Текст книги "Клетка для простака. Тот, кто шепчет"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 15
Юмор

В оркестровой яме мюзик-холла «Орфеум» на Черинг-Кросс дирижер поднял палочку. В тот воскресный день большой зрительный зал был пуст, а задник сцены поднят, обнажая голую кирпичную стену; яркие лампы освещали двадцать пюпитров в оркестровой яме. Плоская, как блюдо, она светилась желтоватым светом, и дюжина черных смычков, подобно паучьим лапам, одновременно поднималась из ее недр. Раздался оглушительный удар тарелок, и пустоту зала заполнила разухабистая мелодия.

У– у-у-у! Снова ударили тарелки.

 
Летал на трапеции в воздухе он,
Отважен и молод и дивно сложен
 

Хью Роуленд, сидевший в глубине полутемного зала, начал непроизвольно насвистывать мелодию песенки, но вдруг, осознав, что означают ее слова, прекратил и чертыхнулся. Бренда из солидарности выругалась тоже. Сперва они вовсе не думали, что Артура Чендлера в воскресенье можно найти именно в театре. Во время ленча в одном из ресторанов в Сохо, сидя рядом с Брендой, Хью старался сосредоточить все свои мысли на деле.

У Бренды был усталый вид, словно она провела бессонную ночь, что, собственно, соответствовало действительности. На ней были белое платье, белая шляпа, и ее белые маленькие руки непрерывно двигались.

– Выпей, – сказал Хью, показывая на стоявший перед ней коктейль, – а потом расскажи мне, что тебя так взволновало.

Бренда послушалась и почти залпом выпила коктейль. Затем, к немалому удивлению Хью, она спросила:

– Хью, тебе не кажется, что этот доктор Фелл сумасшедший?

– Тебе показалось, что он сумасшедший?

– Да, отчасти.

– Не могу сказать почему, – заключил Хью, – но мне это не нравится.

– Я так и думала. Как я тебе уже говорила, они явились к нам в дом в девять часов утра. Я видела, как они шли по подъездной дороге и сворачивали к корту. Они о чем-то ужасно спорили, ругались и размахивали руками. Казалось, доктор Фелл старался в чем-то убедить суперинтендента, а тот не соглашался. Суперинтендент то и дело останавливался и бросал на него яростные взгляды, а доктор Фелл принимался размахивать тростью.

– И что же?

Бренда ждала, когда перед ней поставят суп.

– Так вот, я пошла за ними, – призналась она с чуть виноватой улыбкой. – В конце концов, там легко спрятаться за деревьями, кустами, за живой изгородью. Что ты сказал?

– Чендлер! – взревел Хью, ударив кулаком по столу, совсем как его отец. – Бренда, мы были парой безмозглых дураков, раз не заподозрили неладное, оставив бульварную газетенку в павильоне в семь часов и не найдя ее там через двадцать минут! Ну да ладно! Через минуту я тебе объясню. Продолжай.

Бренда колебалась.

– Я не знаю, что они делали, – объяснила она. – Кажется, что-то искали в павильоне, когда я подкралась туда. Конечно, они искали то же самое, что и накануне вечером, но с другой целью. Доктор Фелл слишком толст и не смог протиснуться в дверь павильона, что крайне его взбесило. Они не нашли ничего, кроме моего свитера, коньков Фрэнка и корзины с грязной одеждой. Доктор Фелл прицепил коньки к проволочной ограде и принялся, как безумный, разбрасывать вокруг вешалки для одежды. Суперинтендент совсем разозлился и собрал все в кучу. Доктор Фелл то и дело повторял: «Такая заметная вещь! Исчезла? Да где же она? Где?»

– О чем они говорили?

– Не знаю. Подожди. Меня беспокоит его вторая фраза. Он произнес ее с широким, ораторским жестом. – Бренда продемонстрировала жест Фелла. – «Есть еще огромный участок ровного песка без всяких следов». Понимаешь? Без следов.

– Хм, да. Что на это сказал Хедли?

– Он сказал: «Это не совсем песок. Мы говорили песок, поскольку так проще, чем каждый раз повторять: смесь песка и гравия на бетонной основе». В ответ доктор Фелл буквально взбесился и взревел во все горло: «Совершенно верно. Именно это я все время и пытался вбить вам в башку. Это не песок с морского побережья. Вы могли бы провести по нему пальцем и не оставить следа, но пройти по нему, не оставив следов, очевидно, невозможно».

