы и еще некоторые ингредиенты, которые Искра почла за лучшее оставить неназванными. Значительная часть этого добра была гейского происхождения. Проблема заключалась в том, что, хотя Искре точно было известно, что там есть и земные специи, все банки были помечены титанидским шрифтом, выгравированным на стекле.

Вытаскивая затычки и вынюхивая несколько вероятных кандидатов, Искра сумела отыскать корень кирказона, затем путем проб и ошибок нечто, по запаху похожее на измельченный экстракт кубеба. Цвет был тот самый, и вкус что надо. Но тут ее загнали в тупик.

– Быть может, я смогу чем-то помочь.

Искра аж подскочила от изумления – что при низкой гравитации не такое малое дело. Она так старалась проигнорировать существование титаниды, что в конце концов про нее забыла.

– Сомневаюсь, – ответила Искра. Почему-то ее озадачило, что эти инопланетные животные еще и разговаривать умеют. Они претендовали на разумность, но так паршиво с этим справлялись.

– А ты попытайся, – предложил Змей.

– Я просто подумала, нет ли... нет ли тут кардамона.

– Большого или малого?

– Что-что?

– Мы пользуемся двумя разновидностями – большим и...

– Да-да, я знаю. Меньший.

– Тебе нужна сушеная корка или молотые зерна?

– Зерна, зерна! – От возбуждения Искра забыла, что ее все-таки втянули в разговор. Но Змей дал ей банку, из которой она отсыпала немного на листок бумаги и завернула в плотный пакетик. Затем он помог ей найти корицу. От Искры не ускользнуло – Змея явно интересует, что она собирается готовить. Причем в любом случав ее выбор специй он не одобрял.

– Что-нибудь еще?

– Гм... не найдется ли у тебя немного бензоина? Змей чопорно поджал губы.

– Это добро тебе стоит поискать в аптечке. – Не вызывало сомнений, что его мнение о рецепте Искры упало еще ниже. – Там так и будет написано по-земному – «бензоин». – Тут он сделал паузу, вроде бы собрался задать вопрос, но все-таки вспомнил, что Сирокко предупреждала его в общении с этой женщиной Действовать предельно осмотрительно. – Если это имеет значение, – продолжил Змей, – то раствора цианистого калия там нет, зато спирт найти можно.

Искра хотела было сказать, что имела в виду клейкую смолу, а не кристаллы, но раздумала. Выйдя из кухни, она поспешила вверх по лестнице в изолятор, который уже обнаружила и обшарила в поисках других ингредиентов.

Снова оказавшись у себя в комнате, Искра крепко-накрепко заперла дверь, опустила шторы, зажгла свечу и разделась догола. Сидя со скрещенными ногами на полу, она принялась ссыпать порции своих приобретений на металлическую тарелочку, заменявшую ей плавильный тигель. Потом добавила воды и размешала все пальцем. Далее, проколов иголкой большой палец, она выдавила немного крови и стала капать ее в ароматную смесь, когда та забулькала над пламенем свечи. Убедившись, что все хорошо размешалось, Искра выдернула у себя три лобковых волоска, опалила их в пламени свечи и добавила в тигель.

От изрядной дозы водки, позаимствованной из шкафа в гостиной, смесь вскоре зашипела голубым пламенем. Искра продолжала ее нагревать, пока не получила несколько унций сероватого порошка. Понюхав продукт, она скорчила физиономию. Ладно, много она использовать не станет. Некоторое время она беспокоилась насчет бензоина, а также о том, что рецепт требует не водки, а грибного ликера. Но, в конце концов, – это же симпатическая магия, а не подлинное колдовство. Так что должно сойти.

Искра принялась выдергивать еще волоски. Дергала, пока не стало саднить, а потом сплела их вместе и связала в золотистую щеточку. Натянув штаны и рубашку, она выглянула за дверь. Убедилась, что никто не следит, – и поспешила по коридору к комнате Сирокко.

Оказавшись внутри, Искра воспользовалась щеточкой, чтобы оставить крошечные мазки порошка на столбиках кровати и под подушкой. Под кроватью она начертала пятигранную фигуру и оставила в центре один лобковый волосок. Затем она вернулась к двери, через каждый метр оставляя на полу микроскопические мазки.

По коридору Искра шла, то и дело макая кисточку в импровизированный тигель и оставляя крошечные пятнышки порошка до самой своей двери.

Когда она закрыла дверь, пришлось ненадолго к ней прислониться. Сердце выскакивало из груди, а щеки раскраснелись. Наконец Искра сорвала с себя одежду и прыгнула в постель. Все той же кисточкой она поставила метку между грудей, а затем, бормоча обращение к Великой Матери, сунула ее себе между ног. Затем поставила тигель на пол у стены, где Робин его не увидит. Наконец, натянув одеяло до самого подбородка, глубоко и судорожно вдохнула.

«Спокойно, сердечко. Твоя возлюбленная придет».

Затем Искра опять выскочила из постели и бросилась к громадному, дивной работы туалетному столику с волнистым зеркалом. Там она стала рыться в косметике и с бесконечным прилежанием накрасила лицо, надушилась лучшими своими духами – и прыгнула обратно в постель.

Но что, если духи заглушат запах зелья? Что, если Сирокко не по вкусу губная помада? Сама она губы не красила. Она вообще не пользовалась никакой косметикой – и тем не менее женщины красивее Искра в жизни своей не видела.

Рыдая, Искра метнулась по коридору в ванную. Сначала смыла всю косметику, затем вызвала рвоту и освободила желудок в туалете. Спустила воду, почистила зубы и поспешила обратно в постель.

Нет, это точно любовь – иначе откуда такая боль?

Искра и плакала, и стонала, потом разорвала в клочья все простыни – а Сирокко все не шла.

Наконец, ведьма дорыдалась до того, что заснула.