Текст книги "Расцвет и закат Сицилийского королевства"

Автор книги: Джон Джулиус Норвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Известия о сицилийских грабежах в Греции привели Мануила в ярость. Что бы сам он ни думал о Крестовом походе, тот факт, что так называемое христианское государство сознательно воспользовалось им для нападения на его империю, вызывал у него глубочайшее негодование; а сообщение о том, что возглавлял поход грек-ренегат, едва ли могло умерить его гнев. Сто лет назад Апулия была богатой провинцией Византийской империи; теперь она стала гнездом пиратов, источником неспровоцированной агрессии со стороны врагов. С подобной ситуацией трудно было смириться. Рожера, «этого дракона, угрожающего извержением пламени своего гнева коварнее, чем кратер Этны… этого общего врага всех христиан, незаконно завладевшего Сицилией», следовало изгнать из Средиземноморья навсегда. Западный император пытался это сделать, но потерпел поражение. Теперь пришел черед Византии. Мануил верил, что, получив соответствующую помощь и обеспечив себе свободу действий, он сможет преуспеть. К счастью, армии крестоносцев ушли. Он сам заключил перемирие с турками весной 1147 г., которое теперь подтвердил и расширил. Каждого воина и моряка империи следовало использовать для воплощения великого замысла, который родился в голове императора и мог стать главным достижением его жизни, – возвращения Сицилиии южной Италии под власть Византии.

Далее требовалось найти подходящих союзников. Поскольку на Германию и Францию рассчитывать не приходилось, мысли Мануила обратились к Венеции. Венецианцев, как он хорошо знал, давно тревожила растущая морская мощь Сицилии; они охотно присоединились к делегации, которую его отец – император Иоанн – направил двенадцать лет назад к Лотарю, чтобы обсудить антисицилийский союз. С тех пор их беспокойство еще усилилось, и на то имелись причины. Они не являлись более хозяевами Средиземноморья; и в то время как на базарах Палермо, Катании и Сиракуз царило оживление, Риальто начал медленно, но верно клониться к упадку. Если Рожер теперь закрепится на Корфу и на берегах Эпира, он получит контроль над Адриатикой и венецианцы рискуют оказаться в сицилийской блокаде.

Они, конечно, немного поторговались; ни один венецианец никогда ничего не делал задаром. Но в марте 1148 г. в обмен на расширение торговых привилегий на Кипре, Родосе и в Константинополе Мануил получил то, что желал, – поддержку всего венецианского флота на шесть последующих месяцев. Тем временем император лихорадочно трудился над тем, чтобы привести собственные морские силы в состояние боевой готовности; его секретарь Иоанн Циннам оценивает численность флота в пятьсот галер и тысячу транспортных судов – достаточное количество для армии из двадцати или тридцати тысяч человек. Адмиралом император назначил своего свойственника, великого герцога Стефана Контостефана, а армию отдал под начало «великого доместика», турка по имени Аксуч, который пятьдесят лет назад ребенком был взят в плен и вырос в императорском дворце. Сам Мануил принял верховное командование.

К апрелю экспедиционные войска были готовы выступить в поход. Корабли, отремонтированные и нагруженные всем необходимым, стояли на якоре в Мраморном море; армия ждала только приказа. И в этот момент внезапно все пошло вкривь и вкось. Южнорусские племена, половцы или куманы, проникли через Дунай на византийскую территорию; венецианский флот задержался из-за внезапной смерти дожа; летние шторма сделали Восточное Средиземноморье практически непригодным для судоходства. Лишь осенью два флота встретились в южной Адриатике и объединенными усилия-ми начали блокаду Корфу. Сухопутная экспедиция все еще катастрофически откладывалась. К тому времени, когда он приструнил половцев, Мануил уже ясно понимал, что горы Пинд покроются снегом задолго до того, как он сможет провести армию через них. Оставив войска на зимних квартирах в Македонии, император отправился в Фессалонику, где его ждал важный гость. Конрад Гогенштауфен только что вернулся из Святой земли.