Хью окончательно потерял интерес к супу.

– С ударением на «очевидно»? – спросил он.

– Нет. Этого я не заметила. Но он тут же снял с ограды коньки Фрэнка и стал их рассматривать с видом пирата, который вот-вот прикажет кому-то пройти по доске.

– Коньки!

– Бог мне свидетель, – заявила Бренда, торжественно поднимая руку. – Коньки. Потом он спросил суперинтендента, можно ли доставить сюда бочку с водой. Бедняга Хедли совсем потерял терпение, но в гараже есть водяной насос, а доктор Фелл упорно настаивал. На корт принесли бочку с водой. Доктор Фелл вылил воду на корт, промочив и свои ботинки, и ботинки суперинтендента. Затем взял один конек и осторожно провел лезвием по мокрому месту.

Хью обнаружил, что крабы под майонезом привлекают его еще меньше, чем суп.

– Я рад, – сказал он, глядя на Бренду, – что они не проводили этот эксперимент в Английском клубе лаун-тенниса. Мне не хотелось бы быть в ответе за душевное здоровье смотрителя, если бы еще одна пара маньяков в тот же день ворвалась на его корты. – Он чувствовал, что его собственный рассудок начинает мутиться. – Но, послушай, неужели все окончательно спятили? Неужели теперь предполагают, будто убийца въехал туда на коньках?

– Не знаю.

– Но как это могло быть? Это просто глупо!

– Не знаю. Я рассказываю лишь то, что видела. Потом они уехали в машине суперинтендента и отсутствовали два часа. Они говорили, что надо отыскать Чендлера. Когда они вернулись, то опять были ужасно взволнованы и велели какому-то человеку пройти по теннисной сетке. Хедли почти сразу снова уехал, но доктор Фелл, как раз пока мы с тобой беседовали по телефону, поднялся, чтобы поговорить со мной.

– Та-ак…

Бренда неуверенно посмотрела на Хью:

– Так, но он ни слова не сказал про убийство. В основном он говорил о себе. Когда он начинает улыбаться, смотреть на тебя, как на невиданное чудо и постепенно приходит в такое умиление, что на глазах у него выступают слезы, невольно начинаешь смеяться сама. Я думала, что он доктор медицины, как Ник, но, оказывается, он доктор философии. Он был школьным учителем, журналистом и еще бог весть кем. Он задавал мне бесконечные вопросы о том, чем мы все занимаемся, как проводим время и так далее. Его вопросы показались мне совершенно безобидными. Он перемежал их очень смешными (и абсолютно невероятными) историями. В разгар нашей беседы появился Ник с мрачным лицом и спросил, что смешного мы находим в убийстве Фрэнка. Уф!

Хью задумался.

– Тут дело нечисто, – заключил он и рассказал ей про Чендлера.

Его рассказ длился до той самой минуты, когда принесли кофе; Бренда уже не смеялась.

– Боюсь, что ты прав, – пробормотала она. – Ты думаешь, нам следует…

– Разыскать Чендлера! Этим мы сейчас и займемся. – Он понизил голос. – Мой старик ничего не знает, скорее всего, он попытался бы нас остановить. К несчастью, все источники сведений о Чендлере сегодня недоступны. Мы могли бы выйти на него через Мэдж Стерджес, для чего надо отправиться к ней в больницу, но на это уйдет слишком много времени. Первая возможность – телефон. В справочнике Чендлеры занимают три колонки, в их числе двадцать один А.Чендлер и пять Артуров. К тому же у нас нет оснований полагать, что его имя значится в справочнике; вероятнее всего, он живет в актерском общежитии. Но здесь брезжит хоть какая-то надежда.

Чендлер действительно не значился в телефонном справочнике, но там значились его родители. Втиснувшись в телефонную будку ресторана, наши сыщики впустую тратили монету за монетой, выслушивая отрицательные ответы, но, наконец, при четвертой попытке – этот Чендлер, как ни странно, был фотографом в Фулхэме – им ответил такой резкий женский голос, что трубка около уха Хью затрещала.

– Его нет, – сказал голос. – Кто говорит?

Хью кинул торжествующий взгляд на бледную и нервозную Бренду.

