Текст книги "Сын Сека (ЛП)"

Автор книги: Джон Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

V

В осквернении присутствует величие, в ужасе содержится истина. Стоя на коленях в преддверии, я облачен в порождения ночных кошмаров. Моя непокрытая голова поблескивает розоватой рубцовой тканью. Рот спрятан под маской – рука, что прикрывает его, отсечена у недобровольной жертвы. Кожа на ней сморщилась, но вот ногти растут до сих пор, и, загибаясь крючками, впиваются мне в щеки. Мои уши, отрезанные мною самим, свисают с шеи, мягко постукивая о нагрудник. Моя броня – пласталь, отделанная бронзой, и засохшая корка кровавых благословлений покрывает её резьбу. Татуировки, шрамы и клейма покрывают мои руки, говоря богам, что я принадлежу им, что мои господа призвали меня к ним. На поясе висят многочисленные кости – пальцы, кусочки черепов, зубы, – нанизанные на проволоку или укрепленные на цепях рядом с ножами для жертвоприношений, свежевания и укрощения плоти. Я знаю историю каждой кости; я заточил лезвие каждого из клинков. Они связаны со мною, хоть и не принадлежат мне. У них собственные души, собственное безмолвие.

Ужас живет в глазах тех, кто смотрит на меня. Так и должно быть – эти создания слабы и затеряны в шуме своих заблуждений. Они видят знаки Запредельной Тьмы, слышат стук костей по острому железу и думают, что всё это предназначено для них. Они думают, что ради пробуждения их страха я подобрал пальцевые кости священника, сгинувшего в погребальном костре Нура, выжег восьмиконечные звёзды на ладонях и всегда смачиваю веки первой кровью, пролитой в битве.

Но я делаю всё это не ради того, чтобы меня боялись, и нераскаявшиеся страшатся меня по иной причине.

Они боятся меня, потому что я – всё, чем они не смогли стать.

Словно в кожу, я облачен во вселенские истины.

VI

Дождь Сартузы стучал по визору его шлема, поднятому, чтобы прикрывал глаза и не запотевал от дыхания, мешая обзору.

– Что-нибудь слышно от командования? – спросил офицер.

– Ничего, сэр, всё по-прежнему.

– Попробуйте ещё раз, не опускайте руки, – произнес он, не глядя на стоящего навытяжку сержанта. По позолоченному с зеленью нагруднику бойца стекала вода, влажные золотые львы сверкали в блеске молний. – Переведите остальных иррегуляров к южному краю, втисните их между позициями цирканцев и кенренцев.

– Есть, сэр, – ответил сержант. Меньше чем через три часа он погибнет, лишившись левой половины головы, которую снесет осколок размером с тарелку. Вместо воды по золотым львам на груди потечет кровь.

– И передайте офицеру снабжения приказ выдать солдатам все оставшиеся у нас батареи питания.

– Сэр… – начал сержант; он был человеком пожилым, опытным и многое повидавшим, поэтому знал, когда можно задавать вопросы офицерам, и как именно это следует делать. – Сэр, какой последний приказ мы получили от командования?

– Последнее, что они передали – держать позицию и ждать, – встретив взгляд сержанта, он растянул губы в лучшей из своих улыбок. Она выглядела естественной, ведь офицер практиковался в ней долгие годы. Для него, как и для сержанта, этот разговор был частью ожидаемого поведения в сложившейся ситуации, частью порядка, которому следовали солдаты, понимавшие, что всё вполне может быть кончено. – Затем командование умолкло, а все подразделения за границей города перестали выходить на связь. Но нам предписано держать позицию, и мы выполняем этот приказ.

Офицер умолчал, что командование ничего не говорило о переходе в полную боевую готовность.

– Так точно, сэр, – произнес сержант и отсалютовал.

– Ну, двигай, – кивнув, сказал ему офицер. Боец ушел, и его место заняли дождь и сумрак.

Безжалостный ливень продолжался. Перед офицером лежала Сартуза, невысокий лабиринт пластальных стен и кривых улочек, поглощавших плотные потоки воды. Повсюду торчали шпили храмов, острые пальцы, указывающие в небеса, окутанные грозовыми облаками. Этот город скорее стоило называть поселком, но однажды здесь попил из источника апостол святой Саббат – или произошло нечто подобное, – поэтому Сартуза цеплялась за древнее название, хоть и отказывалась расти, чтобы соответствовать ему. Она находилась вдалеке от Хулана или Урдеша, не говоря уже о Бальгауте. Впрочем, здесь жило очень много людей – слишком много для мира, вдруг оказавшегося на линии фронта, и немыслимо много, чтобы просто бросить их тут в надежде, что Архивраг не придет.