Второй крестовый поход потерпел постыдную неудачу. Конрад с теми немцами, которые остались в живых после бойни у Дорилея, дошел с французами до Эфеса, где армия остановилась, чтобы отпраздновать Рождество. Там он тяжело заболел. Оставив своих соотечественников, продолживших путь без него, Конрад вернулся выздоравливать в Константинополь и гостил в императорском дворце до марта 1148 г., после чего Мануил выделил ему несколько греческих кораблей, чтобы те доставили его в Палестину. Французам, хотя они и пострадали меньше немцев, изнурительный переход через Анатолию, во время которого они, в свою очередь, понесли потери от турок, также дорого обошелся. Это была ошибка самого Людовика, который проигнорировал совет Мануила держаться побережья, но король упорно объяснял всякую встречу с врагом беспечностью византийцев или их предательством или тем и другим и быстро взрастил в себе почти психопатическую неприязнь к грекам. В результате он со своими воинами и частью рыцарей, которых было возможно взять с собой, погрузился на корабль в Атталии, предоставив армии и паломникам пробиваться по суше, как смогут. Была поздняя весна, когда жалкие остатки огромного войска, которое с такой гордостью выступило в путь в прошлом году, добрались до Антиохии.

И это было только началом бедствий. Могучий Занги умер, но власть перешла к его еще более великому сыну Нур-ад-дину, чья крепость в Алеппо теперь стала центром мусульманского сопротивления франкам. Именно по Алеппо следовало нанести первый удар, и, когда Людовик прибыл в Антиохию, на него сразу же стал наседать князь Раймонд, требовавший, чтобы король немедленно атаковал город. Людовик отказался под тем предлогом, что должен сперва помолиться у Гроба Господня; после чего королева Элеонора, чьяпривязанность к мужу не возросла от опасностей и неудобств путешествия и чьи отношения с Раймондом, похоже, несколько вышли за пределы, обычно рекомендованные племяннице и дяде, объявила о своем намерении остаться в Антиохии и требовать развода. Она и Людовик были дальними родственниками; при заключении брака на данный факт закрыли глаза, но, будучи поставлен, этот вопрос мог вызвать немалозатруднений, и Элеонора это знала.

Людовик, который, при всей своей угрюмости, в критические моменты не терял присутствия духа, несмотря на протесты жены, насильно потащил ее в Иерусалим – хотя прежде так настроил против себя Раймонда, что тот отказался принимать какое-либо участие в Крестовом походе. Несомненно, он разрешил ситуацию с наименьшими возможными потерями, но подобный эпизод, да еще имевший место в такой момент, пагубно сказался на его репутации. Он и негодующая Элеонора прибыли в Иерусалим в мае, вскоре после Конрада; там их приняли со всеми подобающими церемониями королева Мелисенда и ее сын Балдуин III, которому к тому времени исполнилось восемнадцать лет. Французская правящая чета оставалась в городе примерно месяц, прежде чем отправиться на общий сбор всех крестоносцев, созванный 24 июня в Акре с целью обсудить план действий. Им не потребовалось много времени, чтобы прийти к решению: все силы должны быть брошены на захват Дамаска.

Почему они избрали именно Дамаск в качестве первой цели, мы не поймем никогда. Это было единственное влиятельное арабское государство во всем Леванте, враждовавшее с Нур-ад-дином; в качестве такового Дамаск мог и должен был стать бесценным союзником для франков. Нападая на него, они вынуждали его, против его воли, присоединиться к мусульманской конфедерации Нур-ад-дина и таким образом подготавливали собственное крушение. По прибытии они обнаружили, что стены Дамаска крепки, а защитники исполнены решимости. На второй день осаждавшие по еще одному из многих гибельных решений, столь характерных длявсего похода, перенесли лагерь к восточной части стены, гдене было ни тени, ни воды. Палестинские бароны, уже по ссорившиеся из-за города, который предстояло взять, утратили мужество и начали настаивать на отступлении. Ходили смутные слухи о подкупах и предательстве. Людовик и Конрад вначале изумились и возмутились, но вскоре сами осо знали суровую реальность. Продолжать осаду означало не толь ко предать Дамаск в руки Нур-ад-дина, но также, учитывая общий упадок боевого духа, почти неизбежное уничтожение всей крестоносной армии. 28 июля, всего через пять дней после начала кампании, они отдали приказ об отступлении. Нет в сирийской пустыне мест, более угнетающих душу, чем темно-серое, безликое нагромождение песка и базальта между Дамаском и Тиверией. Крестоносцы, отступавшие через эти земли в разгар африканского лета, под беспощадным солнцем, когда в лицо дул жгучий пустынный ветер, а по пятам скакали арабские конные лучники, наверное, пришли в полное отчаяние. Мертвые тела людей и коней лежали там, где они прошли. Это был конец. Войско крестоносцев понесло огромные потери – в людях и в материальных ресурсах. У крестоносцев не осталось ни воли, ни необходимых средств, чтобы продолжать. Но мучительней всего был стыд. Проведя в походе большую часть года, часто подвергаясь смертельной опасности, жестоко страдая от жажды, голода, болезней и резких перепадов температуры, эта некогда блистательная армия, претендовавшая на то, чтобы отстоять и пронести далее в мир идеалы христианского Запада, сдалась после четырех дней борьбы, не захватив ни пяди мусульманской земли. Этого унижения ни крестоносцы, ни их враги не забыли.