– Моя фамилия Стерджес. Я говорю по поручению моей сестры Мэдж. Не могли бы вы сказать мне, где он?

Телефон так долго молчал, что Хью подумал, не допустил ли он какой-нибудь непростительный промах.

– Если вы брат Мэдж, то как же вы не знаете, где он?

– Я этого не знаю, миссис Чендлер. Ведь вы его мать, не так ли?

По той или иной причине немудреная уловка Хью успокоила женщину.

– Извините, если что не так. Но сегодня его спрашивают уже в третий раз. Сперва звонили из полиции, потом какая-то женщина. В чем дело? У него опять неприятности?

– Надеюсь, нет, миссис Чендлер, но…

Телефон словно обезумел, в трубке затрещало и зарокотало еще громче.

– О Боже, одни только неприятности, неприятности, неприятности. А ведь он учился в прекрасной школе, куда его отправил отец, и даже в Кембридже, если угодно, а теперь только взгляните на него! Не мог удержаться даже на такой работе, в мюзик-холле, среди этой развязной размалеванной публики. Его уволили за то, что он вчера не явился, и приняли обратно только потому, что он, рухнув на колени, уверял, будто был с Мэдж, а это неправда: я не могу мириться с этим, не могу и не буду, так ему и передайте.

– Ладно, миссис Чендлер. Где он?

– Да все там же. В «Орфеуме». Репетирует новый номер. Передайте ему от меня, что если бы у его отца хватило упорства…

– Благодарю вас, миссис Чендлер. Я все передам, – успокоил ее Хью и повесил трубку.

– Это означает, – заявил он, когда они летели по Шафтсбери-авеню так быстро, что Бренда начала громко протестовать, – это означает: сто против одного, а Чендлер все-таки был на теннисном корте.

– Да. Но ты уверен, что мы поступаем правильно?

– Правильно? Что значит – правильно?

– Если Чендлер в мюзик-холле, – пояснила Бренда, – значит, полиция где-то поблизости. Разве твой отец тебе не советовал держаться от полицейских подальше? Предположим, что мы одновременно столкнемся и с Чендлером, и с Хедли, – что мы им скажем?

– Не знаю, – громовым голосом ответил Хью. – Какое это имеет значение? Я знаю одно: больше всего на свете я хочу сейчас поговорить с Чендлером. И если я его найду…

И они его нашли.

«Орфеум» на Черинг-Кросс-роуд к северу от Кембридж-Серкус – реликт времен короля Эдуарда, которые отличались куда большим размахом, чем нынешние. Это – очень большое и поразительно зловещее здание. Объявления на стеклянных дверях фойе извещали о том, что мюзик-холл откроется в понедельник, 12 августа, новой программой, в которой примут участие Летающие Мефистофели, Шлоссер и Визл, Текс Ланниган, Герти Фоллестон и другие, чьи имена ничего не говорили Хью. Он было подумал, что придется пробираться через служебный вход, но стеклянные двери фойе были распахнуты, и им оставалось только войти.

Внутри царил полумрак и стоял густой театральный запах, смешанный с запахом сырости. Было тихо: только откуда-то спереди доносился приглушенный гул. Никто их не остановил, вокруг было пусто. Но когда они толкнули дверь, перед которой оказались, до них донеслись нестройные звуки.

– Ш-ш, – произнес чей-то голос.

В первых рядах партера стояли и ходили вразвалку человек двадцать. Ряды кресел, покрытые белыми чехлами, тянулись из конца зала к пустой, освещенной сцене. Кто-то сыграл три ноты на саксофоне. Послышался приглушенный топот ног чечеточников. Из-за кулис появлялись и тут же исчезали чьи-то лица. Тяжелые позолоченные купидоны и нимфы на арке просцениума и тяжелые позолоченные светильники по бокам лож дрожали под эти звуки, словно хрупкое стекло.

– Оп!

Акробаты, мертвенно-бледные и призрачные, несмотря на красные трико, выстроили на сцене пирамиду, которая тут же распалась, как карточный домик. С колосников, поскрипывая, опустились четыре трапеции квадратной формы. Четыре Летающих Мефистофеля, двое мужчин и две женщины, бросились вверх по серебристым лестницам, которые держали два других акробата. Они проворно скользнули на перекладины трапеции. Оркестр сыграл куплет, предшествующий вступлению хора; затем под бряцание тарелок один из акробатов взвился в воздух.