А он явился – вот что значило повисшее молчание.

Офицер огляделся по сторонам, зная, что на него смотрят, чувствуя эти взгляды и понимая, что не должен ни с кем встречаться глазами. Люди хотели, чтобы их вожди взирали в прекрасное далеко, видели надежду и будущее, на которое они все ещё надеялись и молились о нем. Но те, кто смотрел в глаза лидеров, находили в них тот же самый страх, убивающий мечты о спасении. Офицер знал это, и уже много раз прежде поднимал непрозрачный визор шлема. Это было частью того, кем он стал – опорой, не дающей окружающим согнуться под собственным бременем.

Поэтому командир вытащил меч из ножен, самым небрежным движением, и повернул так, чтобы капли дождя стекали по желобку в лезвии. Теперь-то он, конечно, мог прочесть слова, вытравленные на клинке, но не стал: они не принесли бы успокоения. Затем офицер лениво взмахнул мечом, словно ребенок, бьющий палочкой по траве, и позволил легкомысленному свисту сорваться с губ. Затем, убрав клинок в ножны, он снова изобразил улыбку. Глаза, смотревшие на него из-под шлемов и над мешками с песком, увидели её, и для многих солдат этого оказалось достаточно: их пальцы перестали нервно постукивать по лазганам. Именно это требовалось от офицера – ещё одно бесплодное действие в жизни, лишенной смысла. Статуя Императора смотрела на него сверху вниз, пустыми глазами на литом бронзовом лице.

Подбежал сержант.

– Все на местах, сэр.

– Благодарю, сержант, – отозвался он, но не отвел глаз от темнеющей границы между грозовым небом и затененной землей.

Они придут. В конце концов, они обязательно придут.

Офицер думал о том, как оказался здесь. Он помнил каждый этап своей жизни, но все они казались чуждыми. Он увидел звёзды, на которые так мечтал посмотреть в детские годы; его назвали героем и дали высокий чин. Он научился читать, и теперь слова на лезвии меча или буквы в молитвенниках могли бы что-то значить для него, но офицер по-прежнему не видел в них никакого смысла. И здесь он стоял не по воле далекого бога, и не потому, что был вознесен к величию.

Он стоял здесь, потому что никогда не видел иного выбора, кроме вечного забытья, быстро даруемого пистолетным стволом во рту.

Итак, офицер ждал, и падал дождь, а высоко над облаками, в унисон с раскатами грома, ревели приближающиеся бомбардировщики.

Он отыщет смерть, которой так жаждал, но не найдет в себе отваги, чтобы принять её.

Я встречу его, когда мужчины и женщины, искавшие в нем источник собственной храбрости, станут трупами. Меч в его руке будет трястись от усталости, которую он попытается скрыть. Тогда-то мы и повстречаемся, Сын Сека и опустошенный сын Империума. Химические костры будут реветь под дождём, и мы прибережем его напоследок, чтобы он услышал прекрасные вопли тех, кого пытался спасти и не сумел. Мы позволим ему смотреть, как вырезаем подношения из их тел, а он будет думать, что никогда не просил ни о едином мгновении своей жизни, что с самого первого вдоха ни разу не поступал по собственному выбору. Он увидит нас, наши ножи и лоскуты кожи, свисающие из наших пальцев. Мы позволим ему увидеть всё это, и тогда, наконец, неторопливо – поскольку это важно в подобных вещах, – мы придем к нему. Я приду к нему.

И это случится. Я знаю, потому что был там, стоял под дождем, чувствуя вкус горелой плоти и мёртвой цивилизации во рту и на языке.

Но для этого человека, этого героя, ещё не настало то время. Продолжается ливень, и глаза тех, кто скоро умрет, следят за ним, и он ждет, ждет, сам не зная чего.

VII

Ждать осталось недолго – откроются двери, меня призовут подняться и идти навстречу Ему. Он спросит о человеке, путь которого закончился на Сартузе, о его последних словах, о просьбе, которую не могла выполнить вселенная.

– Нет… нет… нет…

Я расскажу Ему о том долгом падении, о мыслях, бродивших в голове человека с тех пор, как звёзды забрали его родителей, мыслях, которым он никогда не давал голоса.

Остановите это.

Пожалуйста, прекратите это.

Пожалуйста.

– Пожалуйста.

Я расскажу Ему всё, что знаю, и всё, что можно знать, о жизни, переставшей быть моей, о жизни, принадлежавшей другому человеку, человеку, которого больше нет. Я расскажу Ему то, что Он уже знает, ибо Он – уста богов, и его голос – голос, что заглушает все иные.

Тогда Он заговорит…

…и я стану Его сыном.

© Jeelus-tei