Но лично для Конрада позорный Второй крестовый поход имел один важный результат, столь же полезный, сколь и неожиданный. Германский король снискал глубокое уважение и привязанность у Мануила Комнина. Когда Конрад заболел в Эфесе в прошлое Рождество, император и его жена лично приплыли из Константинополя, забрали его и заботливо доставили в столицу; в течение следующих двух месяцев Мануил, который славился своим лекарским искусством, сам за ним ухаживал и лечил его, пока тот не поправился. Первый проход с армией через Константинополь не оставил у Конрада приятных воспоминаний; тем более он был тронут риемом, который ему оказали теперь. Император с его умом и обаянием был прекрасным, гостеприимным хозяином. Его немецкая жена доводилась сестрой жене самого Конрада. Когда больной поправился, Мануил воспользовался поводом, чтобы организовать великолепные скачки и торжества в его честь, а затем отправил его в Палестину с византийским эскортом, прибавив к этому две тысячи лошадей, полностью экипированных, из императорских конюшен. Неудивительно, что Конрад сожалел об отъезде и обещал Мануилу посеять его вновь на пути домой.

Итак, когда злополучный поход остался в прошлом, два монарха вновь встретились в Фессалонике, и Мануил проводил Конрада еще на одну зиму в Константинополь. Их дружба осталась нерушимой после шестимесячной разлуки, а Рождество ознаменовалось дальнейшим сближением двух императорских домов: с необыкновенной пышностью и обычными роскошными празднествами племянница Мануила Феодора была выдана замуж за брата Конрада Генриха Австрийского.[59]59
  Все эти торжества несколько омрачали жестокие опасения многих византийцев по поводу судьбы греческой принцессы, отданной на милость франкским варварам. Сэр Стивен Рансимэн («История Крестовых походов», т. II) цитирует поэму, адресованную ее матери, где о принцессе говорится, что она «принесена в жертву западному зверю».


[Закрыть] В тот год, однако, имелось, помимо всего прочего, много серьезных политических проблем, которые следовало обсудить, и самой животрепещущей из них был Рожер Сицилийский. Византийцы уже вели с ним войну; их флот в данный момент блокировал Корфу, а армия готовилась, как только сойдет снег, пересечь Пинд. Конрад пока не враждовал в открытую с Сицилией, но не возражал против того, чтобы начать военные действия. Мануил и Конрад сговорились быстро и в первые дни 1149 г. заключили официальное соглашение, согласно которому два правителя должны были предпринять атаку на короля Сицилии в течение этого года. Только если один из участников тяжело заболеет или столкнется с непосредственной угрозой потери трона, предприятие откладывается; но даже в этом случае оно не отменяется, а просто будет перенесено. В соглашении оговаривалось также будущее Апулии и Калабрии после того, как они будут вырваны из лап Рожера. Обе империи в прошлом претендовали на эти территории, и поэтому Мануил и Конрад постарались избежать последующих ссор при разделе добычи. Достигнутый компромисс делает честь обоим. Обе области Конрад передавал Византии как запоздалое приданое его свояченицы Берты, ныне императрицы Ирины.

После того как планы на будущее были выработаны, ничто не задерживало новоиспеченных союзников в Константинополе. В начале февраля они уехали – Конрад в Германию для приготовлений к новой итальянской экспедиции, Мануил – к армии и упрямому Корфу, откуда в последнее время поступали неутешительные донесения. Удерживаемая сицилийцами цитадель располагалась на высоком гребне в гористой северной части острова; со стороны моря склоны были почти отвесными, и все византийские осадные орудия и приспособления оказывались бессильны. Греки, пишет Никита Хониат, стреляли чуть ли не в небо, а защитники спускали на стоявших внизу ливень стрел и град камней. (Все удивлялись, добавляет он, что сицилийцы сумели без усилий овладеть ею год назад.) Во время одной из атак адмирал Контостефан погиб, и его место занял Аксуч, к тому времени прибывший на Корфу с сухопутным войском; но смена командования не повлияла на ход осады. Время шло, с каждым днем осаждавшие все яснее понимали, что Корфу невозможно взять штурмом. Единственная надежда – за исключением измены – состояла в том, что гарнизон, который уже целый год находился на собственном довольствии, сдастся под угрозой голода; но всегда оставался шанс, что сицилийский флот прорвет блокаду и доставит в крепость подкрепления и припасы.