О-о-о! Грянули тарелки.

 
Летал на трапеции в воздухе он
 

В темноте партера Бренда шепнула:

– Который из них Чендлер? Ты не знаешь?

– По-моему, вот тот худощавый, с рыжеватыми волосами, на трапеции, что ближе к нам. Он тоньше и немного выше других. Почти все они похожи на итальянцев!

– Если мы сядем, нас не выставят отсюда? Как ты думаешь? Ох!

Она слегка вздрогнула. По застланному красным ковром проходу к ним приближалась высокая худощавая фигура. Вскоре они разглядели мужчину в белой широкополой шляпе, даже более высокого, чем казалось на первый взгляд. На плечах его был обычный пиджак, правда перетянутый крест-накрест двумя ремнями, на которых висела кобура револьвера 45-го калибра с перламутровой рукояткой. Но снизу он был облачен в кожаные ковбойские штаны и сапоги на высоких каблуках со шпорами. В правой руке он держал длинный, тяжелый хлыст из змеиной кожи. Он мог бы нагнать страху своим лошадиным лицом почти такого же цвета, как его кожаные штаны, если бы не удивительно добрые и нежные глаза, которые теперь внимательно смотрели на Бренду и Хью.

– Привет, – сказало видение. – Пришли взглянуть на это-хм шоу?

От улыбки, которой одарила его Бренда, у него буквально волосы встали дыбом.

– Боюсь, что не совсем. Но как вы думаете, они будут не очень возражать, если мы посидим здесь минуту?

Хью знал, какое впечатление производит ее улыбка. Вновь прибывший сорвал с головы шляпу. Он едва не дрожал от переполнявших его чувств, и его длинные руки и ноги выделывали нечто невообразимое.

– Шно! – воскликнул он. – Шно! – Он не пытался произнести слово «конечно», а всего лишь издавал восклицание, долженствующее выразить удивление и уверенность. – Леди, – почтительно добавил он, – что касается меня, то ваше желание – закон. Вы хотите сесть?

– Да, пожалуйста.

– Шно! – сказал вновь прибывший. Его рука дернулась назад, и длинный хлыст раскрутился с треском, настолько похожим на винтовочный выстрел, что все подскочили. Оркестр захлебнулся и заиграл вразброд. Неожиданно, словно в сказке, конец хлыста обвился вокруг чехла. Он сдернул чехол и, держа его в вытянутой руке, предъявил Бренде.

– Это для вас, – объяснил он. – Это-хм – (крак!) – это-хм для джентльмена, это-хм – (крак!) – это-хм для меня! Шно!

– Очень вам благодарна, – сказала Бренда. – Наверное, – она улыбнулась ему, – вы с Запада.

Его настроение несколько испортилось.

– Техас не Запад, – со страстью в голосе и на лице поправил он. – Леди, Техас на Юге. Сам я южанин. Шно!

Никто из них, включая Текса Ланнигана, не заметил, что в театре наступила мертвая тишина. Оркестр замолк. Трапеции перестали раскачиваться.

– Прекратите этот гвалт! – загремел голос, усиленный микрофоном. – Кто, дьявол его забери, устраивает этот дьявольский гвалт?

Ланниган выглядел несколько удивленным.

– Это, – гаркнул он в ответ, – не тот язык, на каком разговаривают в присутствии леди.

– Я заткну его в твою дьявольскую глотку, – ответил приземистый, коренастый акробат с синим подбородком. – Хочешь, чтобы они сломали себе шеи? Хорошо, профессор. Хорошо, ребята. Повторим еще раз.

– Я очень извиняюсь, – мягко сказал Текс. – Но повторяю, это не…

– Прошу вас! – яростным шепотом попросила Бренда. – Прошу вас! Сядьте! Вот сюда.

– Хорошо, мэм. Все, что скажете.

 
Однажды он Мэри к себе пригласил.
Ее целовал он и джином поил.
Циркач тот девчонке всю жизнь поломал.
И стала она…
 

Совсем забыл, – сказал Текс, переходя на шепот. – Вам кто-нибудь нужен, леди?

Бренда забыла об осторожности:

– Да. Ш-ш-ш! Один акробат. Не знаю который. Его зовут Чендлер.

Текс встал и выпрямился. Чтобы привлечь к себе внимание, он взмахнул хлыстом, издав звук, похожий на винтовочный выстрел. В оркестровой яме кто-то уронил тарелку. С кресла первого ряда вскочил полный мужчина с диким взглядом и без пиджака.

– Эй, вы, парни, – гаркнул Текс, видимо полагая, что говорит на языке Данте, – нет ли среди вас малого по имени Чендлер? Его хочет видеть одна леди.

– Тихо! – рявкнул полный мужчина без пиджака. – Ой-ой-ой-ой-ой! Вы что, хотите отправить меня в сумасшедший лом, да? Хотите, чтобы мои хакробаты потеряли темп с музыки и сбились с ритма, да? Я этого не потерплю. Ой, эти хиностранцы, ей! – Он швырнул в воздух кипу бумаг. – Алессандро, мы бесполезно продолжить. Возьмите перерыв пять минут, да?

– Прелестное, тихое местечко, – сказал Хью.

– Шно! – усмехнулся Текс. – Хотите, я вытащу сигару у него изо рта этим-хм хлыстом?

– Нет, ради Бога, нет! – воскликнула Бренда, хватая его за руку. – Сядьте, прошу вас. На нас все смотрят.

– Уж это точно, – согласился Текс с довольным видом.

– Хью, послушай! Вон тот рыжеволосый и есть Чендлер. Взгляни на него. А потом посмотри в зал, шестой ряд, рядом с проходом.

Там одиноко сидела девушка. Она оглянулась и посмотрела на них с такой холодной злобой, что Хью вздрогнул. Хоть он и не мог как следует разглядеть ее в полумраке, но увидел или, скорее, почувствовал эту злобу. У Хью родилось смутное ощущение, что он уже видел сидящую впереди девушку, когда по ассоциации он вдруг догадался, что перед ним Мэдж Стерджес. Акробаты с легким стуком спрыгнули на сцену. Их лица были скрыты под масками; руководитель, казалось, грубо отчитывал Чендлера, который только кивал в ответ.

– Он собирается спуститься со сцены, – прошептала Бренда. – Ты думаешь, он?…

Чендлер появился у служебной двери, что вела из оркестровой ямы. На нем был длинный алый плащ, благодаря которому он казался ярким пятном, движущимся в полумраке зала; под мышкой он держал какой-то предмет, скрытый плащом.

– Я, вроде того, пойду, – сказал Текс, поднимаясь. Его галантность была поистине бесподобна. – Если я могу еще чем-нибудь помочь вам, мэм, или вам, сэр, только просигнальте мне вот так. – Он громко свистнул, отчего два негра-чечеточника, вышедшие на сцену, бросили на него яростные взгляды. Затем он протянул руку. – Меня зовут Ланниган, Кларенс Ланниган, – коротко добавил он, – из Хьюстона, Техас.

Он вразвалку удалился, пока Чендлер быстро шел по проходу.

На секунду задержавшись что-то шепнуть Мэдж Стерджес, Чендлер направился прямо к ним. Он улыбался. У него было скуластое, хитрое, довольно приятное лицо; про таких говорят «малый не промах», но потом убеждаются, что это верно лишь отчасти. Казалось, он испытывал некоторое смущение, но старался скрыть это. Его большие голубые глаза слегка покраснели, а веки припухли. Он то и дело оглядывал зрительный зал. При ближайшем рассмотрении его алый плащ выглядел таким же жалким и потрепанным, как его хозяин. Но Хью внешность Чендлера даже понравилась.

Оркестр снова заиграл, аккомпанируя танцорам, и на расстоянии нескольких футов слова Чендлера были уже не слышны. Он наклонился и заговорил приятным голосом.

– Добрый день, – сказал он. – Пришли поговорить с убийцей?

Бренда привстала, но, когда Хью коснулся ее руки, снова села.

– Вот что значит сразу перейти к сути дела, – заметил Хью.

Чендлер откинул голову и рассмеялся. Затем снова наклонился с еще более доверительным видом.

– Все в порядке, – заверил он. – Видите ли, я уже признался в убийстве.

Глава 16
Гордость

– Не будете ли вы добры, – сказал Хью, тоже наклоняясь вперед, – повторить это?