Известно, что осада в психологическом плане является столь же тяжелым испытанием для осаждающих, как и для осажденных. Весной начались серьезные ссоры между греческими моряками и их венецианскими союзниками. Аксуч всеми силами старался сгладить разногласия, но ему это не удалось; в итоге венецианцы заняли соседний островок и подожгли византийские торговые суда, стоявшие на якоре у берега. К несчастью, они сумели захватить также императорский флагманский корабль и обнаглели настолько, что устроили целый спектакль, нарядив эфиопского раба в императорские одеяния – темный цвет лица Мануила не остался незамеченным – и изобразив шутовскую коронацию на палубе, на глазах у греков. Был ли Мануил свидетелем этого оскорбительного для его императорского величия маскарада, неизвестно, но если нет – он явно прибыл вскоре после этого инцидента. Он никогда не простил венецианцам их поведения; в тот момент, однако, он в них нуждался. Терпение, такт и знаменитое обаяние Мануила помогли ему восстановить несколько напряженный мир в рядах войска; венецианские корабли вернулись на назначенные им стоянки, аимператор принял на себя командование осадой. Время для мести пока не пришло.

Как он ни жаждал забыть несчастный Крестовый поход, Людовик, в отличие от Конрада, не спешил покинуть Палестину. Его, как человека глубоко религиозного, безусловно прельщала перспектива отметить Пасху в Иерусалиме; кроме того, подобно многим путешественникам, он, возможно, не хотел менять мягкий солнечный свет южной зимы на бурное море и заснеженные дороги, которые лежали между ним и его собственным королевством. Он знал также, что его брак с Элеонорой уже не спасти. В Париже его ожидали все неприятности, связанные с разводом, и политические осложнения, которые неминуемо за этим последуют. Он все дольше и дольше откладывал свой отъезд, посещая палестинские святыни и размышляя о вероломстве греков и, в особенности, самого Мануила Комнина, которого Людовик по-прежнему считал ответственным за бедствия, постигшие его в этом путешествии. Теперь он понял. Христианин только по названию, император был на самом деле главным врагом и предателем христианства; тайный союзник неверных, он препятствовал крестоносцам с самого начала и сделал все, что было в его силах, чтобы Крестовый поход закончился крахом. Дляначала следовало убрать с пути восточного императора – как Рожер Сицилийский очень разумно попытался сделать.

Весной 1149 г. Людовик неохотно двинулся в обратный путь. На этот раз он и Элеонора решились путешествовать морем, но по глупости доверили свою судьбу сицилийскому судну – не самый безопасный корабль для плавания в византийских водах. Где-то на юге Эгейского моря им повстречался греческий флот – предположительно направлявшийся к Корфу или оттуда, – который сразу ринулся в атаку. Людовик сумел спастись, быстро подняв французский флаг, но один из кораблей эскорта, на котором находились некоторые члены королевской свиты и почти весь багаж, попал в руки греков и был с триумфом доставлен в Константинополь. Отношения королевы Элеоноры с мужем теперь стали таковы, что она путешествовала на отдельном судне и едва избежала подобной участи; к счастью, сицилийские военные корабли подоспели вовремя.

Наконец, 29 июля 1149 г. Людовик сошел на берег в Калабрии. Там к нему присоединилась Элеонора, и они вместе отправились в Потенцу, где их ожидал Рожер, чтобы приветствовать и принять как своих гостей. Два короля, встретившись в первый раз, сразу нашли общий язык. В прошлом, как мы говорили, их сближению мешало соперничество Рожера и Раймонда из Пуатье, дяди Элеоноры, по поводу Антиохии; но с тех пор возник новый спор – Людовика и Раймонда по поводу Элеоноры, – и у французского короля были развязаны руки. К тому же его недавние приключения на море не увеличили его симпатий к Византии; он и Рожер, возможно, обнаружили в эти августовские дни в Потенце, что у них больше общего, чем каждый мог предположить.[60]60
  Позже, чтобы придать больший вес претензиям Рожера на законность его царствования, возникла история, что сам Людовик повторно короновал его в Потение. Хотя это явная фальшивка, она вошля в состав одной из многочисленных интерполяций в хронику Ромуальда из Салерно.