– Я признался в убийстве, – сказал Чендлер, – или практически признался. Я под арестом или практически под арестом. Сегодня вечером меня отправят в Брайдуэл.

Hа сцене танцоры-негры принимали самые невероятные позы, их черные туфли, надраенные до зеркального блеска, жили своей собственной дьявольской жизнью. Така-така-так, така-така-так, така-тика-так – неслось со сиены под звуки оркестра. Вдруг в зале раздался такой громкий и ядовитый свист хлыста, что Бренда, Хью и Чендлер подскочили.

Текс Ланниган объявил войну. То ли он хотел позлить мистера Маргегсона, то ли (подобно всем южанам) решил, что мнение насчет цвета кожи еще остается под вопросом, но он стоял в центре зала и яростно работал хлыстом. Танцоры, сверкая туфлями, невозмутимо проносились через сцену и возвращались обратно.

Артур Чендлер устроился в кресле перед Брендой и Хью, обернулся и улыбнулся им.

– Под арестом, – прошептал Хью. – И вас это совсем не беспокоит?

– Не слишком.

– Видите ли, – сказала Бренда, – нам, пожалуй, следует объяснить, кто мы такие. Мы…

Чендлер снова откинул голову и рассмеялся:

– Ах, я знаю, кто вы. Откровенно говоря, мне было интересно, окажете ли вы мне сегодня честь своим визитом. Я надеялся, что окажете. – Он опустил на пол рядом с собой тяжелую коробку или сверток, который до того держал под красным плащом. – Я хотел вернуть эту проклятую посуду. Я имею в виду груз фарфора, который я унес вчера вечером из теннисного павильона. – Его улыбка стала еще шире. – Я вам друг, не так ли? Но мне от этого одно беспокойство: когда я окажусь в тюрьме, никакого проку от этого мне не будет.

Крак! – снова заговорил хлыст Ланнигана. Хью повернулся к Бренде и увидел ее широко раскрытые глаза под полями сдвинутой на затылок белой шляпки.

– О том, что именно это и есть главное чудо, – сказал Хью, – можно и поспорить. Значит, посуду украли вы?

– Разумеется. Вот черепки.

Чендлер ударил ногой по пакету, и раздался звон.

– Но зачем?

Чендлер оставил вопрос без внимания.

– А еще я подумал, – продолжал он, – что надо вам кое-что показать. Вам обоим. Взгляните сюда.

Он сунул руку под плащ, вынул из-под резинки трико клочок глянцевой бумаги размером в несколько квадратных дюймов и через спинку кресла протянул его Хью. Тот мельком взглянул на него в полумраке, затем зажег зажигалку и присмотрелся более внимательно; после чего, ощутив легкую тошноту, опустил фотографию несколько ниже, под прикрытие спинки кресла.

– Возможно, вам известно, что мой отец фотограф, – с готовностью объяснил Чендлер. – Я проявил это сегодня ночью. Конечно, это всего лишь моментальный снимок, к тому же при плохом освещении, но я снимал на новом «панкроматике»; с ним даже в полной тьме можно сделать довольно хороший снимок.

Так оно и было.

Снимок был сделан с западной стороны теннисного корта из-за проволочной ограды. На переднем плане – тело Фрэнка Дорранса, лежащее на сероватом, покрытом лужами поле. Но легче всего получилась на снимке Бренда Уайт.

Бренда находилась лицом к фотоаппарату, хотя и не смотрела в объектив. Она смотрела на тело Фрэнка. Прядь волос падала ей на лицо, глаза были широко раскрыты. Перед собой она обеими руками держала корзину для пикников, которая, должно быть, била ее по ногам. Камера поймала ее в тот момент, когда Бренда бежала к телу Фрэнка и находилась футах в двенадцати от него.

Крак! – хлопнул хлыст Ланнигана, заглушая и оркестр, и така-так, така-так танцоров.

– Не правда ли, хорош? – усмехнулся Чендлер.

– Очень хорош, – прошептала Бренда. Она протянула руку и выключила зажигалку Хью; пламя погасло. Хью почувствовал ее дыхание на своей щеке.

Голос Чендлера изменился.

– Спокойно, приятель. Не поймите меня неправильно. Видите ли, это не шантаж.

– Тогда что же?

– Ну, я бы назвал это дружеским жестом, – улыбнулся Чендлер. Теперь он стоял в кресле на коленях, словно худой красный гоблин. При слабом свете они разглядели на его губах сардоническую ухмылку. – Хотя вы, очевидно, так не считаете. Признаться, роль ангела-хранителя для меня нова и не совсем обычна, но ведь говорят же, что тот, кто не может позаботиться о себе, всегда заботится о других. Раз! Я взмахиваю волшебной палочкой. Раз! И вы уже вне подозрений. Будь я проклят, если мои усилия не стоят хотя бы одного слова благодарности!

– Благодарности? – переспросила Бренда.

– Послушайте, – сказал Чендлер, – сейчас у меня нет времени заниматься чужими неприятностями, своих хватает. И между нами говоря, признаюсь: все, что я сделал, было сделано не из альтруизма. Вместо того чтобы держать фотографию так, точно она вот-вот вас укусит, почему бы вам не возликовать? Ведь она доказывает, что мисс Бренда Уайт не имеет никакого отношения к убийству, разве вы не понимаете?

– Неужели? – спросила Бренда.

– Честное слово. Приглядитесь внимательней. Если снимок о чем и говорит, то лишь о том, что Дорранс мертв и рядом с ним нет никаких следов, кроме его собственных. Вы еще даже не приблизились к нему. Если не считать алиби, засвидетельствованного и подтвержденного его светлостью верховным судьей или архиепископом Кентерберийским, какое лучшее доказательство вам требуется?

В театре было очень жарко.

– Он прав, Хью?

– Прав.

– Значит…

– Это явно не подделка, – сказал Хью, с удивлением заметив, что шея под воротничком вдруг вспотела, а подсознательные страхи почти рассеялись. – Фотографию можно увеличить и сравнить с официальными снимками. Послушайте, Чендлер: масса благодарностей и ряд извинений. Но если я спрошу, что, черт возьми, вы делали там с фотоаппаратом, вам не покажется, что я плачу за добро злом? Или если я спрошу: что вы там вообще делали?

Чендлер снова улыбнулся и махнул рукой:

– Ах, это целая история.

– И у вас есть причины ее не рассказывать?

– Не спешите с выводами, приятель. Нехорошо это. А что до фотографии, – загадочно проговорил Чендлер, – оставьте ее себе. Она ваша. У суперинтендента Хедли уже есть копия.

Крак!

Им пришлось перейти на шепот. Оркестр замер, и зал затих, танцоры покинули сцену. Ланниган теперь развлекался тем, что на большом расстоянии сбивал хлыстом розовые абажуры со светильников по бокам лож. Мистер Маргетсон, управляющий, предварительно аккуратно положив свои очки на пол и растоптав их ногами, вприпрыжку бросился через зал. Дуэт клоунов, маленький, красноносый человечек и толстый, подагрический полковник Блимп, опиравшийся на костыли, начал вполголоса репетировать свой номер. Техасец, очевидно не державший зла на Шлоссера и Визла, на время прекратил упражнения с хлыстом.

– Значит, у суперинтендента Хедли есть копия, – глухим голосом прошептал Хью. – Вот как! Давно ли?

– С полудня сегодняшнего дня. Хедли и старый толстяк по имени Фелл застукали меня в моем любимом пабе. Я их ждал. Видите ли, я отпечатал несколько копий с этого маленького снимка. Думал, что они могут пригодиться.

– Хедли знает? – воскликнула Бренда, инстинктивно оглядываясь через плечо. – Но он не говорил мне.

Чендлер сделал серьезное лицо:

– Скажет, мадам. Скажет. Уверяю вас.

– Подождите, – вмешался Хью. – Что вы ему сказали?

– Я сказал, – холодно ответил Чендлер, – что я тот самый заботящийся об общественном благе гражданин, который убил Фрэнсиса Радди Дорранса.

– Ну? И вы действительно убили его?

– Опять-таки это как посмотреть. Только между нами: возможно, убил, а возможно, и нет. Во всяком случае, им придется это доказать, для чего потребуются определенные усилия. – Он снова заговорил серьезно: – Послушайте. Наверняка у меня не будет другой возможности поговорить с вами до того, как меня заберут в полицию. А это может случиться в любую минуту, что приведет босса в еще большую ярость, а мне доставит еще большее удовольствие…

– Но вы, кажется, хотите, чтобы вас арестовали.