[Закрыть]

После трех дней гостеприимный хозяин оставил Людовика и Элеонору, чтобы вернуться на Сицилию, а они отправились в Тускул, ближайший к Риму город, где папа смог найти безопасное убежище. Евгений принял их, как подобает принимать королевскую чету; с точки зрения политики, по причинам, о которых мы вскоре узнаем, он не сообщил им ничего обнадеживающего, но в тот момент расстановка военных сил в Европе беспокоила папу меньше, чем семейные неприятности его гостей. Мягкий, добросердечный, он не мог видеть людей в несчастье; а вид Людовика и Элеоноры, подавленных двойным крахом – Крестового похода и собственного брака, похоже, причинял ему настоящую боль. Иоанн Солсберийский, который служил в это время в курии, оставил нам любопытный трогательный рассказ о попытках папы примирить рассорившуюся семейную пару:

«Он распорядился под угрозой анафемы, что ни одно слово не должно быть сказано против их брака, и заявил, что союз никогда не будет расторгнут ни под каким предлогом. Это решение явно обрадовало короля, который любил королеву страстно, почти по-детски. Папа заставил их спать в одной кровати, которую завесил бесценными портьерами, принадлежавшими ему лично; и ежедневно во время их краткого визита стремился дружеской беседой восстановить любовь между ними. Он осыпал их подарками и, когда пришла пора их отъезда, не мог сдержать слез».

Эти слезы, возможно, стали бы более обильными, понимай Евгений, что все его старания были тщетными. Если он знал Элеонору лучше, он бы с самого начала увидел, что она приняла решение, и ни он, ни кто-либо другой не заставит ее его изменить. В данный момент, однако, она соблюдала приличия и отправилась с мужем в Рим, где они сердечно были приняты сенатом и где Людовик, как обычно, падал ниц во всех главных храмах; а затем – через Альпы в Париж. Прошло еще два с половиной года, прежде чем ее брак был окончательно расторгнут – святой Бернар вынудил Евгения отменить прежний указ – по причине кровного родства; но Элеонора была еще молода и стояла в самом начале своей удивительной карьеры, позволившей ей в качестве жены одного из лучших королей Англии и матери двоих наихудших в течение полувека влиять на ход европейской истории.

Жители Парижа встретили Людовика и Элеонору с радостью и даже отчеканили медали «нашему непобедимому королю»: одну с изображением Людовика на триумфальной колеснице с парящей сверху крылатой победой и другую, показывающую мертвых и убегающих турок на берегах Меандра. Но они никого не обманули. В прочих местах люди с большей готовностью смотрели правде в глаза – хотя они также стремились объяснить или оправдать случившееся. Папа Евгений, например, видел в неудачном Крестовом походе бедствие, посланное Богом, как наглядный урок прехо-дящести всего земного. Оттон Фрейзингенский философски утверждает, что Крестовый поход предоставил всем участникам возможность обрести мученический венец. Святой Бернар, который если не являлся непосредственным инициатором всего предприятия, то, по крайней мере, способствовал претворению его в жизнь, сказал честно, что он думает. Для него происшедшее не было бедствием или даже уроком, а божественной карой, отверзшей «столь глубокую бездну, что каждый, кто не был соблазнен ею, благословен». Верша суд, Всевышний, как всегда, действовал по справедливости; но на сей раз, в виде исключения, он оставил милосердие.[61]61
  Размышления. II, 1.


[Закрыть]

В неистовых поисках козла отпущения, которые за этим последовали, все пальцы, за исключением одного – Конра-дова – с неизбежностью указали на Мануила Комнина; хотя к тому не имелось ни малейших оснований. Ответственность за провал любой военной операции несут исключительно ее непосредственные участники – те, кто ее планировал, и те, кто ее осуществлял. Во Втором крестовом походе и замыслы, и исполнение были ужасны. Сама идея была дурна. Чужеземные правители могут продержаться у власти в далекой стране, только если местное население их примет; иначе их дни сочтены. Если они не могут удержать позиции собственными усилиями, любая попытка помочь им извне, особенно посредством военной силы, обречена на провал. Начав наступление, предводители Запада совершали одну ошибку за другой. Они не скоординировали ни своих приготовлений, ни действий; смесью неискренности и политической недальновидности они восстановили против себя самого важного союзника; они прибыли в слишком малом количестве и слишком поздно; не имея изначально четкого плана, они избрали неправильную стратегическую линию, а затем у них не хватило мужества довести начатое до конца. Они колебались, отступали и потерпели крушение.[62]62
  Быть может, не совсем уместно, но нестерпимо хочется сравнить замысел Второго крестового похода и Суэцкой операции, осуществленной восемь веков спустя (1956 г.).


[Закрыть]