– Хочу. Впрочем, позвольте мне договорить. Я должен предупредить вас обоих: ради вашей же пользы откажитесь от дурацкой версии, что мисс Уайт не оставляла этих следов, и забудьте о прекрасной фантазии, будто я надел ее туфли на руки и прошелся в них по корту. Это было бы неблагодарностью по отношению к вашему ангелу-хранителю и источником серьезных неудобств для меня.

– Согласен. Что дальше?

Чендлер по-волчьи осклабился:

– Эта история могла бы причинить мне массу хлопот. Я мог бы пройтись на руках. Мне пришлось отрицать это. И я отрицал. Не досаждайте своему ангелу-хранителю лишними вопросами – вот все, о чем я прошу. Не важно, что я делал там с фотоаппаратом, не важно, почему стащил посуду, и сколько времени провел там, и что мне известно.

Хью прервал его:

– Но все это очень важные вопросы.

Чендлер колебался.

– Я сообщу вам, что я собираюсь делать, – наконец решился он. – Я сообщу вам то же, что сказал Хедли, ни больше ни меньше. Но поскольку я вижу в вас союзников… – Он остановился. Его покрасневшие глаза сузились. – Кстати, я знаю, что это не вы сочинили историю про мое хождение на руках.

– Нет. Ее сочинил джентльмен по имени доктор Янг.

Глаза Чендлера сощурились еще больше.

– Янг? Янг? Тот старый калека, да? Хозяин дома? Что-то вроде опекуна Дорранса? Да, я слышал о нем. Так эта блестящая идея принадлежит ему, да?

– Да. Но веревку он пытался затянуть не на вашей шее. Тогда он вел другую игру.

Чендлер, казалось, затрясся от еле сдерживаемого смеха:

– Внутриполитическую, как я понимаю? Благослови вас Господь, дети мои. Но как ваш союзник, я сделаю кое-что получше. Я расскажу вам…

– Случайно, не правду? – предположила Бренда ласковым голосом. – Не думаю, что мы сумеем сейчас установить ее.

– Почему же? Я по пунктам приведу вам показания, которые я дал Хедли. И после каждого, на манер газетных опросников, в которых, например, дается слово «Горгонцола» и приводятся возможные варианты ответа, как-то: испанский композитор, сыр, гора в Греции, я буду добавлять слова «верно», «неверно». Слушайте внимательно.

Я сказал, что в субботу был на квартире Дорранса, и мне сообщили, что он отправился к старому калеке в Хайгейт играть в теннис. (Верно.) Я сказал, что последовал за ним, спросил у полицейского, как пройти, и тот довольно косо посмотрел на меня, когда я задал ему несколько вопросов про дом доктора Янга. (Верно.) Я сказал, что прибыл туда примерно без двадцати шесть. (Верно.) Я сказал, что нашел теннисный корт и специально оставил в павильоне газету, чтобы дать Доррансу пищу для размышлений. (Верно.) Я сказал, что намеревался убить Дорранса. (Как ни странно, неверно.) Я сказал, что, услышав, как на корт идут люди, спрятался за деревом и стал ждать. (Верно.) Я наблюдал за игрой, пока не разразилась гроза. (Верно.) Затем – я все же не утка – укрылся в гараже и сидел там, пока не перестал дождь. (Более чем верно.) Я понял, что пары разделились, услышал, что Дорранс собирается сходить к миссис Бэнкрофт и вернуться той же тропинкой. (Верно.) Я терпеливо ждал в гараже и через несколько минут услышал, что он возвращается… один. (Верно.) Этот поросенок тогда что-то насвистывал, – добавил Чендлер. – Больше он уже не насвистывал. Ах, совсем забыл: верно.

Чендлер замолчал.

Слушателей поразила ненависть, звучавшая в его голосе. К тому же он обладал даром оживлять и делать зримым то, о чем рассказывал, повышая или понижая голос, делая жесты рукой. Они уже не были в театре. Они сидели в гараже и слышали посвистывание Фрэнка.

– Я сказал, что в окно гаража видел, как он остановился. (Верно.) Я сказал, что видел, как он идет к деревьям, окружавшим корт. (Верно.) Я сказал, что видел, как он входит туда… один. (Неверно.)

Вся сцена предстала перед ними с ужасающей зримостью.